ка Воронцова.
Вяземский  в письме  к  жене  передает  Пушкину: "Скажи  ему,  чтобы  он  не
дурачился, то есть не умничал, ибо  в уме, или от ума  у нас  и  бывают  все
глупости".
     В  конце   июня  Воронцов   получает  успокоительное  письмо  от  графа
Нессельроде. Тот уведомляет,  что государь  решил дело Пушкина,  который при
Воронцове не останется. Ни Воронцов, ни тем более Пушкин еще не догадываются
о решении, которое скоро последует. Тем  временем дается  секретное указание
проверить состояние имения Пушкиных в Псковской губернии и их доходы.
     В частном конфликте чиновника и губернатора Александр I, подойдя к делу
по-государственному,  усмотрел  недовольство  правительством.  А самовольное
желание  отказаться от  службы  также должно  было  быть наказано.  Потакать
капризам  ссыльного  власти  не  намеревались. Отсюда  высочайшее повеление:
"вовсе"  удалить коллежского  секретаря  Пушкина  со  службы в  Министерстве
иностранных  дел  "за  дурное поведение", при этом выслать  его  подальше от
моря, на континент, в имение родителей, под их надзор.
     С     Пушкиным    обошлись    подчеркнуто    педагогически,    как    с
подростком-хулиганом.  Никакие  болезни  (ведь он  переведен  был  в  Одессу
"лечиться" у моря) при вынесении решения вообще не были замечены.
     Из  Петербурга губернатору  в  Ригу следует  депеша о  том, что  Пушкин
прибудет в  Псковское имение  и за  ним местным  властям следует  установить
надзор. В Петербурге друзья Пушкина уже  знают об этом. В течение нескольких
дней разлетается слух, что Пушкин застрелился. Слух обрастает подробностями.
     Объект же  этих  слухов ни о чем  не догадывается.  Он  еще надеется на
отставку, на то,  что его оставят в покое, а может быть, и выпустят. Причина
этого  счастливого  неведения в отсутствии Воронцова в  Одессе. Из  Крыма  в
конце июля Воронцовы  разъехались:  она  вернулась  в Одессу, а он по  делам
отправился  в  Симферополь. Указание  сверху  ждало  в канцелярии его  визы.
Предписание Воронцова распорядиться насчет Пушкина не заставило себя ждать.
     29  июля  поэта вызвал  градоначальник Одессы Гурьев. Он сообщил  ему о
высочайшем повелении и взял с Пушкина расписку под следующим обязательством:
"Нижеподписавшийся   сим   обязывается   по  данному   от   г-на   одесского
градоначальника  маршруту  без  замедления  отправиться  из  Одессы к  месту
назначения  в губернский город Псков, не  останавливаясь  нигде на  пути  по
своему  произволу;  а  по прибытии  в  Псков  явиться  к  г-ну  гражданскому
губернатору. Одесса. 29 июля 1824".
     Тут  же Пушкин подписал  и второй документ:  "По  маршруту от Одессы до
Пскова  исчислено верст 1621.  На сей путь  прогонных  на  три лошади триста
восемьдесят девять руб. четыре  коп. получил коллежский секретарь  Александр
Пушкин". Откажись Пушкин подписать сии бумаги, это ничего не изменило бы, но
сразу  ограничило  бы  его свободу действий. Пушкин  вышел  из  канцелярии с
ощущением  полученной пощечины, за  которую  он не  дал сдачи. На  этот  раз
вызвать на дуэль было  некого. Решение  о  том,  что  нужно  бежать  из этой
страны,  пришло  само  собой,  заслонив все  прочие заботы. Делать  это надо
немедленно, иначе будет поздно.
     Биографы  поэта отмечали, что Пушкин был занят  планом  побега еще с 25
июля, то есть  за  четыре  дня до  того, как ему было  объявлено  о  выезде.
Воронцова  действительно  привезла ему  от мужа  печальную  новость,  что он
должен покинуть  Одессу. Но куда предстояло выехать, графиня не знала, и это
заставляло Пушкина  терзаться догадками. Он мог предполагать по меньшей мере
три варианта: отправку назад в  Кишинев,  возвращение  в  Петербург, а может
быть,  и  разрешение  уехать  в  чужие  края. Вот  почему нам  кажется,  что
конкретная  подготовка к  побегу началась  29 июля,  когда все  три варианта
отпали и осталась ссылка в Псков.


        Глава шестнадцатая. ЧАС ПРОЩАНИЯ

     Храни меня, мой талисман...
     В уединенье чуждых стран.
     Пушкин.

