окна богатых
каменных теремов. Бесстрашно, не боясь поповской хулы, выходили на древние
вечевые площади свободолюбивые русские еретики, противостоявшие церковным
идеям. В городах жила книжная мудрость и широкая народная грамотность.

КАМЕННЫЕ РУКОПИСАНИЯ

Долгое время (целые века!) считалось, что грамотность на Руси была
привилегией знати, а на долю простого человека оставалось якобы
"примитивное" и "второсортное" устное народное творчество - былины, сказки
да преследовавшиеся церковью и властью скоморошьи песни. Мысль о том, что
письменная культура развивалась в полной изоляции от народа, который о ней,
собственно, и не подозревал, усердно поддерживалась попами. Средоточием
письменности слыли церкви и монастыри, царский двор, княжеские и боярские
терема.

Где хранились летописи, изборники, списки церковных книг, несметное
количество разнообразных актов и грамот, духовных завещаний, поучений,
челобитных, наставительных, утешительных и прочих посланий, поминальных
списков? В церквях, княжеских, а позднее приказных архивах, в темных,
скрытых от глаз монастырских хранилищах...

Кто мог дать доказательства того, что простой народ во времена седой
русской старины знал грамоту, любил книгу?

Таких доказательств не было, и многим казалось, что, чем больше - год за
годом - мы удаляемся от этих времен, тем ничтожнее и фантастичнее
становится возможность опровержения этого косного, восходящего к феодальным
временам взгляда.

Поэтому то, что сделали в последние десятилетия советские ученые, можно по
праву и достоинству назвать переворотом в науке и сознании современников.

Были, конечно, кое-какие свидетельства народной грамотности. Не зря же,
например, ополчались древние церковники на тех, кто "крест посекают и на
стенах режут"! Что могли "резать на стенах"? Рисунки? А может, какие-то
надписи? Но тогда где они? И широко ли были такие надписи распространены,
широка ли была грамотность?

Первые из надписей на стенах древних храмов были обнаружены еще в XIX веке,
но лишь очень узкий круг ученых обратил на них внимание. Должной оценки
этим свидетельствам дано не было. Поэтому даже ученые мужи из императорской
Археологической комиссии сошлись во мнении, что при ремонте собора Софии
Новгородской можно "обнаруженные на стенах надписи, не представляющие
особенного интереса, закрыть штукатуркой", а оставить лишь несколько
надписей, каковые были признаны комиссией "интересными".

Но при реставрации собора даже это робкое пожелание ученых было забыто:
церковники всячески торопили ремонт Софии, так как на этом настаивал
архиепископ, "страшно утомляющийся при богослужениях" в соседней
"неудобной" церкви.

И найденные надписи были закрыты свежей штукатуркой. Многие - навсегда.

И только в наше время такие надписи-граффити были найдены - в Новгороде,
Киеве, Смоленске, Ладоге, Владимире,- тщательно систематизированы,
опубликованы, изучены... Главный вывод из многих трудов вытекает один:
грамотность в Древней Руси не была княжеской да боярской забавой, уделом
ученых монахов, а встречалась повсеместно, была обычным явлением. Это
потом, в течение долгих веков крепостного права, дикие русские помещики,
онемеченная царская знать, бюрократы-переписчики, наживавшиеся на
составлении бумаг, да попы-мракобесы пытались вытравить из народа не только
саму грамотность, но даже и память о ней. Из таких темных стремлений,
дворянского ханжества и поповского фарисейства рождались злобные легенды и
напыщенные "ученые" мнения о безграмотном от века русском мужике. "Иван
писал".

"Стефан писал, когда расписывали святую Софию". "Радко писал в лето 6620".
(Это 1112 год.) "Хотец писал в беде тот. О, святая София, избави мя от
беды! "

"Олисей, раб Христов, писал". "Вячеслав писал". "Микула писал". "Ох, тошно
Геребену, грешнику!"

Вот лишь несколько кратких автографов древних новгородцев на стенах храма
святой Софии. А ведь их многие сотни! Среди авторов надписей - Федор,
Кулотка, Местята, Побратослав, Гереша, Борька, Глеб, Белько, Петр, Мина,
Михаил, Лавр, Гюрьга, Павел, Остромир, Далята... Ряд этот можно продолжать
долго. Иногда надписи бывали коллективными: "Ярополча дружина писали:
Радочен, Андрей, Петр, Радигост".

