д  всем  этим  чистым   миром  будет  вновь
господствовать Вотан  и белокурая Фригга, и Балдур, и  верный  Донар.  Вотан
сотворит новых германцев. Из ясеня создаст он мужчину, из ольхи -- женщину!
     --  Женщину!  --  хрипло  повторил  Аттила.  --  Да,  конечно,  женщина
необходима. И  наверное  у  этой  германки  будущего  будут  точно такие  же
прекрасные, густые, золотистые волосы, как у твоей невесты?
     -- Конечно. Наши  женщины --  величайшие  святыни.  Они стоят  ближе  к
богам, нежели  мы, а  в их красоте  и чистоте их  сердец  заключается дивная
тайна нашей силы.
     Его пламенный взор встретился с глубоким нежным взором Ильдихо.
     --  В  твоих словах не много мужской гордости, --  продолжал с  прежней
насмешливостью  Аттила.  -- Мы, гунны, можем легко обходиться без наших жен:
мы  часто  заменяем их... чужими. Какие  роскошные волосы  у  твоей  дочери,
старый король! Быть может, и в них заключена тайная сила?
     --  Да,  -- снова  вмешался Дагхар, -- если ты так  уж  любопытен, то я
отвечу тебе: очарование есть и в этих волосах!
     -- Как это? Расскажи-ка! -- сказал Аттила.
     --  Слушай! -- Дагхар тяжело дышал,  едва сдерживая  свое  волнение. --
Несколько лет  тому назад  вендские  разбойники  напали  на гористую  родину
маркоманнов.  Мужчины,  захватив  жен,  детей,  рабов,  стада  и  имущество,
удалились на  высокую  гору. Здесь их  окружили бесчисленные венды. Началась
осада. Долго сопротивлялись  отважные маркоманны,  но  наконец у  них  начал
истощаться  запас стрел  и, что  еще хуже,  лопнули тетивы их луков.  Венды,
четыре раза отброшенные от  горы, приметили, что вместо стрел  на них  летят
лишь камни да  сучья,  и с дикими  криками  вновь  полезли  на приступ.  Тут
оборвалась последняя  тетива у графа Гарицо, и с тяжким вздохом он бросил на
землю  свой бесполезный лук. Но  его  юная, прекрасная  супруга Мильта через
несколько .минут подала ему лук с новой тетивою: обрезав острым  ножом  свои
густые косы, она крепко свила их и натянула на лук. Радостный граф поцеловал
жену,   прицелился   и   пронзил   сердце   уже  взбиравшегося   на  вершину
неприятельского вождя.  Все женщины и девушки тотчас же последовали  примеру
Мильты: снова  засвистели  меткие стрелы, и  венды стремительно обратились в
бегство.  Враги были  прогнаны  за пределы  страны. Но  косы  графини уже не
служили тетивою: граф снял их с лука и с нежным поцелуем повесил в святилище
Фригги в жертву богине. Эта женщина и ее волосы спасли целый народ!
     Дагхар, успокоенный своим  рассказом, вернулся на место и сел, опершись
на свою арфу.
     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     Между тем из густой толпы воинов и слуг выступил пожилой гунн в богатой
одежде.
     --  Здравствуй,  Друлксал, мой  певец! --  милостиво приветствовал  его
Аттила. -- С какими песнями ты пришел на этот раз?
     -- О господин, -- отвечал Друлксал, -- дозволь  мне спеть новую песнь о
твоих  предстоящих победах  будущей весной, когда ты покоришь всю страну  от
востока до запада, от Понта до островов британских!
     Аттила кивнул.
     Два раба принесли  и поставили на  двух  низких скамьях  перед гуннским
поэтом и певцом его музыкальные инструменты, сам  он уселся на высоком стуле
посредине залы.  Один  из инструментов  походил  на  бубны, с  бесчисленными
колокольчиками, звеневшими  при  каждом ударе по бубнам короткой деревяшкой.
