е. Ты ведь знаешь теперь, я сказал тебе,
какая  смерть  ожидает  меня. Но и от  Эрнака,  моего красавца, я не многого
ожидаю, несмотря на мою нежную к нему любовь.
     -- Ты испортил его этой любовью. Для  Эллака ненависть отца была лучшим
воспитанием. А Дженгизиц?
     -- Что и говорить о нем! Он твой любимец, старик! Настоящий гунн!
     -- Да! Он первый стрелок и наездник нашего народа!
     --  Правда, правда! Он  мальчик  хоть  куда, --  с  отеческою гордостью
сказал Аттила,  -- но  его мать! Как она была  безобразна! -- прибавил  он с
кислой гримасой.
     -- Но зато  она происходила из  нашего  древнейшего  царского рода,  --
возразил Хелхаль, -- еще более древнего, чем твой род.
     -- Потому-то отец  мой Мунчук и велел мне взять ее  в жены. Но от этого
она не стала приятнее, и Дженгизиц весь пошел в нее! Он еще безобразнее, чем
его отец  и  мать  вместе. И  хотя он совершенная  противоположность слабому
Эллаку, он все-таки не годится для того, чтобы управлять миром. Одной меткой
стрельбы  по  ласточкам  и искусного  наездничества  для этого  мало.  Эрнак
достойнее их всех!
     -- Господин!  -- вскричал Хелхаль.  -- Неужели  же  ты  хочешь  сделать
избалованного пятнадцатилетнего мальчика повелителем целого царства?
     Но нежный отец,  не обращая  внимания  на слова  Хелхаля,  погрузился в
приятные воспоминания.
     -- А мать его! Она была моей любимицей! Она одна из  всех женщин, кроме
гуннок,  не боялась моих объятий и любила меня. Моя Либусса! Дочь одного  из
вождей  склабов, она однажды явилась ко мне  в лагерь и, бросившись  к  моим
ногам,  призналась,  что  ее привлекла  ко  мне  слава моего  имени  и  что,
возгоревшись любовью к сильнейшему и храбрейшему из людей, она решилась  или
стать  моей  женою, или пасть под моим  кинжалом. Она одна  только  искренно
любила  меня,  моя  красавица  Либусса!  И  она умерла,  подарив  мне  моего
Эрнака...
     -- Господин, но ты ведь не сделаешь этого ребенка...
     --  Нет,  -- услыхав намек старика, отвечал Аттила,  -- я не сделаю его
властителем  мира,  потому  что мне  предсказано, что  Эрнак переживет  меня
только на день...
     -- Как? -- с испугом вскричал Хелхаль.
     --  Да, таково  жестокое  предсказание.  Но  утешься.  Есть  и  другое,
возвестившее   мне   нечто   великое.   Слушай.   Фессалийский  прорицатель,
предсказавший  мне  смерть в объятиях женщины, в  то же время сказал, что от
белокурой красавицы, подобной которой я еще никогда не видал, у меня родится
сын, наследующий всю мою славу и  величие, и под власть которого попадут все
народы земные. С той поры я жажду встретить эту красавицу...
     -- И ты веришь льстивому прорицателю?
     -- Я убедился в  справедливости  его слов. Ты  знаешь, что по  древнему
гуннскому  преданию,  только  тот  прорицатель  говорит  правду,  на  печени
которого есть  маленькая  звездочка  из  белых  полосок. Поэтому  по  смерти
прорицателя у  него вырезают печень  и  осматривают ее. Но я не  мог  ждать,
когда он сам  умрет, и потому приказал его убить.  Белую звездочку  нашли, и
это уничтожает  всякие сомнения... Ну, старик, теперь я пойду. Уже поздно. Я
лягу  спать  и, быть может, во  сне увижу ту,  от которой родится повелитель
мира!
     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
     На  следующее утро обоим  посольствам возвестили, что царь примет их  в
шестом часу дня.
     Послов отвели в обширную приемную залу деревянного дворца.
     Все большое полукруглое пространство с потолка до пола и по всем стенам
обито   и   увешано  было  белоснежными  полотняными   занавесями,   местами
чередовавшимися с пестрыми шерстяными коврами.
     Зала,  полная  гуннскими  вельможами  и   воинами,  вождями  и  послами
иноземных племен, их свитами и домашней  прислугой самого царя, представляла
пеструю,  движущуюся,  красивую  картину.  Аттила сидел  посредине  залы  на
возвышении,  к которому вели несколько ступеней, покрытых дорогими, тканными
золотом, коврами. На этом возвышении  стоял  простой, без  всяких украшений,
деревянный стул,  с двумя  ручками,  на  котором восседал  могущественнейший
властитель.  Он был  в том же костюме, в  котором  приехал вчера, без всяких
новых украшений.