Инструмент для письма почти у всех был под рукой. Во время археологических
раскопок ученые часто находили костяные, металлические или деревянные
стержни с острием на одном конце и маленькой лопаточкой на другом. В них
имелось отверстие, видимо, для шнурка, с помощью которого стержни крепились
к поясу.

Назначение этих предметов почти 100 лет было загадкой. Их находили в Киеве
и Пскове, Новгороде и Чернигове, Смоленске, Рязани и еще в двух десятках
древнерусских городов. Чему они служили? Сначала назвали стержни
"булавками". После появилось другое объяснение-"ложечки для церковного
причастия". Потом третье - "инструмент для обработки кожи". Кто-то объявил
их "обломками браслетов"... Ясно было, что это обыденные, повседневно
нужные древнему человеку вещи, потому и встречаются они повсюду в большом
количестве. Но для чего и кому они бывали нужны, оставалось непонятным,
пока не произошло одно из крупнейших открытий отечественной археологии -
находка берестяных грамот. Оказалось, что стержни - это "писала", с помощью
которых чертили буквы по бересте. Привешенные к поясу, они и в церкви были
под рукой. Поэтому столь часты надписи-граффити на стенах древних храмов.
Обычай этот угасает, как точно подметил советский археолог Валентин
Лаврентьевич Янин, только в XVI веке, когда дешевая бумага и чернила
вытесняют из употребления бересту, а вместе с ней и ставшие ненужными
"писала". Их исчезновение обусловило и исчезновение граффити на стенах
соборов - теперь под рукой не было нужного инструмента.

Иногда авторы надписей не ограничивались краткими автографами, которые
должны были запечатлеть их присутствие в святом храме. И тогда буйный
веселый нрав новгородского удалого молодца вдруг проглянет из надписи,
нацарапанной на стене 1000 лет назад.

"Якиме стоя усне, - написал один из них про заснувшего на долгой службе
друга, -а рта и о камень не ростепе[8]". То-то, наверно, посмеялся
написавший, разбудив приятеля в конце службы!

А какие-то друзья - не разлей вода, - по обычаю, восходящему к языческим
верованиям, на лестнице внутри храма устроили настоящий пир-братчину да еще
оставили на центральном столбе лестничной башни свидетельство о своем
веселье: "Радко, Хотко, Сновид, Витомир испили лаговицу[9] здесь повелением
Угрина. Да благослови бог то, что нам дал! А ему [щедрому Угрину] дай
спасение! Аминь!" Вот так новгородское веселье, рядясь в благообразную
церковную одежду, проникало даже в святой храм.

Кто не осмеливался на такую дерзость, искал себе развлечений потише и
поскромнее, чтобы хоть чем-то заняться во время службы. Разговаривать в
храме поп не велит, так кто-то приятелю на стене загадку нацарапал - пусть
отгадает! "Голоде железный, камяны перси, медяная голова, липова челюсть, в
золоте..." Что такое? "Гадай, гадай, приятель! А выйдем из церкви-отгадку
скажу! Это же храм божий! Голос-звон железный у него, грудь каменная,
голова - медный купол, золотом крытый, а липовая челюсть - легкое
крыльцо!.."

Скрупулезно, шаг за шагом были обследованы учеными стены многих древних
зданий, открыты тысячи надписей, свидетельствующих о широком
распространении грамотности на Руси. Большинство авторов надписей в церквях
- безвестные простые люди, но найдены и автографы знаменитых людей
древности. В киевском храме святой Софии академик Борис Александрович
Рыбаков нашел автограф самого Владимира Мономаха!

Тысячи надписей, многие сотни имен открылись на каменных стенах древних
построек, стали неопровержимыми доказательствами широкой грамотности
древнерусского люда. И если еще оставались сомневающиеся в этом, то судьба
уготовила им незавидную роль людей, окончательно посрамленных в своем
упрямстве. Произошло это в последние 30 лет, а началось в обычный день 26
июля 1951 года.

"Я ЭТОЙ НАХОДКИ ЖДАЛ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ!"