На другой  скамье  находился предмет, похожий на ящик, с натянутыми струнами
из бараньих кишок. По этому инструменту певец то колотил железным двузубцем,
то щипал им струны, извлекая из них резкие, пронзительные звуки.
     Дагхар был очень удивлен этой ужасной прелюдией. Но когда  он вслушался
в слова песни,  им овладел неистовый гнев, и он мрачно схватился за рукоятку
меча.
     Гуннский  поэт  пел  о порабощении  всех  племен  Европы  богом победы,
Аттилой, и каждая строфа его дикой, кровожадной,  нестройной песни  вызывала
гром  одобрения   у   воодушевившихся  слушателей.  Последние  слова   певца
затерялись  в  оглушительных  криках восторга. Гунны  подняли его  на плечи,
торжественно  отнесли к  Аттиле и  опустили у его ног. Аттила  поднял крышку
большого сундука, принесенного слугой, и у поэта вырвался крик изумления.
     -- Господин! Какой блеск! Сколько камней! Тысячи! Я не думал, что земля
может произвести так много!
     --  Бери!  Твоя  песнь  была  хороша,  потому  что  она  правдива.  Она
предвещает мне целую пригоршню побед: бери же себе пригоршню этих камней.
     Певец не заставил повторить приказание.
     Вдруг  среди  еще не утихшего  шума  раздался звук: звонкий,  чистый  и
резкий, словно удар победоносного меча: то был аккорд на арфе Дагхара.
     Гунны мгновенно стихли; певец их  вздрогнул, споткнулся и почти упал на
плечо Аттилы, который бросил на германца ужасающий взгляд.
     -- Теперь  приходит конец, Хелхаль,  -- шепнул он  стоявшему возле него
старику.
     Дагхар встал  и с  разгоревшимся лицом,  с  пылающими  гневом  большими
серыми глазами, выступил  вперед, поближе к  Аттиле,  и ударил  по  струнам.
Гунны затаили дыхание.
     -- Мы, гости, слышали песнь гуннов,  -- холодно произнес Дагхар, -- нас
не  спрашивали,  хотим ли  мы слушать  этот  волчий вой.  А  теперь,  гунны,
послушайте и вы нашу германскую песню, которая в то же время и ответ вам.
     Он запел на  готском языке, понятном  для гуннов, и в его песне звучала
такая  страстная ненависть к ним и  к повелителю, и  он так живо  представил
картину  их  истребления  восставшими против  них  народами,  что все здание
задрожало от неистовых криков. Все  до одного гунны  повскакали с мест и как
звери бросились  на  бесстрашного  германца.  Дагхар  не  шевельнулся  перед
разъяренной толпой и не  вздрогнул, когда брошенный в  него  Дженгизицем нож
пролетел на одну линию от его лица, коснувшись его волос. Казалось, для него
нет спасения.
     -- Остановитесь! Под страхом моего  гнева! --  раздался громовой  голос
Аттилы. Все гунны замерли, как вкопанные.
     --  Они  отлично слушаются, -- спокойно сказал  Дагхар,  направляясь  к
своему месту.
     -- Оттого-то  они  и  завоевали  свет,  певец, и  сохранят его за собою
вопреки  твоей  арфе, твоему мечу и  твоей ненависти, -- не без  достоинства
отвечал Аттила.  -- Вы же, гунны, уважайте обычаи гостеприимства! Вы  хотели
убить певца за  его песню!  Наказать за предсказание! Это было бы похоже  на
то,  что мы боимся,  как  бы оно не  исполнилось.  Он  будет  наказан  самою
судьбою, когда  увидит, что слова его  не оправдались. Предположив, впрочем,
-- еще сдержаннее  прибавил  он, -- что  он  доживет до  этого, в  чем  я...
