-- Не  думаешь ли  ты,  что Ильдихо  может  лгать?  Не  легко мне  было
победить отвращение и дотронуться до этого чудовища. Но борьба была коротка:
опьянение сделало его почти беззащитным.
     -- Да, это  правда! --  простонал  старик. -- Я вижу в его зубах прядку
желтых волос! О, это ужасно! -- Он закрыл ковром лицо мертвеца. -- Л не могу
смотреть на него!  Погоди же ты, убийца!  Еще три  дня тебя хранит священный
праздник, а на четвертый ты и твои сообщники, вы умрете неслыханной смертью!
     Он  отворил дверь,  позвал  часовых  и  передал  им  девушку,  приказав
запереть ее в одной из старых башен, отдаленных от всякого жилья.
     --  Запереть  ее  одну!  Отдельно  от остальных!  Отдельно  от  Эллака!
Приставить к ее двери троих стражей! Если она бежит, стражи умрут!
     -- Мы повинуемся, князь,  --  произнес начальник  стражи,  с изумлением
озираясь кругом, -- но где же наш господин? Он не выходил отсюда!
     -- Вот он, -- простонал старик, -- он мертв! И он отдернул ковер.
     -- Мертв! Аттила! Значит, он убит!
     -- Но кем?
     -- Никто не входил сюда!
     -- Мы все лежали на пороге!
     -- Его убила женщина!
     Так восклицали пораженные гунны.
     -- Нет! Он не убит! -- грозно и громко вскричал  Хелхаль. -- Как смеете
вы думать это! Разве девушка могла бы  убить его, сильнейшего из людей? Нет!
Смотрите, вот чаша. Он выпил ее, полную крепкого вина, он, никогда не пивший
ничего, кроме воды! Его сразил удар, он захлебнулся собственной  кровью! Вот
причина его  смерти. Позовите  сюда  Дженгизица, Эрнака и всех князей: пусть
они узнают об этом и возвестят всему гуннскому народу, что великий царь умер
великой смертью в объятиях любви!
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     Горесть гуннов при вести о кончине  единственного  великого из их царей
была потрясающа и беспредельна. Они сознавали, что  с ним навеки пали мощь и
величие гуннского владычества и что закатилась звезда их счастья.
     С отчаянными  воплями окружали его труп беспрестанно  сменявшиеся толпы
мужчин,  женщин и  детей. Несмотря  на свою часто жестокую строгость, Аттила
был  искренне  любим своим народом, для которого  он был  вполне совершенным
олицетворением чистокровного гунна,  со всеми достоинствами и пороками этого
племени.
     Каждый из подходивших к смертному ложу царя бросался перед ним ниц, выл
и кричал, колотил себя в  грудь, рвал свои  редкие волосы и раздирал на себе
одежду.
     Один из  ниспровергшихся  таким  образом перед трупом, больше не встал:
это  был   уродливый  карлик  Церхо,  придворный   шут   умершего,  до  того
безобразный,  что над ним всегда  все насмехались и  всячески его обижали, в
течение многих лет Аттила защищал его от грубостей и оскорблений окружающих.
     -- Ты умер, и Церхо не может без тебя жить! -- вскричал он  в слезах, и
пронзил ножом свое сердце.
     День и ночь продолжались стенания и вопли в спальне Аттилы.
     Хелхаль,  Дженгизиц, Эцендрул и Эрнак по очереди  впускали к телу толпы
народа. Но Эрнак  раньше всех осушил  свои  слезы и, часто перешептываясь  с
князем  Эцендрул  ом,  принял  гордый, поразительно заносчивый  Вид, даже  с
Дженгизицем. Эллак,  заключенный  в башне,  узнал о смерти  отца от Хелхаля.
По-видимому, он не поверил, что он умер от удара.
     --  А что же  Ильдихо? --  быстро спросил  он. -- Сделалась ли она  его
женой или нет? И как ты намерен поступить с ней?
     -- Она в  темнице,  -- мрачно  отвечал старик,  -- и умрет вместе  с ее
германцами.
     -- Хелхаль!  Если она  вдова  моего  отца,  как дерзаешь  ты  думать об
убийстве? Значит, она не была его женой. Ты проговорился. Это она его...
     -- Молчи! Если тебе дорога жизнь! --- сурово остановил его старик.
     -- Выпусти меня только на одну минуту! Дай мне увидеться с ней!