     По  указанию Эдико послы остановились у дверей залы  и сделали глубокий
поклон. Затем  Максимин  хотел взойти на ступеньки трона  и  лично  передать
Аттиле послание императора.
     Но один  из  гуннских князей, Эцендрул, бросившись вперед, взял  из рук
посла пурпуровый папирус, столкнул патриция с  нижней ступеньки, поднялся  к
трону  и,  преклонившись, положил послание на колени царя, который продолжал
сидеть неподвижно, не дотрагиваясь до свитка.
     -- Собственноручное  послание  императора Феодосия, -- громко  произнес
снизу рассерженный Максимин.
     Аттила не двигался.
     -- Император желает тебе благополучия и долголетия. Медленно, взвешивая
каждое слово, Аттила отвечал:
     --  Я желаю  императору...  то же  самое... что, я знаю, он желает мне.
Доставлена ли следуемая с обеих империй дань, Эдико?
     -- Да, господин, послы привезли ее.
     -- Ты пересчитал?
     -- Все верно до последнего солидия.
     --   Хорошо,   но   где   же   подарки   от   императоров?   --   после
многозначительного молчания, громче и жестче продолжал царь. -- Я выслушиваю
только  таких послов,  которые являются с дарами.  Хелхаль, видел ли ты  их?
Достойны они меня?
     -- Никакие дары не достойны твоего величия, господин. Но, соображаясь с
посредственным достоинством обоих дарителей, они удовлетворительны.
     -- Раздели их между  моими князьями,  не  забудь  Ардариха  и Валамера.
Также Визигаста! Включи в их число  и  пламенного  героя, юного сына  короля
скиров, знаменитого  певца и арфиста!  Пусть каждый получит по заслугам!  Но
что  это? --  И лицо его  внезапно омрачилось.  --  Я вижу среди  послов  из
Византии знакомое лицо, вон тот маленький, что стоит в стороне от других.
     И он с угрозой посмотрел на Вигилия, уже сразу замеченного им при входе
послов.
     -- Я уже однажды имел счастье в качестве толмача... -- начал испуганный
Вигилий.
     -- Как зовут эту жабу, Эдико?
     -- Вигилий, господин.
     --  Да, Вигилий! -- продолжал  Аттила, с досадой двинув правым коленом,
так что нетронутое послание императора  слетело на пол. -- Как осмеливаешься
ты, дерзкое животное, снова являться передо мною, прежде чем  мне выданы все
перебежчики?   Ведь  я  приказал   тебе   перевести  это  требование  твоему
императору! Думаете  вы, я  потерплю, чтобы под  вашими  знаменами сражались
против меня мои же беглые рабы? Все мои подданные пусть знают, что от Аттилы
нет бегства, от его гнева нет спасения. Никакая  крепость, никакая городская
стена не могут служить защитой от меня: вот этой рукою  я  вырву моих врагов
из золотых дворцов самой Византии!
     И он протянул вперед правую руку.
     -- Мы явились сообщить  тебе, -- боязливо начал Вигилий, -- что в нашей
стране осталось лишь семнадцать беглецов или  перебежчиков, как ты называешь
их. Но они уже отосланы к Эгинтию, начальнику пограничных войск в империи, и
он немедленно доставит их тебе в цепях.
     --  Семнадцать? Ты еще  узнаешь их настоящее число.  Вы  же, посланники
императора  Равенны, знайте: я  отказываюсь от  выдачи  мне похитителя  моей
военной  добычи из Виминациума, но  на условии, о котором вы услышите после.
Кто здесь Максимин, достойнейший сенатор императора Византии?
     -- Мое имя Магнус Аврелий Максимин.
     Взор царя, серьезный  и  благосклонный, остановился на благородном лице
старика.
     -- Дозволь, о повелитель гуннов... -- начал Приск.
     -- Когда со мною говорят, меня называют господин...
     -- Дозволь, о господин гуннов...
     Аттила скривился, но втихомолку, его рассмешила  изворотливость ритора,
который продолжал:
     --  Дозволь мне, по  повелению моего императора, изложить тебе  ясно  и
подробно все обстоятельства дела.  Ты требуешь от императора Феодосия выдачи
всех тех,  называемых  тобою  перебежчиками, которые  вследствие  каких-либо
причин-
     предпочли  выселение  пребыванию  под твоим  крепким владычеством.  Это
происходит,  вероятно, потому,  что  твои  законники не  всегда  судят твоих
подданных  столь справедливо  и  мудро,  как без сомнения ты  сам желал  бы.
