и  проживала  в  Киле,  Берлине,
Лондоне и в других городах. В Париже именовалась принцессой Азовской, dame
d'Azov, в Германии и здесь,  в  Рагузе,  именуется  принцессой  Пиннеберг.
Сообразите, ведь  это  ваша  царица  Елисавета  Вторая  -  кровь  великого
Петра... Немецкие и иные принцы сватались  за  нее;  французский  двор  ей
здесь устроил помещение в доме своего консула и готов  ей  оказать  всякую
поддержку.
   Смутили меня эти вести.
   "Киль, Берлин! - думал я. - Киль - в Голштинии; он играл такую  роль  в
судьбе дочерей Великого  Петра:  бывшей  там  замужем  Анны  и  Елисаветы,
выписавшей себе оттуда наследника, Петра Третьего.  Неужели  в  Петербурге
этому не придают значения? и что у нас предпримут, если дознаются о  такой
претендентке?"
   Поляки меня повели к графине Пиннеберг.
   Я  принарядился,  обрил  как  следует   бороду   и   усы,   напудрился,
припомадился,  завился.  Меня  радушно  встретили  в  доме   графини.   Ее
гофмаршал, барон Корф, ввел меня с  церемонией  в  ее  приемный  салон.  Я
оглянулся: просторная комната  была  обита  голубым  штофом,  мебель  была
покрыта розовым атласом. Не успел я опомниться, раздались шаги  и  веселый
сдержанный говор.
   В приемную вошла княжна Елисавета, окруженная нарядною свитой. После  я
узнал, что это были:  знаменитый  в  то  время,  ее  близкий  друг,  князь
Радзивилл,  прозванием  "пане-коханку",  -  в  синем  бархатном   кафтане,
усыпанном алмазами, рядом с ним - его сестра, красавица графиня Моравская,
и княгиня Сангушко; за ними - в пунцовом с золотом кунтуше граф Потоцкий -
глава сплотившейся против нас польской конфедерации; поодаль  надменный  и
богатый староста Пинский, граф Пржездецкий, возле него  -  влиятельный  из
молодежи-конфедератов, рубака и дуэлист Чарномский и  несколько  известных
радзивилловских офицеров. Потоцкий и Пржездецкий были в лентах и звездах.
   Княжна, как я приметил, была одета в тафтяном палевом с золотом платье,
род амазонки, с флеровой, поверх нее выкладкой, в белой  круглой  шляпе  с
черными страусовыми перьями,  в  розовой  мантилье,  отделанной  по  краям
блондами, с крошечными, в дорогой оправе, пистолетами у пояса и с  хлыстом
в руке. Она собиралась на прогулку верхом.
   Польские гордые магнаты говорили княжне "ваше высочество", а когда  она
садилась, перед ней стояли и на ее вопросы отвечали, так низко пригибаясь,
будто становились на колени.
   Не скрою, меня поразил вид княжны. Я увидел перед собою в полном смысле
обворожительную красавицу -  лет  двадцати  трех  -  четырех,  роста  выше
среднего, статную, из себя стройную, сухощавую,  с  пышными  светло-русыми
волосами, белолицую, с ярким румянцем и в веснушках,  которые  так  к  ней
шли. Глаза у нее были карие, открытые  и  большие,  а  один  слегка,  чуть
заметно,  косил,  что  придавало  ее  оживленному  лицу  особое,   лукавое
выражение. Но что главное, я в детстве и в возрасте хорошо насмотрелся  на
портреты покойной императрицы Елисаветы Петровны  и,  взглянув  теперь  на
княжну, нашел, что она с покойницей значительно схожа.
   Мое  смущение   радостно   заметили.   Княжна   ласково   сказала   мне
по-французски несколько приветливых слов, допустила меня к своей  руке  и,
кончив церемонный, по этикету, прием, взглядом отпустила свою свиту, а мне
указала стул. Мы остались наедине.



5

   После некоторого обмена мыслей - мы говорили  по-французски,  причем  у
княжны иногда вырывались и итальянские восклицания, - оба  мы  в  понятном
смущении замолчали.
   - Вы русский офицер, моряк? - спросила меня княжна.
   - Так точно, ваша... ваша светлость, - ответил  я,  не  зная,  как  был
должен ее именовать.
   - Мне известно,  вы  отличились,  ваше  имя  прогремело  при  Чесме,  -
продолжала она. - Вы, наконец, так долго страдали в плену.
   Я, смешавшись, молчал, она тоже.
