инять  окончательно
постриг. Сколько Варя ни разубеждала ее, со слезами и заклинаниями, Ирина,
надев рясу и клобук, твердила одно:
   - Я виновата, мне молиться за него и вечно страдать...



33

   Мольбы, однако, не шли на мысли Ирины.
   Прошло пять лет. В мае 1780 года Ракитина снова посетила Петербург.  Ее
приятельница Варя была замужем в Москве. Дядя  Вари,  отец  Петр,  состоял
по-прежнему священником Казанской церкви. Ирина его навестила. Он ей очень
обрадовался, стал ее расспрашивать.
   - Неужели все еще ждете, надеетесь, что ваш жених жив? - спросил он.  -
Столько лет напрасно тревожитесь; был бы  жив,  неужели  не  отозвался  бы
как-нибудь, не говорю вам - знакомым, родным?
   - Не говорите, батюшка, - возразила Ирина, отирая слезы, -  все  отдам,
всем пожертвую.
   - Но это, сударыня моя, даже грешно... испытываете провидение, язычески
гадаете.
   - Что же  мне  делать?  -  произнесла  Ирина.  -  Вижу  тяжелые,  точно
пророческие сны... Один, особенно, - ах, сон!.. недавно снилось, да подряд
несколько ночей...
   Ирина смолкла.
   - Что снилось? Говорите, откройтесь.
   - Снилось, будто он подошел к моему  изголовью  такой  же,  как  я  его
видела у нас в деревне, в последний раз, - статный,  красивый,  добрый,  и
говорит: "Я жив, Аринушка, я там, где шумит вечное море... смотрю на  тебя
утро и вечер с берега, жду,  авось  меня  найдешь,  освободившись..."  Ах,
научите, где искать, кого просить? Государыню снова просить не решаюсь...
   - Думал я о вас, - сказал отец  Петр,  -  здесь  некому,  кроме  одного
лица...  А  это  лицо  -  государь   цесаревич   Павел   Петрович...   Он,
гроссмейстер, покровитель ордена мальтийских рыцарей; один может.  Лучшего
пособника, коли он только снизойдет к вам, в вашем деле  не  найти...  Тут
все: и ум, направленный к благому и таинственному, и связи  с  могучими  и
знатными филантропами. А доброта? А рыцарская честность? Это  не  Тиверий,
как о нем говорят враги, а будущий благодетельный Тит...
   - Да, я слышала, - ответила Ирина.
   - Слышали? так поезжайте же к нему на мызу, ищите аудиенции.
   Священник снабдил Ирину нужными наставлениями и советами, дал ей письмо
к своей крестнице, кастелянше дворца цесаревича. Ракитина наняла кибитку и
через Царское Село  отправилась  на  собственную  мызу  великого  князя  -
"Паульслуст", впоследствии Павловск.
   Кастелянша приняла Ракитину весьма радушно. Она,  приютив  ее  у  себя,
показала ей диковинки великокняжеского сада и парка, домики Крик  и  Крах,
хижину Пустынника, гроты, пруды и перекидные мосты.
   Было  условлено,  что  Ирина  сперва  все  изложит   ближней   фрейлине
цесаревны, недавней смолянке, Катерине Ивановне Нелидовой.
   - Когда же к Катерине Ивановне? - спрашивала Ирина,  ожидая  обещанного
ей свидания.
   -  Занята  она,  надо  подождать,  на  клавикордах  все  любимую  пьесу
цесаревича, какой-то гимн изучает для концерта.
   Ирина шла однажды с своей хозяйкой по парку. Вдруг  из-за  деревьев  им
навстречу показалась белокурая дама, в  голубом,  без  фижменов,  шелковом
платье.
   - Кто это? - спросила Ирина.
   - Цесаревна, - ответила - чуть слышно, низко кланяясь, кастелянша.