Грустно и  тяжело  для нашего  императора  выдавать  тебе  искавших  у  него
защиты... но по твоему нахмуренному челу, я вижу, что не прав... хорошо, они
будут выданы! Затем, кроме следуемой тебе дани,  ты требуешь еще дань на год
вперед под  угрозой  немедленного нападения!  Мы  привезли сюда шесть  тысяч
фунтов золота.  Тебе же тотчас нужно  еще тысячу  двести  фунтов. Вследствие
опоздания нашего ответа, из-за  скверных дорог в твоем царстве, ты уже отнял
у нас, ограбил и сжег Виминациум, Ратиарию и многие другие  наши  города. За
каждого  удержанного  нами перебежчика ты  требуешь  по  двенадцати  золотых
солидий! К сожалению, мы уполномочены в крайнем случае удовлетворить тебя во
всем. Но мы молим тебя: не настаивай на этом! Ты не можешь себе представить,
в каком положении наши  несчастные провинции. Города в  придунайской области
опустошаются  толпами  твоих всадников,  не выпускающих  ни одного жителя за
городские  стены и не  пропускающих туда ни  одной повозки с хлебом!  Внутри
жителей безжалостно сосут императорские чиновники, собирающие для тебя дань.
Они срывают последнюю одежду с бедняков  и уносят последнюю постель, так что
многие из  них  уже покончили со  своей  жизнью.  Да еще  посланники твои  в
Византии  требуют  себе  таких даров, которые  одни  могут  довести  нас  до
разорения. Говорят,  что ради этого  ты так часто и удостаиваешь нас  своими
посольствами.
     Смелость ритора забавляла Аттилу, и он далеко не неприязненно ответил:
     -- Они могут принимать дары, лишь бы не с целью подкупа.
     --  Император, -- с горечью заговорил Максимин,  --  для удовлетворения
тебя,  вынужден был предписать  сенаторским родам  продать их наследственные
драгоценности, так же как необходимую для стола золотую и серебряную посуду,
а лучшие вина...
     -- Я пью только воду из этого деревянного кубка, о патриций, -- прервал
его  Аттила, поднимая кубок и отпивая глоток,  после  чего обтер рукою  свои
толстые губы. --  Вы  жалуетесь, что  ваша  государственная казна  пуста, --
продолжал он, --  но  почему она пуста?  Потому что императоры  ваши  тратят
громадные  деньги на бессмысленные зрелища, состязания, на ненужную роскошь,
на изумительные  постройки!  Народ, у которого нет больше достатка в железе,
чтобы  отразить соседей, должен и свое золото отдавать этим соседям, имеющим
на  него  неоспоримое  право.  Как  дерзаете вы  так  расточать мое  золото,
хранящееся в ваших сундуках?  Но однако, какой я  варварский болтун,  не так
ли,  мудрый  ритор Приск?  Прости, благородный патриций,  мы,  гунны,  умеем
только  ездить  верхом, а  не  сплетать красивые  речи. Да и дела  свои я не
способен разбирать  по порядку.  Вот  я беседую с  вами, а между тем еще  не
расспросил  моего посла, Эдико, как  он исполнил свое поручение и как провел
время в великолепной Византии?
     Послы изумленно переглянулись.
     -- Неужели он и в самом деле еще не расспросил его? -- прошептал Примут
в недоумении.
     --  Наверное! --  также  тихо отвечал Приск. --  Внимание,  о Максимин!
Сейчас мы узнаем тайну Эдико!
     ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
     Говори  откровенно,  --  приказал  царь,  --  этих византийцев  незачем
стесняться. Они ведь друзья наши, а от друзей у гуннов нет тайн.
     Эдико выступил вперед, глубоко поклонился и начал совершенно спокойно:
     -- В несравненной Византии я видел, слышал и испытал нечто невероятное.
Правду сказал  тот  готский король, который, прожив  в этом городе несколько
дней, воскликнул:
     "Здесь существует множество вещей возможных и столько же невозможных!"
     Послы обменялись довольными взглядами.
     -- Даже невозможных? -- медленно спросил Аттила.
     -- Суди сам, мой господин, возможно или невозможно то,  что пережил  я,
твой  посол.  Ты сам назовешь  это невозможным. И доказательство я положу на
твои колени.