     -- Нет,  влюбленный  глупец,  неестественный сын!  Ты  останешься  тут,
доколе она не будет больше нуждаться ни в чьей защите! Я только что сердился
на Дженгизица за то, что он отказал мне в твоем освобождении в такую минуту,
когда колеблется все Мунчуково царство! Я всегда любил тебя больше, чем твой
отец и братья. Я хотел все-таки настоять на твоей свободе, но теперь, увидев
твое  безумие, я оставлю тебя здесь, чтобы ты не  мог помешать мне выполнить
месть, в которой я поклялся на ухо мертвецу!
     ГЛАВА ПЯТАЯ
     Так  прошел  первый  день праздника.  На  следующий день  гунны  начали
приготовляться к погребению великого властелина.
     Прежде всего мужчины и женщины  выбрили себе догола  всю правую сторону
головы, а мужчины и правую сторону лица. Затем мужчины нанесли себе на щеках
глубокие, в  палец шириной раны:  ибо могущественный  правитель должен  быть
оплакиваем кровью мужчин, а не женскими жалобами и слезами.
     На  обширной  площади   посредине  лагеря,  служившей  местом  народных
собраний, а  также игр  и ристалищ, выставлена была величайшая драгоценность
орды: высокий и большой темно-пурпуровый  шелковый шатер, подарок китайского
императора  персидскому  шаху,  отнятый  у  него византийским полководцем  и
привезенный им в столицу. Аттила же,  узнав об этом, потребовал себе шатер в
числе дани, и жалкий император Византии поспешил исполнить его требование.
     В  роскошном  шатре  этом Аттила лишь в  редких  торжественных  случаях
принимал  чужих  королей, теперь  шатер  стоял раскинутый на  своих  кованых
золотых
     шестах,  а  наверху  сверкал  золотой  дракон  с  подвижными  крыльями,
махавшими по ветру, с извивавшимся языком и кольцеобразным хвостом.
     Внутри  шатер  сверху донизу  увешан  был  дорогими  оружием  и сбруей,
горевшими жемчугом  и драгоценными камнями. Здесь поставили  тело  в золотом
гробу,  заключенном  в  серебряном  гробу,  в  свою  очередь  находившемся в
железном.  Окончив  убранство шатра,  Дженгизиц,  Хелхаль и другие  гуннские
вельможи  образовали  отряд из  нескольких  тысяч  конных  гуннов  и  начали
объезжать  шатер  по  три раза  шагом,  рысью,  галопом  и  в карьер  вокруг
многочисленной собравшейся толпы. При этой церемонии  все пели однообразную,
сочиненную любимцем-певцом Аттилы,  погребальную  песнь,  часто прерывая  ее
рыданиями и стонами.
     Но не успели  они  допеть  ее  до  конца, как на  площадь  стремительно
прискакали от  южных  ворот гуннские  всадники,  между  которыми  находились
знатнейшие приближенные и слуги мальчика Эрнака,  взывая  о помощи  со всеми
признаками безграничного ужаса.
     -- Гепиды! Король Ардарих ворвался в лагерь! К оружию! -- кричали они.
     ГЛАВА ШЕСТАЯ
     Это  была  правда  --  Гервальт  привел  его.  Отделавшись   от  своего
"почетного  караула",  аламанн  скрывался  в   лагере.  Его  попытка  бежать
окончилась неудачей, но когда внезапная весть о  смерти Аттилы повергла весь
народ в неописанное  смущение и даже расставленные у ворот часовые побросали
свои посты, чтобы воочию убедиться  в печальном  событии, Гервальту  удалось
захватить одного из коней и ускакать через южные ворота.
     Он  узнал, что король  Ардарих с большими  силами стоит  у пограничного
леса, отделявшего владения гуннов от области  гепидов,  и ни на мгновение не
замедлил бега своего коня, пока не достиг гепидского авангарда.
     Едва переводя дух, верный Гервальт рассказал Ардариху о положении вещей
в  лагере  гуннов  и умолял его,  не  теряя  ни  минуты, спешить  на  помощь
соплеменникам, которым  угрожала  жестокая казнь, указывая и на  то, что  со
смертью Аттилы надломилась  сила гуннов, вместе  со  своим  царем утративших
окружавшее их доселе обаяние.
     Ардарих не колебался ни минуты.
     -- Пробил великий  час,  -- сказал он, -- и раньше, чем я ожидал. Но мы
все-таки готовы и не станем медлить. Я иду.
     Он знал, что все его войско ничтожно перед десятками тысяч находившихся
в  лагере гуннов. К тому же  он мог вовремя поспеть для спасения  осужденных
только со своими несколькими  тысячами  всадников, остальное же его  войско,
состоявшее из пехоты, не могло подоспеть так  скоро. Тем не  менее он тотчас
же  приказал своим  людям  садиться  на  коней,  для  увеличения численности
повелев каждому всаднику посадить к себе по  одному пехотинцу. Самого короля
окружала толпа верных  его  приверженцев,  на лучших  конях,  с превосходным
оружием, но их было всего лишь двести человек.