   - Послушайте, - проговорила она с чувством, и до сих пор я  слышу  этот
нежный, обаятельный, грудной  голос,  -  я  русская  княжна,  дочь  вашей,
когда-то любимой императрицы: не правда ли, мою мать, дочь Великого Петра,
так любили? Я, по крови и по завещанию, ее единственная наследница.
   - Но у нас ныне царствует, - решился я  возразить,  -  не  менее  всеми
любимая монархиня - великая Екатерина.
   - Знаю, знаю! - перебила  княжна.  -  Могучая  и  чтимая  народом  ваша
нынешняя государыня, и не мне,  слабой,  всеми  брошенной,  оторванной  от
царского дома и от родины, вступать с нею в спор. Я  первая  преданная  ей
раба.
   - Чего же вы ищете, ждете? - спросил я удивленно.
   - Защиты и уважения моих прав.
   - Простите, - возразил я, - но прежде надо доказать ваше  происхождение
и ваши права.
   - Вам доказательств? Вот они, - произнесла принцесса,  живо  вставая  и
открывая на угловом столике небольшой,  обделанный  серебром  и  черепахой
баул. - Это завещание моего деда Петра Первого, а это духовная моей матери
- Елисаветы.
   Княжна развернула и подала мне французские списки названных ею бумаг. Я
бегло их просмотрел.
   - Но это копии, притом в переводе, - сказал я.
   - О, будьте спокойны, подлинники в верных руках... Не могу же я  возить
с собою  такие  документы,  рисковать!  Мало  вам  этого  -  взгляните,  -
проговорила, полуоборотясь, принцесса.
   Она указала на простенок над софой.  На  голубом  штофе  обоев,  против
окна, у которого мы стояли, висели два больших, в круглых рамах, портрета,
писанных  масляными  красками.  Один  весьма  удачно  изображал   покойную
государыню Елисавету Петровну с небольшою  короною  на  голове;  другой  -
стоявшую против меня княжну.
   - Не правда ли, схожи? - спросила она, вглядываясь в меня.
   - Сходство есть, это правда, - ответил я. - Я это заметил, едва вошел и
вас увидел; позвольте узнать, давно ли снят ваш портрет?
   - В этом году, в Венеции... Знаменитый Пьячетти  снимал  портрет  моего
жениха - князя Радзивилла, при этом упросили сняться и меня.
   - Дивные события!  -  произнес  я  в  невольном  смущении.  -  Является
невообразимое,  встают  из  гроба  мертвецы:  за  Волгой  -  давно   въяве
похороненный император Петр Третий, здесь - никем не жданная и не гаданная
дочь государыни Елисаветы.
   - Не смешивайте  меня  с  Пугачевым,  -  возразила,  слегка  покраснев,
княжна, - хотя он и выдает себя за императора, чеканя монеты  с  надписью:
"Redivivus et ultor" - воскресший мститель, - но он пока... лишь мой в том
крае наместник.
   - Как? - удивился я. - Так и вы подтверждаете, что он самозванец?
   - Не спрашивайте, кто он, - загадочно ответила княжна, - после  узнаете
обо всем... еще не пришло время. Теперь в его власти  уже  многие  города:
Казань, Оренбург, Саратов, вся страна по Волге. Его прошлого не знаю.  Бог
ему судия... Но я действительно  дочь  императрицы  Елисаветы,  двоюродная
сестра бывшего императора Петра Третьего.
   - Кто же ваш отец? - решился я спросить.
   Княжна помолчала, нахмурилась:
   - Неужели не знаете? Граф Алексей Разумовский, впоследствии тайный  муж
моей матери. Детство я провела в разъездах; оно темно и для меня. Помню юг
России, глухую деревушку,  откуда  меня  вдруг  увезли.  Хотели  истребить
малейшую память о моем прошлом, не жалели для того денег и возили  меня  с
места на место, из страны в страну. Это, очевидно, знает  граф  Шувалов...
Недавно, путешествуя по  Европе,  он  пожелал  видеть  меня,  и  мы  тайно
виделись.
   - Как! Вы видели графа Шувалова?  Где?  -  изумился  я,  вспомнив,  что
некоторые, по слухам, и его считали ее отцом.
   - Это было на водах в Спа...  Друзья  предупредили  меня  о  знаменитом
русском путешественнике; я не могла отказать. Вошел в комнату полный,  еще
замечательно красивый, богато,  со  вкусом  одетый,  пожилой  человек.  Он
явился под вымышленным именем; говоря со мной, грустно вглядывался в черты
моего лица, в мои движения и был, очевидно,  внутренне  взволнован.  После
уже я узнала, что это бывший фаворит покойной моей матери, некогда могучий
Иван Шувалов. Почему он казался так смущен - не знаю. Не мне, согласитесь,
это решать. Смерть матери унесла в могилу эту, как и другие, тайну.