     Все присутствующие с напряженным вниманием  слушали германца, начавшего
свой рассказ.
     -- Вигилий пришел за мной в отведенный мне дом и повел меня к Хрисафию,
могущественнейшему  лицу  в  византийской  империи.  Путь  наш  лежал   мимо
роскошных дворцов, населенных придворными и первыми вельможами  государства.
Громко  восхвалял я великолепие этих зданий  без  всякого злого умысла. Меня
поразил  странно-пытливый взгляд моего спутника, но я не смог объяснить  его
себе.  Когда  же я  уже стоял перед  всемогущим евнухом,  Вигилий, по  моему
мнению, весьма неприлично  начал описывать ему мое  восхищение императорской
роскошью.
     Затаив дыхание, Вигилий следил за каждым словом Эдико.
     -- Безумец!  --  прошептал  он. --  Что он,  бредит?  Но  может быть он
находит лучшим притворяться моим врагом...
     --  В конце,  --  продолжал германец, -- Вигилий  прибавил, и  это была
чистейшая  ложь,  что  я  называл византийцев  счастливыми  за  их  богатую,
роскошную жизнь.
     "Что хочет он сказать всем этим?" -- со страхом думал Вигилий.
     -- Тогда Хрисафий сказал: "Ты можешь, Эдико,  иметь  такой  же дворец и
тонуть в золоте, если только захочешь".
     "Когда же он перестанет говорить правду и начнет лгать? Что за безумный
риск!" -- мысленно сокрушался Вигилий.
     -- Я  изумился. "Тебе стоит только оставить гуннов и перейти к нам", --
продолжал Хрисафий.
     "Я дышу наконец! Первая выдумка!" -- подумал Вигилий.
     -- Я не находил слов от  удивления. Тогда, -- внезапно указывая пальцем
на Вигилия, гневно продолжал Эдико, -- в разговор вмешался вот этот человек!
     -- Он помешался! -- в ужасе вскричал Вигилий.
     На лбу  у него  выступил холодный  пот, он повернулся  к Эдико  спиной,
закрыл голову плащом и быстро направился к выходу.
     Но на его плечи легли железными тисками руки четырех гуннов, давно  уже
окруживших и отделивших его от  остальных послов, и повернули его на прежнее
место.  Они же удержали  его  от  падения, так как ноги подгибались под ним.
Дрожа в  смертельном страхе,  он  вынужден был  перед  лицом ужасного Аттилы
выслушать весь рассказ Эдико.
     --  Имеешь ли ты свободный доступ к Аттиле, -- спросил меня Вигилий, --
в его палатку или в его спальню?
     Я отвечал, что когда повелитель мой не посылает меня в чужие страны или
на войну, то я по очереди с другими вельможами стою на страже у его палатки,
охраняя его  сон, и по вечерам и  по утрам  подаю ему для питья кубок чистой
воды.
     -- О, ты счастливец! -- воскликнул евнух своим пронзительным, визгливым
голосом. --  Какое  счастье ожидает тебя, если  ты  только умеешь  молчать и
обладаешь  небольшой долей отваги! Я осыплю тебя  высшими почестями! Но  все
это  требует обсуждения  на досуге,  я  же спешу  теперь во дворец.  Сегодня
вечером приходи сюда на ужин, но один, без твоих спутников и без свиты.
     --  Я все еще  сомневался в тайной мысли презренного. Я  думал,  что он
хочет через  мое посредство расположить моего повелителя к выгодному  миру с
Византией. Я  обещал прийти. Он сделал знак. Вигилий  схватил меня за руку и
вывел  из комнаты,  а сам  остался с евнухом. Вечером, за ужином  у  него  я
встретил только одного гостя -- Вигилия.
     При этих словах Вигилий упал, несмотря на поддержку гуннов;  они  грубо
подхватили его  и подсунули под него скамейку. Он не  мог  держаться прямо и
сидел, прислонившись к колонне, в не отпускавших его железных тисках воинов.
     ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
     Послы с невыразимым удивлением слушали Эдико, который продолжал:
     --  После того,  как рабы убрали со с гол а, Вигилий  сам запер за ними
дверь покоев.  Предварительно убедившись,  что  нас  никто не  подслушивает,
евнух и он взяли  с меня клятву никому не открывать того, что я услышу, даже
если бы я не согласился на их предложение. Я  поклялся, потому  что решил во
что бы то ни стало узнать их тайну.
