не  двора,  прикрытый
спереди небольшим тенистым садом. Я подошел к двери и тихо ударил  скобой.
Из окна, увитого виноградными лозами, выглянула  сперва  не  знакомая  мне
горничная  княжны,  дочь  прусского  капитана,  Франциска  Мешеде,   потом
видевшийся со мной в Рагузе секретарь княжны, Чарномский.
   - От кого? - спросил он, с  робким  недоверием,  оглядывая  меня  из-за
полураскрытой двери.
   Я его едва узнал; куда  делась  его  щеголеватость  и  самоуверенность!
Наряд на нем был приношенный, волосы не завиты, щеки без румянца, а в ушах
простенькие, недорогие серьги.
   - От графа Орлова, - ответил я.
   - Есть письмо?
   - Да вы пустите меня.
   - Есть письмо?  -  повторил,  уже  принимая  нахальный  вид,  секретарь
княжны.
   - Собственной графской руки, - ответил я, подавая пакет.
   Чарномский схватил письмо, бегло взглянул на его немецкую надпись,  как
бы растерявшись, несколько помедлил и скрылся. Прошло две или три  минуты.
Дверь быстро отворилась. Я был впущен.
   - Ах, извините, извините! - сказал, отвешивая  поклоны,  Чарномский.  -
Представьте, ведь я вас не узнал в мундире: вы так изменились;  пожалуйте,
милости просим... желанный гость!
   Он до того изгибался и юлил, что мне показался смешным и жалким.
   Княжна приняла меня в небольшой горенке, выходившей окнами в задворный,
еще более уединенный сад. Здесь уже не было ни  дорогих  штофных  обоев  и
бронз, как в Рагузе, ни золоченых мебелей, ни всей недавней роскоши.  Сама
всероссийская княжна Елисавета Тараканова,  принцесса  Владимирская,  dame
d'Azov и пленительница персидского шаха и немецких князей,  лежала  теперь
больная на кожаной софе, прикрытая теплой, голубого бархата мантильей, и в
туфлях на куньем меху. В комнате было холодно и  сыро.  Тощее  пламя  чуть
мигало в камине.
   Я не узнал княжны. Ее истомленное, заострившееся лицо, с ярким румянцем
на щеках, было еще обворожительно. Глаза улыбались, но они уже были не те:
они напоминали взор красивой, дикой, смертельно раненной  серны,  избегшей
погони, но понимающей свой близкий конец.
   - А, наконец и вы! - робко сказала она, улыбаясь. - Вы  привезли  ответ
графа на мое письмо... я прочла... благодарю вас... что скажете еще?
   - Граф ваш покорный слуга  и  преданный  раб,  -  ответил  я,  повторяя
порученные мне слова. - Он весь к вашим услугам и у ваших ног.


   Княжна привстала. Оправив пышные волны светлых без  пудры  волос,  она,
осиливая смущение, дружески протянула  мне  руку,  которую  я  почтительно
решился поцеловать.
   - Меня все, за исключением двух близких лиц, бросили, - произнесла она,
сильно и судорожно кашляя  в  прижимаемый  к  губам  платок,  -  притом  я
несколько некстати и приболела... это, впрочем,  пустяки!..  не  будем  об
этом говорить... Но я, право, без всяких средств... Князь  Радзивилл,  его
друзья  и  помогавшие  мне  французы,  верите  ли?  все   меня   оставила,
скрылись... И все это сделалось так неожиданно, скоро... Едва  ваша  армия
заключила мир с Турцией, услужливые магнаты-поляки бросили меня. Я им  это
вспомню. А теперь скажу откровенно, - прибавила она,  улыбаясь,  -  ну,  я
совсем, как есть, без  денег,  ни  байока...  нечем  платить  доктору,  за
провизию; кредиторы осаждают, грозит полиция, ведь это ужас, нечем жить.
   Проговорив это, княжна опять немилосердно закашлялась  и  устремила  на
меня растерянный, молящий взгляд. Прежней уверенности  в  нем  не  было  и
следа.
   - Ваша светлость, - сказал я, выполняя данную  мне  инструкцию,  -  вот
небольшая помощь, предлагаемая вам графом. Сколько здесь, я  не  знаю,  но
граф предлагает это искренне, от души.
   Я вынул и подал княжне запечатанный шифром графа его  кредитив  на  имя
римского банкира Дженкинса. Она прочла бумагу, провела  рукой  по  глазам,
взглянула на меня и опять закашлялась.
   - Как! - вскрикнула она, с блаженной улыбкой прижимая к груди бумагу. -
И это истина, не шутка?