     --  Вперед, мои  всадники! -- закричал король, поднимая копье. -- Нормы
зовут нас,  сама  Вурда,  богиня рока,  указывает  нам  путь.  Аттила мертв!
Скачите, как вы никогда еще не скакали доселе, вы мчитесь за своей свободой!
     С быстротой ветра помчались  кони, и через несколько  часов впереди уже
показались первые деревянные постройки гуннского лагеря.
     Стража у  ворот беспрепятственно  пропустила Ардариха: он  был известен
как преданнейший  данник  Аттилы, и наравне с амалом Валамером был  наиболее
почитаем усопшим царем.
     Первые,  на  кого  наткнулся отряд  германцев, была  толпа приверженцев
мальчика Эрнака, которого они нарядили в слишком широкий и длинный для  него
пурпуровый, вышитый  золотом плащ и небольшую  корону, и в таком виде возили
его  по улицам,  набирая ему  сторонников.  Ибо  еще  не успел  остыть  труп
великого властелина, как его  бесчисленные сыновья уже начали враждовать  за
наследство. Многие из этих сыновей были моложе Эрнака, а взрослые по большей
части  разосланы  были Аттилой  по  разным  частям его  обширного  царства в
качестве    чиновников,    наместников,   полководцев,   предводителей   или
посланников, многие также находились  близ трупа отца, но  не заявляя личных
притязаний на  престол,  а лишь  принимая сторону одного из трех  братьев  в
начавшейся уже борьбе  за наследие,  борьбе,  явившейся  сильной  пособницей
германцев в деле их освобождения от гуннского ига.
     Еще  при  жизни  Аттилы,  князь  Эцендрул  и  его брат,  воспитатель  и
оруженосец Эрнака, потихоньку образовали сильную  партию в  пользу мальчика,
распространив в лагере и  в других ордах слух, будто отец формально назначил
его своим наследником, в присутствии всех вельмож, между тем как братья его,
Дженгизиц  и Эллак, получат  лишь  назначения вице-королей  или  наместников
Эрнака в тех странах, куда ему угодно будет назначить их.
     Тотчас по кончине царя Эцендрул разослал повсюду вестников о восшествии
Эрнака на престол, и хотя  опасаясь свирепого  Дженгизица (об Эллаке, вообще
не  особенно любимом гуннами,  и  как  раз  теперь заключенном в  темницу по
приказанию самого Аттилы, Эцендрул и не думал), князь не решался еще открыто
провозгласить  мальчика царем в самом лагере, но  зато  повсюду  возил его с
целью возбудить участие и жалость к осиротевшему любимцу великого господина.
Само собой  разумеется, что избрание Эрнака  своим первым последствием имело
бы и возвышение и обогащение честолюбивого князя и его пособников.
     Чем дальше  ехал  Эрнак по улицам,  тем больше  росла позади  его белой
лошади  толпа,  оплакивавшая  смерть  его   великого  отца  и  восхищавшаяся
необычайной красотой его наследника.
     --  Наконец-то он пожаловал, ленивый германский пес! -- закричал Эрнак,
поднимаясь на широких золотых  стременах и оборачиваясь в сторону  Ардариха.
--  Я заставлю его дожидаться своего  господина!  Аттила  уже  был  слаб  от
старости! Вперед!
     Он жестоко ударил  коня девятиконечным бичом, вонзил  ему в  бока шпоры
так,  что  брызнула  кровь  и,  быстро опередив  своих  спутников,  поскакал
навстречу гепидам.
     -- Где ты пропадал так долго,  Ардарих? --  резким, высоким, неприятным
голосом крикнул он ему.
     Король  остановил  своего  рослого  коня и с гордым  достоинством ждал,
опустив свое длинное копье острием вниз в знак миролюбия.
     -- Где ты пропадал так  долго,  гепид? -- продолжал дерзкий  варвар. --
Мой  отец  умер  в гневе против тебя!  Ты заставил Аттилу дожидаться! Это не
простится тебе! Я получил в наследство его царство и твое наказание. Не сиди
передо мной как  истукан гордости! Долой  с коня, высокомерный  германец! На
колени! Целуй мое стремя и жди, как я решу твою судьбу!
     И он замахал своим бичом.
     Ардарих не шевелился и только в упор смотрел на взбешенного Эрнака.