     -- И так-то исполняешь ты свою клятву, жалкий германец! -- вне себя  от
отчаяния вскричал Вигилий.
     -- Я не нарушаю  ее, -- отвечал Эдико, --  потому что  я клялся молчать
ради моего блаженства со святыми  на небесах. Но я не верю в ваших святых: я
надеюсь  пировать  в  Валгалле   у  Вотана.  И  первый  советник  императора
хладнокровно сказал мне: "Умертви Аттилу..."
     Стены задрожали от криков ярости, ужаса и изумления.
     --  Умертви  Аттилу,  беги  в  Византию  и будь  после меня  первым  по
могуществу, богатству и величию...  Хорошо, что по византийскому придворному
обычаю я оставил мое оружие при входе. Иначе боюсь, что в гневе своем я убил
бы обоих разбойников. Вскочив с мягкого ложа  как ужаленный, я хотел  бежать
прочь, когда  внезапно,  сам  не  знаю как, передо мной встала кровавая тень
моего отца, и я вспомнил ту клятву, которую некогда произнес... Ты знаешь, о
господин?
     Аттила утвердительно кивнул.
     -- И тень отца моего произнесла: "Никогда не можешь ты лучше  исполнить
своей   клятвы,  как  раскрыв  перед   всем  светом  позор  императора,  его
предложение тайного убийства!
     Римляне смотрели друг на друга в безмолвном, неподвижном ужасе.
     -- Это... невозможно... -- проговорил Максимин.
     -- Ты получишь доказательство, -- спокойно продолжал Эдико.
     -- Что невозможно... для Хрисафия? -- мрачно прошептал Приск сенатору.
     -- Тебя, достойнейшего и благороднейшего  из всех  вельмож  столицы, --
говорил германец,  -- избрал  я  своим  спутником  для  того,  чтобы ты  был
свидетелем  моего  рассказа.  Обуздав  свой гнев  и  оскорбленную  честь,  я
согласился  на  гнусное  предложение.  Для  того  чтобы уверить  их  в  моей
искренности, я потребовал с них плату в  пятьдесят фунтов золотом, будто  бы
для раздачи воинам, с которыми я стою на страже у палатки гунна.
     -- Вот золото! -- радостно вскричал евнух  и отсчитал требуемую  сумму,
которую всыпал в черный кожаный кошелек...
     Вигилий застонал и скорчился под руками гуннов.
     -- Нет, -- сказал я,  отстраняя кошелек, -- теперь я не возьму награду.
Прежде  нужно  сделать  дело, а потом брать плату. Ведь, кажется,  император
отправляет послов к гуннам?
     -- Да! --  отвечал Вигилий. --  И  я уже назначен в посольство. Дай мне
кошелек, Хрисафий, я спрячу его покуда.
     И  евнух повесил ему на шею кошелек,  который он с тех пор всегда носит
под одеждой на груди.
     --  Снять с  него  хламиду  и  тунику! Живо,  Хелхаль! --  распорядился
Аттила.
     Гунны  подняли и  крепко держали падавшего Вигилия. Хелхаль  ощупал его
грудь  и, сразу оборвав шнурок черного, очень тяжелого кошелька, почтительно
положил его к ногам своего господина.
     Среди гуннов пронесся ропот ярости.
     --  "Соб-ствен-ность Хри-са-фи-я",  --  низко нагнув голову  по складам
прочитал  Аттила и  оттолкнул  кошелек  ногою. -- Выньте золото и  свешайте,
точно ли в нем пятьдесят фунтов, как говорит Эдико.
     -- Можете вешать,  -- закричал Вигилий, собравшись с духом,  --  но все
равно он налгал!
     -- В самом деле? -- спросил Аттила. -- Но зачем же ты тайно держишь при
себе такие большие деньги?
     -- Господин... для того... чтобы сделать покупки в царстве гуннов...
     -- Молчать, лгун!  Эдико еще в  Византии сказал  тебе, что  в  границах
моего  царства вы все мои гости, и все необходимое получаете от  меня в дар.
Вам даже запрещено покупать здесь что-либо, потому что издавна императорские
послы под предлогом закупок употребляют деньги на подкупы и выведывание!
     -- И все-таки германец лжет и выдумал все от начала до конца...
     --  Выдумал даже  и  это удостоверение  императора? --  спросил  Эдико,
вынимая из-за пояса папирусный свиток. -- С византийцами нужна осторожность!
Я потребовал письменное удостоверение от  императора, что убийство это  есть
его  желание и  что после