   - Столь важный и высокий сановник, как его сиятельство  граф  Орлов,  -
ответил я, - в таких делах не шутит.
   Княжна стремительно вскочила с софы, захлопала в ладоши, как  дитя,  со
смехом и слезами, быстро меня  обняла,  вскрикнула  что-то  и  выбежала  в
смежную комнату. Там послышался ее крик: "Безграничный кредит!" - и  вслед
за тем ее  громкое,  истерическое  рыдание.  Прислуга  засуетилась.  Вошел
бледный, взволнованный Чарномский.
   - Ее высочество так вам благодарна! - сказал он, с чувством пожимая мне
руку. - Вы первый помогли, не изменили данному  слову...  Это  так  редко;
княжна, впрочем, недаром колебалась  -  ее  столько  обманывали.  И  наши,
неблагодарные, поманили ее и бросили...  Граф  ее  приглашает  в  Болонью,
согласится ли она, не знаю, но надо надеяться, что она решится и последует
на зов графа... Она бесстрашна, предприимчива, смела, как  рыцарь,  и  для
дорогого ей дела, верьте, не побоится ничего.
   - Могу ли я это сообщить графу? - спросил я.
   - Подождите некоторое  время...  в  ее  положении...  притом  она,  как
видите, больна, - ответил Чарномский, - зайдите через день, через два, вам
дадут знать. А пока все держите в величайшей тайне.
   - Но здесь есть другие русские, - сказал я. - Они вхожи к княжне, могут
ей повредить; кто они?
   Чарномский, покраснев и смешавшись, искоса взглянул на меня и  ответил,
что об этом не знает ничего. Я удалился. Прошло несколько дней; известий о
княжне не было. Мы с Христенеком бессменно сторожили в соседних австериях,
поглядывая, кто посещает княжну и что будет далее. Первые дни  вкруг  дома
Жуяни все было тихо, пустынно. Несколько раз подъезжал врач,  проходила  в
дом какая-то женщина в черном, с черною  вуалью  на  голове,  по-видимому,
монахиня. Она подолгу оставалась у княжны. Раз, под вечер, слуга к  ограде
дома  подвел  красивую,  наемную  карету.  Из  ворот,  укутанная   голубою
мантильей, пошатываясь, вышла и села в карету женщина.
   - Княжна! - сказал я Христенеку. - Надо выследить, куда поедет.
   Мы крикнули извозчика и поехали следом. Карета с опущенными занавесками
быстро понеслась переулками, выехала на корсо и остановилась у  банкирской
конторы Дженкинса. Было ясно: магический ключ графского кредитива  отпирал
доступ к доверчивой, смелой красавице.



11

   Прошла еще неделя. От княжны не было известий. Я несколько  простудился
и сидел дома; ходивший же наблюдать Христенек объявил с досадой, что  чуть
ли нас преважно не провели: княжна не думала собираться в Болонью.
   Она, как узнал соглядатай, расплатилась с долгами. Кредиторы и полиция,
грозившие ей арестом, успокоились и более ее не  осаждали.  Дом  Жуяни  на
диво преобразился. У его ворот, днем и по вечерам, толпились экипажи. Штат
княжны снова увеличился.  Она  заняла  оба  яруса  обширного  дома  Жуяни,
накупила нарядов, по-прежнему выезжала, посещала гулянья, галереи картин и
редкостей, принимала гостей и держала открытый стол. Кстати, в  это  время
Рим был особенно оживлен: в нем происходили выборы нового папы,  на  место
умершего Климента XIV.
   Салон  княжны  по  вечерам  навещали  известные  живописцы,  музыканты,
писатели и духовная знать. Незнакомка в черном платье в это время почти не
показывалась. Я однажды только видел ее у ворот дома Жуяни.  Встретясь  со
мной, она отвернулась с досадой и, как мне померещилось, произнесла как бы
что-то по-русски. Я рассмотрел только ее золотистые,  с  сильною  проседью
волосы и гневом пылавшие, серые, еще красивые глаза.
   Из окон княжны слышались по временам звуки арфы, на которой она  весьма
искусно играла; толпа уличных зевак и оделяемых щедрою милостынею нищих до
поздней ночи стояла у сквозной ограды ее дома, глазея во  двор  и  оглашая
криком и рукоплесканиями пышные, с кавалькадами, выезды княжны.
   Я выздоровел и лично видел, как  снова,  то  в  красивых  экипажах,  то
верхом на бешеных скакунах, она носилась по площадям и улицам, по-прежнему
беспечна, нарядна и весела. Я невольно радовался за бедную,  которой,  как
женщине, через меня была  оказана  такая  поддержка.  Одно  было  досадно:
приставленный мне в помощь Христенек начинал намекать как бы на  недоверие
графа ко мне.
