но продолжал Дагхар, -- так это уже чистокровный
гунн! Гордость и украшение своего народа.
     -- Оттого-то отец и любит его, -- печально сказал Эллак.
     --  Да  откуда гуннам  знать  человеческое милосердие,  когда  они сами
нелюди? -- горячился Дагхар.
     -- Что ты говоришь? -- спросил Эллак.
     -- Предание это известно всем германцам, и оно не выдумка.
     --  Я  знаю его.  Позади тебя,  Дагхар, на дереве висит твоя арфа. Спой
мне, прошу тебя, сагу о происхождении гуннов, -- и Эллак подал ему маленькую
треугольную арфу.
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     Дагхар  ударил  по  струнам  и  запел  любимую   германцами  сагу.  Все
германские племена, говорилось в ней, произошли от светлых богов.  Одни лишь
гунны рождены злобными, нечистыми финнскими  колдуньями,  изгнанными  за  их
гибельные чары  в далекие  степи. Здесь-то  от проклятого  союза колдуний  с
духами  зла  народились  отвратительно-безобразные,  кривоногие,  грязные  и
коварные гунны.
     Дагхар пел  с увлечением и страстью, особенно подчеркивая самые обидные
для гуннов места.
     Ильдихо  с  участием  смотрела на Эллака, стоявшего молча, с опущенными
глазами.
     -- Благодарю, -- спокойно сказал он,  когда певец кончил. -- Пение твое
поучительно.  Ты  лучше  всего  пел  наиболее  отвратительные  части   саги.
Очевидно, ты веришь этому. К сожалению, ненависть к гуннам до того въелась в
вас, что даже ты не сомневаешься в истине бабьих сказок!
     -- Верю,  потому что мне хочется верить,  -- упрямо  отвечал Дагхар, --
сага не лжет. Я пел ее не для тебя, мне жаль было огорчить тебя, но я охотно
пропел бы ее кому-то другому, в присутствии его вельмож и гостей!
     -- Мне приятнее слышать звуки любви. Теперь спой мне любовную песнь. Ты
должен быть особенно искусен в этом роде!
     --  Это правда! --  с сияющим взором  вскричал  Дагхар. -- И  для моего
вдохновения достаточно одного лишь взгляда на нее!
     С  горячей  страстью пропел он песню,  полную  самой нежной  любви,  и,
окончив, устремил  пылающий взор  на зардевшуюся  невесту. Отбросив арфу, он
быстро подошел  к ней с раскрытыми объятьями, но она  строго отстранила его,
лишь на мгновение сжав его горячую руку. Между тем Эллак, подняв отброшенную
арфу и печально глядя на счастливую чету, тихо напевал гуннскую песню.
     --  Прекрасная,  печальная  мелодия,  хотя  и гуннского  характера,  --
заметил Дагхар.
     --  Эллак! -- произнесла Ильдихо, глядя в его большие темные  глаза, --
то  высокое  благородное  побуждение,  которое  привело  тебя  к  нам,  было
побуждением гота, а не гунна. Никогда больше я не назову тебя гунном.  Ты не
чужой нам. Для меня ты сын Амальгильды, а не Аттилы.
     -- Ты заблуждаешься, принцесса, и несправедлива к могучему завоевателю.
Аттила  ужасен,  но в  то  же  время  он велик,  и ему  доступны  доброта  и
благородство. Это говорю  я, ненавидимый им сын. Но теперь поспешите! Король
уже велит вести коней. Я сам проведу вас по кратчайшей дороге.


Книга четвертая
     ГЛАВА ПЕРВАЯ
     Много  дней пришлось послам дожидаться  в лагере Аттилы. Размещенные  в
лучших  домах, они были полностью  снабжены  всем, в чем нуждались, и с ними
обращались очень вежливо. Вигилий избегал их, точно так же, как они избегали
его.
     Эдико исчез,  и  на все  расспросы о нем послов гунны  только  пожимали
плечами и отвечали,  что  никому  неизвестны  тайны  доверенных  властелина.
Однажды вечером послы прогуливались по широким улицам лагеря, с изумлением и
трепетом беседуя о царстве гуннов и его повелителе.
     -- Ни  один  смертный,  --  сказал  Максимин,  -- о  котором  упоминает
история, будь то Александр Македонский или Юлий Цезарь, не совершили столько
необычайного в  такой короткий срок.  Он простер  свое  господство  по  всей
Скифии, от Византии до Тулэ, от Персии до Рейна!  Он  покорил себе мидийцев,
персов,  парфян  и частью  договорами, частью угрозами и силою  заставил  их
войти с ним в союз против Византии!
