годня. Мне, пожалуй, хватит.
   Макс пожал плечами;  он  и  его  товарищ  Тони  привыкли,  что  Келсо
кобелирует сам по себе. Обычно  это  означало,  что  у  него  была  своя
красотка, но сегодня они не видели, чтобы он даже танцевал с кем-нибудь,
не говоря уж о чем-то другом.
   - Поехали, Джим, - стал уговаривать Тони. - Еще  только  одиннадцать.
Тебе исполнилось девятнадцать - большой мальчик, уже можно трахаться.
   Он  тоже  покачивался  от  выпитого.  Тони  любил  прикинуться,   что
покуривает травку, но на самом деле ни разу не пытался и даже  не  знал,
где ее достать. А старые амфетамины в аптеке стали дороговаты.
   - Езжайте вдвоем. А мне на сегодня хватит, - сказал Келсо.
   - Как знаешь, Джимбо, но говорю тебе, сегодня нас ждет удача. -  Тони
осклабился, его глаза за очками превратились в щелочки.
   - Да, конечно. А бывает иначе? - поддразнил его Келсо.  -  Только  не
хватайте малолеток.
   Тони принял обиженный вид, а Макс рассмеялся:
   - Какая  еще  фантазия  придет  такому  гнусному  типу?  Подростки  и
старушки - вот его удел.
   - Нельзя забывать бедных овечек, - беззлобно откликнулся Тони.
   - Да, но и среди них ты берешь не самых смазливых.
   Тони изобразил левый хук, и Макс закрылся  рукой.  Они  не  позволяли
себе выходить за рамки, поскольку местные вышибалы  в  клубе  не  любили
глупых шуток со стороны чужаков. Келсо, Макс и Тони были из  Шордича,  с
вражеской территории.
   - Ну, тогда увидимся позже. - Макс помахал  рукой;  "позже"  означало
что угодно - от пары дней до недели.
   Он и Тони протолкались сквозь  толпу,  стараясь  не  задеть  кого  не
следует.
   Келсо сидел на одном из стульев вокруг танцевальной площадки, ожидая,
когда спадет толпа. Сидевшая напротив девушка со старомодной  прической,
напоминающей пчелиный улей, и устремленным к  подбородку  носом  зловеще
уставилась на него. Изобразив  улыбку,  Келсо  отвернулся.  Тони  бы  ты
понравилась, подумал он.  Девушка  положила  ногу  на  ногу.  Ноги  были
неплохие, и она вновь завладела его  вниманием.  Такие  девицы  навсегда
прицепились к мини-юбкам -  это  отвлекало  от  шнобеля.  Келсо  не  мог
определить, то ли на ее лице была улыбка, то ли усмешка. В любом  случае
не слишком очаровательно.
   Девушка присоединилась к трем другим, болтавшим  с  музыкантами.  Она
что-то сказала им, и они украдкой посмотрели на Келсо. Одна хихикнула, и
у него запылали уши. Вот дерьмо, подумал он. Она  думает,  я  специально
сел напротив; думает, хочу  ее  подцепить.  Зря  надеется.  Он  встал  и
почувствовал, как четыре пары глаз провожают его до выхода.
   Выйдя из клуба, Келсо сорвал галстук, свернул  и  засунул  в  карман.
Голова  слегка  кружилась,  и  свежий  воздух  не  помог  избавиться  от
последствий выпитой пинты пива. Началась икота.
   У светофора на перекрестке, как всегда  забитом  в  это  время  ночи,
стоял автобус. Увидев желтый свет,  Келсо  метнулся  к  автобусу  сквозь
стайку  юнцов,  которые,  несмотря  на  моросящий  дождик,   не   хотели
заканчивать вечер и покидать тротуар - их сексуальную витрину и клуб для
дебатов.
   Келсо успел  заскочить  на  подножку,  и  автобус  тронулся.  Дыхание
отяжелело от пробежки и усилившейся икоты. Он увидел девушку с  пчелиным
ульем, вышедшую с  тремя  подругами  из  клуба,  и  ее  нос,  как  ствол
пистолета, указал на него. Послав ей воздушный поцелуй,  Келсо  поднялся
на верхний этаж, не желая ежиться под ее взглядом.  Наверху  воздух  был
тяжелым от табачного дыма, что принесло облегчение. Дым помог избавиться
от икоты. Вытащив  воротник  рубашки  так,  что  его  утолки  лежали  на
лацканах пиджака, Келсо расслабился на сиденье и взглянул вниз, на яркие
вывески магазинов, пока автобус продвигался  по  ночному  городу.  Мысли
вернулись к старику.
