ина фон  Фок докладывал  Бенкендорфу, и все соображения
тут невероятно  интересны:  "Я  вам сказывал  (значит, еще раньше доложил.--
Ю.Д.), что Пушкин поехал отсюда в деревню один. Вот первое о нем известие от
собачонки  его  Сомова. Что  далее  узнаю, сообщу. Вспомните при сем,  что у
Пушкина родной  брат служит на Кавказе и  что господин поэт столь же  опасен
pour l'Etat (для государства.-- фр.), как неочиненное перо. Ни он не  затеет
ничего нового в своей ветреной голове, ни его не возьмет никто в свои затеи.
Это  верно!..   Laisser  le  courir  le  monde,  chercher  des  filles,  des
inspirations poГ©tiques et -- du  jeu. (Предоставьте ему обойти свет, искать
девиц,  поэтических вдохновений  и -- игры.-- фр.)  Можно сильно утверждать,
что это путешествие устроено игроками, у коих он в тисках. Ему верно обещают
золотые горы на Кавказе, а когда  увидят деньги  или поэму, то выиграют -- и
конец".
     Слух  о  бегстве  поэта   за  границу  не  был  в  действительности  ни
клеветническим,  ни  абсурдным. 18  октября 1828  года  Пушкин  провожал  за
границу  Соболевского,  прочитав  ему  напоследок  "Полтаву" и седьмую главу
"Онегина". "Соболевский один,  без Пушкина,  отправился в первую европейскую
поездку",--  пишет,   противореча  себе,  В.Кунин.   Этой   поездке   одного
Соболевского предшествовали долгие переговоры. Пушкин зазывал Соболевского в
Петербург: "Мне  бы хотелось с тобой свидеться да переговорить о будущем". О
том  переговорить,  добавим  мы, про что  по почте писать было  нельзя.  Год
спустя план изменился в связи с отъездом Соболевского в одиночку, но, как мы
увидим, продолжал осуществляться. Он ждал Пушкина в Европе.
     Многое известно о дружбе  Пушкина с  Сергеем Соболевским, а  конкретные
детали их путешествия остаются  тайной.  Намерения отправиться  за границу в
1827  и в 1828  годах были у приятелей очень серьезными. Не  исключено,  что
Соболевский  откладывал  в  течение  всего  года  собственный  отъезд  из-за
Пушкина,  которому  отказывали  в  выезде и  опутывали неприятностями. Планы
друзей менялись на ходу. Перед отъездом друга Пушкин заказал  свой портрет у
художника Тропинина  и  подарил его  Соболевскому. А  тот  сделал  маленькую
копию, которую увез с собой.
     Библиотека  Соболевского  осталась  на  хранение Ивану  Киреевскому, но
Пушкин продолжал брать оттуда книги, о чем Киреевский  уведомлял хозяина. По
отъезде  они  с  Пушкиным  друг  другу  не  писали,  и  в  этом  тоже  можно
подразумевать  сговор. Но в письмах общим знакомым Сергей Александрович то и
дело наводил справки о поэте. Из Флоренеции Соболевский просит  Киреевского:
"Скажи Пушкину, что я пришлю ему 200 бутылок Aliatico на следующих условиях:
1) он мне напишет восемь страниц сплетен своего сердца;  2) известит меня  о
здоровье Людмилки, Анны Петровны и Лизы; 3) назначит мне, к  кому адресовать
в  Петербург;  4) заплатит мне 250  рублей, ибо Aliatico здесь не более  125
centimes il fiasco (125 сантимов за бутылку.-- Ю.Д.); 5) пересылку выплатит,
но это, впрочем, вздор, как и  пошлина. Не могу не похвалиться Флоренцией. Я
везде принят, как старый знакомый,  всюду позван и, вероятно,  через три дня
буду давно и всюду забыт при отъезде, ибо Флоренция -- трактир Италии".
     Весь  этот  вздор,  как  Соболевский сам пояснил, нужен был ему,  чтобы
затуманить  в  письме, идущем  через перлюстрацию,  кое-какие важные детали.
"Прошу  тебя,-- продолжает он,--  написать  больше  о  Пушкине,  как и когда
приехал,  где  и  как  жил,  в  кого влюблялся  и когда  едет". Неужели  для
Соболевского могло быть  важным, когда  Пушкин едет на Кавказ,  если  бы  за
Кавказом не  последовала поездка  к  нему в Италию? Первым  на эти  слова  в
нетрадиционном ракурсе обратил внимание К.Черный: "Когда едет? Это означало:
когда  Пушкин  будет бежать  за  границу".  Разумеется,  бежать  --  ведь  в
легальном выезде ему отказано.
