он в лихом  порыве  раздавил  каблуком.  Теперь, по
просьбе Карамзина, она заступилась за молодого человека, что и смягчило гнев
ее сына, царя Александра.
     Заступиться  за  Пушкина  Чаадаев просил также своего начальника  князя
Васильчикова. Чаадаев,  по  его  собственному  выражению,  спас  Пушкина  от
гибели. В  хлопоты  втянуты  Александр Тургенев, просящий своих  влиятельных
знакомых,  Жуковский, обратившийся  к  императрице, Гнедич,  ходатайствующий
перед членом  Государственного Совета и статс-секретарем  Олениным, директор
лицея Энгельгардт. Такого  натиска ходатаев Александр I,  по всей видимости,
не ожидал.
     Граф  Каподистриа,  будущий президент Греческой республики, управлявший
пока  что  русским Министерством  иностранных дел, имел большое  влияние  на
Александра и был  его доверенным  лицом  во многих  щекотливых международных
делах.   Хорошо  образованный,   либерально   мыслящий,   сторонник   отмены
крепостного права и организации Совещательного дворянского собрания (то есть
адвокат идеи конституционной монархии) Каподистриа был среди почетных членов
общества "Арзамас", к этому времени уже распавшегося.
     Каподистриа буквально вымолил  у царя согласие сменить гнев на милость,
видимо,  доказав  тому, что  доброта  царя  вызовет  одобрение  в  обществе.
Наставление в письме Каподистриа было составлено хитро: "...можно сделать из
него  прекрасного  слугу государству или, по крайней  мере,  писателя первой
величины...".Царь написал резолюцию: "Быть по сему". Мысль, проскальзывающая
в литературе,  что  царь  согласился  на  замену ссылки  в  Сибирь отправкой
Пушкина  по  службе,  чтобы  не   было   шума   на  Западе,  кажется   очень
соблазнительной. Но это  стереотип шестидесятых годов  нашего  века, а тогда
она  не  возникала. Ссылку  не отменили, место ссылки было определено: южные
поселения колонистов.
     Какие конкретно сочинения  послужили поводом к ссылке Пушкина, остается
неясным.  И неопределенность дала  возможность построить важную  часть мифа,
что поэт был наказан за политическую активность и, в первую очередь,  за оду
"Вольность". Однако  еще М.А.Цявловский ставил  это под сомнение. Он считал,
что  реальная  причина была в  эпиграммах на Аракчеева, а "Вольность" тут ни
при чем.  Представляется, однако, что сработали все обстоятельства вместе, и
возникло решение проучить молодого своевольного забияку-поэта.
     Как явствует из письма  Пушкина Вяземскому, Петербург ему  так  надоел,
что он рвался  уехать куда угодно, а свою  ссылку-командировку на юг называл
"чужими  краями".  5 мая  Александр Тургенев сообщал тому же Вяземскому, что
Пушкин стал тих и осторожен, даже его в публике избегает. Знакомое поведение
опального  человека, который  боится  подвести друзей. А  когда решилось, он
утром выехал  с верным  дядькой  Никитой  и  эскортом провожающих  друзей  в
сторону   Царского  Села.   Он   ехал   одетый   как   на  маскараде  весьма
экстравагантно:  в  красной  рубахе,  подпоясанной кушаком, и в  сапогах.  В
кармане  у  него  лежал  свежий  паспорт,  а  вернее,  подорожная,   которая
сохранилась  во   Франции  до  наших  дней.  Ее  подарил  Пушкинскому   дому
коллекционер и балетмейстер парижской оперы С.Лифарь. В подорожной на ссылку
Пушкина  и  не  намекалось.  Там  было  написано:  "Отправлен  по надобности
службы", что было вполне почетно.
     Другой бумагой  в кармане ссыльного было письмо, сочиненное Каподистриа
от  имени Нессельроде, писанное по-французски,  о  том, что чиновник  Пушкин
направляется на службу. Письмо  это было одобрено царем. В письме также, как
это  ни странно,  не  содержалось ни намека  на  ссылку.  Фактически  Пушкин
получил  перевод  по  службе  и  вез  в  Екатеринослав  главному  попечителю
колонистов  Южного  края  генералу  Инзову  приятную  весть  о  повышении  в
должности:  тот  назначался  Наместником Бессарабии.  На  проезд  коллежский
секретарь Пушкин получил из казны тысячу рублей.
     В  дороге  у  поэта было предостаточно времени, и,  вполне вероятно, он
перебирал в мыслях  возможности уехать за границу,  которые  возникали после
лицея. За три петербургских  года неприятностей у него было хоть отбавляй. А
мог,  как Батюшков, провести это  время в Италии.  Теперь его отправляли  на
службу против воли. Не исключено, что Пушкин размышлял о том, как продолжить
путешествие за пределы империи.