     Вера  Вяземская после рассказывала  Бартеневу: "Он прибежал впопыхах  с
дачи  Воронцовых, весь растерянный, без  шляпы и  перчаток, так что за  ними
посылали человека". Важно в  этом рассказе, что, подписав неожиданную бумагу
о  выезде, Пушкин  бросился к Елизавете  Воронцовой, а потом к княгине Вере.
При его общительности и  большом количестве  друзей и знакомых всех рангов в
трудную минуту оказалось, что лишь эти две женщины готовы ему помочь.
     Пушкин расписался в том, что должен выехать  немедленно, а это значило,
на следующий  день, о чем  градоначальник Одессы Гурьев уведомил Воронцова и
псковского губернатора. Но Пушкин c места не сдвинулся. Настал час решиться.
В случае, если его план удастся, на отступление от приказа наплевать, а если
нет... то не станут  же власти ссылать его еще дальше  за такую отсрочку.  А
ему здесь дорог каждый час.
     В  маленьком  французском  календарике,  видимо,  незадолго   до  этого
подаренном  Пушкину,  возле  дат  29 и 30 июля  им  самим поставлены длинные
черточки.  30-го имеется  также  запись:  "Turco  in  Italia",  а  31-го  --
"depart".  Предполагается, что  календарик  этот  подарила ему Воронцова,  у
которой было  множество зарубежных  новинок,--  для  чего  Пушкину  покупать
самому  себе  женский  календарь?  А  если  это  так,  считали  пунктуальные
пушкинисты М.А. и Т.Г.Цявловские, то и пометки  в  календаре связаны с  той,
которая его подарила: длинные  черточки -- интимные свидания с ней, "Турок в
Италии" -- опера, на которой он был с ней, а отъезд 31-го -- тоже ее отъезд,
а не его. Пушкин уехал из Одессы только 1 августа 1824 года. Сама Цявловская
и другие исследователи не раз повторяли эти доказательства.
     Рискнув предположить, что Пушкин задержался на день  не из-за  любви, а
из-за организации побега,  вернем  слову  "depart" в  записной книжке  более
логическое значение: Пушкин написал это не о Воронцовой, а о себе. Но не  об
отъезде  в  Михайловское, а о своем побеге в ночь  с 31 июля  на 1  августа.
Такой  подход важен еще и потому, что он  отводит  на второе место  полемику
исследователей о любви Пушкина и Раевского к Воронцовой.
     Воронцова была сердита на Пушкина за  мужа.  Теперь  она  могла считать
графа виновным в наказании, не  адекватном вине Пушкина. Пушкин  был дамским
угодником  высшего класса, теоретиком  и  практиком  в одном лице, галантным
льстецом с отменными манерами, отличным  французским и  хорошей эрудицией. К
тому  же   талантливый  поэт,  остроумный  собеседник  с  развитым  чувством
собственного  достоинства  в  сочетании   с  лихой  русской  беззаботностью.
Дон-Жуан, некрасивость которого можно было списать на загадочное иностранное
происхождение, не мог, особенно в стрессовой ситуации, когда он был в ударе,
не поразить  сердце одесской  леди No 1. Александр Раевский  уже принадлежал
ей, и новый адюльтер старой связи помешать не мог.
     Но Пушкин сам оказался в сетях, им расставленных. Он горел страстью. Он
называл  ее "принцесса Бельветрилль" за то, что она  любила, глядя на  море,
повторять строку  Жуковского: "Не белеют ли ветрила, не плывут  ли корабли".
Ей Пушкин посвятил (и  перепосвятил  посвященное сперва другим  женщинам) не
менее  двенадцати  стихотворений.  Часть  из  них остались  недописанными. К
большинству этих  стихов  биографы не  могут  сделать  никаких комментариев,
кроме  сообщений,  что  при жизни Пушкина  они  не печатались.  На рукописях
Пушкина имеется больше  тридцати ее  портретов, сделанных в разное время.  О
романе этом мы знаем очень много  от многих свидетелей и очень мало от самих
участников.
     Дом, в котором жили  Воронцовы в то время, до переезда  во  дворец  над
морем, сохранился, и  мы  внимательно рассматривали его много  раз.  Широкая
лестница  ведет  на  второй  этаж,  где  две  двери:  левая  половина   дома
принадлежала  графу, правая его жене.  Здесь  Пушкин  бывал  часто,  приходя
официально  и  почти  по-домашнему.  Но в упомянутые  дни  Воронцова жила на
роскошной и просторной даче, которую предоставил ей барон Жан Рено, француз,
владелец отеля на углу Дерибасовской и  Ришельевской, где Пушкин одно  время
тоже жил.
     С  Рено,  его  молодой,  полной  женой  и  сыном   Осипом,  числившимся
чиновником Воронцова и одно время директором Оперного театра, Пушкин  был  в
приятелях. И  даже  доверял им  свою "extra-почту", когда  они уезжали. Дача
Рено была  в двух  верстах от  города. Сюда  Пушкин  и раньше  любил  ходить
пешком.  Тут,  с высокого, дикого и безлюдного берега, открывался дивный вид
на море, ограниченный полукружьем бухты.  В лунные ночи  картина становилась
волшебной.
     Здесь,  согласно легенде, гуляли  Пушкин и  Воронцова. Пушкина особенно
занимала не видимая сверху темная пещера у самого прибоя -- место, мало кому
известное, а ночью не посещаемое вообще и потому для встреч удобное. Отметим
попутно, что в Одессе часто  путают это  место  с хутором Рено -- районом на
Пересыпи,  где  фирма  Рено  построила  завод по сборке сельскохозяйственных
плугов. Но  при  Пушкине этого не было. Пещеры той в  настоящее время уже не
существует:  ее  срыли бульдозерами,  когда готовили  площадки под  песчаные
пляжи для культурного отдыха пролетариата.

