т себя что-либо существенное, будут оговорены.
     В дело  вовлечен мастер такого рода  операций и приятель  Пушкина  Али.
Обещая сумму, одалживаемую Вяземской,  Пушкин (при посредничестве Вяземской,
гарантирующей  выплату)  договаривается с  Али,  а  Али ведет  переговоры  с
капитаном брига,  который через пять дней должен уйти  в Константинополь. По
другой   версии,   корабль  пойдет  потом  в  Геную  или   прямо  туда.  При
посредничестве Али происходит  знакомство  Пушкина с капитаном.  План побега
разрабатывается совместно.  Таможня следит  за  судном перед  его отправкой.
Опытный Али берется ночью проводить Пушкина в нелюдимое место на берегу. Это
пещера возле дачи  Рено.  Все трое  заговорщиков сошлись  на  том, что более
незаметного места для  подхода шлюпки с брига, стоящего на рейде, не  найти.
Под  покровом  ночи  Пушкина   посадят  в   шлюпку   и   доставят  на  борт.
Предполагается, что его  на пять суток спрячут  в трюме.  Затем бриг уйдет в
открытое море. По другой версии -- это произойдет  сразу, как только беглеца
доставят на борт.
     Пушкин   появился  в  пещере   задолго  до  условленного  часа.   Среди
необходимых  вещей,  взятых  им с собой,  был  Коран  --  подробное описание
истории,  религии, нравов и  правовых норм на мусульманской  земле, куда ему
предстоит  прибыть.  Беглец  нервничал,  садился,  читал,  опять  вскакивал,
принимался бродить между каменных глыб, то и дело оглядывая море и окрестный
берег. Бриз переменил направление, подув в сторону моря. Под ногами  хлопали
о камни волны.
     Неожиданно Пушкин  слышит звуки музыки и веселье. Это гуляка Али позвал
на  проводы (а  возможно, чтобы отвлечь внимание от  лодки) цыган и артистов
итальянской оперы, гастролирующих в Одессе.  Веселье идет  полным  ходом,  и
Пушкин  с Али оказываются  в  гуще  попойки.  Описание ее  не входит в  нашу
задачу.  Скорей всего, остаток этой  напряженной ночи Пушкин провел с доброй
Верой Вяземской, которая его утешала у себя на даче, а утром проводила часть
пути.
     Вернемся теперь к  причинам,  по  которым побег  не удался.  Начнем  по
традиции с "любовного" варианта. Дело в том, что самое важное в цепи событий
остается неясным. Что произошло в последний час, уже  после прощания?  Побег
сорвался,  но  --  почему?   Кажется,  ответ  дает  сам  поэт  в   известном
стихотворении "К морю", начатом сразу по следам пережитых событий.

     Не удалось навек оставить
     Мне скучный, неподвижный брег,
     Тебя восторгами поздравить
     И по хребтам твоим направить
     Мой поэтический побег.

     Ты ждал, ты звал... я был окован;
     Вотще рвалась душа моя:
     Могучей страстью очарован,
     У берегов остался я.

     Итак,  не  любовь к  родине,  а  любовь  к женщине  удержала  поэта  от
эмиграции. Трудно  найти  русского писателя,  для которого женщины вообще  и
каждая из них в данный момент значили бы так много, как для Пушкина. Женщины
всегда оказывались  у его  жизненного  руля, и, наконец, причиной смерти его
стала женщина. На весах его судьбы всегда стояла с одной  стороны женщина, с
другой -- весь остальной  свет. Официальный же миф подменяет одну любовь  --
другой. "Поэт  слишком любил свою страну, чтобы оставить ее  даже  при таких
тяжелых обстоятельствах своей жизни". Советские исследователи вынуждены были
отыскивать  ура-патриотические  ноты там,  где ими и не пахло. "Возможно  ли
усомниться в том, что "могучая страсть", о которой говорит Пушкин,--  это, в
сущности, его  страстная  любовь  к России, без  которой  он  не может  быть
понят?".  Илья Фейнберг  писал, что мечты о побеге у Пушкина  были юношеским
заблуждением.  Море  интересовало  поэта  лишь  постольку, поскольку  Пушкин
"говорит о победной борьбе Петра за выходы России к морю".