Есть странная закономерность в том, что большие открытия совершаются в
будничной, начисто лишенной не только какого-то величия, но даже и малой
торжественности обстановке. Архимед сидел в ванне, когда его осенило
понимание закономерностей взаимодействия жидкости и помещенного в нее
твердого тела. Ньютон обязан открытием закона всемирного тяготения падению
переспелого яблока. Великая периодическая система элементов явилась Д. И.
Менделееву во сне, и он записал ее, поднявшись с постели, едва одетый...

День 26 июля 1951 года был обычным в длинной череде рабочих будней
Новгородской археологической экспедиции. Продолжалась тяжелая, не первый
год ведущаяся работа. Она приносила много находок, но эти следы
материальной культуры древности, при всей неожиданности каждой конкретной
находки, все же были... ожидаемы. Они лишь дополнили картину известного
новыми штрихами, являлись камешками в огромной мозаике, общие контуры
которой были известны ученым.

Но 26 июля 1951 года сместились многие традиционные представления.

Все началось, как рассказывает советский археолог Валентин Лаврентьевич
Янин, со спора начальников двух участков, на которые делился большой
археологический раскоп: кому срывать лопатами земельную бровку-границу,
разделявшую участки. Поспорили, и один, ловкий и говорливый, доказал, что
это не его дело. Знай он, что покоится под невзрачной узкой грядкой сухой
земли, конечно сам бы схватил лопату, а не будь ее - руками раскопал бы и
просеял землю. Под этой бровкой 500 лет лежала, ждала своего часа
берестяная грамота, навсегда получившая в науке порядковый номер 1. Ее
нашла молодая работница Нина Федоровна Акулова. Когда через несколько минут
грамоту передали руководителю экспедиции Артемию Владимировичу
Арциховскому, он от волнения слова не мог сказать, а совладав с собой,
крикнул, как свидетельствуют очевидцы, "не своим голосом"; "Премия-сто
рублей! Я этой находки ждал двадцать лет!"

Так совершилось одно из самых значительных открытий отечественной
археологии. Не золотые маски, не усыпанные драгоценными камнями саркофаги,
не курганы, набитые сокровищами... Невзрачные рваные куски свернутой
бересты... Но нет цены этим свидетельствам древней жизни нашего народа.

В первой грамоте, точнее, в сохранившихся фрагментах был прочитан перечень
повинностей, которые шли с нескольких сел в пользу какого-то Фомы. Потом
появилась вторая, третья, десятая, сотая...

Через берестяные грамоты ученым открылся внутренний мир древнего Новгорода.
Перечни повинностей, памятные записки о долгах, распоряжения по хозяйству,
предложения о вступлении в брак, угрозы, жалобы, обращения в суд,
завещания, просьбы, молитвы, приказы, договоры, детские упражнения в письме
и счете, распоряжения Совета новгородских господ, письма-донесения о борьбе
с иноземцами... Жизнь во всех проявлениях, полная разнозвучащих голосов.

В новом свете предстают теперь и давно известные былинные запевы. Учеба
грамоте была широко распространена, потому и в сказаниях о ней упоминается
как о деле обычном:

Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера вдова Амелфа
Тимофеевна Учить его грамоте. А грамота ему в наук пошла. Присадили пером
его писать - Письмо Василью в наук пошло...

Так учился грамоте былинный удалец новгородец Василий Буслаев. И учение
даром не пропало - пригодилось, когда Василий задумал собирать дружину. Он
начал дело с составления многочисленных "ярлыков скоропищатых", которые
разослал во все улицы и переулочки Новгорода. Прочитав их, пришли на
широкий двор Буслаева его сподвижники - и крепкоголовый Костя Новоторженин,
и братья-боярченки Лука да Мосей, и семь "братов Сбродовичей" - всего
тридцать человек без единого...