     -- Я не разговариваю  с мальчиками, -- спокойно обратился он наконец  к
подъехавшему Эцендрулу.  -- Но  ты,  князь,  и  все вы, гунны,  слушайте:  я
присягал  в  верности  одному  Аттиле, а  не его  сыновьям, им  я  не обязан
повиноваться.  Ради вашего великого царя даю вам хороший совет: не нарушайте
мира с нами. Отдайте пленных германцев на суд из германцев и гуннов...
     -- Молчать, дерзкий раб! -- закричал Эрнак. -- Я твой  господин. Ты это
сейчас узнаешь!
     --  Никогда  не стану я  служить этому  мальчику, князь Эцендрул.  Пора
рабства  миновала.  Я  и  амалунг Валамер свободны отныне.  И  советую  вам,
гуннские  князья,  освободить  и остальные  германские  племена.  Все  равно
придется вам это сделать, так лучше сделайте это добровольно!
     --  Нет!  -- закричал Эрнак. -- Этого не  будет!  Я раздроблю  все ваши
племена.  Землю  вашу  я  разделю на клочки между моими братьями. Узнаете вы
меня, германские собаки!
     Он замахнулся  бичом и ударил коня Ардариха по голове  так сильно,  что
благородное животное взвилось на дыбы.
     Но король мгновенно  успокоил его  и с угрозой  поднял доселе опущенное
копье.
     -- Берегись! Предупреждаю тебя. Не смей бить моего коня, или...
     -- Или что? -- визгливо закричал Эрнак. --  Я недавно слышал про одного
еврейского  князя,  который   сказал  своему  роптавшему  народу:  отец  мой
наказывал вас бичами, а я буду бить вас скорпионами. Мне это очень нравится,
и ты должен поучиться этому, германец!
     Он снова замахнулся бичом на этот раз в лицо королю.
     --  Так умри  же, молодой змееныш! -- воскликнул гепид и с такой  силой
вонзил копье в его пурпуровый плащ, что оно вышло острием между плечами.
     В то же мгновение разъяренные  гунны бросились на короля,  и острый нож
Эцендрула сверкнул над его головой. Но удар миновал Ардариха: Эцендрул упал,
сраженный в лоб метким копьем Гервальта.
     -- Вперед!  Гепиды!  За свободу! -- крикнул  аламанн, выхватывая  из-за
пояса топор.
     С  громкими криками  бросились всадники  Ардариха  на растерявшихся  от
потери обоих своих  предводителей гуннов, которые с воем  побежали в лагерь,
преследуемые торжествующими германцами.
     ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     Быстро  мчались  гунны по направлению к  площади, а  за ними скакали их
преследователи. На  повороте одной  из  улиц,  около башни,  (оставшейся без
часовых, которые увлечены  были  бегущей  толпой), германцы услышали голоса,
называвшие короля по имени и молившие об освобождении.
     Гервальт соскочил с коня  и топором разбил дверь башни, из нее выбежали
Визигаст, Дагхар  и  их свита:  сквозь щели оконного  ставня  они увидели на
улице смятение и бегство гуннов, а затем и скачущих гепидов.
     Радостно приветствуемые Ардарихом и  его спутниками, они тотчас же были
снабжены оружием и последовали за  королем. Тут  только узнали они  о смерти
Аттилы:  их  стражи, хотя  и  знавшие  об  этом,  не  сказали им  ни  слова.
Прискакавших на площадь германцев  на мгновение ошеломила бесчисленная масса
толпившихся здесь пеших и конных гуннов. Прибывшие сюда раньше  них гунны из
свиты Эрнака успели  рассказать  о  смерти  мальчика  и князя  Эцендрула,  и
народные волны зловеще гудели тысячами угрожающих голосов.
     Дженгизиц  и   Хелхаль   скоро  приметили  малочисленность   германцев,
положение  которых  было  теперь   поистине  отчаянное.   Размахивая  бичом,
Дженгизиц проскакал перед гуннами, отодвигая и размещая их густые ряды.
     -- Вперед, сыны Пуру! -- крикнул он. --  За  мной, вперед!  Вы слышали,
что  говорят  наши  жрецы?  Дух великого отца моего  переселился в такого же
великого героя, каким был он. Этот герой --  я! Я чувствую в себе его мощный
дух.  Следуйте за мной,  Дженгизиц  ведет вас  к победе!  Дженгизиц сделался
Аттилой!