     -- И  нельзя утешаться мыслью, что  это  чудовищное могущество возникло
только благодаря слепому военному счастью и не имеет внутренней связи. Этого
гунна можно назвать извергом, но тем не менее он велик. Господство его легко
переносится гуннами и сарматами, -- сказал Примут.
     -- Германцы скрежещут под его игом, -- заметил Ромул.
     --  Оно  должно быть  невыносимо также  для  греков и римлян, -- сказал
Примут.
     -- Ошибаешься, друг,  -- возразил Приск. -- Есть греки, имеющие свободу
вернуться  в свое  отечество и предпочитающие  оставаться  у  Аттилы. Вчера,
прогуливаясь по  лагерю, я встретил  пленного грека, при взятии  Виминациума
попавшего вместе со своими товарами и деньгами в долю  добычи самого Аттилы.
Он  пригласил меня  в  свой дом, выстроенный внутри совершенно по греческому
образцу,  и  угостил настоящим самосским вином.  Гелейос,  так  зовут  моего
нового  приятеля,  участвовал  в  войне  гуннов  против  антов  и  акациров,
отличился в бою, добыл довольно денег, чтобы выкупить себя. Но 6н не подумал
даже возвратиться на  родину и намерен остаться здесь  до смерти. Он говорил
мне,  что  имеет  доступ  к  столу  повелителя  и   чувствует  себя  гораздо
счастливее,  чем  под властью своего императора. Опасности и  тяготы военной
службы здесь равны византийским, но византийцев всегда  разбивают,  а  гунны
всегда всех побеждали, за исключением лишь одного случая. В мирное  же время
жизнь  в Византии -- проклятие, а в царстве  гуннов -- благословение. Там ни
что не ограждает честного  человека от жадности,  корыстолюбия и  лихоимства
чиновников, а для того чтобы найти правосудие, приходится подкупать всех, от
главного судьи до привратника. Аттила же сам лично разбирает жалобы бедняков
на знатных  и  богатых и  творит  скорый  и справедливый  суд. Недавно  один
сарматский  князь украл у бедного  гунна  жеребца, и спустя час виновный был
уже распят. Один лишь царь может по прихоти отнять у каждого все, даже жену,
но тех,  кто  ему искренне предан, он никогда не обижает  сам и не дает их в
обиду другим. Вот что я  выслушал от  этого гуннского грека,  отпущенника  и
верного приверженца Аттилы!
     ГЛАВА ВТОРАЯ
     Наконец,  на  следующий  день  с  утра  весь  лагерь  зашевелился,  как
встревоженный  улей:  двое  прискакавших  гуннов  возвестили  о  предстоящем
возвращении повелителя.
     Улицы  закипели  народом:  мужчины,  женщины,  дети,  свободные,  рабы,
служанки,  гунны и представители покоренных племен -- все устремились к югу,
навстречу Аттиле.
     Скоро в лагерь явился  Эдико и  пригласил четырех послов  вместе с  ним
посмотреть на въезд царя.
     Послы, не задавая лишних вопросов, поспешно последовали за ним. Вигилий
не  был  приглашен им,  хотя послы узнали из разговора  своих спутников, что
Эдико только что имел с ним тайный разговор у него в доме.
     Длинная,  почти бесконечная  вереница  молодых  девушек вышла далеко за
город  навстречу   Аттиле.  Самые  высокие   из  них,   попарно   шедшие  по
противоположным  сторонам  большой  дороги,  защищаясь  от палящего  солнца,
держали  над головами тонкие полукруглые  деревянные обручи с натянутыми  на
них пестрыми полотенцами.
     Между каждой такой парой двигались в  такт по две другие девушки, делая
четыре шага  вперед  и два назад.  Каждые восемь из них  были одеты в одежду
одинакового  цвета. Девушки  выбраны были самые красивые из всего  лагеря, и
свое медленное, плавное шествие они сопровождали пением гуннских песен.
     С  изумлением смотрели чужестранцы  на это невиданное  и в  своем  роде
красивое зрелище.
     Вдалеке на дороге показался столб пыли: то близился Аттила.
     В  авангарде скакала густая толпа гуннских  всадников. Одеты они были в
широкие плащи, которые можно было стягивать прикрепленными к  ним ремнями, а
также  употреблять  как покрывала  для лошадей.  На  груди у них были  одеты
безрукавки  из  не  дубленой  конской  кожи; руки  и  ноги  выше  колен были
обнажены: обуви гунны не знали.  Левая  щиколотка обвязана  была  ремнем,  к
которому  на пятке  прикреплялась  шпора, состоявшая  часто  из  одной  лишь
крепкой и острой колючки терновника.