     Киреевский,  издатель  журнала  "Европеец", был,  по-видимому,  в курсе
планов Пушкина  с Соболевским. Во всяком случае в ответном письме Киреевский
отвечал  насчет  Пушкина столь  же  непонятно: "Такого  мозгу,  кажется,  не
вмещает  уже ни один русский череп,  по крайней мере, ни один  из  ощупанных
мною".  Ум  Пушкина   перерос  Россию  --  так,   пожалуй,  мог  Соболевский
истолковать намек Киреевского.
     А  Россия  ведет  в  это  время  сперва  персидскую,  а  затем турецкую
кампании. Поняв, что  разрешения ему не дождаться, Пушкин решает ехать в том
направлении самовольно.
     Примерно в  марте или апреле 1829 года  он пишет повинную записку Ивану
Алексеевичу Яковлеву, которому проиграл он в карты 6000 рублей. "Ты едешь на
днях, а я все  еще  в долгу. Должники мои мне не платят, и дай Бог, чтоб они
вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 т.  Во всяком
случае ты первый  получишь свои деньги. Надеюсь еще их заплатить перед твоим
отъездом".
     Как видим,  они "на ты". Двадцатичетырехлетний Иван Яковлев,  с которым
Пушкин сходится в этот период, был правнуком известного богача  и фабриканта
Саввы   Собакина.   Наследник   сказочных   богатств:   земель,   горных   и
железоделательных  заводов, домов  в  Петербурге --  Яковлев  широко  жил  и
азартно  играл.  Пиры,  праздники,  сопровождавшиеся  выходками,  о  которых
говорил  весь Петербург, видимо, опостылели молодому  человеку,  и  он  стал
собираться  на   жительство  в  Европу,  что  вскоре,  как  пишет  Пушкин  в
цитированном выше  письме,  осуществил.  В Париже  он провел  двадцать  лет,
сохранив тот же образ жизни и шокируя парижан.
     Пушкин  играл  в это время в карты действительно много.  В 1829 году он
проиграл 24800  рублей и  долг  уплатил с трудом в 1831  году.  Однако между
Пушкиным и Яковлевым в 29-м году были,  как  мы сейчас увидим, помимо  карт,
переговоры,   связанные   с  выездом  поэта   за   границу.  Об  этом   есть
свидетельства, хотя и скупые, с провалом во времени.
     Яковлев благополучно отбыл в Париж,  откуда, не имея никакой информации
о  Пушкине и  не дождавшись  его, просил общего знакомого  Николая Муханова,
служившего адъютантом петербургского генерал-губернатора,  передать Пушкину,
что об их договоренности Яковлев не  забыл.  "Благодарю за  несколько слов о
Пушкине,-- говорится  в  письме  Яковлева  Муханову.-- Если  он  не уехал  в
деревню на  зиму, то кланяйтесь поэту-герою.  Он чуть ли не  должен получить
отсюда небольшого приглашения анонимного.  Дойдет ли до него? А не худо было
бы ему потрудиться пожаловать, куда зовут. Помнит ли он прошедшее? Кто занял
два  опустевшие места на некотором  большом диване в некотором переулке? Кто
держит известные его предложения и внимает погребальному звуку,  проводимому
его засученною рукою по ломберному столу?".
     Все  это  письмо  зашифровано.  Намеки  представляются  очень  важными,
поскольку все связаны с выездом Пушкина,  но не очень ясны.  Не понятно, что
это за анонимное приглашение, которое было послано (иначе бы ни к  чему было
и  беспокойство). Получил ли его Пушкин? Приглашения поэт,  по-видимому,  не
получил, значит,  оно было  перехвачено. Напоминая о прошедшем, Яковлев вряд
ли имеет в виду пушкинский долг. Человек деликатный  и тактичный,  да к тому
же  невероятно богатый, он  не  стал бы  намекать  на какие-то  шесть  тысяч
рублей.
     Остается предположить,  что  "прошедшее"  -- это  их переговоры о  том,
чтобы встретиться в Париже. "Некоторый переулок" -- скорей всего, Загибенный
на  Васильевском острове,  в  котором  Яковлев  жил.  На кого,  сидевшего на
большом  диване, намекает Яковлев? Может  быть, это  они сами сидели рядом и
обговаривали детали выезда?  Или  там  был третий  человек,  который  должен
участвовать в совместных делах?  Чьи и какие  хранятся предложения? У  кого?