сомневаюсь.  За  недоброжелательство ко мне...  Неужели же  я должен поэтому
убить их всех? Полноте!  Хотя конечно... -- постепенно он начал говорить все
громче  и яростнее,  наконец  голос его  загремел  как гром, -- если к  этой
ненависти присоединяется измена и  убийственный  замысел, тогда другое дело!
-- Он вскочил и подошел к ограде своего трона.  -- Двадцать дней тому назад,
-- продолжал он, --  на одном из дунайских островов, в темную  ночь, двое из
моих  рабов  сговаривались  между собою. Они  думали, их слышит одна  только
старая  ива,  но ива была  пуста  внутри, и  в дупле  стоял  я, Аттила,  ваш
господин, жалкие псы. Но  ты, роскошная невеста,  не печалься: ты сегодня же
выйдешь замуж,  ты будешь  женою  Аттилы в тот самый  час, когда твой  юноша
будет корчиться на кресте. Хватайте их всех, мои гунны!
     Приказание было исполнено с такою мгновенною быстротой, что германцы не
догадались о подготовке всей сцены. Сопротивление оказалось невозможным.
     Четыре  воина бросились на  престарелого короля. Дженгизиц,  Эцендрул и
четверо других  -- на Дагхара.  Но несчастному  юноше  все-таки  удалось  на
мгновение высвободить правую руку и со страшной силой  он бросил меч прямо в
Аттилу. Князь Дженцил, заметивший это движение, с криком заслонил собою царя
и тут же упал бездыханный к его ногам с пронзенным горлом.
     Шесть сильных рук впились в правую  руку Дагхара. Визигаст  был повален
на  пол, и Хелхаль коленом  придавил ему грудь.  Дагхар увидал,  что на руки
Ильдихо надевают широкие золотые оковы и глухо застонал.
     -- Погоди,  мальчишка, --  сказал  Аттила, обтирая  лицо,  забрызганное
кровью Дженцила, -- ты особо заплатишь мне за эту кровь. Старик будет только
распят,  юноша же... будет  посажен на  кол... за  стеной моей спальни!.. Ты
услышишь его крики, моя прекрасная невеста, в нашу первую брачную ночь!
     Девушка молча взглянула на него своими широко  раскрытыми, неподвижными
глазами:  он  вздрогнул, съежился  и  опустил  веки.  По спине его пробежала
холодная дрожь. Он махнул рукою и пленников увели.

Книга шестая
     ГЛАВА ПЕРВАЯ
     В опустевшую залу, в  которой остались  лишь  Аттила и Хелхаль,  вбежал
запыхавшийся Эллак.
     -- Ты здесь! -- гневно закричал отец. -- Как ты осмелился?  Разве  я не
прогнал тебя? Или ты получил прощение?
     -- Нет, господин. Но...
     -- Кого тебе здесь нужно?
     -- Отца!
     -- Ты хочешь сказать -- царя!
     -- Пусть так! Мне нужно великого царя и справедливого судью!
     -- Ну  конечно! Я знаю, что привело тебя. Ты ищешь справедливого судью.
Я,  заслуживший  это  название,  оправдаю  его ужасным  образом.  Так  лучше
воздержись от мольбы за предателей.
     -- Но разве виновность их доказана?
     --  Я думаю,  -- с досадой  отвечал  вступивший в разговор  Хелхаль, --
мальчишка  метнул меч в  твоего отца, и если он  еще жив,  то лишь благодаря
гуннской верности.  А старик вместе с ним  и с  целой шайкой других негодяев
сговаривались  убить господина.  Мы же, отец твой  и  я, подслушали весь  их
заговор, спрятавшись в дупле ивы на дунайском острове.
     Эллак закрыл глаза.
     --  Если так,  -- сказал  он,  --  то осуди и убей  их обоих: я не смею
просить за них. Но Ильдихо? Ведь она невинна?
     -- Нет. Она знала о заговоре. Я увидел это по ее первому же  взгляду на
меня, когда она вошла сюда. Она знала все и молчала.
