совершения постыдного преступления он не откажется
от  обещанной мне награды.  Горячее  стремление уничтожить  тебя,  господин,
ослепило хитрецов.  Ночью же  евнух  и Вигилий провели  меня  к  императору,
жаждавшему узнать об исходе  нашего  разговора.  Правда, меня не допустили к
нему в столь поздний  час и оставили ждать в соседней  комнате. Но скоро оба
вернулись, неся удостоверение, написанной  по всей  форме его  секретарем  и
подписанное именем императора.
     -- Читай! -- приказал Аттила.
     --  "Во  имя  Господа  нашего  Иисуса Христа! Император  Цезарь  Флавий
Феодосии, победитель гуннов и  готов, актов и склабенов,  вандалов и аланов,
персов    и    партов,    благочестивейший,    счастливейший,    славнейший,
всепобеждающий,  непобедимый  триумфатор, обожаемый  во  все  времена Август
повелевает Эдико  совершить  спасительное  убиение  нашего  злейшего  врага,
порученное ему Хрисафием и  Вигилием. Пятьдесят фунтов золота выплачены  ему
уже вперед.  Остальные пятьдесят получит он для награды страже по совершению
убийства.  Сам  же он, по  возвращении  в Византию,  возведен  будет  в  сан
патриция, получит дом,  крытый золотой черепицей, и годовое содержание  в 20
тысяч солидий". Подписи императора и секретаря.
     -- Будешь ты опровергать и это, собака?
     -- Пощады! Помилования! -- кричал Вигилий. -- Пощади мою жизнь!
     --  Что мне в твоей  жизни?! Хотя  впрочем недурное украшение в царстве
гуннов  составил бы висящий на сухом дереве на большой  дороге императорский
посол с дощечкой на груди: "Повешен за покушение  на жизнь владыки гуннов по
тайному повелению своего господина!" Но мне больше нравится нечто другое  --
то,  что выдумал Эдико, привезший для этого сюда тебя,  о Максимин! Я желаю,
чтобы достойный, честный  человек свидетельствовал  бы о том,  что он сейчас
здесь видел и слышал, перед  собравшимся сенатом в Византии! Во имя правды и
справедливости, я требую этого от тебя, Максимин!
     ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
     Старик, опустившись на  скамью,  сидел сгорбленный, закрыв лицо  своего
плаща. Тщетно старались Приск и другие римляне  приподнять  его. Не вдруг он
встал сам, выпрямившись во весь рост.
     -- Я буду свидетельствовать об этом, ты можешь быть спокоен, повелитель
варваров!  --  вскричал  он.  -- Такая  низость, такие  бесчестные  поступки
отдельных  негодяев должны быть  стерты  с имени римлянина.  Я сделаю это! И
пусть император убьет меня за правду, но он услышит ее. Он и весь сенат!
     -- Хорошо! Ты нравишься  мне,  старик. И когда убийца  предстанет перед
императором и сенатом, повесьте ему на шею этот кошелек и спросите Хрисафия!
узнает ли он его? Феодосию же скажите, так говорит Аттила, сын Мунчука: "Ты,
Феодосии, и я, мы имеем между собою общее  -- благородное  происхождение. Но
Аттила  сохранил  и  умножил  блеск своих предков, ты же,  Феодосии, омрачил
славу. Ты сделался  не  только данником Аттилы,  но и постыдным  образом,  в
заговоре с другими, задумал убить его. Как низко пала гордость римлян! Помню
еще с  детства: с  трепетом произносили мы  имена  Рима, Цезаря, Императора!
"Что значат  эти  слова?"  -- спрашивал я отца. -- "Молчи! -- отвечал он. --
Ими шутить нельзя. Первый Цезарь был Бог на земле, и его преемники наследуют
его могущество и славу. Император -- значит властелин  могущества и  величия
всего  земного". А теперь?  Два цезаря молят гуннов о мире и в  то же  время
тайно подстрекают  его  один  против  другого. Они  покупают мир  золотом  и
позором. И эти же римляне дерзают еще изображать себя господами, а гуннов --
рабами! В пылавшем  Милане  нашел  я в  столовой  цезарского дворца картину,
искусно   ставленную   из  мелких   пестрых   камешков.  Что  же  она  собою
представляла?  Император  Валентиниан во  всей победоносной славе  сидит  на
троне в Равенне, а перед ним во прахе склоняются варварские  цари, высыпая к
его ногам  полные щиты золота.  Две  фигуры на  переднем  плане, на  затылок
которых он  наступает ногами, одеты в  гуннскую  одежду, и в них  я узнал...