     Приют любви, он вечно полн
     Прохлады сумрачной и влажной,
     Там никогда стесненных волн
     Не умолкает гул протяжный.

     Именно  та  пещера была  выбрана  в  качестве наиболее удобного  места,
откуда Пушкину предстояло перебраться на корабль, отплывающий за границу.
     Еще в марте Пушкин зазывал к себе на летний сезон Вяземского, предлагая
снять  для него дачу,  которую  нанимают  Нарышкины (последние собирались за
границу). Вера Вяземская загорелась  этой поездкой. Князь Вяземский, который
был в опале и под тайным надзором после того, как ему запретили вернуться на
службу в Варшаву, обиделся  и  подал  прошение о  снятии  звания.  Вяземский
назвал Одессу "острогом" и, отправив туда жену с детьми, сам ехать из Москвы
не спешил.
     Княгиня  Вера жила  с начала июня с двумя детьми  на даче в  Ланжероне,
откуда в оперный театр плавали на ялике морем и от сходен поднимались вверх,
в город. Она была старше поэта на девять  лет и  объясняла мужу, что у нее к
Пушкину чисто материнское чувство. Отношения "полудружбы, полувлюбленности",
как  называла этот  роман  Цявловская. Пушкин  любил  играть  с  ее  детьми:
шестилетним Коленькой и двухлетней Надей.
     Вяземская  быстро подружилась  с  Пушкиным и  Воронцовой.  Мы знаем  из
писем, что они гуляли втроем у моря, ожидали девятого вала, наблюдали в бурю
тонущий корабль.  Проводить время на виду у публики втроем было  удобно  для
обеих женщин  и  не  скучно  ему. Но, уверяя  мужа  то в  материнских, то  в
сестринских чувствах  к поэту и осуждая Пушкина ("Никогда мне не приходилось
встречать  столько легкомыслия  и склонности  к злословию,  как  в нем..."),
Вяземская сходится с Пушкиным все ближе.
     А он влюблен  в  Воронцову и  называл Вяземскую доброй  и  милой бабой,
прибавляя при этом, что мужу  был бы  рад больше. Будучи  влюблена,  княгиня
Вера завидует Воронцовой,  томится в  одиночестве и обижена на мужа, что тот
не хочет к ней приехать. Однако ситуация идет ей навстречу.
     14  июня  Воронцова  уехала  в Крым  и  вернулась  24  июля.  Это  были
неприятные для Пушкина сорок дней. Зато Вяземская избавилась от  конкурентки
и получила Пушкина в  свое полное распоряжение. Рассерженный на Воронцову  и
одинокий, он  нашел  в княгине  Вере  добрую  подругу. Его вообще привлекали
женщины старше него.
     И  вот  княгиня Вера понимает,  что не может без  него жить. "Хороша  я
буду, если Пушкин покинет Одессу: у меня  здесь,  кроме него, нет никого  ни
для общества, ни для того, чтобы утешить меня, ни для разговоров,  прогулок,
спектаклей  и пр.".  Что  бы  она  ни  писала  в  письмах и  ни рассказывала
впоследствии Бартеневу, Пушкин проводил у нее на даче большую часть времени,
и  их отношения почти  не оставляют у нас  сомнений.  И хотя Вяземский был и
оставался  одним из самых верных друзей Пушкина,  она под именем Вера  позже
была включена Пушкиным в свой Донжуанский список.  Впрочем, читатель волен с