     Желтая от  природы кожа этих монголов  на лице, затылке,  шее, руках  и
ногах  превратилась  в темно-коричневую от загара  и  никогда  не  смываемой
степной пыли.
     Голова   у  большинства  была  открыта,  только  самые  богатые  носили
остроконечные черные  барашковые  шапки.  Темные  волосы  длинными,  прямыми
прядями спускались  с  низкого, покатого лба на  лицо с  широкими скулами  и
узкими черными  глазами,  над которыми почти  совершенно не было  бровей. По
праздникам женщины  обильно натирали  им волосы конским  жиром,  отчего  они
приобретали  необычайные  лоск и  запах.  Ресницы  у гуннов  были  черные  и
короткие,  а  на  подбородке  вместо  бороды торчали  лишь  жиденькие  пучки
щетинообразных волос.
     У  богатых плащи  и куртки  украшены были  густо  и  безвкусно нашитыми
золотыми и серебряными обломками различной  римской утвари, кусками  кубков,
обрывками   дверных  и   экипажных   обивок.   На  шапках   укреплены   были
продырявленные  золотые  и  серебряные монеты, монеты же  болтались на  шее,
нанизанные  на  тонкий  ремешок, и резкое  звяканье их  при  каждом движении
радовало гуннов.
     Вооружение  всадников  состояло  из луков  и маленьких коротких  черных
камышовых  или деревянных  стрел, оконечность которых  очень часто пропитана
была соком ядовитых растений. Кроме  лука и стрел,  у них были  еще длинные,
тонкие,  острые  копья,  под  оконечностью  которых   у  многих  развевались
связанные красной лентой пучки  волос  с головы особенно сильно ненавидимого
врага. Но самым распространенным оружием  гуннов были  их бичи:  на короткой
деревянной  или  кожаной рукоятке укреплялись  пять,  семь  или девять полос
самых крепких  буйволовых  ремней,  оканчивавшихся  каждая огромным узлом, в
который зашивались свинцовые шары или тяжелые камни.  Гунны так артистически
владели  этими  бичами,  что  раздробляли  ими  головы и  кости  неприятеля:
благодаря этому оружию Аттила получил прозвище "бича народов".
     За  авангардом  следовала  верхом  густая толпа гуннских,  германских и
славянских вождей. Князья и вельможи  сияли богатым вооружением, а гунны так
и  горели  золотыми  украшениями  и  драгоценными камнями под  яркими лучами
полуденного солнца.
     Позади них, на  значительном отдалении,  на  великолепнейшем  коне ехал
Аттила, совершенно один.  Ни  конь,  ни всадник  не имели на себе ни единого
украшения.
     Высокая   остроконечная   баранья   шапка  придавала   немного   вышины
низкорослому  человеку. Фигуру его  нельзя  было рассмотреть: она скрывалась
под широким плащом  из тонкого, красно-коричневого  сукна,  ниспадавшего  от
широкого, короткого  затылка и могучих, высоко приподнятых плеч до самых его
ног.  Боковой  разрез  плаща  освобождал  его обнаженные руки.  В  левой  он
небрежно  держал  ременную  узду,  правою   же  торжественно  помахивал  над
разразившеюся восторженным ревом толпою своих подданных.
     За  царем, также  на значительном расстоянии, следовал отряд из знатных
представителей  всех  покоренных  племен  его  царства,  а  в  самом  хвосте
процессии  двигались  гуннские  охотники,  которых сопровождала изумительная
масса убитой  дичи,  лежащей  на  нескольких  широких  телегах,  запряженных
четверкой лошадей.  Тут лежали убитые буйволы, медведи, волки,  лоси, олени,
кабаны и  рысь, и  всевозможные  болотные  птицы; около  дичи  в  живописном
беспорядке нагромождены были  всевозможные охотничьи  принадлежности: копья,
луки, стрелы, рога и  ножи.  В  одной  из телег везли  живых птиц и  зверей,
пойманных в ловушки и западни, здесь часто раздавались глухой  рев, хрюканье
или громкий вой, на которые отвечало свирепое  ворчанье многочисленной своры
громадных охотничьих псов.
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     Послы не могли отвести глаз от пестрой картины.