брата Бледу и себя! Я уже занес топор, чтобы разбить это лживое изображение,
когда меня осенила мысль! Смотрите, римляне, вот истина!
     По  его  знаку  слуги отдернули  ковер, и на  стене, позади его  трона,
открылась громадная мозаика, о которой говорил Аттила,  но вместо императора
на троне  сидел он сам, а  в двух распростертых перед ним на переднем  плане
фигурах  в  точно  скопированной  императорской  одежде  можно  было  узнать
Феодосия и Валентиниана.
     Лица послов вспыхнули краской стыда и негодования.
     -- Задерните занавес, -- спокойно приказал Атгила, заметивший выражение
их лиц, --  я вижу, вам труднее  переносить истину, чем  мне ваше  миланское
хвастовство. Но это  еще не все: самая горькая истина у меня в запасе.  Один
из этих  цезарей, оказавшийся перед целым светом презренным убийцей, слишком
труслив,  чтобы самому  решиться на преступление. Он старается  подговорить,
моего  ближайшего слугу. Но германец оказался слишком верен  и горд, слишком
умен даже для византийских лицемеров. Он предал не  меня, а предателя. И кто
готов  был  помогать  ему?  Посол  императора! Так  император  попирает  все
древнейшие, священнейшие  обычаи народов, свято чтимые даже  дикими скифами.
Слушайте  же, мои гунны,  слушайте,  мои германцы  и склабены, и все племена
земные: бесчестен  Рим, низок император римлян,  позорно имя цезаря, и  я  с
презрением  плюю  в  лицо  всей  римской  империи...  А вы,  послы, слушайте
условия,  на  которых я  пощажу ваши  государства  от войны: к моим двумстам
женам я требую еще одну -- Гонорию,  сестру императора. Ты говоришь, что она
уже  замужем,  Максимин?  Что  за беда!  Даже  если  бы  я захотел  взять  у
императора  его  собственную жену,  то  он  отдал  бы мне ее из боязни перед
полчищами моих  гуннов.  Но мне  ее не  нужно,  --  усмехнулся  он,  --  она
безобразна, его Василиса, не  то  что красавица Гонория.  Несколько лет тому
назад она тайно прислала мне свой портрет и обручальное кольцо,  умоляя меня
взять ее в жены. Конечно, я знаю, что я не очень красив, но и она это знает.
Римлянка  в  порыве  страсти  готова выйти замуж хоть  за  сатану.  Так вот,
замужем она или нет, я хочу теперь взять ее, а с нею  приличное приданое. Вы
должны  уступить мне  всю  область вдоль Дуная от моей пеонийской границы до
Новэ  во  Фракии -- это в  длину,  а в  ширину  -- пространство  пятидневной
гуннской  скачки. Вы  же  не  должны ни  устраивать  ярмарок  на  Дунае,  ни
поселяться возле моих владений ближе, чем Наисс.
     -- Даже если бы ты  и получил руку Гонории,  -- отвечал один из  послов
Ромул,  -- ты все  равно не  имел бы права на  область...  По римскому праву
землею владеют мужчины, а не женщины.
     -- Я  живу по гуннскому праву, допускающему к управлению и женщин. Но я
еще  не кончил.  Вы  выдадите  мне всех перебежчиков. По  моему счету их сто
тринадцать человек.  Вы  заплатите пять тысяч  фунтов золота,  доставите мне
тысячу заложников сенаторского сана, сроете стены Византии, Рима и Равенны и
будете сидеть тихо, пока я, как только в германских лесах стает снег, покорю
всю страну от Понта до  Британского моря  и от столбов Геркулесовых до ворот
Адрианополя! Если вы не исполните в  точности всего, что я сказал, горе Риму
и Византии!  Вы теперь  одни!  Не  надейтесь,  как  три года тому  назад  на
вестготов, у них  междоусобия и им не до вас, но если бы победитель из  трех
воюющих друг с другом .братьев и вздумал подать вам помощь, знайте: Гейзерих
со своими вандалами, и свебы,  аланы, франки, и аллеманы, и все, находящиеся
под моею властью народы, мгновенно сотрут вас всех с лица земли!
     Он остановился, наслаждаясь смущением римлян.
     Кругом царило глубокое, боязливое молчание.
     Наконец, ритор не выдержал и тихо, едва слышно, произнес:
     -- А когда... ты все это возьмешь у нас... что же оставишь ты нам?
