ню к поэту Пушкину и
хочет уговорить его ехать с ним за  границу. Было бы  жаль. Пушкина  надобно
беречь, как дитя. Он поэт, живет воображением, и его легко увлечь. Партия, к
которой принадлежит Соболевский,  проникнута дурным  духом. Атаманы -- князь
Вяземский и Полевой; приятели: Титов, Шевырев, Рожалин и другие москвичи".
     Соболевский действительно  собрался в дорогу. "...Еду  завтра в Псков к
Пушкину,--  писал  он  общему  с  Пушкиным  приятелю   Николаю  Рожалину  20
сентября,-- уславливаться с ним письменно и в этом деле буду поступать пьяно
-- т.е. piano".
     "Пьяно" --  значит  "тихо". Так тихо, что мы и  по сей  день  не  знаем
подробностей, но замысел, обнаруженный доносчиком, налицо.  Письмо  Рожалину
тоже не случайно, Соболевский,  как мы  знаем, не  болтлив. Николай  Рожалин
(известно о нем немного) входил в Москве  в круг приятелей, наиболее близких
Пушкину, Соболевскому и особенно Веневитинову. Знаток греческой, латинской и
немецкой культур,  философ-идеалист, поклонник Шеллинга, переводчик, критик,
а главное -- единомышленник по части бегства из  России.  Рожалин, "памятный
умом и ученостью", готовился эмигрировать. Перед его отъездом Пушкин передал
ему несколько своих рукописей.
     Недоумений, однако, возникает несколько. Пушкин вроде бы  не  собирался
снова пытаться  бежать из Михайловского  через Дерпт  -- это  был пройденный
этап. Сказанное в  ресторане или клубе слово могло быть без труда подхвачено
заинтересованным лицом.  Как и что конкретно узнал осведомитель Бенкендорфа?
Ездил ли Соболевский  в Михайловское,  и если да,  то зачем? Скорей всего, в
Псков и Михайловское к Пушкину он так и не поехал. Что значит "уславливаться
с ним  письменно",  если  он едет  лично  увидеться? Пушкин летом  1827 года
Бенкендорфа  о выезде не просил.  Значит, в данном  случае  речь  могла идти
только  о   побеге   или  о  способе  тайной  переписки   в  случае  отъезда
Соболевского.
     Чаадаев  спрашивал  в  письме   С.П.Жихарева,  московского  губернского
прокурора, в доме которого Пушкин бывал в это время: "...не знаете ли, каким
манером  Александр Пушкин  пустился в  чужие края?". Любопытны в этом письме
осторожные слова  "каким манером", означающие,  скорей всего, "как и  куда".
Чаадаев не стал бы спрашивать, если бы способ был обычным. Значит, суть этих
слов: как невыездному  Пушкину удалось провести бдительность власти? Слух до
Чаадаева дошел ложный. Пушкин еще ни в какие чужие края не пустился.


        Глава одиннадцатая. НЕОТМЕЧЕННЫЙ ЮБИЛЕЙ

     На море жизненном, где бури так жестоко
     Преследуют во мгле мой парус одинокий,
     Как он, без отзыва утешно я пою
     И тайные стихи обдумывать люблю.
     Пушкин, 17 сентября 1827.

     "Он"  в  стихотворении "Близ  мест, где  царствует  Венеция златая", из
которого  выше  приведены  строки,--  это  итальянец,  гребец,  плывущий  на
гондоле.

     ...поет он для забавы
     Без дальних умыслов; не ведает ни славы,
     Ни страха, ни надежд, и тихой музы полн...