нами не согласиться.
     Когда Воронцова возвращается, игра становится  сложнее, но продолжается
втроем:  каждый играет отведенную ему  роль.  Что в точности происходило, мы
никогда  не узнаем, но заметим, что Вяземский начал всерьез ревновать жену к
Пушкину, когда  к  этому, скорей  всего, уже  не было оснований:  роман этот
произошел в жестких временных рамках, до отъезда Пушкина.
     Важнее другое: теперь, когда перед Пушкиным возникает жизненно важный и
безотлагательный  вопрос о бегстве  из страны, в обсуждение путей и  средств
втянуты они все  трое. Все  трое пришли  к соглашению, что необходимо сперва
выбраться  в Константинополь как наиболее близкую точку за  морем.  А оттуда
уже  двигаться  в Италию, Париж, Лондон. За Пушкиным, несомненно, следили, и
его свобода  действий была  скована. Воронцова практически помочь не  могла,
так  как  уезжала  на  день  раньше.  Помогать с  готовностью  взялась  Вера
Вяземская.  В  общем  виде  об  этом  плане  есть упоминание  в  литературе,
например: "Июнь-июль. Планы тайного отъезда в Константинополь при содействии
гр. Е.К.Воронцовой и  кн. В.Ф.Вяземской". О  реализации этих планов известно
мало.
     Несколько дней  назад  Пушкин кутил  с моряками  на кораблях в порту, и
теперь Вяземская связывается  с ними через  всемогущего пушкинского приятеля
Али,  чтобы  окончательно договориться,  как  и когда осуществить задуманный
шаг.  Главное, что согласовывают:  как пристроить  Пушкина  на  отходящий  в
Константинополь  корабль.  Об этом упоминает,  в  частности, такой серьезный
исследователь, как Цявловский.
     Согласно договоренности, в условленное место ночью должна подойти лодка
с гребцами-контрабандистами, которые доставят беглеца на корабль.  Там сразу
поднимут  паруса и уйдут в  открытое море. Место согласовано: это  пещера  у
моря, возле дачи Рено. Лодка может причалить у  самого грота, а вход в  него
не виден со стороны суши. Остается решить вопрос с деньгами.
     Вяземская  только  что получила от мужа  6 тысяч рублей, из которых она
теперь  дала Пушкину  1260. Часть этих денег Пушкин  сразу же роздал, в  том
числе  извозчикам,  которые давно ворчали,  что  он ездит в кредит. В  день,
когда Пушкин идет в  оперу, он берет  у  Веры еще 600 рублей, с тем, что  ей
после вернет карточный должник Пушкина. Долг этот, своевременно должником не
выплаченный, Вяземская и потом будет отказываться принять от Пушкина.  Затем
она тратит еще сто рублей, покупая Пушкину вещи, необходимые в дороге.
     А  Пушкин в ночь на  31-е прощается  с  Воронцовой,  которая уезжает на
сутки  раньше. Местом этого  тайного свидания (если  положиться  на легенды,
вошедшие в пушкинистику)  выбрана  та  самая  пещера, из которой Пушкину  на
следующий  день  предстоит  бежать.  Уже  почти  стемнело,  когда  появилась
Воронцова.

     В пещере тайной, в день гоненья,
     Читал я сладостный Коран,
     Внезапно ангел утешенья,
     Влетев, принес мне талисман.