        Глава пятая. КУРОРТНИК ПОНЕВОЛЕ

     ...Покинул он родной предел
     И в край далекий полетел
     С веселым призраком свободы.
     Свобода! Он одной тебя
     Еще искал в подлунном мире.
     Пушкин. "Кавказский пленник".

     Выделенные  строки  были  выброшены  цензурой, но,  по  словам приятеля
Пушкина  Михаила Юзефовича, в рукописи, поэтом ему  показанной,  строки  эти
имелись, и Юзефович их выписал.
     В истории пушкинской ссылки, описанной в сотнях книг, остаются загадки.
И  первая  из  них -- почему Пушкин,  в  отличие от  всех ссыльных до него и
после, отправился  в  ссылку  весело? Суть  дела,  нам  кажется,  объяснима:
молодой  поэт  надеялся в ссылке получить свободу, от  которой, наказав, его
отлучили в Петербурге и к которой он так стремился.
     Откажемся  пока от предположения, что он намеревался оттуда осуществить
свои давнишние  планы. В подтверждение таких намерений перед отъездом его из
Петербурга у нас нет доказательств. Тогда, может быть, он рад тому, что едет
со слугой  и  самостоятельно, а  не  со стражниками  и  в кандалах?  Что  он
счастливо избежал участи политического преступника? Конечно, ему повезло, но
для веселья это  еще  не повод. Пушкин  был пьян после шумных проводов, но и
этого недостаточно, чтобы объяснить его приподнятое настроение.
     Более радостными для поэта были два важных  обстоятельства, которые ему
сообщил на прощанье, хотя  и  ворчащий,  но добрый Карамзин. Такая ссылка (а
фактически -- перевод на новую должность)  была  знаком  прощения со стороны
царя раскаявшемуся молодому и невоздержанному на язык поэту, жестом монаршей
доброты,  последовавшей за  обещанием  не  сочинять противоправительственных
стихов.
     Более того, Карамзин  шепнул (и  вряд ли он это  выдумал),  что месяцев
через  пять его  простят  совсем.  Пять  месяцев,  когда  одна дорога туда и
обратно займет месяца полтора, вот от чего также можно было веселиться.
     Но имелось и еще одно радостное и немаловажное обстоятельство. Согласно
общеизвестной  концепции, впервые  высказанной П.Бартеневым  в прошлом веке,
Пушкин  приехал  в  Екатеринослав,  и  там  ему  повезло:  проезжавшее  мимо
почтенное семейство Раевских взяло его с собой на Кавказ,  а  потом в  Крым.
Традиционно это излагается в пушкинистике как случайный подарок судьбы.
     Вот  что  любопытно:   17  мая,   в   день,   когда  Пушкин  приехал  в
Екатеринослав, где  была  резиденция нового  начальства,  Карамзин писал  из
Петербурга в Варшаву Вяземскому: Пушкин "благополучно поехал в  Крым месяцев
на пять". И -- "если Пушкин  и теперь не исправится, то будет чертом еще  до
отбытия  своего в ад".  Значит,  Карамзин знал, что Пушкин поедет к  Черному
морю.
     Однако  интереснее другое  письмо.  Николай Тургенев сообщает  брату  в
Турцию, в Константинополь,  важную  весть:  Пушкин  скоро будет недалеко. Он
собирается с молодым Раевским  (то есть с Николаем) в Киев и в  Крым. Письмо
написано 23 апреля за 14 дней до отъезда Пушкина из Петербурга в ссылку.
     Вот  от  чего опальный  Пушкин  радовался:  он  заранее  знал,  что  из
Петербурга,  который  он  глубоко  презирал, отправляется  в  увеселительную
поездку, что едет путешествовать, отдыхать на Кавказ и в Крым, да при этом в
хорошей компании. Ничего,  кроме  двух  тысяч  долга,  он  не оставлял, а на
дорогу был  пожалован тысячей рублей из  казны  и  обещанием друзей прислать
еще.  Мрачная  альтернатива:  Сибирские  рудники  или Соловецкий  монастырь,
которую устранили его заступники,-- придавала пушкинскому веселью  несколько
нервический оттенок.
     Почти ничего не известно о дружбе Пушкина с  Николаем Раевским-младшим,
с которым он сговаривался в Петербурге  о поездке,  ничего,  кроме признания
Пушкина в письме брату: "...ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для
