годня - День Гриффина.
   - День чего?
   - Гриффина, - пояснил он, стянул кобуру с ремнями и швырнул  туда  же  на
кровать. - День Кении Гриффина.
   - Ладно. Сдаюсь, - согласился я. - Что такое "кенни гриффин"?
   - Это астронавт, - ответил Гарри, расстегнул воротник рубашки и плюхнулся
на кровать сам. - Он  родился  и  вырос  в  этом  городе.  Сегодня  он  сюда
возвращается. Горожане устраивают в честь него торжественное шествие.
   - Перед банком?
   - Какая разница? - Он вытащил из-под себя пистолет,  поправил  подушку  и
закрыл глаза. - Банк все равно не работает. Я наклонил голову, прислушиваясь
к доносящимся издалека звукам оркестровой музыки.
   - Очень мило с их стороны.
   - Они собираются вручить ему ключи от города, - сказал Гарри.
   - Очень мило.
   - Речи, детишки с цветами и все такое.
   - Это так мило, что меня просто мутит.
   - Но он побывал на орбите, - заметил Гарри.
   - Вот там бы и оставался, - размечтался я.
   - Завтра будем работать.
   - Знаю, - сказал я, - но это все равно раздражает.
   Меня  происходящее  раздражало  куда  больше,  чем  Гарри,   потому   что
планировал операцию именно я. А я ненавижу, когда план срывается или  что-то
приходится менять.  Даже  если  эти  изменения  незначительны.  Скажем,  как
запланировать дело на вторник, а проворачивать его в среду. Совсем маленькое
изменение, не имеющее в общем-то никакого значения. Но нам придется провести
в этом городишке лишний день,  который  увеличивал  шансы  опознания  нас  в
будущем. Нам придется поменять авиабилеты, и какой-нибудь  догадливый  клерк
может об этом вспомнить. В отеле в Майами мы появимся  на  день  позже,  чем
обратим на себя внимание и там тоже. Ничего страшного,  может  быть,  тут  и
нет, но, чтобы потопить большой могучий  крейсер,  бывает  достаточно  одной
маленькой пробоины. Помню, в детстве я увидел эту фразу на  плакате,  и  она
еще тогда произвела на меня сильное впечатление.
   Я по натуре организатор. Этот банк и этот городишко  я  "вычислял"  целых
три недели еще до того  даже,  как  родился  план.  Потом  пять  дней  после
разработки плана. Я выбрал правильный метод  ограбления,  правильное  время,
правильный маршрут отхода, правильное все, что угодно.
   Единственное, чего я не предусмотрел,  это  астронавт,  выросший  в  этом
городке и решивший посетить родные места  именно  ямой  день.  Как  я  позже
сказал Гарри; "Что он, не мог просто позвонить?".
   Одним словом, мы провернули работу в среду. Ровно в 2.54 мы вошли в банк,
надели на лица маски и объявили: "Ограбление! Всем оставаться на местах!"
   Все застыли. Пока я наблюдал за людьми в банке и за входной дверью, Гарри
забрался за стойку и принялся набивать сумку деньгами.
   Надо сказать, что в среду план сработал ничуть не хуже, чем  сработал  бы
во вторник. Три дня в середине недели, во вторник, в среду и  в  четверг,  в
2.54 в помещении банка оставалось только  трое  сотрудников;  все  остальные
уходили на ленч. Позже, чем обычно, им  приходилось  ходить  потому,  что  в
привычные для ленча часы в банке как раз бывал наплыв посетителей. Но в 2.54
в те дни, когда я проверял, там никогда не набиралось больше трех человек, а
средняя цифра получилась чуть выше единицы.
   В день ограбления, например, у стойки  оказалась  только  одна  невысокая
престарелая леди, которая несмотря на  яркое  солнце  пришла  с  зонтом  для
дождя.
   Оставшаяся часть плана должна была сработать в среду ничуть не хуже,  чем
во вторник. Светофоры по моим замерам работали одинаково во все дни  недели,
расписание самолетов оставалось таким же,  а  движение  на  кольцевом  шоссе
нисколько не отличалось от движения в другие дни. И все же я не люблю, когда
что-то меняется не по моей воле.
   Без минуты три,  за  минуту  до  срока,  Гарри  закончил  набивать  сумку
деньгами. Мы оба встали у двери, и, когда секундная стрелка часов  пробежала
еще один  круг,  Гарри  спрятал  пистолет,  одним  движением  стянул  маску,
подхватил сумку  и  направился  к  пожарному  гидранту,  около  которого  мы
припарковали угнанный "форд". Теперь мне оставалось ждать сорок секунд.