   Ракитина обмерла. Двадцатидвухлетняя, стройная,  несколько  склонная  к
полноте красавица, великая княгиня  Мария  Федоровна  прошла  мимо  Ирины,
близорукими,  несколько  смущенными  глазами  с  удивлением   оглядев   ее
монашеский наряд. За цесаревной, со свертком нот и  скрипкой  под  мышкой,
шел худой и высокий рябоватый мужчина, в темном кафтане и треуголе.
   - А это кто? - спросила Ракитина, когда они прошли.
   - Паэзиелло, - ответила кастелянша, - учитель музыки ее высочества.
   Ирина с восхищением разглядела редкую красоту цесаревны, нежный румянец
ее лица и какие-то алые и синие цветы в ее  роскошных  белокурых  волосах,
вправленные  для  сохранения  свежести  в  особые,  крохотные   стеклянные
бутылочки с водой.
   Поодаль за цесаревной следовали две фрейлины. Одна из  них,  невысокая,
худенькая и подвижная брюнетка, поразила Ирину  блеском  черных,  сыпавших
искры живых глаз. Она весело болтала с сопутницей. То была Нелидова.  Мило
прищурясь сделавшей ей  книксен  толстой  кастелянше,  она  ей  сказала  с
ласковой улыбкой:
   - Все некогда было, Анна Романовна, - все гимн... завтра утром.
   "Итак, завтра", - подумала Ирина, восторженным взором провожая  чудных,
нарядных фей, так нежданно мелькнувших перед нею в парке.
   В назначенный час Анна Романовна провела Ирину во фрейлинский  флигель,
бывший рядом с гауптвахтой, и усадила ее в небольшой приемной.
   - Катерина Ивановна, видно, еще во дворце, у великой княгини, - сказала
она, - подождем, голубушка, здесь; скиньте ваш клобучок... жарко.
   - Ничего, побуду и так...
   Комната была украшена  вазами,  блюдами  на  этажерках  и  медальонами,
вправленными в стены.
   - Это все работа великой княгини, - произнесла кастелянша. - Взгляните,
матушка, что за мастерица,  как  рисует  по  фарфору...  А  вон  в  черном
шкапчике  работа  из  кости;  сама  режет  на  камнях,  тушует  по  золоту
ландшафты, точит на станке. А как любит Катерину Ивановну, все  ей  дарит.
Это вот ею вышитая подушка. Смотрите, какая  роза,  а  это  мирт,  что  за
тонкость узора, красок. Точно нарисовано.
   Ирина не отзывалась.
   - Что молчите, милая? О чем думаете?
   - Роза и мирт, - произнесла, вздохнув, Ирина, - жизнь и смерть.  Чем-то
кончатся мои поиски и надежды?
   Из комнат Нелидовой в это  время  донеслись  звуки  клавесина.  Нежный,
звонкий, отлично выработанный голос пел  под  эти  звуки  торжественный  и
грустный гимн из оперы Глюка "Ифигения в Тавриде".
   - Ну, Арина Львовна, уйдем, - сказала кастелянша,  -  видно,  опоздали;
Катерина Ивановна за музыкой, а в это время никто ее не беспокоит. Того  и
гляди, у нее теперь и великая княгиня.
   Ирина, дав знак спутнице, чтоб  та  несколько  обождала,  с  замиранием
сердца дослушала знакомый ей, молящий гимн Ифигении. Она сама  когда-то  в
деревне пела его Концову.
   "О, если бы я так могла их просить! Но когда  это  будет?  У  них  свои
заботы, им некогда!" - подумала она, чувствуя, как ее душили слезы.
   - Идем, идем, - торопила Анна Романовна.
   Гостьи тихо вышли в сени, на крыльцо, обогнули  фрейлинский  флигель  и
направились в сад. Калитка хлопнула.
   - Куда же вы это? - раздался над их головами веселый оклик.
   Они подняли  глаза.  Из  растворенного  окна  на  них  глядела  радушно
улыбающаяся, черноглазая Нелидова.