     -- Это не люди и не всадники, -- сказал Приск, -- а центавры: человек и
конь составляют одно.
     -- Смотри-ка!  --  изумился Примут. -- Вот один соскочил, ударил коня и
конь убежал!
     -- Но всадник догонит его, -- заметил Эдико.
     -- Да, догнал! Схватил его за гриву и вскочил на него на всем бегу!
     В  это время  один  из  всадников  на  всем скаку  прицелился в  высоко
порхавшую  ласточку  и  метко пронзил ее стрелой при восторженном  одобрении
толпы.
     --  Это Дженгизиц,  второй  сын господина,  -- сказал Эдико, --  лучший
стрелок  и наездник  своего  народа.  Вот  он  опять целится,  смотрите!  Он
прострелил покрывало на голове ребенка!
     -- Какое святотатство! -- воскликнули послы.
     -- Не  святотатство,  потому что ребенок  невредим, -- холодно возразил
Эдико.
     --  Что  это за шум  и  звон? --  спросил  Приск,  пораженный какими-то
странными, резкими звуками.
     --  Это военная  музыка  гуннов,  --  пояснил  Эдико,  --  эти  обручи,
усаженные кругом колокольчиками и бубенчиками и обтянутые кожей, по  которой
музыканты ударяют  деревянными  колотушками,  изобретены  самим  Аттилой.  И
знаете, от какого животного эта кожа? Человеческая. "Короли, изменяющие мне,
-- сказал  Аттила, -- должны служить  мне и после смерти,  звоном и  песнями
сопровождая мои победы".
     -- Поучительная и приятная музыка! -- пробормотал Приск.
     Когда, въехав в южные ворота, Аттила поравнялся с первым домом  лагеря,
дверь его отворилась и из нее вышла молодая женщина благородной  наружности,
сопровождаемая  многочисленными  служанками и слугами.  На  руках  у нее был
грудной ребенок.
     Молодая мать остановилась  перед конем Аттилы и, опустившись на колени,
положила  дитя у  копыт скакуна.  Только  после безмолвного  утвердительного
знака Аттилы  она подняла  ребенка,  встала, поцеловала его, низко наклонила
голову и вошла обратно в дом.
     -- Что это значит? -- спросил Максимин. -- И кто эта красавица?
     --  Гречанка  из  Малой  Азии, --  отвечал Эдико, --  это  значит,  что
повелитель признал ребенка своим, в противном же  случае малютка и мать были
бы раздавлены копытами лошадей.
     У деревянной ограды  следующего  дома  показалась  старуха  в  гуннской
одежде,  богато убранной римскими  золотыми монетами, также  в сопровождении
толпы  рабов и рабынь. Подступив  к  Аттиле,  она  подала  ему  на роскошном
серебряном   блюде   сырое   мясо,  нарезанное  тонкими  ломтями  и   сильно
приправленное  луком.  Благосклонно  кивнув  ей головою, властитель захватил
пальцами кровавое мясо с луком и съел несколько  кусков. С глубоким поклоном
старуха удалилась, и Аттила поехал дальше.
     -- Это  была Часта,  супруга Хелхаля, его довереннейшего советника,  --
сказал Эдико,  --  а  вот он сам, высокий  седой  человек, едущий следом  за
господином. Из всех  знатных гуннских  женщин только одна  Часта имеет право
приветствовать возвращающегося царя и подносить ему  древнюю священную  пищу
гуннов: сырое конское мясо с сырым луком.
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     С необычайной быстротой  н  юношеской ловкостью Аттила соскочил наконец
со своего неоседланного, как у всех гуннов, коня, но соскочил не на землю, а
на  затылок преклонившегося  перед ним немецкого вождя, на очередь  которого
теперь приходилась эта честь.
     Кругом толпилась необозримая  масса германцев, славян,  финнов, гуннов,
римлян и греков, сбежавшихся со  всего  лагеря.  Многие из  толпы простирали
руки к царю, прося у него суда или защиты.
     Аттила стоял серьезный  и неподвижный.  По его знаку, тесно  окружавшая
его пешая гуннская стража, образовав из вытянутых копий узкий проход, начала
пропускать  к  нему  по одиночке просителей,  предварительно отнимая  у  них
оружие и обыскивая.
     Допущенные просители  бросались ниц  перед  Аттилой, целовали его босые
ноги и излагали свои жалобы или просьбы: большей частью  он тут же решал все
дела, и многие, уходя, осыпали его горячими благодарностями.