   Келсо любил своего отца - отчима, если быть точным, - но у  них  было
немало разногласий. Одна и та же тема не раз поднималась между  ними,  и
обычно оба  выходили  из  себя.  Потом  Келсо  всегда  сожалел  о  своей
несдержанности, зная, что это вредит  старику,  но  не  мог  подчиниться
чужим амбициям, даже если этот человек взял его малышом и  воспитал  как
родного сына. Эдвард Келсо был полицейским,  и  хотя  не  поднялся  выше
сержанта, он любил свою службу почти  так  же,  как  жену  и  маленького
сироту, которого усыновил.
   Инфаркт положил преждевременный конец его карьере, но  старший  Келсо
по-прежнему поддерживал контакт с полицией и передавал старым  товарищам
слухи о последних налетах и ограблениях. Он мог бы и дальше оставаться в
этой относительно спокойной роли за сценой, но это был не его стиль:  он
любил быть в первых  рядах,  непосредственно  действовать.  А  Нелли  не
хотела, чтобы он рисковал здоровьем даже на сидячей работе.  Его  ранняя
полицейская пенсия была так себе, и чтобы свести концы с концами,  Нелли
нашла себе вечернюю работу в местной детской больнице. Он  ненавидел  ее
работу  по  вечерам  -  говорил,  что  улицы  небезопасны  для   поздних
возвращений. Обычно он выходил встречать ее, она брала его под  руку,  и
от больницы они шли  домой  вместе,  как  чинная  парочка  на  прогулке.
Иногда, нечасто, он чувствовал себя  неважно  и  сидел,  волнуясь,  пока
Нелли не открывала  парадную  дверь.  Потом  однажды  -  и  старику  это
казалось неизбежным - она не вернулась.
   Джим Келсо всегда знал, что Нелли -  не  его  настоящая  мать,  но  в
семействе Келсо никогда не позволялось говорить о его происхождении. Они
взяли Джима из сиротского приюта, когда ему еще не было шести, поскольку
сами были бездетны, и видели в нем плод своего  брака.  А  теперь  отчим
видел  в  нем  возможное  продолжение  своей  преждевременно  прерванной
карьеры.
   Нелли,  эта  милая  маленькая  женщина  с  железной  волей  и  мягким
уступчивым характером,  ставшая  для  Джимми  Келсо  матерью,  другом  и
воспитателем, была задавлена пьяным  водителем,  заявившим,  что  он  не
заметил ее в темноте. Ее ударило ветровым  стеклом,  тело  пролетело  на
заднее сиденье так, что одна нога свисала через  разбитое  заднее  окно.
Возможно, водитель и не видел ее, но в любом случае его машина не должна
была выезжать на тротуар - сначала  он  отрицал  это,  но  ему  показали
фотографию со следами шин на тротуаре. Келсо надеялся, что мерзавец  все
еще в тюрьме, хотя и понимал, что вряд ли это так.
   После смерти Нелли отчим стал таять на глазах. Он всегда был  крупным
мужчиной, даже после болезни, но после несчастного случая  -  "кровавого
убийства", Келсо-старший  предпочитал  называть  его  так  -  он  словно
сжался. Горечь и гнев росли, в то время как тело становилось  меньше.  У
Закона  должно  быть  больше  власти,  не  уставал  говорить  он  своему
приемному сыну, больше власти, чтобы не давать воли людям, ведущим себя,
как скоты. И представителей Закона должно быть  больше,  чтобы  не  дать
никому причинить вред другому. У  Закона  должно  быть  право  заключить
человека в тюрьму, если он только подумает  о  совершении  преступления.
То, что раньше было для  Келсо-старшего  служебной  обязанностью,  через
годы стало наваждением,  и  молодому  Келсо  все  больше  надоедало  это
долбление одного  и  того  же.  У  него  хватало  своих  ран,  чтобы  их
зализывать, своих горестей, чтобы их  преодолевать.  Джим  потерял  двух
матерей: одна  бросила  его  по  Бог  знает  каким  причинам,  другая  -
настоящая мать, действительно много значившая для него, - погибла  самым
жестоким и бессмысленным образом. Такое было  трудно  перенести,  трудно
осознать. И осознание эта росло в нем вместе с никогда не покидавшим его
тяжелым чувством, возникшим из-за  некоторых  обстоятельств  его  жизни,
которые, казалось, не имели логического объяснения и пугали его; которые
говорили ему - хотя он постоянно отвергал это, - что он  не  такой,  как
все.
   Ночная размолвка с отчимом была  заурядной  и  касалась  его,  Джима,
будущего. Джим Келсо не имел ни малейшего  желания  поступать  в  органы
правопорядка: короткая стрижка, форма, дисциплина -  это  не  для  него.