     -- Но могла ли она погубить отца и жениха?
     -- Она  должна  была это сделать. Но  ей я прощаю.  Она не подвергнется
наказанию.
     -- Но... отец... ведь неправда то, что  говорят?  Что  ты  умертвишь ее
отца и жениха, и... Нет! Это невозможно!
     -- Разве для Аттилы есть невозможное?
     --  Но  это  позор!  -- выкрикнул  Эллак.  -- Запятнанный кровью  обоих
дорогих  ей людей, ты  не можешь  заставить переносить твои объятия  ее, эту
белокурую богиню!
     -- Клянусь моими черными богами, я ее заставлю! -- закричал разъяренный
Аттила. --  Я окажу величайшую честь твоей белокурой богине и сделаю ее моей
женой!
     -- Никогда! Говорю тебе, она любит скира!
     -- Я не ревную к... мертвым!
     -- Но я скажу тебе больше: она ненавидит тебя, ты отвратителен ей!
     -- Она научится удивляться мне.
     -- Нет.  Она умрет раньше, чем будет твоею. О, мой господин  и отец! --
Эллак  упал  на колени,  -- Молю  тебя!  Сжалься! Ни  разу,  с  самого моего
несчастного рождения не осмеливался  я обращаться к тебе с  просьбой. Теперь
же я молю тебя о милости, не к спутникам девушки, но к ней самой!
     -- Я исполню твою  просьбу! Я дарую  ей  высшую милость: она будет моей
женой!
     ----  Нет, отец! Этого  не будет! -- громко закричал обезумевший Эллак.
-- Я не переживу этого! Я сам люблю ее!
     -- Это давно известно мне!
     -- Отец, Дагхар должен умереть?
     -- Должен.
     -- Так отдай ее мне!
     -- Ты  в  самом деле помешался! --  громко захохотал Аттила. -- Значит,
хотя она и любит певца, но  если ты, а не я, возьмешь  ее в жены, то тут уже
нет позора?
     -- Я не коснусь ее! Я буду только свято чтить и защищать ее!
     -- Защищать от меня,  собака! -- заревел Аттила, выхватывая из-за пояса
нож и замахиваясь на сына. Хелхаль едва успел схватить его обеими руками.
     -- Убей, отец! Я буду рад умереть! О, если бы я никогда не родился.
     И он подставил ему грудь.
     -- Нет, -- мрачно  произнес Аттила.  --  Спасибо,  старик. Мальчишка не
стоит  того,  чтобы умереть от  моей руки. Пусть  он живет  и знает, что его
белокурая богиня покоится в моих объятиях. Это будет для него хуже смерти.
     В отчаянии Эллак бросился к двери.
     -- Ильдихо! -- дико закричал он. "Как  спасти ее? Это невозможно! Убить
ее, а потом себя?" -- Мысль эта как молния мелькнула у него, пока он бежал к
выходу. Здесь уже толпились воины, привлеченные криками.
     -- Держите его! -- загремел Аттила. -- Обезоружьте! Хелхаль,  запри его
в ясеневую башню. Я буду судить его после, а теперь иду к моей невесте!
     ГЛАВА ВТОРАЯ
     Когда  Эллака увели, Аттила отпустил воинов и начал  расхаживать  между
столами  и скамьями. Вернулся Хелхаль, доложил  о  выполнении его повеления.
Царь  молча  кивнул и  стал  снимать с головы широкий золотой обруч, который
положил  в сундук с  драгоценностями. Потом он  отстегнул пряжку  и  сбросил
плащ, оставшись в нижней одежде.
     --  Возьми себе  ключ от опочивальни, -- приказал царь. --  Ты  запрешь
дверь снаружи.
     -- Но... второй ключ? Она захочет бежать, когда ты заснешь.
     -- Не  беспокойся! Он у меня здесь,  на груди. А на  пороге опочивальни
пусть сторожат шестеро гуннов.