     Глубокое  молчание последовало за его воззванием: проникнутые священным
ужасом,  гунны  набожно  склонили  головы и скрестили руки на груди  в немой
молитве,  готовые  в  следующий  момент  броситься  на  смелых  иноземцев  и
уничтожить их. Гибель германцев  казалась неизбежной. Но тут случилось нечто
совершенно неожиданное.
     ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     В  полной тишине, наступившей  перед  шквалом, откуда-то сверху донесся
голос:
     -- Ложь! Все ложь!
     Германцы и гунны в изумлении подняли головы.
     На плоской крыше одной из ближних башен стояла высокая фигура в светлой
одежде.  Это  была  Ильдихо.  Золотые  ее  волосы сияли в  лучах заходившего
солнца.
     -- Вам лгут, гунны! -- громко возвестила она вновь. -- Ваш царь умер не
от излияния крови. Женщина убила его. Я, Ильдихо, задушила его, опьяненного,
задушила своими волосами. У него в зубах потому и осталась прядь волос.
     Словно богиня  стояла Ильдихо  над  гуннами  -- и на площади  поднялось
смятение.
     -- О горе!
     -- Убит женщиной!
     -- Как и его отец!
     -- Проклятье исполнилось на нем!
     -- Горе его сыновьям!
     -- Он проклят навсегда!
     -- Бежать! Бежать прочь!
     Гунны, мужчины и женщины, в панике ринулись кто куда.
     Напрасно предводители пытались  остановить их. Напрасно Хелхаль рвал на
себе  волосы,  умоляя  не  покидать  господина.  Напрасно  Дженгизиц  стегал
беглецов бичом, он сам был сброшен с коня и очутился под копытами.
     Хелхалю   удалось,  наконец,  забраться   на   верхний  ярус  ступеней,
окружавших дворец.
     -- Не верьте германке! Она лжет! -- кричал он  с возвышения.  -- Как  и
ты, Дзортильц, бежишь?! -- Он схватил начальника стражи, недавно обмывавшего
вместе с Хелхалем труп повелителя. -- Остановись! Она лжет!
     -- Нет! Не лжет! -- вырвалось у воина. -- Бегите от проклятого трупа! Я
сам видел, клянусь, у него во рту прядь золотых волос...
     Паника усилилась.
     Хелхалю удалось удержать у  шатра лишь  нескольких преданных ему рабов.
Он боялся, что германцы уничтожат палатку вместе с покойником.
     Но им было  не до того -- они отражали  натиск  гуннов,  которые  среди
всеобщего смятения, валили прочь, круша друзей и врагов.
     В то время, как Ардарих  стоял  на  месте, Визигаст  и Дагхар со своими
людьми  пытались  пробиться  с южной  стороны  площади туда, где возвышалась
башня,  в  которой  была заточена Ильдихо.  Дагхар  прокладывал  себе дорогу
мечом, с трудом продвигаясь вперед.
     Вдруг король Визигаст воскликнул:
     -- Дагхар! На крыше гунн! Она погибла!
     Дагхар на миг остановился и, взглянув вверх, выдохнул:
     -- Это Дженгизиц. Она борется с ним.
     В отчаяньи бросился он вперед, изо всех сил работая  и мечом, и копьем.
Но  если бы дорога  была и вовсе пуста, он и тогда не поспел  бы  на  помощь
своей возлюбленной.
     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     Поднявшись  на  ноги,  Дженгизиц   постоял,  привалившись   к  чьему-то
покинутому  коню и едва  перевел дух: в глазах  темнело,  в ушах стоял звон.
Толпа бегущих вновь едва не сшибла его, но кто-то узнал:
     -- Это же сын царя, Дженгизиц! Он ранен, не задавите его!
     И  все пронеслись мимо.  Дженгизиц собрался с силами и обратил  взор на
башню.
     Новые толпы оттеснили его.
     -- Пропустите меня, -- прохрипел он, обращаясь к бегущим. -- Пропустите
меня, гунны! Я прошу вас. Слышите? Дженгизиц просит!
     Такая страсть прозвучала в его словах, что гунны  отступили, отталкивая
своих соседей.
     -- Дженгизиц просит? Этого еще не бывало!
     -- Пропустите сына господина!
     -- Что хочешь ты, господин? Бежать?
     -- Нет,  отомстить!  -- прохрипел он, расталкивая бегущих  и,  выхватив
из-за пояса  свой кривой меч,  помчался к башне.  Дверь не  уступала ударам.
Одно  только это и спасало  доселе Ильдихо.  Часовые  ее бежали  давно,  при
первой  же  вести  о  происшествии,  унеся с  собой  ключ, и  крепкая дверь,
запертая еще, кроме того, на железный засов, выдержала все на