Закон и порядок мало для  него  значили.  Он  остался  в  школе  сдавать
экзамены о среднем  образовании  ради  отчима,  сдал  кое-как  шесть  из
девяти, но считал, что имеет право сам определять свое  будущее.  Он  не
хочет стать жертвой чьих-то амбиций или орудием мести. Отец  должен  это
понять. Работа в супермаркете была только временной,  чтобы  принести  в
дом  деньги,  пока  не  подвернется  более  достойное  занятие,  которое
захватит его, вызовет интерес. Впрочем, в настоящий момент было  нелегко
найти что-либо подходящее - и это было трудно понять Келсо-старшему.
   Если Джим хочет посвятить себя интересной профессии, то что плохого в
борьбе с эрозией нравственных стандартов окружающего общества? Разве  он
не видит сам, что происходит вокруг? Убийства, изнасилования, разбой - и
все больше и больше. Вшивые,  вонючие  хиппи,  отказывающиеся  работать,
открыто щеголяющие курением наркотиков. А сам-то он, когда последний раз
подстригался? Дегенератские шоу в Вест-энде, вроде "Волос", где по сцене
бегают голые. Закон потратил  годы,  чтобы  ущучить  этих  злодеев-убийц
братьев Крей. Сейчас идет суд, ил: вина несомненна, но повесят ли их  за
эти кровавые разборки? Да ведь нет же!  От  таких  подонков  уже  нельзя
избавляться. И  даже  в  Штатах  этого  ублюдка,  застрелившего  Роберта
Кеннеди, нельзя убить, как бешеного пса (каким он и является!). От этого
тошнит, весь дерьмовый мир катится к черту, а его  сын  не  может  найти
себе применения!
   Молодой Келсо тут же  пожалел  о  своем  злобном  ответе,  его  слова
очевидно  потрясли  старика.   Джим   сказал,   что   его   не   волнует
нравственность мира, и ему наплевать: пусть все пропадет пропадом, пусть
все  начнут  убивать,   насиловать,   грабить,   развращаться,   курить,
напиваться до смерти! Это  не  его  проблемы.  И  переживания,  душевные
расстройства отца - тоже не его проблема!
   На одно короткое мгновение бывший полицейский снова вырос до  прежних
размеров и навис над своим  приемным  сыном,  схватил  его  за  лацканы,
трясясь от гнева; по его лицу пошли красные пятна. Джим Келсо  испугался
- не за себя: ему стало страшно, что сердце старика сейчас не  выдержит.
Когда рука отца поднялась для удара, он отшатнулся. Но  удар  так  и  не
обрушился на него. Глаза старика уставились куда-то  за  горизонт,  руки
обвисли. Он снова сжался.
   Джим хотел извиниться,  хотел  поддержать  отчима,  проявить  заботу.
Хотел дать ему  снова  почувствовать  себя  мужчиной.  Но  вместо  этого
повернулся и ушел, так как в последние годы открытые  проявления  добрых
чувств стали трудны для них. В тот вечер он попытался  напиться,  но  ни
состояние духа,  ни  содержимое  карманов  не  позволили  этого.  Теперь
хотелось просто вернуться домой и как-то загладить свою вину.
   Келсо затоптал последние полдюйма сигареты и ухватился  за  скобу  на
переднем сиденье. Он спустился по лестнице и подождал на площадке,  пока
автобус остановится. Дождь прекратился, улицы сверкали  свежестью,  огни
витрин магазинов трепетали отражениями.
   Свернув на боковую улицу, Келсо  засунул  руки  в  карманы,  ссутулил
плечи и уставился себе под ноги.  Его  все  еще  покачивало,  но  ночной
воздух больше не угрожал вывернуть содержимое желудка.  Четыре  пинты  -
вот все, что он мог позволить себе за вечер, и  большая  часть  пошла  в
клубный сортир, но Джим чувствовал,  как  пары  алкоголя  собрались  под
макушкой. Следующая улица была его, и, как всегда, увидев свой  дом,  он
ощутил легчайшую волну душевного  успокоения.  Оно  всегда  приходило  к
нему, отлучался ли он на десять  минут  или  на  десять  дней,  и  Келсо
догадывался, что  первые  годы  в  приюте  оставили  в  нем  несмываемый
отпечаток незащищенности, от которой, он  был  уверен  в  этом,  ему  не
избавиться никогда. Хотя он не помнил те годы в приюте,  но  никогда  не
утрачивал страха перед ними. Дом символизировал не просто  стабильность,
он представлял собой  убежище  от  бесчувственной  власти,  бессердечной
заботы. Приемные родители  дали  Джиму  не  только  любовь,  но  чувство
собственной личности, семейную поддержку, убежденность в любви к себе  -
все то, что не может  предоставить  государство.  Дом  был  одновременно
убежищем и крепостью, буфером  и  трамплином.  А  отец  по-прежнему  был
камнем, на котором зижделся дом.