   - Зайдите, я совершенно свободна, - сказала она, - пела в ожидании вас,
зайдите.
   Гостьи возвратились.
   Кастелянша представила Ракитину. Нелидова приветливо усадила ее рядом с
собой.
   - Так молоды и уже в печальном уборе! - произнесла она. - Говорите,  не
стесняясь, слушаю.
   Ирина, начав  о  Концове,  перешла  к  рассказу  о  плене  и  заточении
Таракановой. С каждым ее словом, с каждою подробностью печального  события
оживленное и обыкновенно веселое лицо Нелидовой  становилось  пасмурней  и
строже.
   "Боже, какие тайны, какая драма! - мыслила она, содрогаясь. - И все это
произошло в наши дни! Точно мрачные, средневековые времена, и никто  этого
не знает".
   - Благодарю вас, мамзель Ирен, - сказала  Катерина  Ивановна,  выслушав
Ракитину, - очень вам признательна  за  рассказ.  Если  позволите,  я  все
сообщу их  высочествам...  И  я  убеждена,  что  государь-цесаревич,  этот
правдивый, этот рыцарь, ангел доброты и чести... все для вас  сделает.  Но
кого он должен просить?
   - Как кого? - удивилась Ирина.
   -  Видите  ли,  как  бы  вам  сказать?   -   произнесла   Нелидова.   -
Государь-наследник  не  мешается  в  дела  правления;  он   может   только
ходатайствовать, просить... от кого зависит ваше дело?
   - Князь Потемкин мог бы, - ответила Ирина,  вспомнив  наставления  отца
Петра, - этому сановнику легко предписать  послам  и  консулам.  Лейтенант
Концов, быть может, снова где-нибудь в плену у мавров, негров, на островах
атлантических дикарей.
   - Вы долго здесь пробудете? - спросила Нелидова.
   - Мать-игуменья обители, где я живу, давно отзывает, ждет.  Мои  поиски
все осуждают, именуют грехом.
   - Как же и куда вам дать знать?
   Ирина назвала  обитель  и  задумалась,  взглянув  на  подушку,  вышитую
великой княгинею.
   - Я так исстрадалась и  столько  ждала,  -  проговорила  она,  подавляя
слезы, - не пишите мне ничего, ни слова! а вот что... вложите  в  пакет...
если удача - розу, неудача - миртовый листок.
   Нелидова обняла Ирину.
   - Все сделаю, все, - ласково сказала она. -  Попрошу  великую  княгиню,
государя-цесаревича. Вам нечего здесь ждать.  Поезжайте,  милая,  хорошая.
Что узнаю, вам сообщу.



34

   Вестей не приходило. Наступил 1781 год.
   С удалением князя Григория Орлова  и  с  падением  влияния  воспитателя
цесаревича,  Панина,  новые  советники  императрицы  Екатерины,  с   целью
устранить от нее влияние сына, Павла Петровича, подали ей мысль  отправить
цесаревича и его супругу, для ознакомления с  чужими  странами,  в  долгий
заграничный вояж. Ирина с трепетом узнала об этом  в  монастыре  из  писем
Вари.
   Их высочества оставили окрестности Петербурга 19 сентября 1781 года.  В
половине октября, под именем графа и графини Северных,  они  в  украинском
городке Василькове проехали русскую  границу  с  Польшей.  Здесь  фрейлину
Нелидову ожидала подъехавшая накануне по киевскому тракту некая молодая, в
черной монашеской рясе, особа.  Она  была  введена  в  помещение  Катерины
Ивановны. Туда же через сад, как бы невзначай, пока  перепрягали  лошадей,
вошел граф и графиня Северные. Они  здесь  оставались  несколько  минут  и
вышли - граф сильно бледный, графиня в слезах.
   - Бедная Пенелопа, - сказал Павел Нелидовой, садясь в экипаж и глядя на
видневшуюся сквозь деревья темную фигуру Ирины.