     -- Души ваши!  --  быстро отвечал Аттила. --  А  в Риме оставлю  вашему
первосвященнику дорогую ему гробницу еврейского рыбака. Всем же вам -- ваших
матерей!  Ваши жены, сестры и дочери также останутся  при вас... до тех пор,
пока какая-нибудь из них  не приглянется  мне!  Тише ты,  храбрый Примут! Ни
слова!  Ни  вздоха! Вы  должны исполнить  все, чего  бы  я ни  требовал. Так
беспомощно и бессильно лежите вы у моих ног. Вы не можете противиться даже в
случае,  если  бы  у вас на  это хватило мужества! Ступайте!  Отпускаю  вас!
Сегодня Аттила, меч бога войны, отомстил Риму за все народы, в течение веков
угнетаемые им!
     ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
     Эдико  отвел  связанного Вигилия  в  одну из  многочисленных деревянных
башен, служивших темницами.
     Затем  он  догнал  послов,  медленно  и  угрюмо направлявшихся  к своим
жилищам.
     Увидав его, Максимин остановился.
     -- Германец,  --  с  упреком сказал он,  -- сегодня ты смешал с  грязью
римскую империю!
     -- Это сделал не я и не Аттила, а ваш император, -- отвечал Эдико, -- и
я служил лишь орудием!
     -- Да, -- мрачно вмешался Приск, -- но я видел, насколько это было тебе
приятно!
     -- И к чему тебе наше унижение? Ведь ты не гунн. Откуда же у тебя такая
ненависть к нам? -- продолжал Максимин.
     -- Ты полагаешь, что скорее я должен был  ненавидеть гуннов? -- прервал
его Эдико. -- Но сами вы, римляне, постарались отвратить меня от себя. Гунны
грубы, дики, невежественны, вы же изящны и образованы,  но в то же  время вы
лживы  до  мозга костей. Я испытал  это.  Слушайте:  двадцать лет тому назад
небольшая область скиров не могла вмещать в себе все возраставшее население,
благословленное Вотаном и Фриттой,  Фро  и  Донаром. Король  Дагомут  созвал
народное  собрание,  и  оно  решило,  что  третья  часть  мужчин,  юношей  и
мальчиков,  избранных по  жребию,  должны выселиться  и  основаться  в  иной
стране. Жребий пал и на наш род, благороднейший после  королевского. У моего
отца было пять сыновей, и я, младший из них, только  что получил меч  из рук
короля  Дагомута. Все мы, с нашими приближенными,  слугами  и отпущенниками,
отправились вниз по Дунаю. Отец Аттилы Мунчук  звал нас к  себе на службу за
очень большую плату, так как повсюду гремела слава о воинственности скиров и
в особенности об отваге моего отца Эдигера. Но отец отказался от предложения
Мунчука.
     -- Император Византии, -- отвечал он ему, -- завербовал уже нас, хотя и
за  меньшее вознаграждение. Мы охотнее  будем служить римлянам из чести, чем
гуннам ради их золота.
     Император поселил нас во Фракии, и  мы много лет  сражались за Византию
против гуннов и Мунчука.
     -- Знаю, -- сказал Максимин, -- сражались отважно и преданно.
     -- Но знаешь ли ты, патриций, какую  мы получили  благодарность? Спустя
несколько  лет  к  гуннам  присоединились   еще  другие  враждебные  народы,
роксаланы. Мы продолжали сражаться и против  них. Что же придумал император?
Он сообразил, что роксаланы многочисленнее  и сильнее нас, и продал нас  им.
Однажды  ночью  явились   к  нам  императорские  полководцы  с  римлянами  и
роксаланами, и  началась  резня:  беззащитных убивали в  постелях, пленников
отвели, как рабов,  на византийские  рынки,  и обработанную  землю отдали во
владение роксаланам. В эту ночь двое из моих братьев были умерщвлены, а двое
взяты в плен. Раненый отец мой со мной и немногими из наших успел скрыться в
лесу. Здесь на нас  напали гунны из той самой  орды, с  которой мы бились во
многих кровавых схватках за  Византию.  Нас привели к  Мунчуку, и мы думали,
что настал наш последний час. Но гунн сказал:
     -- Несчастие  отважных для  нас священно. Вы  испытали верность римлян,
испытайте же теперь дикость гуннов.
     И, развязав  наши узы, он дал  нам пищи  и  вина, и собственными руками
перевязал раны  моего отца, убившего многих из  его лучших всадников.  С тех
пор мы служим гуннам. Нам никогда не  пришлось в этом раскаиваться. Отец мой
умер, пронзенный римской  стрелой, и  на  смертном  одре под  самой страшной
клятвой, данной мною от всего сердца, взял у меня  обещание вечной ненависти
к Византии и Риму и непримиримой с ними вражды. Клятву эту я должен завещать
моим детям, и так передавать ее из рода в род. Я исполнил его завет!