     В  поэтическом плане  сравнение себя  с поющим гондольером великолепно.
Но, кажется, какая-то внутренняя  нелогичность лежит в глубине стихов  этих.
"Как он... я пою...". Но разве Пушкин поет для забавы и без дальних умыслов?
Разве он  не ведает славы, страха, даже,  все еще,  надежд? И  поет  он, ища
отзыв  друзей, и  почитателей, и сильных мира  сего,  а не только  для себя.
Образ  поэта в  стихотворении далек  от жизненных  реалий, да и  итальянский
гондольер  идеализирован. Дело в том, что поэт в стихотворении -- не Пушкин,
это перевод  из Шенье. Но стихи  очень точно отражают  пушкинское настроение
дня: затишье между конфликтами,  желание тихо  сосредоточиться на себе после
бессмысленной столичной суеты.
     Осень Пушкин встретил в Михайловском. Десять лет назад, в конце августа
или в сентябре 1817 года, он сказал в театре поэту Павлу Катенину, что скоро
отъезжает "в чужие краи". Пролетело десять лет в бесплодных попытках увидеть
заграницу. Юбилей этот он никак не отметил. Как видим, его стихи и его мечты
опять об  Италии. Не имея возможности  увидеть  Европу, он глядит  на Италию
глазами чтимого им французского поэта.
     Следствие по стихам Шенье только-только утихло. Пушкин искал  аналогий,
хотя трудно было сопоставить биографии  русского поэта с французским. Юношей
Шенье,  как  и Пушкин,  стал дипломатом. Но в  отличие от  русского  поэта в
поисках впечатлений отправился  в  Италию  и Швейцарию, а  затем работал  во
французском посольстве в Лондоне. Он  вернулся  в Париж, чтобы кончить жизнь
на  эшафоте,  когда  ему  было   32.   За  мысли  Шенье  приходилось  теперь
расплачиваться Пушкину.
     Пушкину 28. У него появилась  лысина, которую он компенсировал большими
баками.  Современник отмечает, что "страшные  черные бакенбарды придали лицу
его какое-то  чертовское выражение; впрочем, он все  тот же...". Хотя Пушкин
писал: "Каков я прежде был, таков и ныне я",-- во  многом он изменился, и не
только внешне. "Он был тогда весел,-- вспоминает Анна Керн,-- но чего-то ему
недоставало".
     Поэты  всех  стран,  по  Пушкину,-- родня  по  вдохновению. Первый поэт
России никогда не видел  ни Байрона, ни Гете.  Он  запоминал  их портреты и,
мысленно  беседуя  с ними, рисовал их по памяти. С  представителями западной
культуры  он  общался  через  посредников,  через  своих  друзей  Карамзина,
Кюхельбекера, Тургенева,  Жуковского. А в рукописях Пушкина  мы  находим его
автопортреты рядом с теми, с кем он увидеться не мог.
     Творческие силы человека, который с молодых лет обнаружил в себе гения,
расходовались   в   значительной  степени   на   сочинение   бюрократических
документов.  Прошения,  объяснения,   жалобы,  унизительные   показания  для
полиции,   тщетные   попытки   доказать   свою   невиновность,   бесконечные
подобострастные письма покорнейшего слуги  изучаем мы вместо стихов и прозы,
которые  могли быть написаны на  той же бумаге. Десять лет  самостоятельной,
взрослой жизни, из них шесть в ссылке, а остальные под контролем, слежкой, с
перлюстрацией почты, при закулисных  решениях, бесправии, под угрозами более
тяжкого наказания.
     Легко  живущий молодой человек,  каким мы видели его в Петербурге после
лицея, помрачнел,  стал нервным.  У него постоянное состояние  стресса.  "Он
всегда был не в духе...". Одесский друг и коллега Василий Туманский упрекает
Пушкина в том, что  не получил ответа  на два письма: "Эта лень имеет в себе
нечто азиатское и потому  непростительное в  человеке,  столь европейском по
уму,  по характеру, по просвещению, по стихам...". Составные  части  формулы
Туманского верны, но вывод Пушкина, недоступный пониманию приятеля, мог быть
обратным: если столь европейский человек насильно  содержится в Азии, то его
лень  не только  простительна, считает  он, но  оправдана. "Счастливой  лени
верный сын" называет он себя.
     Пустое его  времяпрепровождение  породило  легенды  о поэте-эпикурейце,
легкомысленном прожигателе жизни. Он непременный участник пирушек, застолий,
балов, постоянный посетитель притонов, борделей, кабаков.  Осуждая в  других
пристрастие  к картам, он сам играл, но теперь не для  денег. Пушкин говорил
Алексею Вульфу, что страсть к карточной игре есть самая сильная из страстей.
Он ложится под утро,  отсыпается, потом  пишет,  не вылезая  из-под  одеяла.
Кажется, он  единственный  российский писатель, собрание сочинений  которого
было создано в постели.
     Негативизм  поэта   был  естественной  реакцией,  следствием  запретов,
невозможности порвать с этим обществом, с этой системой. Прожигание жизни --
хорошо  знакомая черта  российского человека. Он пьет от  отчаяния,  гуляет,
чтобы  сжечь  время,  которое  он  не  может  реализовать  так, как хочет, и
становится равнодушным лентяем,  потому  что  в  нем  угасают рефлексы цели.
Пушкин  постепенно терял веру:  сперва в  окружающих, потом  в самого  себя.
Оставалось верить в чудо, в судьбу, которая внезапно все перевернет.