Легче  всего предположить, что речь идет  о продолжении игры,  на этот раз в
Париже. Но,  думается, не только это. Наиболее вероятно, что имеется в  виду
договоренность  Яковлева  с  Пушкиным  вместе  путешествовать.  А  может,  и
какие-нибудь  издательские  дела,  которые  поэт собирался  предпринять  при
финансировании  этих дел  приятелем? Словом, в письме  Ивана  Яковлева  явно
сказано больше, чем читается.
     Б.Модзалевский  в  комментарии  к  яковлевскому  свидетельству   писал:
"Письмо  это намекает,  по-видимому, на  новые  планы Пушкина  о поездке  за
границу,-- быть может, при помощи или при  поддержке Яковлева".  Л.Черейский
тоже считает,  что  Яковлев "намекал,  что хотел  бы  видеть его (Пушкина.--
Ю.Д.) в  Париже; по-видимому,  он  сам  намеревался  содействовать поездке".
Остается  вопрос:  как  именно Иван  Яковлев  содействовал  поездке и  хотел
поддержать поэта-беглеца?  Договаривались они  весной,  а приведенное письмо
написано в декабре  29-го года,  когда Пушкин  уже вернулся с Кавказа, о чем
Яковлев, возможно, и не знал. Долг 6000 рублей Пушкин Яковлеву так и не смог
отдать, он был возвращен опекой после смерти поэта.
     Еще  одна  нить от  Пушкина  из  России  за  границу тянулась  к  графу
Каподистриа.  Мы  помним  роль доброго гения,  которую  граф  сыграл, будучи
статс-секретарем Министерства иностранных дел в  1820 году, превратив ссылку
подчиненного   ему   Пушкина  в  командировку  к  своему  другу,  наместнику
Бессарабии Инзову. Каподистриа  и позже интересовался судьбой  поэта. Пушкин
не раз, будучи  в  южной ссылке, вспоминал  этого человека добрым  словом, а
когда вернулся,  грек Каподистриа,  оказавшийся  жертвой русских интриг, уже
уехал  в бессрочный отпуск в Швейцарию. В Женеве он жил  как  частное лицо в
ожидании перемен. В начале 1828  года  народным собранием Греции Каподистриа
был избран  главой  греческого  правительства,  пользовался  популярностью и
мечтал стать королем Греции, но честолюбивые замыслы его не реализовались.
     Собираясь на Кавказ, Пушкин  пытался установить связи со  старым  своим
покровителем и начальником Каподистриа.  О контактах этих мало что известно,
по-видимому, связь была устная, через общих  знакомых. Грузинский  пушкинист
И.Ениколопов  пишет:  "Его (Пушкина.-- Ю.Д.)  обуревало  одно  стремление,--
вырваться из  этих тисков на волю  --  в страну, где  главой государства был
избран доброжелательно к  нему относившийся  Иоанн Каподистриа, там, мнилось
ему,  осуществятся  его заветные  мечтания".  Для  этого Пушкину  надо  было
перебраться из  азиатской части Турции  в европейскую, а  оттуда в  Грецию к
Каподистриа.
     В  Париже в это время находился  и другой покровитель Пушкина Александр
Тургенев; "страстно любя Россию, он... почувствовал себя в  ней лишним". Его
брат Николай, декабрист и эмигрант, тоже жил за границей. Вяземский говорил,
что Александр  Иванович  был космополитом.  По натуре человек эклектический,
Тургенев  не  писал,   но  был  мастером  в  отыскании  редких  исторических
материалов  в  архивах  Европы  и был окружен  литературными друзьями, среди
которых первым стал  Пушкин. Они часто  общались  до  отбытия Пушкина на юг.
"Тургенев, верный  покровитель попов, евреев и  скопцов",--  лихо написал об
этой  человеколюбивой натуре юный Пушкин. Потом они переписывались, а в 1825
году  Тургенев уехал за  границу. Начались его скитания  по миру.  В  архиве
сохранились о нем стихи неизвестного автора:

     Где был иль где он не бывал?
     И к дальним -- сердцем ближе,
     В Париже о Москве вздыхал,
     В Москве же о Париже.
     Европу облетая вкруг,
     Везде спешит явиться,
     Из Рима рвется в Петербург,
     Оттуда в Рим умчится.

     Двадцать лет он жил в Европе, изредка приезжая  (он  отвез гроб с телом
Пушкина в  Святогорский монастырь), но  в  России Тургенев стал уже чужим. В
1832 году Александр Воейков писал из  Петербурга: "А.И.Тургенев провел здесь
и в Москве почти год. Он стал дик  и странен в образе  мыслей и суждений. Он
потерян  для России".  "Дик  и  странен"  --  следует  читать,  что Тургенев
сделался  еще  более  западным человеком,  чем был  всегда.  Но для  Пушкина
Тургенев не только  не был  ни  дик, ни  странен, ни  потерян,  но оставался
близким по духу человеком, с которым поэт стремился увидеться.