   Келсо понял, что  что-то  не  так,  когда  еще  не  перешел  улицу  к
подъезду.
   Какой-то холод внутри сжал желудок.  Правая  рука  дрожала,  и  чтобы
вставить ключ в скважину, пришлось помочь левой.
   В прихожей горел свет, дверь в комнату была распахнута.
   - Отец? - позвал Келсо, но ответа не последовало.
   В  комнате  горела  маленькая  лампочка,  телевизор  стоял  темный  и
безжизненный. На журнальном столике рядом с креслом отчима стояла  чашка
- пустая, если не считать остывших чаинок; по блюдцу  разбросаны  крошки
печенья. Джим снова позвал, но  опять  не  услышал  никакого  ответа.  В
постели? Отец никогда не ложился, не вымыв чашку.
   Келсо на фут поднялся по лестнице в спальню:
   - Отец, ты там?
   Прыгая через две ступени, он взбежал наверх.
   И остановился на маленькой площадке.
   Непонятный страх заставил его замереть: не хотелось заглядывать ни  в
одно из помещений.
   Дверь в ванную была закрыта.
   - О, нет, - тихо проговорил про себя Джим.
   Недавно отец приобрел привычку засыпать в  ванне,  и  только  сильный
стук в дверь мог его разбудить. Молодой Келсо взял  за  правило  стучать
каждые десять минут.
   Он постучал в ванную:
   - Отец, ты там?
   Дверь  была  не  заперта  -  предосторожность  бывшего  полицейского,
знавшего свое сердце.  Келсо  повернул  ручку  и  толкнул  ее.  И  кровь
отхлынула от лица.
   Он не был уверен, но ему  показалось,  что  краем  глаза  он  заметил
качнувшуюся тень. Это могло быть просто облачко пара из ванны.  Или  его
собственное искаженное отражение в запотевшем зеркале на стене справа.
   Он не был уверен, потому что его внимание приковала к себе обнаженная
фигура, перегнувшаяся через  край  ванны  в  непристойной  позе,  задрав
высоко вверх ягодицы. Тяжелое туловище Эдварда Келсо упало на пол  белым
тестом, мягкое и бесформенное. Его лицо было повернуто к полу и  приняло
желтовато-синий оттенок, губы стали лиловыми. Глаза были полузакрыты,  а
рот раскрыт, словно отец что-то кричал, прежде чем  умереть.  Одна  рука
его ухватилась за распорку стула, всегда стоявшего в ванной. Отец всегда
клал на него  таблетки  нитроглицерина,  чтобы  в  случае  смертельного,
убийственного приступа всегда иметь возможность дотянуться. Он так и  не
дотянулся до них. Баночка была у стены  в  нескольких  футах,  возможно,
сметенная со стула шарящей рукой.
   Но стояла прямо. Словно ее аккуратно поставили вне досягаемости.

12

   Келсо выплюнул спички и выронил из руки маленький  огонек.  Массивная
железная дверь за спиной медленно открывалась,  отбрасывая  на  лестницу
слабый свет. Сверху, заслоняя серый свет дня,  кто-то  спускался.  Келсо
вдруг ослепила вспышка, он отвернулся и зажмурился.
   Дверь внизу широко распахнулась, там  возникла  фигура,  показавшаяся
отдаленно знакомой.
   - Не дай ему убежать! - раздался голос.
   Еще кто-то прошел в дверной проем, Келсо понял, что единственный путь
к бегству - наверх.  Он  обернулся,  прищурив  глаза  от  ослепительного
света, схватил стоящую на уровне головы  ногу,  сильно  дернул,  и  нога
соскользнула  со  ступени.  Падавший  удивленно  вскрикнул,   его   тело
скатилось по лестнице. Рука судорожно вцепилась в куртку  Келсо,  и  тот
тоже чуть не упал, но скрюченные пальцы  не  сумели  хорошо  ухватиться.
Келсо прижался к стене, и тело скатилось мимо. Он бросился по лестнице к
выходу наверху и обеими руками попытался вытянуть себя через люк.  Келсо
уже думал, что ему это удалось, но кто-то уцепился за его ногу, заставив
растянуться, наполовину выбравшись из люка. Он попытался встать, но ногу
не  отпускали.  Вывернувшись,  детектив  увидел,  как  из  темной   дыры
появились голова и плечи типа,  который  так  напугал  в  пабе  Тревика.