     В михайловской  тишине у Пушкина  было достаточно времени обдумать свои
стремления, проанализировать провалы. Почему  с периодической настойчивостью
рвался он эти десять лет за пределы империи?  В лицее Пушкин писал стихи, но
среди его воспитателей нашлись люди, которые советовали образовать Пушкина в
прозе.  Сильные  мира  хотели, чтобы он  стоял подле  них с  одой.  Прочитав
"Бориса  Годунова",  царь  предложил  переделать  драму  в  роман  наподобие
Вальтера   Скотта.   Многие  хотели   Пушкина   переиначить,   приспособить,
использовать,   принудить,  заставить.  Насилие  и   неуважение  к  личности
настигало его на каждом шагу жизни.
     Существует устойчивое  мнение,  что  Пушкин  хотел  покинуть  Россию  в
ссылке, но оставил эту идею, вернувшись  в  столицы. На деле, чем зрелее  он
становился,  тем упорнее было его желание  вырваться из этой страны. Пушкина
урезали  духовно,  ущемляли  чувства,  мысли,  его  произведения  оставались
неопубликованными. При  страсти к новым впечатлениям, любви к путешествиям и
уникальной   возможности  стать  мировым  поэтом  ему  надо  было   увидеть,
потрогать, ощутить цивилизованный мир.
     Запрет создает духовный дефицит. Он хотел поехать; если бы его спокойно
выпустили, спокойно вернулся и  ездил много раз. Представим себе отказниками
его кумиров: Руссо, Байрона, Шенье, Гете. Отказ писателю в праве  видеть мир
есть,  по  сути,  такая  же акция, как  выколоть  глаза  архитектору  Барме,
строителю Покровского  собора на Красной площади,  чтобы  не мог творить  за
пределами Московии.
     Возможно,  Европа умерила бы  его русские крайности. В знак протеста он
называет своим небо  Африки, а родину  любит столько же,  сколько презирает.
Впрочем,  вопрос  о  том,  любил  ли  Пушкин родину, столь  педалируемый,  в
действительности не должен быть так уж важен ни для кого, кроме него самого.
Это  вопрос  сугубо интимный. Много ли пишется  о любви Шекспира  к  Англии?
Создав  для  Пушкина невозможные  условия,  одним  из этих  условий  сделали
невозможность выезда. Таков русский гуманизм. Но почему  вот уже десять  лет
не выпускали  его  за границу,  несмотря на все  его  прошения и хлопоты его
влиятельных друзей?
     При Николае I система въезда  и  выезда из страны  стала более жесткой.
Были введены  более  строгие порядки  выдачи паспортов. Контроль и  придирки
полиции к мелким нарушениям режима жизни стали постоянным явлением обыденной
жизни. На  границах  внедрена запретительная  система  таможенных  пошлин  и
пограничная   цензура.  На  заграничные   поездки  дворянам  предоставлялись
разрешения  сроком не более пяти  лет, а остальным русским подданным до трех
лет.   Распространенное   раньше   в  дворянских   домах  воспитание   детей
иностранцами  было  ограничено,  как  и  отправка  молодых  людей учиться  в
западные  университеты.  Фактически это  приводило к  еще  большей  изоляции
России от остальной Европы.
     Паспорта выдавались разными  учреждениями тем,  кто ехал  по  служебной
надобности.   Частные  лица  обращались   с  ходатайством  к   губернаторам.
Полицейский  надзор означал невозможность получить паспорт. Уже существовали
централизованно распространяемые по всей стране жандармерией  списки лиц, на
которых накладывались определенные  ограничения.  Важнее  всего для  властей
было   наличие   того,   что   называлось   "благонадежностью"  или,   реже,
"благонамеренностью"    и    "благомыслием".    "Благонадежность"   означает
уверенность  тайной  полиции  в  отсутствии у  данного  лица  тайных умыслов
супротив  властей.  У  Бенкендорфа не  было  полного  доверия к Пушкину.  Но
полного доверия у главы тайной полиции не может быть ни к кому в принципе, а
между  тем многих  выпускали за границу.  Конечно, в  разрешении  поехать за
рубеж  был также  элемент  случайности или  просто  удачи.  Пушкин  оказался
историческим исключением, трудно объяснимым.
     Рассмотрение выездного дела Пушкина не было только формальным. Обо всех
его прошениях докладывалось лично государю. Для поэта царь заменял собой все
инстанции.  По-видимому, отказы Пушкин получал, так как вот  уже  десять лет
находился под слежкой,  а после возвращения из ссылки  --  еще  и  под новым
следствием.
     Были  периоды,  когда Пушкин  просто мешал. Его влияние на публику было
отрицательным,  и  его выезд разом облегчил бы  заботы нескольких  ведомств,
включая аппарат  главы  государства. Высылка  за  границу  практиковалась  в
других государствах. Во Франции кумир Пушкина Руссо был приговорен  судом  к
высылке  из  страны  за  клевету  на  своих  коллег  (что  так  и   осталось
недоказанным). Мысль выслать Пушкина в Испанию возникала, как  мы помним,  в
1820 году, но была отвергнута,  и не случайно.  Поездка за границу уже тогда
рассматривалась  как награда, подачка, монаршая милость. Ни о каких законных
правах речь в России не  шла никогда. Эмигрантка Марина Цветаева,  например,
считала, что живи Пушкин при Петре I, царь выпустил бы его на волю.