   Я продолжал смотреть во все стороны сразу: на  часы,  на  троих  служащих
банка, на старушку и на Гарри, сидящего в машине. Если  бы  ему  не  удалось
завести машину вовремя, нам пришлось бы ждать еще минуту и десять секунд.
   Но машина завелась сразу же. Спустя тридцать одну секунду Гарри подал мне
знак. Я кивнул, подождал еще девять  секунд  и  метнулся  из  дверей  банка.
Сорвав маску и спрятав пистолет на место,  я  пробежал  восемнадцать  шагов,
нырнул в машину, и мы поехали. На углу стоял светофор.
   - Двадцать две мили в час, - сообщил я, глядя на красный глаз светофора.
   - Знаю, - ответил Гарри. - Не беспокойся. Я все помню.
   Зеленый  свет  зажегся  именно  в  тот  момент,  когда  мы  подкатили   к
перекрестку, и машина проскочила поперечную  улицу  даже  не  замедлив  ход.
Оглянувшись, я увидел людей, только-только выбегающих из дверей банка.
   Справа чуть ближе середины  квартала  отходила  в  сторону  аллея.  Гарри
плавно свернул и аккуратно вписался  в  улочку  шириной  чуть  больше  нашей
машины. Впереди стоял еще один  автомобиль.  Гарри  ударил  по  тормозам,  я
прижал к себе сумку, и мы  выскочили  из  "форда".  Гарри  открыл  капот  и,
схватив пучок проводов, выдернул  их  из  гнезд,  потом  захлопнул  капот  и
бросился вслед за мной.
   Я уже сидел во второй машине, напяливая  на  себя  бороду,  темные  очки,
кепку и свитер с высоким воротом. Гарри быстро надел свою  бороду,  берет  и
зеленый пиджак спортивного покроя, потом включил двигатель. Я  посмотрел  на
секундную стрелку часов.
   - Пять, - сказал я, - четыре, три, два, один. Поехали!
   Мы вынырнули из аллеи, свернули налево и успели к светофору еще до  того,
как загорелся красный свет, затем свернув направо,  проехали  три  квартала,
каждый раз оказываясь у светофора вовремя, и выбрались на подъездную  дорогу
к кольцевому шоссе.
   - Следи за дорожными указателями, - бросил Гарри, - а я буду  следить  за
движением.
   - Разумеется, - ответил я.
   Почти в каждом городе есть теперь такие кольцевые объездные шоссе.
   Удобно это не только водителям, которые  едут  мимо  города  и  не  хотят
застревать на городских перекрестках, но и местным жителям, когда тем  нужно
быстро попасть из  одной  части  города  в  другую.  Здесь  объездное  шоссе
представляло собой поднятое над землей кольцо с прекрасным видом на город  и
на его окрестности.
   Но меня в тот момент не интересовали ни  город,  ни  окрестности.  В  тот
момент мне больше всего хотелось увидеть надпись "Аэропорт-Роуд" -  выезд  к
аэропорту, и, пока Гарри уверенно гнал машину  по  шоссе,  почти  свободному
после полудня от транспорта, я вглядывался в дорожные указатели.
   Надо отдать должное городским властям, дорожных указателей они  наставили
предостаточно. Вот, например, первый выезд с  кольцевой  дороги,  "Выезд  на
Каллисто-Стрит". Сначала мы проехали указатель, где значилось:
   "Выезд на Каллисто-Стрит через четверть мили". Немного дальше: "Выезд  на
Каллисто-Стрит. Держитесь правой  стороны".  И  наконец  у  самого  поворота
указатель  со  стрелкой,  направленной  к  спуску  с   дорога:   "Выезд   на
Каллисто-Стрит".
   Конечно,  все  это  предназначалось  для  местных  жителей,   и   никакой
информации  относительно  того,  куда  эта   Каллисто-Стрит   приведет,   на
указателях  не  было.  Однако  если  вам  необходимо   попасть   именно   на
Каллисто-Стрит, то проехать мимо нужного поворота вы не  смогли  бы  ни  при
каких обстоятельствах. Гарри гнал машину, не превышая пятидесяти миль в час,
разрешенных тут, а я продолжал смотреть, как  мимо  нас  проносятся  по  три
стандартных указателя на каждый  выезд  с  кольцевой  дороги:  Вудфорд-Роуд,
Игл-Авеню, Гриффин-Роуд, Кроувел-Стрит, Пятимильная дорога, Эсквайр-Авеню. Я
взглянул на часы.
   - Гарри, ты не слишком медленно едешь? Мы должны делать пятьдесят миль  в
час. Гарри обиженно надул  губы.  Он  по  праву  считался  одним  из  лучших
водителей для подобных операций.