     Аттила  снова погрузился  в задумчивость и опять  начал  ходить  взад и
вперед.
     -- Где Гервальт? -- спросил  он. -- Я приказал позвать его, как  только
окончилось это дело. Почему он не является?
     -- Его не могут найти.
     -- Пусть его  разыщут  и  свяжут.  Для  укрепления  его  в  верности  и
преданности нам пусть он посмотрит на казнь обоих германцев.
     -- Хорошо, господин, я поймаю его.
     Наступило молчание. Аттила прошелся несколько раз  и опять  остановился
возле друга.
     --  Странно, старик, --  тихо произнес  он. -- Никогда еще я  не ощущал
ничего  подобного перед женщиной. Я трепещу под  ее чистым взглядом, я робею
перед ней, как мальчиком робел перед святыней. Слушай, -- продолжал он тише,
-- я должен запастись  отвагой перед  свиданием с нею. Ты  знаешь,  вот  уже
сорок шесть лет, как я пью одну лишь воду... Но теперь, старик, прошу  тебя,
поставь в опочивальню золотую чашу с крепким гаццатинским вином...
     -- Нет, господин! Это вино -- чистый огонь!
     -- Говорю  тебе: я леденею от ее взоров! Я желал бы, чтобы в жилах моих
текло теперь пламя  Везувия.  Ступай,  старик,  принеси  вино и  приведи мою
невесту, да прежде сними с нее  цепи!.. И пусть никто ни под каким предлогом
не беспокоит меня до завтра.
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     На пороге царской опочивальни, как сторожевые псы, лежали пятеро гуннов
и их начальник.
     Все было тихо вокруг дворца.
     Тишина царствовала и внутри здания. Раз только начальник стражи вскочил
и приложил ухо к замочной скважине спальни.
     --  Вы  не слыхали? -- спросил он своих воинов. -- Полузадушенный крик?
Точно крикнули: "Помогите!"
     -- Ничего не слыхали, -- отвечали гунны.
     И они снова спокойно улеглись.
     Короткая  летняя  ночь  миновала, звезды  погасли,  взошло  прекрасное,
лучезарное солнце, наступило утро, наступил полдень.
     Хелхаль  давно  уже  ожидал царя  на пороге  опочивальни,  но с  каждой
минутой нетерпение его возрастало  все  больше  и больше, в течение  ночи  и
утром  прилетело  много  грозных,  важных  известий,  и  старик  успел   уже
перечитать несколько посланий к царю и расспросить гонцов и разведчиков.
     Часы  проходили.  Аттила  не появлялся, и в  сердце преданного  старика
зашевелилось мучительное  беспокойство. Тревожно думал  он о большой чаше  с
огневым  вином,  поставленной  им  по  приказанию  Аттилы  около  его  ложа.
Непривычный  к  этому  напитку  царь,  наверное,  захмелел  и  не  может еще
проснуться.  Не  разбудить ли его? Хелхаль встал было, но  подумав,  решился
подождать еще немного и с тяжелым вздохом уселся на прежнее место.
     На улице раздался быстрый топот копыт.
     Покрытый пылью всадник остановился перед ним и подал письмо.
     --  Мы отняли это у одного из гепидов  Ардариха, -- едва  переводя дух,
сказал  гунн.  -- Он  вез  письмо турингам, и  чтобы  достать  его, мы  были
вынуждены изрубить гонца на куски.
     Хелхаль,  разрезав  шнурки,  пробежал  послание  и  тотчас же  постучал
рукояткой меча в дверь спальни.
     --  Вставай, Аттила, --  вскричал  он,  --  вставай, вставай! Теперь не
время спать!  Убей  меня  за  ослушание, но вставай! Отвори  мне,  господин,
прочти! Ардарих  открыто возмутился  против тебя! Он собрал все свое  войско
недалеко отсюда! Шваб Гервальт бежал к нему! Германцы восстали!