меня незабвенные".
     Ротмистр  лейб-гвардии  Гусарского  полка,  приятель  Чаадаева, Николай
Раевский  был на два года  моложе Пушкина. Знакомы они были с лицейских лет.
Раевский хорошо  образован, особенно по  части  истории и  литературы,  знал
языки  и  имел несомненное  литературное чутье, что позволяло  вести  с  ним
нескончаемые дискуссии  не  как с дилетантом, но как  с равным. Они особенно
сблизились в трудные для Пушкина месяцы слежки и угрозы наказания.
     Раевский оказался  среди  тех немногих,  кто не отвернулся  от Пушкина,
когда у того начались неприятности. Но что  же за  услуги, да  еще важные  и
незабвенные,  оказал  Пушкину  Раевский  в  Петербурге?  Ведь  такой  оценки
дружеской помощи не найти больше во всей переписке  Пушкина. Ответа  на этот
вопрос не находилось.
     Может,  выручил материально? Но что  незабвенного  в  этом для Пушкина,
любившего  сорить  деньгами?  Такую  услугу он  не посчитал  бы важной.  Нам
кажется,  действительно незабвенным  в тот  период (и поэт понимал это лучше
всех) было спасение от серьезного  наказания и  разрешение отправиться  "под
контролем" генерала в отпуск на юг.
     Что  сделал  Раевский?  Одновременно с Чаадаевым воздействовал на князя
Васильчикова? Или же  он, влиятельный  сын генерала и героя прошедшей войны,
да и сам признанный героем, ухитрился отыскать  иные сильные  связи, которые
оказали  давление  на Александра I? Этого  мы пока не  знаем. Но все  другие
услуги  были  бы мелки, и Пушкин  вряд ли придавал  им  такое  значение.  Не
случайно  проездом через Киев поэт останавливается  именно у Раевских,-- это
тоже было заранее договорено.
     Здесь маршрут усовершенствовался,--  впрочем, скорей всего и это Пушкин
знал заранее.  Семейство Раевских собиралось сперва на Кавказ --  отдыхать и
лечиться, а уж затем в Крым. Договорились, что по дороге они заберут Пушкина
из Екатеринослава.
     Пушкин  между тем  формально  ехал  на  службу сверхштатным  чиновником
канцелярии генерала  Инзова, Главного попечителя и  Председателя комитета об
иностранных  поселенцах южного края России. Инзов принял молодого  чиновника
ласково, по-отечески велел  осваиваться и отдыхать. О  службе и речи не шло,
не было  возражений и  против вояжа с Раевскими на Кавказ.  В  Петербург  от
Инзова полетела депеша к графу Каподистриа, что чиновник прибыл и устроен.
     Поэт,  до  этого  не  видевший  ничего, кроме  обеих столиц  да  имений
родителей, жадно набирался  впечатлений.  Дорога  шла  мелкими  городишками.
Екатеринослав, хотя и числился губернским центром,  был городок  захудалый и
грязный,  как отмечает  современник,  тоже  чиновник  Инзовской  канцелярии.
"...Общество  в Екатеринославе,  за  исключением 2-3 личностей,  было весьма
первобытным...  Образ  их жизни  был  самый  забулдыжный.  Карты, обжорство,
пьянство, пустая болтовня и сплетни отнимали все их свободное время".
     Тут, глядя ежедневно на тюрьму и исправительную роту, Пушкин обдумывает
сюжет "Братьев-разбойников": историю  в духе Шиллера, о двух скованных цепью
беглецах  из Екатеринославской  тюрьмы,  которым удается  убедить  стражника
переплыть вместе реку  и  бежать. Впоследствии Пушкин сжег поэму, но до  нас
дошли  отдельные части, и  в них --  отголоски мыслей поэта.  "Цепями общими
гремим..." -- говорит он, и его слова обретают историко-философский оттенок.
В  мае 1823  года Вяземский писал  Тургеневу: "Я благодарил  его (Пушкина.--
Ю.Д.) и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключенных, надежду плавать
и с кандалами на ногах".
     В Екатеринославе план путешествия  на юг  оказался под угрозой. Катаясь
на лодке  по Днепру, Пушкин  выкупался в  холодной  воде и слег  с  горячкой
(острое  респираторное заболевание? вирусный  грипп? ангина?).  Когда  через
неделю за ним приехали Раевские, они  нашли  его в "жидовской хате, в бреду,