   Беседа Катерины Ивановны с  незнакомкой  по  отъезде  высоких  путников
длилась так долго, что фрейлинский экипаж по маршруту  запоздал  и  должен
был догонять великокняжеский поезд вскачь.
   - Роза, роза!.. Не мирт... - загадочно  для  всех  крикнула  незнакомке
Нелидова по-французски, маша ей, как бы в одобрение, из кареты платком.
   "Действительно,  плачущая  Пенелопа!"  -  подумала  Катерина  Ивановна,
уезжая и видя издали на пригорке неподвижную темную фигуру Ирины.
   Заграничный  годовой  вояж  графа  и   графини   Северных   был   очень
разнообразен. Они объехали Германию и встретили новый, 1783 год в Венеции.
   Восьмого января 1783 года великий князь  Павел  Петрович  в  живописном
итальянском плаще "табарро", а великая  княгиня  в  нарядной  венецианской
мантилье и в "цендаде" посетили утром картинную галерею и замок  дожей,  а
вечером - театр "Пророка  Самуила",  где  для  высоких  гостей  давали  их
любимую оперу "Ифигения в Тавриде". Сам знаменитый маэстро-композитор Глюк
управлял оркестром.
   После оперы публика повалила на площадь  святого  Марка.  Там  в  честь
высоких путешественников был устроен импровизированный народный  маскарад.
Площадь кипела разнообразною, оживленною толпой. Все  заметили,  что  граф
Северный, проводив супругу из театра в  приготовленный  для  них  палаццо,
гулял по площади в маске, в стороне от других, беседуя с каким-то высоким,
тоже в маске, иностранцем, который ему был представлен в тот вечер  Глюком
в театральной ложе.
   Светил яркий полный  месяц,  горели  разноцветные  огни.  Шум  и  говор
пестрой толпы не развлекал собеседников.
   - Кто это? - спросила одна дама своего мужа, указывая, как  внимательно
слушал граф Северный шедшего рядом с ним незнакомца.
   - Да разве ты не узнаешь? Друг Глюка, наш знаменитый маг  и  вызыватель
духов...


   Павел был взволнован и не в духе. Он хотел подшутить  над  незнакомцем,
но вспомнил одно обстоятельство и невольно смутился.
   - Вы - чародей, живущий,  по  вашим  словам,  несчетное  число  лет,  -
произнес он любезно, хотя с нескрываемою усмешкой  в  голосе.  -  Вы,  как
уверяют, имеете общение не только со всеми  живущими,  но  и  с  загробной
жизнью. Это, без сомнения, шутка с вашей стороны, и я,  разумеется,  этому
не верю! - прибавил он, стараясь быть любезным. - Смешно верить сказкам...
Но есть сказки и сказки, поймите меня... Хотелось бы вас спросить об одном
явлении.
   - Приказывайте, слушаю, - ответил незнакомец.
   - Например... и это опять  только  без  сомнения,  разговор  кстати,  -
продолжал граф Северный, - меня  всегда  занимали  вопросы  высшей  жизни,
непонятные вмешательства в нашу духовную область  сверхъестественных  сил.
Мне бы хотелось... я бы вас просил - раз мы встретились  так  нежданно,  -
объясните мне одну загадочную вещь, странную встречу...
   - К вашим услугам, - ответил, вежливо кланяясь, незнакомец.
   Его собеседник молча прошел несколько шагов.
   Павел боролся с собой, стараясь в чем-то поймать кудесника и  в  то  же
время  заглушая  в  себе  нечто  тяжелое  и  томительное,  что,  очевидно,
составляло одно из его тайных мучений. Приподняв маску, он отер лоб.
   - Я видел духа, - проговорил он нерешительно, всилу сдерживая волнение,
- видел тень, для меня священную...
   Незнакомец  опять  слегка  поклонился,  идя  рядом  с  Павлом,  который
своротил с площади к полуосвещенной набережной.