     Плыви -- ни об чем не печалься!
     Чай, есть в паруса кому дуть!
     Соскучишься -- так ворочайся,
     А нет -- хошь и дверь позабудь!

     Отпустить Пушкина Николай  I  считал  вредным  для  отечества. О первой
причине  держания  поэта  взаперти   царь  сам  открыто  заявил  иностранным
дипломатам в  общем  виде:  "Революционный  дух, внесенный в  Россию горстью
людей,  заразившихся  в чужих  краях новыми  теориями...  внушил  нескольким
злодеям  и  безумцам мечту о возможности  революции, для которой,  благодаря
Бога, в  России нет данных". Позволить привезти и распространять новые идеи,
которых Пушкин обязательно нахватался бы в Европе,-- этого царь допустить не
хотел.
     Второй причиной держания поэта  на привязи  был тот  же  язык  Пушкина.
Выпусти этого  шалопая,  по выражению  Бенкендорфа,  и он начнет  направо  и
налево высказывать в Европе все злое и ложное о России и правительстве,  что
только  придет  ему на ум. Впрочем,  в-третьих,  взгляд  мог  быть  и  более
серьезным. Николай  назвал  Пушкина умнейшим  человеком в  России.  Зачем же
выпускать умнейшего человека, давать ему волю? Здесь, под опекой, он говорит
то, что нужно, а там?
     И все  ж  в  рассуждениях Бенкендорфа и Николая  I видится определенный
просчет. Пушкин всегда шел на компромиссы, и чем спокойнее власти относились
к  его отклонениям от предписанного, тем меньше он нарушал эти  предписания.
Зажатый  до  предела,   лишенный   всех   степеней   свободы  (даже  цензура
персональная,  даже передвижения  внутри страны  лишь с разрешения),  Пушкин
начинал  ненавидеть  и  то,  к  чему  в  нормальных  условиях  относился  бы
спокойнее. Его появление на Западе  свидетельствовало бы, что у русских есть
не  только истинная культура  и литература, но  и  человеческое, европейское
лицо. По возвращении степень его умеренности, несомненно, выросла  бы, как и
его благонадежность, как  и  благодарность за  исполнение заветного желания.
"Мне стало жаль моих  покинутых цепей",-- сказал  Пушкин о другом, но в этом
он весь.
     Такова природа отечественной власти: многое  она  делает себе во  вред.
Презрение  к  человеку   и  его   достоинству,  тирания  мелочной   опеки  и
политический обскурантизм -- ее непременные составные части. Как в заморских
странах существует прирожденное право, так у нас --  прирожденное бесправие.
Князь Вяземский  в  записной книжке обращал внимание на то, как работает эта
"запретительная  система:  прежде  чем  выпустить  свой  товар, свою  мысль,
справляться  с  тарифом;  везде  заставы  и таможни".  Когда  писатель  Иван
Дмитриев заметил, что  название Московский  английский клуб весьма странное,
Пушкин возразил ему,  что у нас встречаются названия еще более неподходящие,
например, Императорское человеколюбивое общество.
     Если Пушкин так  стремился  выехать, а его не выпускали, то почему он в
течение десяти  лет  не  реализовал  ни одной из попыток бежать  нелегально?
Ю.Н.Тынянов сказал  однажды: "Если бы Пушкин знал о себе столько, сколько мы
знаем о нем сейчас, он вел бы себя иначе". Да, Пушкин не всегда и не во всем
был  последователен,  однако  он всерьез  обдумывал  свои  просчеты  и делал
выводы. Поведение его было подчас нелогичным. Но не он чаще всего был в этом
виноват: он был, в сущности, белкой  в колесе. И выбор его  узок: метаться в
колесе или остановить его и сидеть в клетке. Третьего не дано. К тому же  он
поддавался  увещаниям  друзей,  а  их  советы  были   противоречивы,  подчас
противоположны. Дельвиг любил  повторять мудрость  из Талмуда:  если  скажут
тебе, что ты пьян, то ложись спать. Для бегства за границу Пушкину надо было
быть чуть решительнее, чуть предприимчивее и чуть хитрее.
     Теперь,  обдумывая  одесские и  михайловские  ошибки, он  понимал,  что
бегство на корабле, в коляске, под  видом слуги или с фальшивым паспортом --
способы чересчур рискованные. Для реализации плана бегства нужны были особые
обстоятельства: политическая неразбериха, бунт  или  война. Возможно, именно
таких особых обстоятельств поэт теперь ожидал. А за границу собирался... его
собственный портрет, написанный "русским ван-Дейком" Орестом Кипренским. Всю
лучшую часть своей жизни Кипренский провел  в Германии, Швейцарии  и Италии;
ненадолго приехав в Петербург, он собирался снова в Италию,  намереваясь там
жениться. С собой  Кипренский  хотел  взять портрет Пушкина,  писанный им  с
натуры,  дабы демонстрировать  его  на выставках. Пушкин  считал  настоящими
художниками только англичан и французов, но для итализированного Кипренского
сделал исключение.  Теперь Пушкин честолюбиво  размышлял о  том, как  к  его
портрету отнесутся на Западе:

     Себя как в зеркале я вижу,
     Но это зеркало мне льстит:
     Оно гласит, что не унижу
     Пристрастья важных аонид.
     Так Риму, Дрездену, Парижу
     Известен впредь мой будет вид.

     Это он написал Кипренскому и был рад путешествию хотя б в таком виде. В
Россию  Кипренский  не вернулся. Портрет, сделанный им,  после  находился  у
Дельвига  до его смерти, выкуплен Пушкиным за тысячу рублей у вдовы Дельвига
и через сына Пушкина уже в нашем веке попал в Третьяковскую галерею.
     Для  тех людей во всем  мире (в  том числе  и в России, среди  знакомых
Пушкина),  кто  может выезжать  за  границу, Пушкин-отказник как  социальное
явление не понимаем и, уж наверняка,  не  трагичен. Во времена Пушкина слова
"отказник" не было, но практика, как видим, была. Пушкин, кажется нам, и тут
был  первым:  первым  настоящим,  широко  известным  отказником   в  России.
Правительство считало,  что  отказ  увеличивал власть над  подданным  и  тем
укреплял  государство. Однако существует оборотная сторона медали:  закрытая
на замок граница -- лучший  способ воспитать вместо любви  ненависть к своей
родине.
     Статус отказника есть рефлекторное выражение состояния государства. Как
массовые репрессии  порождали класс заключенных, возродив в ХХ веке в СССР и
Германии  рабовладение,  так  массовые отказы  создали новый социальный слой
отвергнутых властью и обществом, насильно  прикованных к государству.  Отказ
--  чисто   отечественное  изобретение,   некое  наказание,  срок   которого
колеблется от нескольких дней, как  за мелкое хулиганство, до  пожизненного.
Кто решает, наказать или  освободить  такого гражданина,  не всегда понятно.
"Держать и не пущать!" -- это и был фундаментальный вклад Российской державы
в права человека.  Но, хотя отказ  --  российское явление, он приносит  вред
всему миру, лишая людей возможности участвовать в деятельности человечества.
И все же, по сравнению  с советским  периодом, во  времена Пушкина, если  не
считать самого поэта, в вопросах выезда был относительный либерализм.
     Его  не  выпускали,   но  и  не   унижали   сложными   бюрократическими
процедурами. Для рассмотрения дела достаточно было прошения,  то есть просто