Кожаная Куртка.  Беспалый.  На  его  лице  была  не  предвещавшая  добра
ухмылка, которую тут же стер удар ноги Келсо. Широкоплечий тип закричал,
его нос превратился в фонтан крови, но хватка ослабла лишь на мгновение.
Чтобы освободиться, Келсо пришлось еще два раза двинуть  ногой.  К  тому
времени из люка показалась еще одна фигура.
   Детектив уже встал и побежал, но этот другой догнал его. Они упали и,
сцепившись, подкатились к борту катера, ударившись о него так, что катер
на несколько дюймов отошел от причала.
   - Ублюдок! - выкрикнул вцепившийся в Келсо тип, когда тот  изловчился
и двинул его обоими кулаками. Тип схватил детектива за волосы  и  ударил
головой о бетонный пол, но  Келсо,  превозмогая  боль,  воткнул  жесткие
пальцы под челюсть нападавшего. Противник свалился с него, и  Келсо  еще
два раза пнул его ногой, чтобы высвободиться. Он уже привстал на колено,
когда подбежал Кожаная Куртка с залитыми кровью лицом  и  грудью.  Келсо
сумел уклониться от удара, и ботинок попал не в  лицо,  а  скользнул  по
скуле, отбросив детектива к борту катера. Кожаная  Куртка  сжал  кулаки,
перстни на трех пальцах  образовали  декоративный  кастет.  Келсо  низко
нырнул под кулак и  ударил  противника  головой  в  живот.  Широкоплечая
фигура откачнулась, налетев спиной на стеллаж, оттуда  посыпались  банки
со смазкой и краской.
   Из люка выскочил еще кто-то, за ним следовал скатившийся по лестнице.
Тип, что не дал Келсо убежать, поднимался на ноги, держась рукой за шею.
Рядом была полка с  инструментами,  и  Келсо  увидел,  как  тот  схватил
увесистый гаечный ключ и, похлопывая им по ладони,  с  угрожающим  видом
стал приближаться.
   Келсо быстро осмотрел напоминавшее  пещеру  помещение.  Двое  справа,
один из них хромал после  падения  с  лестницы;  сзади  Кожаная  Куртка,
задыхаясь, прислонился к стеллажу, а тип с  гаечным  ключом  загораживал
единственный выход.
   - Хватайте падлу! - послышался запыхавшийся голос Кожаной  Куртки,  и
трое двинулись на детектива.
   Он бросился к катеру и,  схватившись  за  поручень,  перебросил  себя
вверх, на нос, но поскользнулся - кроссовки  промокли  от  похода  вдоль
реки - и почувствовал,  как  грубые  руки  тянут  его  за  плечи.  Келсо
выволокли с палубы и швырнули на бетонный причал, на него обрушился град
кулаков, и боль пронзила тело от тяжелых  пинков  ногами.  Он  попытался
свернуться в комок, но его подняли на ноги и толкнули обратно к  катеру,
который снова отошел от причала.
   - Держите его там, только держите там, дерьмо!
   Кожаная Куртка оттолкнул человека с  гаечным  ключом  и  встал  перед
детективом.
   - Ладно, маленький ублюдок! Ты запомнишь этот визит!
   Он схватил Келсо за волосы и потянул вверх, а потом ударил кулаком  в
лицо - раз, два и еще раз со всей силы. Перстни рассекли  кожу,  ободрав
скулы; один глаз заплыл. Келсо сохранил нос от перелома,  мотая  головой
при каждом ударе, но к третьему удару был не в  состоянии  сделать  даже
это. Он обмяк, но остался стоять.
   Нападавший шагнул назад.
   - Дай ключ! - крикнул он за спину.
   - На, Баннен, но лучше...
   - Дай мне этот дерьмовый ключ! -  Он  выхватил  инструмент  и,  снова
придвинувшись к Келсо, за волосы поднял его голову. - Пока что я не могу
тебя убить, гад, но могу оставить тебе кое-что на память!
   Он со всей силы ударил детектива снизу вверх промеж ног.
   В паху взорвался огонь,  и  Келсо  закричал.  Двое  рядом  не  смогли
удержать его, он согнулся пополам, изо рта хлынул поток слюны. Они  дали
ему упасть на колени, и его лоб чуть не ударился  о  бетонный  пол.  Его
голову снова дернули вверх,  и  низкий  стон  прервался  резким  вдохом.
Единственный видящий глаз помутнел, но увидел усмешку всего в нескольких
дюймах от себя