   - Однажды, это было в Петербурге... - начал граф Северный.
   И он передал собеседнику известный,  незадолго  перед  тем  кем-то  уже
оглашенный в чужих краях рассказ о виденной  им  тени  предка:  как  он  в
лунную ночь шел с адъютантом по улице и как вдруг почувствовал, что  слева
между ними и стеной дома  молча  двигалась  какая-то  рослая,  в  плаще  и
старомодном треуголе, фигура, - как  он  ощущал  эту  фигуру  по  ледяному
холоду, охватившему его левый бок, и с  каким  страхом  следил  за  шагами
призрака, стучавшими о плиты тротуара, подобно камню, стучащему о  камень.
Не зримый адъютанту, призрак  обратил  к  Павлу  грустный  и  укорительный
голос: "Павел, бедный Павел, бедный  князь!  Не  особенно  привязывайся  к
миру: ты недолго будешь в нем.  Бойся  укоров  совести,  живи  по  законам
правды... Ты в жизни..."
   - Тень не договорила, - заключил граф Северный, -  я  не  понимал,  кто
это, но поднял глаза и обмер: передо мной, ярко освещенный лунным блеском,
стоял во весь рост мой прадед Петр Великий. Я сразу  узнал  его  ласковый,
дышавший любовью ко мне взгляд; хотел его спросить... он исчез, а я стоял,
прислонясь к пустой, холодной стене...
   Проговорив это, Павел снова снял маску и отер платком  лицо;  оно  было
смущенно и бледно. Перед его глазами как бы еще стоял  дорогой,  печальный
призрак.



35

   - Как думаете, синьор? - спросил, помолчав, граф Северный.  -  Была  ли
это греза, или я действительно видел в то время тень моего прадеда?
   - Это был он, - ответил собеседник.
   - Что же значили его слова? И почему он их не договорил?
   - Вы хотите это знать?
   - Да.
   - Ему помешали.
   - Кто? - спросил Павел, продолжая идти по опустелой набережной.
   - Призрак исчез при моем приближении, - ответил собеседник. -  Я  в  то
время шел от вашего банкира Сатерланда; вы меня не заметили,  но  я  видел
вас обоих и невольно спугнул великую тень.
   Граф Северный остановился. Ему было смешно и досадно явное шарлатанство
мага и вместе хотелось еще нечто от него узнать.
   - Вы шутите, - произнес он, - разве вы посещали  Петербург?  Что-то  об
этом не слышал.
   - Имел удовольствие... но  на  короткое  время...  меня  тогда  приняли
недружелюбно. Как иностранец и любознательный человек, я ожидал  внимания;
но ваш первый министр обидел меня, предложив  мне  удалиться.  Я  взял  от
банкира свои деньги и в ту же ночь выехал.
   "Шут, скоморох! - презрительно усмехнувшись, подумал граф  Северный.  -
Какие басни плетет!"
   - Приношу  извинения  за  грубость  нашего  министра,  -  с  изысканной
вежливостью сказал он, чуть касаясь рукой  шляпы.  -  Но  что,  объясните,
значат недосказанные слова тени?
   - Лучше о них не спрашивайте, -  ответил  незнакомец.  -  Есть  вещи...
лучше не допытывать о них немой судьбы...
   В это время с большого канала донеслись звуки лютни. Кто-то на  гондоле
пел. Павел  прислушался:  то  был  его  любимый  гимн.  Он  вспомнил  мызу
Паульслуст, музыкальные утра Нелидовой и ее предстательство за Ракитину.
   - Хорошо, - сказал он, - пусть так; правду скажет будущее. Но у меня  к
вам еще просьба... Особа, которой я хотел бы искренно, во  что  бы  то  ни
стало, услужить, желает знать одну вещь.
   - Очень рад, - произнес собеседник.  -  Чем  могу  еще  служить  вашему
высочеству?