     Но  вот  к нему приблизился  богато одетый  вождь гуннов, перед которым
стража почтительно расступилась, и глубоко преклонился перед царем.
     -- Господин, прости раба твоего за то, что он осмеливается обратиться к
тебе с просьбой, -- сказал он.
     --  Это  ты, мой верный Эцендрул, раздавивший копытами своих коней  все
племя амильцуров! Проси, чего хочешь, и я исполню твою просьбу.
     -- Один из охотников рассказал  мне,  когда мы поймали в  западню  того
чудовищного буйвола, что ты можешь...
     --  Для  тебя  я  сделаю это  охотно.  Приведите  сюда исполина  болот.
Оруженосцы, принесите мой самый тяжелый топор!
     Народ отхлынул  в сторону при виде громадного зверя, которого с  трудом
тащили  тридцать охотников.  Ноги  гигантского буйвола  были крепко  опутаны
толстыми   веревками.  На  громадной  голове  надет  был  кожаный  мешок   с
отверстиями  для   длинных  сильных   рогов.  Внезапно  измученное  животное
наклонило могучую шею с щетинистой  гривой, испустило грозный рев  и в то же
мгновение высоко вздернуло голову с такой силой, что гунны как мячи отлетели
в разные стороны.
     Но  их  место тотчас  же было занято бросившейся  на буйвола  толпой, и
животное снова заревело, глухо и жалобно.
     -- Стойте!  --  приказал Аттила. -- Отпустите его! Снимите все веревки!
Отойдите все!
     И  он  с  левой  стороны  подошел  к буйволу,  стоявшему  неподвижно, в
изумлении от неожиданной свободы.
     Высоко  в  воздухе  блеснул  острый  как  бритва,  тяжеловесный  топор,
занесенный  рукой  Аттилы,   и   лезвие  его,  опустившись  на  затылок  еще
неопомнившегося  зверя,  сразу  отделило голову  от  туловища: кровь хлынула
широкою струею, массивное тело покачнулось и тяжело рухнуло на землю.
     Восторгу  гуннов не  было границ, и  нескончаемые  крики  их оглушили и
ошеломили чужеземцев.  -- Аттила! Отец  наш! Великий  властелин!  Повелитель
мира!  Нет равного Аттиле! -- слышались восклицания среди несмолкаемого рева
возбужденной толпы.
     Когда  наконец  шум и крики стихли, послы сочли  эту минуту удобной для
представления владыке  гуннов.  Эдико  согласился  исполнить  их желание  и,
пройдя
     I
     мимо леса  почтительно поднявшихся перед ним копий, прошептал что-то на
ухо Аттиле.
     Но Аттила не удостоил их даже взглядом. На  его желтом  лице  мгновенно
вспыхнул и погас легкий румянец. Было ли это движение гнева или радости?
     -- Послы от императоров? -- громким голосом  произнес он по-латыни.  --
Это не  к спеху. Мне  донесли о  прибытии послов от финнов, астов, угугуров,
акациров н еще трех народов, имена которых я забыл. Всех их приму раньше.
     То же  самое он повторил на гуннском языке, обратившись к своим вождям,
и,  повернувшись спиной к римлянам, медленно, но  с достоинством поднялся по
высокой лестнице, ведущей в его деревянный дворец.
     ГЛАВА ПЯТАЯ
     Вечером того же дня в лучшей комнате одного из красивейших домов лагеря
сидели  два  человека, погруженные  в откровенную беседу,  это  было  жилище
Хелхаля.
     С  потолка  спускалась  лампада  изящной восточной  работы, разливавшая
мягкий  ровный  свет.  Комната была  убрана в диком,  чисто гуннском  вкусе:
кругом расставлены были низкие деревянные скамейки. Пол и стены покрыты были
звериными шкурами  и конскими  кожами, дублеными  и сыромятными. Место стола
занимала  крышка  высокого, грубо сделанного из соснового дерева сундука. На
стенах развешаны были разные  принадлежности верховой езды и охоты. Глиняный
пол  покрывали не  ковры,  но  грязные,  отвратительно  пахнущие циновки  из
перепрелого камыша.
     На одной из скамеек, прислонившись спиной к стене, сидел Аттила.
     Он  сидел  молча,  неподвижно,  в  глубоком  размышлении,  закрыв  свои
маленькие некрасивые глаза.
     Под его скамейкой,  на  конских  шкурах,  у ног своего господина  лежал
старый Хелхаль, почти лысый, с седой бородой. Он  не сводил глаз с Аттилы  и
внимательно подмечал его малейшее движение.