   Княжна смолкла. Молчал и я.
   - Чьей  же  защиты,  чьей  помощи  ищете  вы?  -  решился  я  спросить,
подавляемый разнообразными ощущениями.



6

   Княжна спрятала бумаги в шкатулку,  заперла  ее,  поставила  на  место,
взяла веер и снова села, поглядывая в окно.
   - Готовы ли вы мне пособить? - спросила она решительно, в ответ на  мой
вопрос.
   Я не нашелся, что ответить.
   - Готовы ли вы оказать мне, в случае надобности, вашу поддержку?
   - Какую?
   - Вот видите ли... Если императрица Екатерина захочет по совести и  без
спора мирно поделиться со мной, - произнесла  медленно  и  с  уверенностью
княжна, - я готова сделать для нее все... Отдам ей Север,  с  Петербургом,
балтийскими провинциями и со всею московской областью; себе возьму Кавказ,
вообще юг... я люблю юг... и часть востока. О, верьте, я буду свято  чтить
мирный раздел, буду всем довольна; населю и устрою мои  родовые  страны  -
увидите... я мастерица... И, разумеется, прежде всего восстановлю  Украину
и Польшу... Ведь вы украинец? Не правда ли? - спросила она, заглядывая мне
в глаза. - И я жила в детстве на Украине... Если же Екатерина заспорит,  -
проговорила она, сдвинув брови, - мне остается добывать мои права силой. Я
собираюсь в Стамбул, к султану; он ждет меня. Я явлюсь среди его войск  за
Балканами, у Дуная, перед армией Екатерины. И я  ей  отплачу  -  при  этом
многие мне помогут, в том  числе  все  недовольные...  например,  командир
эскадры - Орлов... Что скажете о нем?
   - Орлов? - спросил я с нескрываемым изумлением.
   - Да, он! Удивляетесь? -  помахивая  веером  и  смело  глядя  на  меня,
ответила княжна. - Как об этом вы думаете?
   - Не могу, ваша светлость, не высказать крайнего сомнения, - ответил я,
- ведь это детские грезы. На чем вы  основываете  возможность  со  стороны
графа такой, извините, измены?
   - Измены? - вскричала, вспыхнув, княжна. - Впрочем, вам простительно...
вы были в плену, многого не знаете.
   Она самодовольно улыбнулась, судорожно обмахиваясь веером.
   - Власть и значение Орловых пали, - продолжала она, - входят в силу  их
тайные непримиримые враги - Панины... Любимец императрицы, Григорий Орлов,
да будет вам известно, заменен другим; он в огорчении, прервал  переговоры
с султаном, которого почти победил, и ускакал с Дуная в Петербург. Но  его
не допустили ко двору и сослали в Ревель. Удивляетесь? Знайте более... Ваш
начальник, граф Алексей Орлов,  обиженный  за  брата,  не  скрывает  своих
чувств, готов отомстить и, без сомнения, может  быть  мне  очень  полезен.
Видите ли, какие новости. Я уже послала графу Алексею письмо  и  небольшой
манифест.
   - Манифест? О чем?
   - Если Орлов решит стать на  мою  сторону,  я  предлагаю  ему  объявить
эскадре мой манифест, принять меня и провозгласить мои права.
   - Но это невозможно, простите, - пытался я возразить,  -  ваш  поступок
смел, но необдуман...
   - Почему? - удивленно спросила княжна. -  Недовольные  ищут  возмездия;
забытые,  брошенные  -  отплаты.  Это  общая   участь.   А   что   обиднее
пренебрежения прежних, всеми признанных заслуг?..  Ведь  Орловым,  кто  же
этого не знает, Екатерина обязана троном.
   Княжна встала, прошлась по комнате и распахнула окно.  Ей  было  душно.
Она вновь и с подробностями заговорила о надежде вступить при помощи флота
в Россию и не слушала  моих  возражений.  Ничто,  казалось,  не  могло  ее
разубедить.
   Мне  стало  ясно,  что  эта  избалованная,   своенравная   и   подобная
раскаленной лаве под пеплом женщина могла  своею  смелостью  померяться  с
любым из отчаянных мужчин.
   - Вы сомневаетесь, удивлены? - нервно  вздрагивая,  вскрикнула  она.  -
Спрашиваете, почему я так верю в успех своего дела? Неужели  не  знаете?..
Мне уже сочувствуют многие ваши соотечественники, с некоторыми я уже давно
переписываюсь...  Но  вы  -  первый  русский,  таких  достоинств  человек,
которого я вижу в настоящей моей доле... Я этого не забуду, этим дорожу...