   Рим  заговорил  о  красивой  гостье,  как  о  ней  говорили  Венеция  и
изменившая, под конец даже ей враждебная, Рагуза. Христенек проведал,  что
банкир  Дженкинс  отсчитал  ей,  от  имени  графа  Орлова,  десять   тысяч
червонцев.  Ожившая  красавица  мотала  полученные   деньги   с   безумною
расточительностью,  не  помышляя,  что  им  когда-нибудь  настанет  конец.
Однажды и я был приглашен на ее  вечер.  Княжна  казалась  пышным  солнцем
среди окружающих ее звезд. Она играла на арфе с таким чувством, что я  был
глубоко тронут.  Об  отъезде,  однако,  не  объяснила,  а  лишь  мимоходом
сказала:
   - Будьте покойны, все устроится.
   По совету Христенека, дня через два,  я  письменно  напомнил  княжне  о
графе. Ответа долго не было. Мы терялись в догадках; но  вот  однажды  мне
подали  от  нее   записку   с   приглашением   на   свидание   в   церковь
Санта-Мария-делли-Анджели.
   Был вечер. Я тихо вошел в полуосвещенную,  пропитанную  запахом  ладана
церковь. Свечи у  икон  кое-где  мерцали.  Таинственная  тишина  наполняла
пустынный сумрак колонн и молелен. В наиболее  уединенном  месте,  скрытая
выступом боковой молельни, с книжкой в руке, стояла  в  бархатной,  модной
накидке, под вуалью, стройная, худощавая особа. Я узнал княжну.
   - Желание добра и всех  благ  моему  отечеству,  России,  и  всем  моим
будущим подданным, - сказала она, склоняясь над молитвенником,  -  во  мне
так сильно, что я решилась и принимаю приглашение графа.  Прежде  он  меня
пугал, я ему не верила,  теперь  верю.  Видите,  я  сдержала  слово:  моим
друзьям я объявила, что  покидаю  свет  и  навсегда  уезжаю  в  отдаленный
монастырь, где постригусь... Вам скажу другое.
   Она помедлила, как бы собираясь с силами.
   - Завтра я еду, - произнесла она с некоторою торжественностью, - только
не в монастырь, а с вами к графу Орлову. Вы не предадите меня, не измените
мне?
   Я молча поклонился. Что я мог ей ответить - я, верный слуга государыни?
Взор княжны  пылал  восторгом,  надеждами;  в  нем  не  было  колебаний  и
сомнений: передо мной стояла глубоко убежденная женщина, жалость к которой
невольно охватывала меня.
   - Итак, до завтра! в путь...
   "Ну, слава богу! - подумал я. - Граф теперь ее отговорит, устроит ее".
   Она крепко сжала мне руку, хотела еще что-то сказать и быстро вышла.  Я
также направился к порогу церкви. От урны с святой водой отделилась другая
женщина. Она преградила мне дорогу. Я узнал в ней особу в черном, ходившую
в дом Жуяни.
   - Концов! - шепнула она с негодованием, по-русски,  отталкивая  меня  в
сторону, за колонны. - Вы... вы предатель?
   - Как можете вы так говорить? Кто вы? - спросил я. - Если  вы  русская,
назовите себя.
   - Вам дела нет до моего имени; но вы в заговоре  против  этой  особы...
уговорили ее ехать... ее тянут в западню, - шептала, по-русски, в волнении
незнакомка, сжимая мне руку.  -  Клянитесь...  или  вы  изверг,  такой  же
злодей, как те, что научили погубить другого, такого же  неповинного...  в
Шлиссельбурге...
   Мне вспомнились рассказы бабушки о кровавой драме Мировича.
   - Успокойтесь, - сказал я, - перед вами честный  человек,  офицер...  я
исполняю свой долг и убежден,  что  княжну  ожидает  только  улучшение  ее
судьбы.
   Незнакомка молча указала мне на образ богоматери.
   - Повторяю, - прошептал я, - княжна в безопасности; ее доля переменится
к лучшему.
   Она выпустила мою руку, склонилась и тихо вышла из церкви.
   Я долго следил за нею глазами,  стараясь  угадать,  кто  она  и  почему
принимает такое участие в княжне.



12

   Было двенадцатое февраля. День стоял особенно  сиверкий  и  прохладный,
хотя светлый. Княжна поместилась со свитой и слугами в несколько экипажей.