Число найденных берестяных грамот (а именно такими были скорее всего и
"ярлыки" Василия Буслаева) увеличивается непрерывно, сейчас их уже более
шести сотен - таков итог 30 лет непрерывных работ Новгородской экспедиции.
Растет число упомянутых в них людей - их уже тысячи, - деревень, рек,
событий, дел. "И можно искренне позавидовать будущим историкам, - считает
В. Л. Янин. - Они, сосредоточив в своих руках тысячи берестяных писем,
будут знакомы с доброй половиной средневековых новгородцев и услышат от них
ответ на любой вопрос, встающий в процессе исследования. Для них стена
столетий рухнет и взору предстанет живая картина средневекового города,
сверкающего сотнями красок и наполненного шумом тысячи голосов". Все
разнообразнее становится этот слышимый внимательному исследователю гомон
древнего новгородского люда, навсегда запечатленный грамотами. Многое в
истории Новгорода и всей Древней Руси благодаря им проясняется, видится
четче и рельефнее. Но вместе с тем грамоты ставят новые вопросы. Ведь
каждая из них - уникальный человеческий документ и почти каждая - загадка,
требующая для истолкования широких знаний, настойчивости, остроумия. О
решении таких задач, связанных с расшифровкой, толкованием и объяснением
грамот, ярко рассказал в своей замечательной книге "Я послал тебе бересту"
руководитель Новгородской археологической экспедиции Валентин Лаврентьевич
Янин, давший объяснения сотням грамот. Но загадок осталось немало - хватит
многим пытливым умам. Когда листаешь 7-томное академическое издание
"Новгородские грамоты на бересте" и внимательно вчитываешься в древние,
чаще всего отрывочные (только четверть найденных грамот сохранилась
целиком, остальное-фрагменты) тексты, вопросы возникают один за другим. На
какие-то ответ уже дан, а другие загадки еще только ждут его...

Вот, например, грамота ‘311, найденная в 1957 году возле мостовой Великой
улицы.

По начертанию букв и месту залегания она уверенно датируется рубежом XIV и
XV веков. Перевод ее не представил большого труда: "Господину своему
Михаилу Юрьевичу крестьяне твои Череншане челом бьют, те что ты отдал
деревеньку Климецу Опарину. А мы его не хотим. Не суседний человек.
Своевольно поступает".

Кто такой Михаил Юрьевич, определилось сразу: так звали сына знаменитого
новгородского посадника Юрия Онцифоровича. Было знакомо и название
местности Череншани: оно уже встречалось в другой грамоте, адресованной,
кстати, тому же Михаилу Юрьевичу.

А вот кто такой по своему социальному положению Климец Опарин? В каких
отношениях находился он с крестьянами-череншанами? А. В. Арциховский
предположил, что Климец - мелкий вассал могущественного посадничьего сына,
получивший от своего хозяина деревню во временное владение. Почему
временное? Потому что в случае полной и окончательной передачи, считал
ученый, крестьяне уже не могли бы жаловаться Михаилу Юрьевичу. А доводы,
выдвинутые череншанами, А. В. Арциховский объяснил следующим образом. "Не
суседний человек", - очевидно, Климец слишком далеко живет. И к тому же
"своевольно поступает". Но отдаленность местожительства феодала вряд ли
могла служить причиной такой резкой отрицательной реакции крестьян (к слову
сказать, далеко от череншан жил и Михаил Юрьевич). Эта отдаленность часто
бывала даже выгодна крестьянам, так как при этом ослабевал контроль со
стороны феодала, что увеличивало возможности утайки части выращенного
урожая от владельца и уменьшало поборы.

Через 10 лет после находки грамота привлекла внимание крупнейшего знатока
русского средневековья, академика Льва Владимировича Черепнина. Он дал
фразе "не суседний человек" другое толкование. Челобитчики, по его мнению,
"считают, что Климец Опарин не имеет права владеть деревней, так как он не
является совладельцем земли, принадлежащей Михаилу Юрьевичу". Но и такое
прочтение сразу вызывает сомнение: можно ли поставить знак равенства между
понятиями "не суседний человек" и "не совладелец"?

Третий исследователь грамоты, В. Л. Янин, склонился к объяснению Л. В.
Черепнина, считая, что крестьяне-череншане соглашаются подчиниться лишь
"суседнему" человеку, то есть компаньону Михаила Юрьевича, и потому
отвергают Климеца, который как-то завладел деревней.