     Безмолвие было ему ответом.
     --  Так я сам отворю дверь, не боясь твоего гнева! --  закричал старик,
вынимая  из-за  пояса  вверенный ему  ключ и  вкладывая  его в  замок. Замок
щелкнул, но  дверь все-таки  не отворялась, несмотря на  то, что он изо всех
сил толкал ее руками и коленями.
     -- Господин запер ее изнутри на задвижку! Зачем сделал он это?
     Позади Хелхаля стояли испуганные, напряженно следившие за ним часовые.
     -- Назад,  прочь  отсюда! -- крикнул он  на них, и они смиренно отошли,
как побитые собаки.
     -- Аттила! Ильдихо! Отоприте! Узнайте важные вести! Германцы восстали!
     Тяжелая задвижка медленно отодвинулась,  и  дверь  раскрылась.  Хелхаль
бросился в  комнату, захлопнув за собой дверь, у которой  молча остановилась
бледная Ильдихо.
     В спальне царил полумрак, яркое солнечное сияние не  пробивалось сквозь
спущенные занавеси, и Хелхаль с трудом мог наконец разглядеть окружающее.
     Прежде  всего он увидал  золотую  чашу,  принесенную  им  сюда вечером,
полную  вина. Теперь она лежала на устланном мехами  полу в какой-то красной
луже, похожей  на кровь, но это должно было быть  вино,  потому что  сильный
аромат наполнял комнату. Хелхаль перешагнул через лужу и подошел к постели.
     Аттила  лежал на  ней недвижим, распростертый на  спине.  Казалось,  он
крепко спал,  но старик приметил, что все его  лицо  было закрыто пурпуровым
покрывалом, за исключением широко раскрытого рта.
     -- Он спит? -- спросил он Ильдихо.
     Но она стояла по-прежнему неподвижно и не отвечала ему.
     Тогда он откинул покрывало и с ужасом вскрикнул.
     Широко раскрытые, стеклянные глаза с налитыми кровью  белками взглянули
на него, багровое лицо застыло в страшной, полной смертельной муки, судороге
и было безобразно  раздуто, подбородок, шея и белая  шелковая одежда  залиты
были кровью.
     Хелхаль не хотел верить своим глазами.
     -- Господин! -- позвал он,  тряся его за руку, но рука тяжело свесилась
вниз.
     --  Господин!  --  Он с трудом  приподнял тяжелое, еще теплое  тело. --
Аттила! Проснись! Ты ведь только спишь!
     -- Нет, он умер! -- спокойно произнесла девушка.
     --  Умер?  --  дико  закричал старик, выпуская  его.  -- Нет,  нет!  --
полуприподнятое тело Аттилы грузно упало на ложе.  -- Умер?  Умер! О горе: я
вижу,  его  задушила кровь! Как часто я уже боялся этого! О! На этот раз это
сделало вино!
     --  Нет.  Я  задушила  его. Он  напился вина и  заснул. Но скоро  опять
проснулся и  хотел... принудить  меня...  быть его женой.  Тогда я задвинула
задвижку для того, чтобы часовые не прибежали ему на  помощь. Я задушила его
моими волосами...
     --  Убит женщиной! --  с  горестью воскликнул  старик,  схватившись  за
голову. -- Молчи,  несчастная! Проклятая! Если бы гунны узнали об  этом, ими
овладело
     бы отчаяние! Великий Аттила пал от руки женщины! Его дух навеки проклят
и навеки осужден пресмыкаться в образе червя!
     И старик, бросившись на колени перед трупом, осыпал поцелуями его лоб и
руки.
     Девушка  внимательно слушала  отчаянные  восклицания Хелхаля:  ей  были
достаточно  знакомы  понятия  гуннов  о переселении  душ,  и она  поняла все
значение слов старика.
     --  Неужели это  правда? --  снова  спросил  он,  все  еще сомневаясь в
причине смерти своего господина.