   - Я делаю пятьдесят, - заявил он и жестом  пригласил  меня  взглянуть  на
спидометр. Но я был слишком занят,  высматривая  дорожные  указатели.  Искал
Аэропорт-Роуд, Аэропорт-Роуд.
   - Но ведь дорога до поворота к аэропорту занимает гораздо меньше времени,
- сказал я.
   - Я делаю пятьдесят. И делал. Я взглянул на часы, потом снова на дорогу.
   - Может быть, спидометр сломался. Может, ты делаешь только сорок.
   - Я делаю пятьдесят,  -  твердо  ответил  Гарри.  -  Я  знаю,  что  такое
пятьдесят миль в час. Я это чувствую и без спидометра. И я делаю пятьдесят.
   - Если мы опоздаем на самолет, мы  влипли,  -  сообщил  я.  Гарри  мрачно
наклонился к рулевому колесу.
   - Легавые сейчас, наверно, опрашивают там всех подряд, - забеспокоился я.
- Рано или поздно кто-нибудь вспомнит, что видел, как из аллеи выезжала наша
машина. И они примутся искать нас уже в этой машине и в теперешнем обличье.
   - Следи  за  указателями,  -  предложил  Гарри.  Ничего  другого  мне  не
оставалось. Ремсен-Авеню, бульвар Де  Витт,  парк  Грин  Мидоу,  Семнадцатая
улица, Гленвуд-Роуд, Пауэрс-Стрит..
   - Наверняка ты прозевал поворот, - сказал Гарри.
   - Это невозможно. Я читал все указатели. Все. Твой спидометр скис.
   - С ним все  в  порядке.  Эрхарт-Стрит,  Виллоуби-Лейн,  Файеруолл-Авеню,
Броуд-Стрит, Мэриголд-Хилл-Роуд...
   Я снова взглянул на часы.
   - Гарри, наш самолет только что взлетел.
   - Ты все время смотришь на часы, - обвинил меня Гарри. - Вот так ты его и
пропустил.
   - Я ничего не пропустил.
   - Вон снова Шуилср-Авеню, - сказал Гарри. - По-моему, мы здесь и  выехали
на кольцевую дорогу.
   - Как я мог пропустить его? - воскликнул я. - Торопись,  Гарри!  На  этот
раз мы не промахнемся. Уж на какой-нибудь самолет мы попадем!
   Гарри сгорбился над баранкой.
   Нас остановили на половине второго круга. Какой-то глазастый  полицейский
заметил нашу машину (к тому времени они уже получили ее описание) и  сообщил
об этом по радио, так что немного дальше  полиция  перегородила  дорогу.  Мы
подкатили к барьеру, остановились и они тут же нас сцапали.
   Сидя на заднем сиденье полицейской машины, движущейся  не  кольцу  уже  в
обратном направлении, я  не  удержался  и  спросил  инспектора,  к  запястью
которого меня приковали наручниками:
   - Вы не откажетесь сообщить мне, куда подевалась дорога к аэропорту?
   Он улыбнулся и показал за окно.
   - Вот она. На указателе, в сторону которого он махнул  рукой,  значилось:
"Выезд на Гриффин-Роуд через четверть мили".
   - Гриффин-Роуд? - переспросил я. - Мне нужно Аэропорт-Роуд.
   - Это одна и та же дорога, - сказал он. - Мы  ее  вчера  переименовали  в
честь Кении Гриффина. Того самого. Астронавта. Мы все тут им очень гордимся.
   - Ясно. То, что я о нем думаю, мне лучше, видимо, оставить  при  себе,  -
пробормотал я. 2 2 2 2 2


3
3
3
3
3
 



   Дональд УЭСТЛЕЙК
   ДЬЯВОЛЬЩИНА



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   - Думается, мне надо стать Сатаной. Будет весело, - объявил я.
   - Обхохочешься, - заметила Дорис саркастически. - И как это тебе  взбрело
в голову?
   - Ну так, - продолжил я извиняющимся тоном, - подойдет  же.  Блудный  сын
возвращается и...
   - Ворует мамины побрякушки, - докончила Дорис.
   - Именно так. Костюм Люцифера - это то, что надо. Лучшего наряда для меня
не придумаешь.
   - Остроумие, - вставила Дорис, - вот  за  что  ты  мне  всегда  нравился.
Почему бы тебе не стать просто Блудным Сыном?  Я  задумался,  потом  покачал
головой.
   - Нет, - сказал я. - Костюм не должен все разъяснять.  А  в  ярко-красном
наряде демона, с длинным хвостом и с вилами...