     --  Исполнил вполне?  -- после  долгого молчания  спросил Максимин.  --
Разве у тебя есть сын?
     --Да!
     -- И ты воспитываешь его в ненависти к римлянам и для мщения Риму? И он
дал эту клятву?
     -- Конечно, римлянин! И намерен свято  держать ее! -- раздался  звучный
голос. Прекрасный  стройный  мальчик лет  пятнадцати,  незаметно шедший  все
время за  Эдико  и  слышавший весь разговор,  выбежал  вперед, обнял  отца и
убежал.
     -- Вот мой сын. Он будет верен своей клятве, мой Одоакр!
     ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
     Когда утром послы вышли из дома, чтобы отправиться в обратный путь, они
с  изумлением  увидели,  кроме приготовленных для  них  носилок,  повозок  и
лошадей, еще несколько повозок и превосходных коней.
     -- Подарки Аттилы для вас, -- пояснил Эдико  и, откинув  крышу одной из
повозок, указал на высокую кучу мехов. -- Смотрите, это драгоценнейшие меха,
которые  у нас носят только князья. Но погодите! Вас  ожидает еще подарок, и
мне поручено  было  позаботиться о нем. Я  также  должен  проводить  вас  до
границы.
     -- А где Вигилий?
     --  Он  уже  отослан вперед!  -- отвечал  Хелхаль, который  должен  был
составлять  почетную  свиту  послов,  хотя  и на  небольшое  расстояние.  --
Господин  наш полагал,  что  вам  неприятно будет ехать вместе со  связанным
предателем.
     --  Право,  этот варвар  непостижим.  Он полон противоречий, --  сказал
Максимин  Приску, -- то он жаден на  золото не меньше византийского фискала,
то щедр до величия. Он меня  положительно изумляет. Я  предложил ему выкуп в
500 золотых за вдову моего друга, префекта Ратиарии,  взятую  гуннами в плен
вместе с детьми,  но он только серьезно  посмотрел на меня и  отдал  мне всю
семью,  отказавшись  от  выкупа. Что  побуждает этого  корыстолюбца  к таким
поступкам?
     --  Ты  понравился ему,  старик,  -- сказал  Эдико, слышавший последние
слова,  -- и  он  не  хотел  уступить  тебе  в  великодушии.  У  него  много
недостатков, но мелочности в нем нет. Он велик даже в своих заблуждениях!
     Подъехав в сопровождении Эдико и Хелхаля  к южным воротам лагеря, послы
были   встречены   большой   толпою  мужчин,   женщин  и   детей,   радостно
приветствовавших их восклицаниями на латинском и греческом языках.
     -- Что это за люди? -- с изумлением спросил Максимин. -- Судя по одежде
и языку это римляне?
     --  Да,  римляне,  --  отвечал  Эдико,  --  триста  пятьдесят  человек,
доставшихся на долю личной добычи господина. Он отпускает  их в честь  тебя,
Максимин. Ты сам должен возвратить их отечеству и  свободе. Он полагал,  что
это будет для тебя самым дорогим подарком.
     --  Да  здравствует  Аттила!  Да здравствует великодушный!  --  кричала
ликующая толпа.
     -- Странно, -- произнес Приск, -- мы вступили сюда  с проклятиями этому
чудовищу...
     -- А покидаем  его с выражениями признательности и чувством удивления к
нему... -- сказал  Максимин. -- На земле нет ему равных! Увы! Кто же избавит
нас от его ужасного могущества?!


Книга пятая
     ГЛАВА ПЕРВАЯ
     Возвратясь  домой  после проводов послов, Хелхаль  нашел  у  себя слугу
Аттилы, передавшего ему приказание царя немедленно явиться к нему.
     Неподвижно,  подобно вырезанному из дерева  истукану  злого духа, стоял
Аттила в одной  из  комнат своего дворца, возле  чугунного  стола, покрытого
письмами и римскими картами.
     Старик внимательно посмотрел на своего повелителя, очевидно, только что
перенесшего  сильное  потрясение:  он еще весь  дрожал,  и на лбу  его резко
выступали надувшиеся жилы.  Он  открыл  рот,  как бы  задыхаясь, и в  то  же
мгновение на белый ковер хлынула кровь.
     -- Кровь! -- испуганно вскричал подбежавший Хелхаль.