Верьте, я выйду из ничтожества, тьма рассеется...  Разве  вам  неизвестно,
что Россия истомлена войнами, рекрутскими наборами, пожарами,  чумой?  Вам
ли не знать, что народ разоряют непомерными налогами, что  за  Волгой  еще
свирепствует ужасный, кровавый бунт? Ваше войско дурно одето  и  еще  хуже
кормится... Все  недовольны,  ропщут...  Ужели  вам,  лейтенанту  русского
флота,  это  новость?  Да,  народ  обрадуется  мне,  а   войско   встретит
прирожденную русскую княжну Елисавету Вторую с  торжеством,  как  когда-то
встретили Екатерину.
   Меня возмущало это ребяческое, слепое легкомыслие.
   - Пусть так, но говорите ли вы по-русски? - решился я спросить.
   Княжна смутилась.
   - Не говорю,  поневоле  забыла,  -  ответила  она,  закашлявшись,  -  в
детстве, трех лет, меня  увезли  из  Малороссии  в  Сибирь,  где  чуть  не
отравили, оттуда в Персию; я жила у одной старушки  в  Испагани  и  с  нею
уехала в Багдад, где по-французски меня учил некто Фурнье... Где тут  было
помнить родный язык?
   Я сидел с потупленными глазами.
   - И разве Дмитрий-царевич, признанный всею Москвой, говорил  по-русски?
- надменно спросила меня принцесса. - Да и что может доказать  язык?  Дети
так легко изучают и забывают всякую речь.
   - Дмитрий говорил с малорусским акцентом, - ответил я, - но  зато  ведь
он и был... самозванец.
   - Gran Dio! [Великий боже!  (ит.)]  -  вскричала  и,  с  новым  кашлем,
рассмеялась принцесса. - И вам не стыдно повторять эту сказку? Слушайте  и
помните мои слова...
   Принцесса откинулась на спинку кресла. Багровые пятна выступили  на  ее
щеках.
   - Дмитрий был настоящий царевич, - проговорила она с убеждением, -  да,
настоящий царевич, спасенный от убийц Годунова хитростью  близких,  чудом,
как и я спаслась от  яда,  данного  мне  в  Сибири.  Вы  этого  не  знали?
Подумайте получше. О, синьор Концов, говорите ваши  сказки  другим,  а  не
мне, знакомой и на чужбине с  летописями  моего  дома.  За  меня  сватался
персидский шах, - но я отказала, он вечный враг России... Меня признают  -
слышите ли? Должны признать! - заключила торжественно  княжна,  похлопывая
по колену веером и снова порывисто закашливаясь, - я верю в свою звезду  и
потому вас смело избираю своим послом к графу  Орлову.  Не  требую  тотчас
ответа:  подумайте,  взвесьте  мои  слова  и  скажите  ваше  решение.  Вы,
повторяю, первый русский в почтенном военном звании, встреченный  мной  на
чужбине! Вы также страдали, также чудом спаслись от плена. Может быть, для
того вас, как и других, сберегла и послала мне судьба.
   Сказав это, княжна встала и величественным поклоном показала  мне,  что
аудиенция кончена.



7

   "Что это? Кто она? Самозванка или впрямь  русская  великая  княжна?"  -
рассуждал я, в неописанном смущении  оставив  комнату  принцессы  и  смело
проходя среди почтительно и важно кланявшихся мне особ ее свиты.
   У крыльца я приметил несколько оседланных, убранных в  бархат  и  перья
верховых лошадей. Войдя же в гостиницу, я услышал конский топот,  взглянул
в окно и увидел  княжну,  лихо  скакавшую,  в  кругу  близких,  на  белом,
красивом коне. Кавалькада пронеслась на прогулку в окрестности Рагузы.
   Несколько дней меня не оставляли самые  тревожные  мысли.  Я  почти  не
покидал комнаты, ходил из угла в  угол,  лежал,  писал  письма,  опять  их
разрывал и думал: "Как мне, ввиду моей присяги и долга службы, поступить с
предложением загадочной княжны?"
   Однажды ко мне зашел ее секретарь Чарномский. Это  был  молодцеватый  и
изысканно разряженный, лет  сорока,  человек,  некогда  богач,  дуэлист  и
волокита, промотавший состояние на карты и дела конфедерации. Он  сохранил
светские манеры, был надменен и вкрадчив  и,  по  слухам,  служил  княжне,
будучи в нее тайно влюблен. В разговоре о ней он  пустился  в  похвалы  ее
великодушию и отваге, клятвенно  подтверждая  сведения  о  ее  прошлом,  и
возобновил просьбу - помочь ее делу.