   - Блеск, - согласилась Дорис, - передай-ка  пикулей.  Я  передал  пикули.
Потом откусил сандвич, прожевал, проглотил и обратился к ней:
   - Ну а ты вот, такая умная, ты-то кем собираешься быть?
   - Еще не решила. Но это будет что-то оригинальное,  милый,  обещаю  тебе.
Что-то красивое и необычное.
   - Осеннее Утро, - предположил я.
   - Я так и думала - ты предложишь что-нибудь подобное.
   Почему не Леди Годива?
   Чего-то подобного я и ожидал. Но  я  не  стал  спорить,  а  вместо  этого
занялся сандвичем. Перед тем как мы кончили есть, Дорис взяла меня за руку и
сказала:
   - Не беспокойся, Уилли. Ты же знаешь, я не имела в виду ничего плохого...
   Я, разумеется, знал и потому ответил:
   - В некоторых отношениях ты поумнее меня.  Но  ты  ведь  все  равно  меня
любишь.
   - Ну конечно люблю, - отвечала она с чувством, поглаживая меня по руке, -
и ты любишь меня.
   - Разумеется.
   Да, разумеется. Из-за любви к Дорис от меня отреклись мои родные,  лишили
меня наследства и выкинули из самого огромного дома в  городе.  Ради  нее  я
пожертвовал  многомиллионным  состоянием.  После  этого  ей  не  приходилось
сомневаться в чувствах мужа.
   Последние пять лет, с тех самых пор, как я убрался из поместья Пидмонтов,
отказавшись от всяких притязаний на их кажущееся  счастье,  были  нелегкими.
Само собой разумеется, Уильям Пидмонт III (в моем лице)  не  мог  заниматься
физическим трудом ради пропитания, а гуманитарное образование, полученное  в
привилегированном колледже, никоим образом не подготовило меня к  какой-либо
"беловоротничковой"
деятельности. Оказавшись людьми без профессии, мы  с  Дорис  вынуждены  были
рассчитывать лишь на свои  быстрые  ноги  и  острый  ум,  дабы  иметь  доход
сообразно нашим потребностям.
   Но спустя год, в течение которого мы в  сущности  только  учились,  жизнь
стала  постепенно  налаживаться.  Немножко  украсть  тут,   своровать   там,
скромненько распродать еще где-нибудь - набиралась вполне приличная сумма. А
в сельской местности, особенно на юге, старое доброе мошенничество  все  еще
могло приносить небольшой, но стабильный доход.
   Однако дела шли не столь хорошо, чтобы я мог позволить себе простить свое
дражайшее  семейство.  Вот  уж  нет.  Помимо  того,  что   мои   любезнейшие
родственнички обрекли меня на жизнь впроголодь, они еще и  отвергли  девушку
Дорис, которую я любил только потому, что она происходила из  бедной  семьи,
членов которой,  случалось,  таскали  в  полицию.  Поэтому  обида  постоянно
терзала меня на протяжении всех пяти лет.  Я  жаждал  встретиться  вновь  со
своей семьей и свести с ними счеты.
   Но о таком не стоило и думать. Я не мог проникнуть в их общество  ни  под
каким предлогом - а не проникнув, как я мог осуществить свою месть? Нет, это
было невозможно.
   Вернее, это было невозможно до определенного момента. До того счастливого
дня, когда мои  ловкие  пальцы  вытянули  у  бывшего  владельца  бумажник  с
приглашением на два лица в усадьбу  Пидмонт.  На  весенний  бал-маскарад.  С
раздачей призов.
   Так-то вот. С раздачей призов.
   Это случилось пару недель назад. Мы приехали в город  всего  за  день  до
того, как мне досталось приглашение, - раза два в год я возвращался в родные
места, вынашивая планы отмщения, - и коротали время в мелком  воровстве.  Мы
были здесь в достаточной безопасности, покуда избегали появляться  там,  где
меня мог встретить кто-то из родни, и  проявляли  должную  осмотрительность,
чтобы не попасть в полицейскую облаву. Поэтому мы остались в городе и  ждали
своего часа.
   Сегодня же во время завтрака, за три дня до большого бала-маскарада, меня
осенило, какой костюм мне надеть.  Дорис  это,  конечно,  позабавило:  среди
всего прочего меня привлекала в ней ее беспрестанная борьба с банальностями,
шаблоном, стереотипом. Я ведь происходил из семьи, где банальность возводили
в ранг философской концепции, и не мог сразу  поменять  свой  образ  мыслей,
однако разделял взгляды Дорис и с истинным удовольствием наблюдал,  как  она
подмечает любые взятые мной на вооружение штампы.