     Важной  фигурой  в   замысле  Пушкина  был  и   его   близкий   друг  и
единомышленник  Николай  Раевский-младший,  который  служил  на  Кавказе под
началом генерала  Паскевича.  Он уже  не  раз  помогал  поэту,  и Пушкин мог
рассчитывать на его внимание и  его плечо. Н.Н.Раевский-отец воевал  здесь с
Персией, а позже сын его стал командиром полка. Старик был в курсе дела или,
по  меньшей мере, знал, что Пушкин собирается к его сыну.  Еще в ноябре 1827
года Пушкин хотел наладить переписку с Николаем через отца. Пушкин мог и сам
написать своему другу, но,  по-видимому, не хотел,  как  мы  теперь  говорим
"засвечиваться". Через отца писать  было удобнее. Расчет был  на  поддержку,
укрытие по дороге и, конечно, на связи.
     Ближе к поездке Пушкин взял  письмо у Раевского-старшего. Это произошло
3 апреля 1829 года. "Пушкин хотел из Петербурга к тебе ехать,-- писал старый
генерал,-- потом  из  Москвы, где нездоровье  его еще раз удержало. Я ожидаю
его  извещения, и письмо сие назначено к отправлению с ним". Из письма этого
выясняется причина,  почему  Пушкин  по дороге из Петербурга  на  Кавказ так
долго  пробыл в  Москве. По-видимому, болезнь, а не сватовство к Гончаровой,
стала одной из причин отсрочки поездки.
     За  несколько дней до отъезда Пушкина на Кавказ отбыл  заграницу Степан
Шевырев, с  которым все  годы после возвращения  из Михайловского  они  были
близки. Поэт, критик и издатель  (он выпускал "Московский вестник"), Шевырев
занимался теорией стихосложения.  Оба поэта даже  сочинили вместе эпиграмму.
Шевырев отправился в Рим в качестве воспитателя  сына княгини З.А.Волконской
и оттуда в письмах Михаилу Погодину интересовался делами Пушкина. Год спустя
Пушкин участвовал  в  сочинении коллективного письма Шевыреву в "поэтический
Рим".
     Тогда  же отправился  в Европу писатель Николай Рожалин.  Пушкин  часто
встречался с  ним перед отъездом,  вместе они провожали  в Германию и Италию
Адама Мицкевича.  На  прощальном обеде Мицкевичу  поднесли кубок, на котором
были выгравированы  имена всех участников  пирушки. Перед разлукой они много
общались  в  салоне  пианистки  Марианны Шимановской. Думается,  обсуждали и
поездку Пушкина. О прощании Пушкина и Мицкевича Герцен писал: "Они протянули
друг другу руки, как на кладбище. Над их головами грознула гроза".
     Словом,  попади  Пушкин  за  границу,  там  его  встретили  бы  друзья,
путешествие с которыми по Европе было многолетней его мечтой.
     Перед поездкой Пушкин  собрал и  стал изучать  литературу  о Кавказе  и
Турции, долго обсуждал политическую и военную ситуацию с Управляющим Главным
штабом  графом  П.А.Толстым, своим родственником. Тот был послом во  Франции
при Наполеоне  и  даже  предсказал поход на  Россию.  Именно  Толстому  было
поручены  дела  по   "Гаврилиаде"  и   "Андрею   Шенье".  По  совету   этого
высокопоставленного   родственника  Пушкин  написал   расписку,  что  впредь
обязуется не распространять своих  сочинений без  цензуры.  Важно также, что
канцелярия Толстого занималась смещением генерала Ермолова и назначением  на
его  место  Паскевича, к которому  собирался  двигаться  Пушкин. М.Гершензон
позже  скажет:  "Никто  кроме  Пушкина  не  интересовался  в  такой  степени
событиями  на  турецкой  границе,  никто  кроме  него  не  мог  подтверждать
правильность сведений о территориальных изменениях".
     Как это бывало уже не раз, тайное  в процессе сборов поэта стало явным.
Это  произошло хотя бы потому, что Пушкину нужна была подорожная. Он  ее без
труда получил,  не испрашивая разрешения  у  Бенкендорфа. 5 марта  1829 года
частный пристав Моллер выписал поэту подорожную и, скорей  всего, сделал это
по   указанию  канцелярии   Толстого,   либо  просто   знал  о  благоволении
главнокомандующего  к  Пушкину   и  не  посмел  не  выписать.  К.Я.Булгаков,
петербургский почт-директор,  подписал  выданную Пушкину Моллером подорожную
"от  Санкт-Петербурга  до  Тифлиса  и  обратно".  Спустя   пять  лет  Пушкин
запамятовал,  что в подорожной написано "до Тифлиса", и написал, что ехал  к
минеральным водам.