     -- Моя кровь,  -- хрипло произнес Аттила, -- она едва не задушила меня!
Но  скоро польются  реки...  другой  крови! Хелхаль, подумай, эти туринги...
осмелились противиться  мне...  отказали в  дани девушками!.. "Возьми  у нас
все, что хочешь, --  сказал  дерзкий  Ирминфрид, --  мы знаем, что бессильны
против  тебя,  возьми наших рабов, коней, украшения наших  женщин, но мы  не
отдадим  наших   девушек!   Туринги  скорее   погибнут,  чем  исполнят  твое
требование!" Он  замолчал,  но  тут  выступил  вперед другой  и  воскликнул:
"Утешься, туринг!  Мы,  аламанны, поддержим вас. Клянусь Циу и  Берахтой, мы
рядом с вами  будем защищать честь наших дев!" Едва он  кончил,  а  я еще не
успел опомниться от гнева и изумления, как  быстро заговорил  третий: "И мы,
хатты  с Логаны  и жители  прибрежных селений среднего Рейна  не отстанем от
вас. Услыхав о  требовании могущественного  гунна, короли наши возмутились и
шлют  ему  обратно  его  дары,  полученные  ими  взамен их покорности.  Наша
старинная вражда с другими франкскими  племенами  забыта: все десять королей
франков соединяют свои  силы для сопротивления позорному требованию Аттилы".
Вслед  за ним выступил  вперед исполинский старый  воин и вынул  из-за пояса
длинный нож, искусно спрятанный им от стражи при входе. Мои князья бросились
было на  него,  но  он  спокойно положил на  оружие  руку и произнес: "Меня,
Хорзавальта, послали к тебе саксы, и вот что говорят они: вы  все, туринги и
союзники ваши,  пришлите к нам ваших жен и детей. Отступайте перед врагом до
наших  побережий, а  здесь  мы  все соединимся  для одной  последней  битвы,
которая  будет подобна  последней  битве  азов!  Если  мы будем разбиты,  то
оставшиеся в живых  бросятся на корабли и увезут  женщин и детей  в открытое
море,  на  надежные острова. Пусть гуннские всадники догоняют их  вплавь! Но
еще раньше мы разрушим наши вековые плотины и потопим  все  гуннское войско.
Пусть земля наша покроется морем, но останется свободной! Мы сдержим  слово,
клянусь на этом ноже!"
     И, взявшись за руки, все эти представители  доселе  враждовавших  между
собою племен повернулись и гордо вышли.
     Аттила остановился, тяжело переводя дух.
     -- Я предупреждал тебя, -- сказал Хелхаль, -- но теперь уже поздно!  Ты
не должен уступать. Немедленно же призови гепидов и остготов.
     -- Они отговариваются под разными предлогами, -- мрачно отвечая Аттила.
--  Валамер  прислал  мне  сказать,  что  его   задерживает  обет,  какое-то
жертвоприношение  в  их  священном  лесу.  Не богам своим, а мне они  должны
поклоняться!  Когда же  я отвечал послу  его, что,  по крайней мере,  братья
короля Теодимер и Видимер могли бы  послушаться  моего приказания, он дерзко
отвечал,  что  "готы приучены  слушаться  одних  лишь своих королей". Вместо
ответа  я рассказал ему об  участи Каридада,  вождя акациров. Лукавый сарсат
также отказался явиться по моему приглашению:
     -- Смертный не может смотреть на солнце, -- велел он мне  передать,  --
как же могу я взглянуть в лицо величайшему из богов?
     Он  воображал,  что высокие горы его  страны  недоступны  для  гуннских
лошадей, но оказалось, что они умеют лазить не хуже коз.
     -- Ты отвезешь королю Валамеру от меня в подарок кожаный мешок, висящий
на столбе перед моей опочивальней, --  сказал я в заключение послу, -- в нем
голова  лукавого князя. Мой  сын  Эллак  добыл  ее  для  меня. Пришлось-таки
упрямцу взглянуть на Аттилу, хотя и мертвыми глазами.
     -- А гепиды? -- спросил Хелхаль. -- Ведь Ардарих верен тебе?
     --  Он  осторожен.  Он не  хочет явиться  и поклясться  в верности моим
сыновьям:  отговаривается тем, что его войско занято отражением утугуров. Но
ему некого отражать!  Я защищаю своих подданных! Надо спешить, Хелхаль! Я не
стану дожидаться  весны. Мы выступим  в поход теперь же. Я раздавлю  сначала
дерзких германцев на востоке. Города их, поля, деревни и они сами исчезнут в
огне  пожаров или под копытами мое