     Между тем Пушкин в стихотворении "Желание славы" опять говорит,  что  в
жертву памяти любимой он принес все, в том числе и "мрак изгнанья", ибо если
бы не она, он был бы уже далеко и свободен.
     Очевидец   свидетельствовал   о  романе  Пушкина  с  Воронцовой:  "...с
врожденным легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и  никто лучше ее
в  этом  не  успевал".  Она  стремилась продлить  очарование  влюбленности и
инстинктивно, а может, и сознавая это, помогала ему бежать, но помогала так,
чтобы побег сорвался. Если она, участвуя в организации побега, обещала одно,
а  делала обратное,  то  что  двигало ею --  одна ли  любовь? Ведь  уже было
известно, что его с нею не будет...
     Воронцова и  до этого показала, что  при  всей преданности святому делу
любви  она думает  о  чести и интересах  мужа. И то, что  ему представлялось
самозабвенной  страстью,  могло  быть  и  расчетом  с  ее  стороны.  Бегство
опального  чиновника  за  границу ставило  под неприятности ее  мужа. Да  ее
собственная  репутация (то есть  положение ее семьи  и престиж ее в качестве
леди No  1  Новороссийского края)  могла, стань что-либо известно, оказаться
замаранной.  Одно дело  почетный и вполне  принятый  тогда  флирт, другое --
участие в антигосударственном мероприятии.
     Итак, помогала Воронцова или  -- мешала? М.А.Цявловский считал, что обе
эти возлюбленные Пушкина, и Вяземская, и Воронцова, включенные поэтом в свой
Донжуанский  список,  подготовляли  "побег  его  за границу морем".А  может,
Воронцова, делала  то и  другое  вместе? Что  она  говорила  и  что скрывала
касательно Пушкина  от мужа? Какие факты обсуждались в  ее  письмах поэту? В
последующей переписке она тщательно скрывалась под псевдонимом. Перед уходом
из жизни -- а она умерла восьмидесяти  семи  лет, на четверть  века  пережив
мужа и  похоронив всех любовников,--  Елизавета Ксаверьевна  уничтожила свой
эпистолярный  архив,  включавший  письма поэта. Что в этом архиве было  о ее
помощи или вреде Пушкину в бегстве за границу, можно лишь гадать.
     Точности  ради  заметим,  что  те  же  самые   мотивы  могли  заставить
действовать княгиню Вяземскую: помогать своему  другу так, чтобы  не помочь.
Но применительно  к Вяземской,  эта гипотеза не кажется правдоподобной. Вера
Федоровна  получила  Пушкина  на  время  --  в  связи с  отсутствием  мужа и
Воронцовой. Похоже, она всерьез способствовала его побегу.
     Анализируя поступки этих  двух женщин, отметим еще одно обстоятельство.
Известно, что мать графини Воронцовой, которая  имела 120 тысяч крепостных и
была фантастически богата, была  также фантастически  скупа.  Мы  знаем, что
княгиня   Вера   неоднократно   снабжала   Пушкина   деньгами,  несмотря  на
относительную ограниченность своих средств. А Воронцова, хотя для нее сумма,
нужная Пушкину, была мелочью, ни разу не предложила ему помощь.
     Могли  быть  и  другие  причины,  по  которым  бегство  не  состоялось.
Например,  разбушевавшаяся  морская  стихия,  помешавшая  шлюпке с  гребцами
пристать к  скалистому берегу. Нехватка у Пушкина  денег, которые  он в этих
обстоятельствах от  щедрости  души пустил на  прощальный  товарищеский ужин.
Может  быть,  контрабандисты и  поэт  неточно договорились.  Или  моряки  не
явились в условленное место. Или, наконец, Пушкин в последний момент струсил
и сам отказался от рискованного мероприятия.