     Он выехал,  скорей  всего,  6 марта,  а когда  добрался до  Москвы, там
многие уже слышали, что он отправляется  на Кавказ. Московский почт-директор
А.Я.Булгаков  пишет брату К.Я.Булгакову в  Петербург, откуда Пушкин  недавно
уехал: "Он едет в армию Паскевича, узнать ужасы войны, послужить волонтером,
может  и  воспеть  все   это".  Думается,  такая  трактовка  поездки  вполне
устраивала  Пушкина.  Что  касается  воспевания подвигов  русской  армии, то
Пушкин приложил немало  усилий, чтобы доказать  это  свое стремление.  Через
несколько  дней Булгаков опять писал: "Пушкин едет на  Кавказ",  хотя Пушкин
еще из Москвы не двинулся.
     В  Москве Пушкин навестил А.Я.Булгакова.  Дочь его сказала тогда поэту:
"Байрон поехал  в  Грецию и там умер;  не  ездите в  Персию,  довольно вам и
одного  сходства  с  Байроном".  Пушкин  поразился  (или   сделал  вид,  что
поразился)  этому суждению. Сам поэт,  конечно, подобные настроения отрицал.
Сохранился разговор, в  котором приятели  упрекали Пушкина за то, что "он не
хочет проехаться по заграничным странам". Пушкин ответил: "Красоты природы я
в состоянии вообразить себе даже еще прекраснее, чем они в действительности;
поехал бы я разве для того, чтобы познакомиться с великими людьми; но я знаю
Мицкевича, и знаю, что более великого  теперь не найду". Он старался пресечь
все слухи о том, что собирается за границу.
     Еще одна причина задержки Пушкина в  Москве становится ясной из письма,
которое   дядя  Пушкина  Василий  Львович  отправил  Вяземскому:  "Александр
Сергеевич, кажется, до летнего пути, т.е. еще месяц  пробудет с нами.  Да  и
как теперь отправляться в Тифлис? Никакого на то способа нет". Еще через две
недели дядя повторяет: "А.Пушкин здесь и, кажется, не так скоро отправится в
Грузию". На ту же причину ссылается и Евгений Боратынский: "Пушкин здесь. Он
дожидается  весны,  чтобы  ехать в Грузию. Я с  ним  часто вижусь".  Словом,
болезнь и бездорожье -- вот два серьезных обстоятельства, которые  задержали
Пушкина в Москве на семь недель.
     Слухи о его поездке дотекли уже до Кавказа. Газета "Тифлисские новости"
от 26 апреля 1829 года сообщила,  что одного  из лучших наших поэтов ожидали
сюда,  но  сия надежда  уничтожена.  Если учесть, что  согласно специальному
распоряжению по империи все  печатные  издания немедленно предоставляли один
экземпляр в  Третье отделение,  можно не сомневаться,  что там были  в курсе
дела.
     Новая мысль о женитьбе, казалось, спутает все планы  и договоренности с
друзьями.  1 мая  Федор  Толстой от  имени Пушкина  отправился  в  семейство
Гончаровых делать предложение. Ответ матери разрешал надеяться. Т.Цявловская
справедливо называет его "полуотказом". Но либо "полунадежда" не вдохновила,
либо "полуотказ" обидел уже не раз до этого  обжигавшегося и темпераментного
поэта.  Серьезное решение  бежать  было готово давно, а  реализовалось после
неопределенного ответа  матери  Натальи Гончаровой, и Пушкин  в ту  же  ночь
выехал на юг.
     Итак, давно  намеченное путешествие,  причины  и  цели  которого  столь
противоречивы,  началось.  На  этот раз, впервые в жизни, Пушкин  не  только
задумывал и  готовился --  он  действовал. 7  мая 1828  года Вяземский писал
жене: "Пушкин едет на  Кавказ и далее,  если  удастся". Слово "далее" обычно
толковалось в литературе как поездка на передовую, но передовая линия фронта
была на  самом Кавказе, а не "далее", так что сообщение Вяземского просто не
желали  понять правильно.  К  тому же  после "далее" стоят многозначительные
слова "если удастся".
     Куда же это -- "далее"? Одним из первых пушкинистов выражение "и далее,
если  удастся"  назвал  своим  имене