У церкви Сан-Карло она раздала  нищим  богатую  милостыню  и,  провожаемая
толпой артистов и знати, среди гама и криков народа, бежавшего  за  нею  и
махавшего шляпами, направилась к выезду из Рима. Прописавшись в  городских
воротах под именем графини Селинской, она выехала на Флорентийскую дорогу.
Я поскакал вперед, Христенек следом за нею.
   Шестнадцатого февраля княжна приехала в Болонью. Графа не было  в  этом
городе; он ее ожидал в своем, более уединенном, пизанском палаццо.  Шумный
поезд и толпа слуг княжны, в несколько десятков человек, озадачили  графа.
Он, впрочем, принял гостью отменно ласково и почтительно, отвел ей невдали
от себя приличное помещение, окружив ее всеми удобствами и относясь к  ней
точно верноподданный, при посторонних перед нею даже не садился.
   Наступили дивные дела. О чем граф  говорил  с  княжной  и  какие  повел
относительно нее негоции, про то  никому  не  было  известно.  Мы  угадали
только, и весьма скоро, что тут оказалась азартная игра в любовь.
   И действительно, княжна вскорости поселилась в  графской  квартире;  ее
свита и слуги остались в ближних  домах.  Христенек,  с  приездом  княжны,
стал, видимо, меня оттирать  и,  точно  вся  удача  была  делом  его  рук,
выдвигался вперед. Я этим с гордостью и презрением пренебрег, так как граф
не мог не видеть, что лишь моему влиянию был обязан приездом сюда княжны.
   Разнесся слух, что Алексей Григорьевич подарил княжне  разные  вещи,  в
том числе медальон со своим миниатюрным,  на  кости  портретом,  осыпанный
дорогими камнями, и что с ее появлением даже покинул свою  любимую  дотоле
фаворитку, красивейшую и премилую госпожу, жену богача Александра Львовича
Давыдова, урожденную также Орлову.
   Сомнения не было - новая очаровательница полонила сердце графа,  нашего
исполина. Лев влюбился в легкокрылую бабочку. Ослепленный ею, граф даже не
стеснялся: ездил с нею открыто везде - на гулянье, в оперу, в церковь.
   Княжна удостоила призывать  и  меня;  расспрашивала  о  том,  о  сем  и
подтвердила, что доверяет мне больше всех. Граф меня осыпал  любезностями.
Христенек, видя снова мое предпочтение, пустился на хитрости. Хитрый  грек
стал жаловаться, что княжна его обидела невниманием в Риме, что он с  этим
не может помириться, и она, с позволения графа,  поднесла  ему  патент  на
полковничий чин. Меня обошли. Я снес и эту выходку, видя  довольство  мною
графа и княжны, чему вскоре увидел доказательство.
   - Ну, Концов, - сказал мне однажды граф, - честь тебе и хвала,  что  ты
дал мне случай  угодить  такой  особе.  Надо  ей  и  на  будущее  устроить
спокойное и безбедное житье. Не правда ли, что за прелесть!  какой  живой,
обворожительный ум! Скажу откровенно, хоть бы жениться,  бросить  холостой
удел...
   - Что же, ваше графское сиятельство, - отвечал я, - за чем дело стало?
   - Упирается, братец, говорит - соглашусь, когда буду на своем месте.
   - То есть, как, извините, на своем?
   - Не понимаешь?.. Когда будет в России, дома  -  ну,  когда  государыня
смилуется и удостоит признать ее права.
   - И в том есть надежда?
   Орлов задумался.
   - Полагаю, - сказал он, - дело возможное, только  не  повредили  бы  ей
здешние друзья... Сильно следят тут за нею эти поляки и всякое иезуитство;
еще, пожалуй, окормят нас, застрелят  или  попадешь  где  в  переулке  под
наемный кинжал. Нужная для их смут особа...
   Глаза графа смотрели тревожно;  его  открытое,  смелое  и  умное  лицо,
видимо, было смущено. Сердечная страсть, как  бы  против  его  воли,  ясно
сказывалась в дрожании голоса и в каждом его слове.
   Прошел день. Граф не расставался с гостьей.
   - Вот беда, ума не приложу, - сказал он как-то, позвав меня,  -  бьюсь,
бьюсь, не слушает... Если бы нашелся пособник, если бы кто ее уговорил...
   - В чем? - спросил я.
   - Тайно обвенчаться и бежать.
   - С кем?
   - Со мной...
   - Что вы, ваше сиятельство? Куда?
   - Хоть на край света... Да, кстати,  уговори  ее  не  носить  при  себе
пистолетов; она чуть на  днях  в  запальчивости  не  убила  свою  служанку
Франциску...