     Она  надевает ему на указательный палец золотой перстень  и  показывает
свою  руку:  у  нее  точно такой  же перстень, с  восемью  углами  сердолик,
розовато-красный  и кажущийся темным  в лунном свете. Позже  Пушкин нарисует
свою руку с этим  талисманом, который и  на  расстоянии должен был сохранять
между  ними  незримую  связь. Откуда они к  Воронцовой  попали? Знала ли она
историю этой пары древних перстней? Надпись на них, сделанная на иврите, как
печать,  зеркально,  мало  что  объясняет:  "Симха, сын  почтенного  раввина
Иосифа-старшего, да  благословенна  о нем  память".  Но символ этих перстней
был, безусловно, им обоим понятен.
     Перстень с древнееврейской надписью на руке  Пушкина, подаренный в этот
прощальный  час, был символом  исхода. Не  случайно  тема  рабства иудеев  и
бегства  их  из  Египта  не раз обращала на  себя  внимание  Пушкина.  И вот
трагикомическая ситуация: с надетым на руку  иудейским перстнем, который оба
они  целовали,  он, полурусский-полуафриканец по крови и  француз  по  душе,
взваливал на себя  тяжкую судьбу беглеца.  Впрочем,  судьба  готовила  его к
этому:  ведь  он  был  изгоем  в  собственной  стране.  Изгоем  потому,  что
интеллигент в России во все времена -- узник.
     До  конца  дней  Пушкин  верил  в  таинственную  силу  талисмана.  Если
следовать  ходу  мысли стихотворения  "Талисман",  Воронцова  говорила,  что
перстень не может  помочь ему вернуться  "в край  родной на север с юга", но
сохранит его от измены и забвенья.

     Когда подымет океан
     Вокруг меня валы ревучи,
     Когда грозою грянут тучи --
     Храни меня, мой талисман.

     Сестра Пушкина Ольга позже рассказывала Анненкову, что получая письма с
такою же печатью, как  на его пальце, Пушкин запирался в своей комнате -- не
выходил и  не  принимал  никого.  И даже когда  Пушкин терял веру  в  себя и
говорил:  "Прощай,  надежда, спи,  желанье", он  при этом  прибавлял: "Храни
меня, мой талисман". Снял перстень на память с мертвой руки поэта Жуковский.
Перстень перешел по наследству сыну Жуковского, который подарил его писателю
Ивану Тургеневу. В 1880 году Тургенев демонстрировал  перстень на Московской
пушкинской  выставке; там обратились к  московскому  старшему раввину  и тот
перевел, хотя и не точно, надпись. Тургенев завещал перстень  Полине Виардо,
а Виардо подарила его Пушкинскому музею, откуда он был украден.
     Кроме перстня, Воронцова принесла в пещеру на прощанье Пушкину еще один
подарок:  свой  портрет  в золотом медальоне. Судьбу этого талисмана  мы  не
знаем.
     Спустя  два  или три  месяца Пушкин, уже  уехавший из  Одессы, начинает
сочинять стихи о ребенке. По предположению некоторых биографов, в это  время
Пушкин  мог получить письмо от Воронцовой, что она беременна. А через девять
месяцев она  родила  девочку,  которая, в отличие от всех детей  Воронцовых,
была темноволоса.  Утверждение Цявловской, что Пушкин был отцом ее  ребенка,
не ставилось под сомнение официальной пушкинистикой. Есть свидетельство, что
и граф Воронцов не считал эту девочку своей.
     "Приходится  начать  письмо  с  того, что  меня занимает  сейчас  более
всего,-- со ссылки  и отъезда  Пушкина, которого я  только что проводила  до
верха  моей огромной  горы, нежно поцеловала  и о котором я  плакала,  как о
брате, потому что последние недели мы были с ним совсем как брат с  сестрой"
. Так писала Вера Вяземская мужу по следам событий. Факт задержки Пушкина до
1 августа можно считать доказанным  прежде всего  потому, что  в этом письме
княгиня   сообщила  Вяземскому  точную  дату.  И  Пушкин  уехал  1  августа:
игнорировать  или считать недостоверным это свидетельство невозможно. Отсюда
вывод: дав подписку выехать еще два дня назад,  Пушкин задержался,  на самом
деле не из-за любви.  Причина  была в  намерении бежать из страны. Именно на
следующую после  прощания с Воронцовой ночь  как раз и падает организованная
им совместно с Верой Вяземской попытка устроить побег. Описание этой попытки
в литературе имеется, но без указания даты.
     В  ночь с  31-го на  1-е  побег, как отметил  Пушкин в записной книжке,
должен  был  реализоваться.  "Еще  никогда,--  восклицает  биограф,  считая,
однако, датой предыдущие сутки,-- Пушкин не  был так близко от осуществления
своей мечты!".
     Конкретно  о  том, что и  как происходило той ночью, мы знаем мало, ибо
все участники операции по понятным причинам хранили  молчание не только в те
дни,  но и  годы  спустя. До  нас  дошли их намеки  и рассказы третьих  лиц,
которые не могли быть очевидцами, но слышали рассказы участников. Попытаемся
реконструировать события в том виде, в каком они могли происходить. Моменты,
где мы будем добавлять о