без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада". Впрочем, это была единственная
туча в те дни на его небосклоне.
     Кортеж из  нескольких  карет, колясок  и  возов с семейством почтенного
генерала  Раевского: взрослые  дети,  гувернантки,  прислуга,  после  еще  и
телохранители,-- продолжил  путь  с  прибавившимся  к ним  больным Пушкиным.
Через неделю, по мере приближения к югу, он уже  чувствовал  себя лучше. Ему
грозила ссылка, а попал он на праздник.
     Они направлялись  в Минеральные  Воды  и  Пятигорск, уже  ставшие тогда
модными  курортами,  пить  целебные  воды  и  принимать   ванны.  По  дороге
представители  местных властей встречают  известного генерала  и  его  свиту
хлебом  и  солью.  Иногда добродушный генерал просит  Пушкина: "Прочти-ка им
свою оду".  Затем следуют званые обеды  у местной администрации. В Таганроге
они отобедали у градоначальника, в том самом доме, где позже умрет Александр
I.
     И чем дальше они продвигались, тем жизнь  становилась более  похожей на
райскую.  "Дольче  фар ниенте" --  прекрасное  ничегонеделание, как  говорят
итальянцы, нирвана,  как называют  это на Востоке. "Суди, был ли я счастлив:
свободная, беспечная  жизнь  в кругу милого  семейства, жизнь, которую я так
люблю  и  которой  никогда  не  наслаждался". Это он напишет брату через три
месяца, 20 сентября 1820 года, из Кишинева.
     К этому  мы  можем лишь  добавить,  что такой  жизни у  Пушкина  больше
никогда не будет.
     Он блаженствует. Он внутренне подготовился к худшему: к изгнанничеству,
к  наказанию, к отверженности, к  лишениям, может,  даже  к  голоду и холоду
Соловков. А оказался в  вельможной роскоши, окруженный заботой  и вниманием,
красивыми женщинами, умными собеседниками. Он был в семье, которая стала ему
ближе  родной.  Нигде и никогда он не мог бы  чувствовать  себя аристократом
(чего ему всегда хотелось)  и  полностью свободным (чего требовал его бойкий
ум и недисциплинированный талант).
     У  него  нет никаких обязанностей. Он свободен. Он может ни  о  чем  не
думать  и  ничего не  делать, кроме  того,  что захотелось  в данную минуту.
"Завтра" для него не существует. Себя он  называет "преданным мгновенью". Он
развлекается  и  потешает других.  А его наблюдения во  время путешествия на
Кавказ и  в  Крым,  как  не  раз  отмечали специалисты,  были  поверхностны,
отрывочны, содержат ошибки.
     По дороге он вписал себя в книгу учета приезжих  как  недоросля, за что
Раевский-старший  ласково  журит его под звонкий  смех  дочерей, с  которыми
Пушкин  всю  дорогу кокетничает. Он сочиняет эпиграммы, в том числе злые,  и
они принимаются  благосклонно.  Он  поигрывает в  картишки, гоняет  верхом в
горы, переживает  случайные мгновенные романы.  Все планы, все заботы  и все
цели улетели, как ангелы,  и его не тревожат. Деньги для Пушкина, полученные
из  Петербурга, Инзов пересылает ему на Кавказ.  В Пятигорске он сходится со
старшим   сыном   Раевского  Александром,   циником,   при   том  европейски
образованным, с ясным умом и точным мышлением. Пушкин, который был моложе на
четыре года, попал под его влияние.
     Но так ли  он  в  действительности  счастлив  и  беспечен, как это  ему
показалось с самого начала? Надолго ли он останется в этом состоянии?
     Переживания, связанные с отъездом в эту сладкую ссылку, были нелегкими.
Теперь  обстоятельства  разорвали прежние  привязанности.  Их  место  заняли
другие симпатии. Сложилась  новая сфера дружеских и сердечных  отношений, из
которой к  прошлому возвращаться было незачем. "Мне вас  не  жаль,  неверные
друзья". Как всегда, его эмоции категоричны, и взгляды послушно рифмуются.
     Всю жизнь Пушкин оглядывается назад и оценивает свое прошлое. Как же он
оценит это время? В посвящении к поэме "Кавказский пленник" он скажет:

     Я жертва клеветы и мстительных невежд;
     Но, сердце укрепив свободой и терпеньем,
     Я ждал беспечно лучших дней...

     Отсюда  следует,  что  он понимал:  свободы,  к  которой он  рвался, не
удалось достичь даже и в этом  временном  раю. И еще -- он "ждал  беспечно",
значит, упрекал себя,  что не добился того, чего хотел. Чего же именно? Суть
размышлений  автора в поэме  "Кавказский  пленник" есть  стремление  героя к
освобождению. Он европеец, застрявший  у азиатов, задержавшийся из-за любви.
Белинский после скажет, что Пушкин сам был этим пленником.
     Мысли о загранице,  по-видимому, не покидают его. К поэме он выписывает
эпиграфом цитату из Ипполита Пиндемонте, а затем вычеркивает ее:

     О, счастлив тот, кто никогда не ступал
     За пределы своей милой родины...

     Период   нирваны  был  важным  с  точки   зрения  перехода  Пушкина  от
беспечности к самосознанию,  к ответственности перед собой за свои поступки.
Но -- только переходом.
     С Кавказа он готовился поехать дальше, в Грузию, куда собирался еще год
назад. Николай  Тургенев теперь уведомлял брата, находившегося в Турции, что
Пушкин  двигается  туда. А  через  полгода  Пушкин напишет  Гнедичу о  своем
сожалении,  что не добрался до  границ Грузии  (24  марта  1821  года).  Что
занимало его ум -- сама Грузия или ее границы?
     По иронии истории через сто лет, в 1921 году тут, на Кавказе, в Батуми,
окажутся рядом два  других скептика:  Михаил Булгаков  и  Осип  Мандельштам.
Первый из них добрался  сюда  с  женой,  пытаясь  эмигрировать  из Советской
России в Стамбул, но  опоздал на один пароход, а в ожидании другого заболел.
Не  успели  также  уехать  тогда  Осип  и  Надежда  Мандельштамы.  Это,  как
выяснилось позже,  была  последняя  возможность.  "Бежать!  Бежать!--  пишет
Булгаков в "Записках  на манжетах".-- На  200 тысяч (полученных,  как он сам
считал, за халтурную пьесу.--  Ю.Д.) можно выехать отсюда.  Вперед.  К морю.
Через море  и  море,  и  Францию  --  сушу  -- в Париж!..  Вы,  беллетристы,
драматурги  в  Париже,  в  Берлине,  попробуйте!  Попробуйте,  потехи  ради,
написать  что-нибудь хуже! Будьте  вы  так способны, как  Куприн, Бунин  или
Горький, вам это не удастся. Рекорд побил я!".
     Пушкин  не  попытался  тогда  пересечь  границу. Он был вполне  доволен
представившейся дружбой и завязывающимся романом с  Марией Раевской, младшей
дочерью генерала. Снова  у  Пушкина  cherchez  la  femme.  Но  было и  новое
обстоятельство.
     Высылка поэта  из Петербурга способствовала его  популярности.  Ко всем
приятным обстоятельствам добавилось  еще одно: его имя замелькало  в прессе.
Осведомитель  В.Н.Каразин  сообщал,  куда  следует,  о  печатных органах,  в
которых  он  обнаружил  намеки на высылку Пушкина из  Петербурга, и требовал
обратить внимание на  всех  авторов. Стихи Пушкина были постоянным предметом
разговоров  в  гостиных.  Никто  не   накладывал  запрет  на  печатание  его
произведений.  Сразу после отъезда поэта брат его  с  приятелем получили  из
цензуры поэму "Руслан и Людмила", и она  пошла в печать. А через десять дней
издатель выплатил для Пушкина гонорар.
     С кавказских минеральных источников кортеж  Раевских перемещается между
тем к побережью Черного моря,  сопровождаемый отрядом из шестидесяти казаков
с пушкой для  устрашения недопокоренных племен.  Из Керчи отплывают морем на
корабле  до Феодосии, там пересаживаются,  чтобы плыть в Гурзуф, на  военный
сторожевой бриг "Мингрелия".
     Ночью,  плывя на корабле  между берегами Крыма и Турции, он  записывает
строки:

     Я вижу берег отдаленный,
     Земли полуденной волшебные края;
     С волненьем и тоской туда стремлюся я...

     Можно  подумать, он  стремится в Крым,  куда идет  судно.  Но далее  из
стихотворения выясняется, что он стремится к другим берегам:

     Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
     По грозной прихоти обманчивых морей,
     Но только не к брегам печальным
     Туманной родины моей.