   Произнеся  такое  признание,  атлетический,  красивейший  из   смертных
богатырь граф стоял с краской в лице и с  опущенными,  как  у  влюбленного
юноши, глазами, робко ожидая моего  приговора.  Что  было  ответить?  Я  в
смущении промолчал, но и здесь, как и во всем и всегда, решил остаться его
преданным и покорнейшим слугою. Дело шло о свадьбе, что  же  тут  дурного?
Женясь на ней, граф шел на зов сердца, а вместе выигрывал и  в  положении:
роднясь с царскою кровью, обращал претендентку в скромную графиню Орлову.


   ...Прерываю рассказ, обращаясь к  действительности,  к  бедному  нашему
фрегату. Боже, что за ужас! Истерзанный бурею "Северный орел"  пять  суток
уносился течением неизвестно куда. Тщетно производили вычисления, промеры.
Сегодня, с рассветом,  мы  прошли  за  Испанией,  невдали  от  африканских
берегов, мимо каких-то диких каменистых островов. Давали знаки.  В  тумане
нас никто не  заметил.  Днем  я,  отбыв  свою  очередь,  стоял  на  вахте.
Нестерпимый, знойный береговой ветер  и  безбрежная  ширь  взволнованного,
рокочущего между скал моря, корабль без мачт и руля, общее отчаяние  и  ни
малейшей надежды спастись - вот что было перед глазами.  Первый  подводный
камень - и все мы идем ко дну.
   Ирен, далекая, ненаглядная изменница! Видишь ли ты мучения отверженного
тобой, бесславно гибнущего изгнанника?
   ...Ночь. Снова тишина. Я опять в каюте. Господь-вседержитель! дай  силы
пережить хотя бы еще сутки, дописать начатое.



13

   Истомленная команда уснула. Бодрствуют одни часовые да я.
   Приступаю  к  изложению  тягчайшего  испытания   жизни.   Оно-то,   это
испытание, и  составляет  главнейший  предлог  настоящей  исповеди,  -  да
прочтутся эти строки тою, по чьей вине я скитаюсь на чужбине, а  через  то
невольно помог совершиться деянию, назначенному мне быть в  вечный  суд  и
укор.
   Это было в Болонье, куда переехал граф.
   Княжна пожелала меня видеть, ласково попросила сесть и села сама.  Вижу
- опять у нее на щеках багровые пятна, глаза горят и вся она  как  бы  вне
себя.
   - Лейтенант, я вам  по  тайности  сообщу  одно  дело,  -  сказала  она,
оглядываясь.
   - Слушаю, ваша светлость, можете во всем на меня положиться, -  ответил
я.
   - Граф уезжает завтра утром в Ливорно. Слышали вы это?
   - Знаю, - ответил я.
   - Там, видите ли, произошла ссора и драка англичан-матросов с русскими,
и графа туда приглашает его приятель, английский консул Дик.
   - Что же,  -  произнес  я,  -  дело  пустое,  скоро  уладится,  и  граф
возвратится.
   - Он меня зовет с собой... Что если я не соглашусь и с ним не поеду?  -
спросила княжна. - Как вы думаете? он  не  бросит  меня,  как  другие,  не
скроется навсегда?
   - Помилуйте, - ответил я, исполняя мысли графа, - это простая прогулка;
отчего бы вам и в самом деле не поехать с графом? Погода отменная, приятно
провести вместе такой вояж.
   - Да, - ответила она задумчиво, - хотелось бы и мне взглянуть  на  этот
город и на ваш флот; граф так хвалит родных моряков.
   - И прекрасно, за чем же дело стало? - сказал я, размышляя: "Да! задело
графа за ретивое, не хочет с нею расстаться и на малый срок".
   - И еще одно, - произнесла княжна, собираясь с мыслями.
   Вижу, в ее глазах слезы, губы вздрагивают; она глядит на меня  и  будто
меня не видит.
   - Слушайте! - проговорила она, схватывая меня за руку. - Вы  -  честный
человек... граф мне  сделал  предложение,  сватается  за  меня...  что  вы
скажете?
   Я почтительно встал.
   - От всего сердца поздравляю, - искренне ответил я, с поклоном, -  ваши
достоинства победили, удивительного нет.
   - Не обманет он меня? Не предаст? - заговорила княжна вполголоса, опять
оглядываясь, а губы, вижу, белые и вся вне себя.  -  Скажите  мне  правду,
заклинаю вас, молю!.. Видите, я по вашему совету уже не ношу  оружия,  оно
обижало его...
   Мне пришло в голову, что в эту поездку граф мог решиться обвенчаться  с
нею.