   - Одна особа, - продолжал  граф  Северный,  -  просила  меня  разведать
здесь, в Италии, в Испании, вообще у моряков, жив ли один флотский? Он был
на корабле, который пять лет назад погиб без следа.
   - Русский корабль?
   - Да.
   - Был унесен и разбит бурей в океане, невдали от Африки?
   - Да.
   - "Северный орел"?
   - Он самый... вы почем знаете?
   - На то меня зовут чародеем.
   - Говорите же скорее, спасся ли,  жив  ли  этот  моряк?  -  нетерпеливо
произнес граф Северный.
   Собеседники стояли у края набережной. Волны, серебрясь, тихо плескались
о каменные  ступени.  Вдали,  окутанный  сумерками,  колыхался  темный,  с
подвязанными парусами, очерк корабля.
   - Завтра на этой шкуне, - сказал собеседник Павла, - я покидаю Венецию.
Но прежде, чем уйти в  море  и  ответить  на  новый  ваш  вопрос,  мне  бы
хотелось, простите, знать... будет ли граф Северный,  взойдя  на  престол,
более ко мне снисходителен, чем министры его родительницы? Позволит ли  он
мне в то время снова навестить его страну, каков бы ни  был  ответ  мой  о
моряке?
   Нервное волнение, охватившее Павла  при  рассказе  о  встрече  с  тенью
прадеда, несколько  улеглось.  Он  начинал  более  собою  владеть.  Вопрос
собеседника привел его в негодование. "Наглец и дерзкий пролаз! -  подумал
он с приливом подозрительности и гнева. - Каково нахальство  и  какой  дал
оборот разговору! Базарный акробат, шарлатан!.."
   Павел едва сдерживал себя, комкая в руках снятую перчатку.
   - За будущее  трудно  ручаться,  по  вашим  же  словам,  -  сказал  он,
несколько одумавшись, - впрочем, я убежден, что в новый приезд вы в России
во всяком случае найдете более вежливый и достойный чужестранца прием.
   Собеседник отвесил низкий поклон.
   - Итак, вам хочется знать о судьбе моряка? - произнес он.
   - Да, - ответил Павел, готовясь  опять  услышать  что-либо  фиглярское,
иносказательное, пустое.
   - Пошлите особе, ожидающей вашего известия, - проговорил  итальянец,  -
миртовую ветвь...
   - Как? Что вы сказали? Повторите! - вскрикнул Павел. - Мирт, мирт?  Так
он погиб?
   - Моряк спасся на обломке корабля у острова Тенериф и  некоторое  время
жил среди бедных прибрежных монахов.
   - А теперь? Говорите же, молю вас...
   - Год спустя его убили пираты, грабившие прибрежные села  и  монастырь,
где он жил.
   - Откуда вы все это знаете?
   - Я также в то время жил на Тенерифе, - ответил собеседник, -  списывал
в монастырском архиве одну, нужную мне, древнюю латинскую рукопись.
   "Да что же это наконец? Фокусник он или действительно всесильный маг? -
в мучительном сомнении раздумывал Павел. -  По  виду  -  ловкий  отгадчик,
смелый шарлатан, не более...  Но  откуда  все  это  сокровенное  -  берега
Африки, имя погибшего корабля...  и  эта  условленная,  роковая,  миртовая
ветвь? Неужели выдала Катерина Ивановна? Но он ее не видел, она нездорова,
все время не выходит из комнат, никого не принимает и нигде не была..."
   Павел еще хотел что-то сказать и не находил  слов.  Над  взморьем,  где
виднелась шкуна, уже начинался рассвет.
   - Я провожу ваше высочество до палаццо, - сказал, искательно  и  как-то
низменно-мещански изгибаясь, собеседник, - дозволите ли?
   Павел чуть взглянул  на  мишурно-балаганный,  ставший  жалким  в  лучах
рассвета, бархатн