   - Да чья же она дочь? Кто ее отец? - спросил я  довольно  резко.  -  Вы
говорите столько в ее пользу; но нужны доказательства; ведь  это  все  так
сомнительно...
   Чарномский вспыхнул и несколько мгновений молчал. Мне показалось  в  то
время, что этот завитой и распомаженный, по моде - в женских, брильянтовых
сережках, ганимед княжны, был нарумянен.
   - Какие сомнения, боже! Да ее отец, помилуйте, разве сомневаетесь? граф
Алексей  Разумовский!  -  произнес,  овладев  собою,  тонкий  дипломат.  -
Извольте, пане  лейтенант,  я  вам  подробно  все  сообщу.  Видите  ли,  у
императрицы Елисаветы, от тайного брака с графом, было несколько детей.
   - Все это басни, этого никто не знает в точности, - ответил я.
   - Разумеется, дело щекотливое и держалось в большой тайне, -  продолжал
Чарномский, - вы правы: где  всем  это  знать?  Но  я  говорю  из  верного
источника. Куда делись прочие дети и кто из них жив - неизвестно... Княжна
же Елисавета, ребенком двух  лет,  была  увезена  к  родным  Разумовского,
казакам Дараганам, в их украинское поместье, Дарагановку,  которую  народ,
земляки новых богачей, окрестил по-своему, в Таракановку.  Царица-мать,  а
за  ней  приближенные,  слыша  такое  имя,  в   шутку   прозвали   девочку
Тьмутараканской княжной... Ее сперва не теряли из  виду,  осведомлялись  о
ней, снабжали чем нужно, а потом, особенно с ее переездами, ее потеряли из
виду и наконец о ней забыли.
   Слово "Таракановка" заставило меня невольно вздрогнуть. В  моих  мыслях
мелькнуло нечто знакомое, мое собственное далекое  детство,  родной  хутор
Концовка и покойная бабушка Аграфена Власьевна, знавшая многое о  былом  и
нынешнем дворе, о чудном случае с лемешевским пастухом,  нежданно  ставшим
из певчего Алешки Розума - графом и тайным, обвенчанным мужем  государыни,
о восшествии на престол новой царицы, о покушении  Мировича  и  о  прочем.
Через него и мой дед, Ираклий Концов, сосед Разумовских по  селу  Лемешам,
был снискан милостями, отмечен по службе и умер в чинах.
   Вспомнил я при этом и еще одно смутное обстоятельство. Мы ехали  как-то
с бабушкой, это было в моем отрочестве, на именины к родным. Путь лежал  в
деревушку за Батуриным,  резиденцией  гетмана  Кириллы  Разумовского.  Был
тихий, летний вечер. Мы разговаривали. Из открытой коляски, в  стороне  от
дороги, в сумерках, виднелись огромные вербы, несколько разбросанных между
ними белых хат и ветряных мельниц, а  над  вербами  и  хатами  -  верхушка
церкви. Бабушка перекрестилась, задумалась и тихо, как бы про себя,  вдруг
произнесла тогда:
   - Тараканчик.
   Что вы сказали, бабушка? - спросил я.
   - Тараканчик...
   - Что это?
   - А вот что, мон анж Павлинька! - ответила она.  -  Здесь  когда-то,  в
этом вот селе, обреталась одна секретная особа, премиленькое, полненькое и
белое, как булочка, дитя, только недолго пожило  оно  и,  куда  делось,  -
неведомо.
   - Кто же она? - спросил я.
   - Красная шапочка, -  вполголоса  ответила  бабушка.  -  Видно,  и  ее,
_тьмутараканскую княжну_, как в сказке, съели злые, бессердечные волки.
   Больше Аграфена Власьевна не говорила и я ее не  расспрашивал,  считая,
что и впрямь девочку съели волки.
   Теперь мне ясно вспомнилась и эта зеленая,  в  вербах,  Таракановка,  и
бабушкин мимолетный рассказ. Век был чудесный, и всяким дивам в нем  можно
было верить.
   - Что же, решаетесь, пане? -  спросил  меня  Чарномский,  видя,  что  я
задумался и молчу.
   - Объясните, - ответил я, - какой именно услуги желает княжна от меня?
   -  Одного,  пане  лейтенант,  одного  -  проговорил,  вставая  и  низко
кланяясь, вкрадчивый посол. - Отвезите графу Орлову письмо ее  высочества,
- в этом только и  просьба...  И  скажите  графу,  как  и  где  вы  видели
всероссийскую княжну Елисавету и с каким  нетерпением  она  ждет  от  него
извещения на первое свое письмо и манифест. От исхода ваш