   С другой стороны, я все же унаследовал склонность к ясным символам  и  не
собирался от нее отказываться. Костюм Люцифера, к примеру: я  его  придумал,
Дорис кольнула меня за пошлость, и я порадовался ее насмешкам, не забывая  о
том, что доставлю себе и другое удовольствие, облачась в избранный наряд.
   В общем, я бы сказал, что  я  человек  дружелюбный.  Да,  дружелюбный.  В
общении с миром - за единственным исключением своей  собственной  семьи,  по
отношению к которой я непримирим, - это моя обычная и характерная черта.
   Итак, уверив еще раз друг друга в своих  добрых  чувствах,  мы  пошли  за
костюмами в магазинчик, который я приглядел ранее. Потратив часть  денег  из
бумажника незнакомца, я заказал потрясающий наряд Сатаны с хвостом, вилами и
всем прочим, после чего предложил  Дорис  тоже  подобрать  себе  что-нибудь,
чтобы внести аванс сразу за два костюма. Владелец бумажника, видно,  недурно
зарабатывал - во всяком случае, наличности у него с собой было немало.
   Но Дорис воротила нос.
   - Нет, - сказала она. - Мне нужно что-то другое. Оригинальное.
   - Ну, так думай, - подытожил я.
   В субботу, когда я отправился за своим костюмом, благая мысль ее  еще  не
осенила. Но она поклялась, что к моему приходу что-нибудь сотворит.
   - Ну да, - недоверчиво сказал я, - обернешься старой  простыней.  Призрак
прошлого Рождества.
   - Вот увидишь, - пообещала она.
   А когда я воротился со своим дьявольским  нарядом,  Дорис  была  одета  с
головы до ног во все черное. Можно подумать, она окунулась в бочку с  черной
краской. Голову обтягивал  черный  чулок,  как  у  грабителей  из  комиксов,
открытой оставалась лишь нижняя часть лица, которая, в  свою  очередь,  была
прикрыта маленьким квадратным зеркальцем, каким-то  чудом  прикрепленным  на
уровне носа.
   Посмотрев на нее, я не увидел практически ничего.  Все  кругом  черное  -
единственное, на что наткнулся мой взгляд, -  мое  собственное  отражение  в
зеркальце.
   - Ладно, сдаюсь, - сказал я,  моргнув  несколько  раз.  -  И  кем  же  ты
будешь?
   - Тобой, - произнесла она из-за зеркальца.
   - А?
   - Ну, то есть любым, кто будет, говоря со мной, глядеть на меня.
   Я посмотрел в зеркальце и увидел себя.
   - Ну, Дорис, это нечестно. Тебе нужно быть кем-то.
   - А я и есть кто-то. Я - это ты. И потом, неплохая экипировка  для  вора,
а?
   Я разочарованно взирал на сверток со своей дьявольской одеждой, запоздало
представляя себе, как  буду  пробираться  в  ней  по  темным  верхним  залам
усадьбы. Несомненно, Дорис была куда более изобретательна.
   Однако менять что-либо уже не представлялось возможным. Кроме  того,  мой
костюм нравился мне и по некоторым другим причинам. Так что, когда  мы  этим
вечером появились в начале  десятого  в  нашем  фамильном  особняке,  я  под
верхней одеждой был весь в красном, а Дорис - в черном.
   На приглашениях, разумеется, не стояло никаких  имен,  это  испортило  бы
главную забаву - попытки угадать, кто  есть  кто.  Наше  я  вручил  Кибберу,
противному старику, который неимоверно давно служил у  нас,  и  мы  с  Дорис
влились в живописную толчею главного зала.
   По случаю празднества из него  убрали  всю  обстановку,  кроме  небольших
диванчиков вдоль стен, против дверей. Искрились массивные люстры, на  стенах
висели барельефы  всяческих  знаменитостей,  а  в  дальнем  углу  возвышался
привычный оркестр, игравший на всех благотворительных вечерах,  устраиваемых
моими родителями. (Это уменьшало налоги и  было  вполне  по-деловому,  верно
же?) Повсюду шумела пестрая толпа гостей, наряженных всевозможными типажами:
от Пирата Джона Сильвера до Последнего Летнего Лепестка; кролик  танцевал  с
лисой, почтальон болтал с почтовым ящиком.
   Дорис немедленно привлекла внимание. Люди подходили  к  ней,  спрашивали,
кого она представляет, и неизменно  получали  в  ответ:  "Вас".  Вопрошавший
секунду стоял оторопев,  потом  до  него  доходил  смысл  сказанного,  и  он
удалялся в восхищении.
   Наконец я отвел ее с танцевальной площад