Таким образом, историками высказаны два мнения о том, кто такой Климец
Опарин: мелкий вассал Михаила Юрьевича или мелкий самостоятельный владелец,
купивший деревеньку. Однако ключевая фраза грамоты - "не суседний человек"
- осталась при этом не вполне понятной. А полное и непротиворечивое
истолкование грамоты можно дать, если признать Климеца не мелким феодалом,
а... крестьянином-новоприходцем, который, договорившись с Михаилом
Юрьевичем, обосновался в пустовавшей деревеньке по соседству с череншанами!
Тогда недовольство крестьян и их доводы выступят как взаимосвязанные части
одного целого. Климец Опарин - "не суседний человек" - оказался плохим
соседом, то есть членом крестьянской общины, поскольку выступил
своевольным, не считающимся с интересами других хозяином. Вероятнее всего
это своеволие касалось пользования какими-то общинными угодьями -
охотничьими, рыболовными, лесными или луговыми.

Неизвестно, пошел ли Михаил Юрьевич навстречу требованиям крестьян,
отказавшихся принять в свой круг своевольного хозяйчика. Не исключено, что
он вынужден был согласиться: в противном случае, воспользовавшись
существовавшим тогда правом крестьянского выхода, от него могли уйти другие
земледельцы.

А вот другой пример. В 1954 году там же, у мостовой на Великой улице, на
глубине в 5 метров 58 сантиметров были найдены несколько кусков разорванной
грамоты, относящейся к XII веку. Когда их сложили, получились обрывки
письма, в котором можно прочесть лишь несколько слов: "От Прокши к Нестеру.
Не ходь ко Шедре...". Прокша и Нестер уже были известны ученым. В одной из
ранее найденных грамот Прокша не советовал Нестеру платить виру - судебный
штраф за убийство: "От Прокши к Нестеру. Шесть гривен плати, а виры не
плати...". Этот совет-указание Нестеру, который то ли сам является убийцей,
то ли, может быть, представляет в суде интересы совершившего преступление
Прокши, тоже сохранился не целиком, далее на обрывке можно разобрать лишь
слова "на плот" да начало двух имен: "Домит..." (Домитрей?) и "Жиро..."
(Жирослав?). Скорее всего в грамоте после указания не платить виры и не
сознаваться, таким образом, в убийстве разъяснялись подробности схватки,
случившейся, возможно, на плоту. Но это только предположение.

И вот следующая грамота: "От Прокши к Нестеру. Не ходь ко Шедре...". А
дальше вновь неясно, о чем речь, несвязанные обрывки.

Все ученые увидели в Шедре женщину. Других объяснений не было. "Имя Шедра
(по-видимому, женское), - писал А. В. Арциховский, - встречено впервые". Но
дальше мнения разошлись. Некоторые усмотрели в короткой фразе драматическую
любовную историю и решили, что влюбленный Прокша угрожает Нестеру из
ревности: "Не ходи к Шедре!" А может быть, полагали другие, стоит рассудить
иначе, помня о предыдущей грамоте. Вдруг убийце Нестеру подготовлена у
Шедры западня мстительными родственниками убитого? Тогда мы имеем дело не с
угрозой, а с заботливым предупреждением друга-сообщника.

Есть и третье толкование. Может, Шедра вовсе и не женское имя, а...
географическое название - река, деревня, местность. Была ведь в древней
Новгородчине речка Шидрова! А может, это видоизмененное название Жедрицкого
погоста, известного по писцовым книгам XVI века? И тогда Прокша вовсе не
влюбленный в Шедру новгородец, пославший Нестеру письмо с
угрозой-предупреждением, а верный сообщник Нестера, предостерегающий его от
поездки в место, где затаилась опасность...

А сколько грамот еще лежит в Новгородской земле! Валентин Лаврентьевич Янин
приблизительно определил число неоткрытых свитков, сопоставив территорию,
охваченную сегодня раскопками (на ней найдено около 600 грамот), со всей
площадью древнего Новгорода. Цифра получилась фантастическая! Примерно 20
тысяч свитков еще покоятся в земле, ждут того, кто откроет их, прочтет и
объяснит! Не тебя ли, читатель?

"ГОРОДА, ВЕЛИЧЕСТВОМ СИЯЮЩИЕ..."

Родная земля сохранила для нас не только небольшие свитки бересты или
сов