     Нелепо обвинять Пушкина  в нерешительности. Наши претензии понятны: нам
хочется,  чтобы  исторические  личности были  более  отважны,  решительны  и
бескомпромиссны, чем мы  сами.  Но  требовать этого сейчас,  более  полутора
столетий  спустя,  немного  поздно.  Возможно,  Пушкин,  с  его  потрясающей
способностью  предчувствовать, предвидел ситуацию на ход  или на два  дальше
своего окружения и поэтому мог  раньше остановиться, не дать себя  втянуть в
беду.
     Именно в последний  час стало  ясно,  что степень этого  риска  слишком
велика.  Его развитое поэтическое воображение рисовало  предстоящую ситуацию
не в виде застывшего  диапозитива, но в живом движении. Просмотрев эпизод до
конца, он, возможно,  убедился в том, что следует отказаться от  задуманного
либо потому, что это чревато плохими последствиями,  либо -- что это скучно,
так как...  уже прожито.  Он  как бы уже эмигрировал в душе, и  лишь бренное
тело еще не перенеслось через границу.
     Марина Цветаева размышляла на эту тему в записках "Мой Пушкин", которые
она  сочиняла  в  эмиграции,  скучая   по   России  и  томясь  неведением  о
происходящем  там.  Цветаева  дает свою трактовку  строкам Пушкина, нами уже
цитированным:  "Ты  ждал, ты звал. Я  был окован.  Вотще  рвалась  душа моя.
Могучей страстью очарован, У берегов остался я". "Вотще -- это туда,-- пишет
Цветаева,-- а могучей страстью --  к морю, конечно. Получалось,  что  именно
из-за  такого  желания  туда Пушкин и остался  у  берегов. Почему же  он  не
поехал? Да потому, что могучей страстью очарован, так хочет -- что прирос!..
И со всем весом судьбы и отказа: "У берегов остался я".
     Никакой любовной страсти, как видим, Цветаева у Пушкина не отмечает. Не
Воронцова, а море, берег, место, где он стоит, загипнотизировало его. Словно
боясь  быть   непонятой,  Цветаева  тут  же  поясняет:  "...то  есть  полный
физический столбняк".
     Негативная часть  концепции Цветаевой  понятна: никакой задержки  из-за
любви и в помине  не было.  И гипнотическая  часть  нам  кажется  достаточно
аргументированной, хотя в ней преобладает лично цветаевское, а не пушкинское
эмоциональное начало. Стало быть, тем паче следует  в нем разобраться,  ведь
Цветаева, в отличие от Пушкина, аналогичный шаг успешно осуществила. Рискнем
понять с  позиции Цветаевой Пушкина, у которого после эмоцио, подкрепляя или
подавляя первое, наступало рацио.
     Сомнение  заложено  в  природу  человека.  Не  сомнение ли было  частью
могучей  страсти,  очаровавшей Пушкина,  частью  того, что  Цветаева назвала
"полным физическим  столбняком"?  В столбняке, овладевшем  поэтом,  Цветаева
разглядела   современное   субъективное   постэмигрантское   ностальгическое
состояние и вложила  его в  тогдашнее состояние Пушкина.  Чем окончилось для
Цветаевой  это  разрешение от бремени  ностальгии, то  есть  освобождение от
"полного  физического  столбняка",  известно.  Но мы  не  уверены,  что  это
правомочно перенести на Пушкина. Добавим,  что "полный  физический столбняк"
-- традиционная российская неспособность действовать.
     Несомненно,  однако, что  в  первоначальном  варианте  стихотворение "К
морю"  было  целиком  связано с побегом за границу.  После,  в Михайловском,
Пушкин решил расширить его, сделав из семи строф пятнадцать. Печаталось оно,
однако, при жизни поэта с отточиями. Теперь в академических изданиях изъятия
отсутствуют. Но вставлены взятые из рукописей строфы, которые Пушкин выкинул
сам.  Что  в  точности было в одесских его рукописях, до нас  не  дошло.  Но
известно,  например, что с самого начала он  размышлял в  стихотворении  и о
том, как сложится его жизнь там, куда он стремился, и это вполне понятно. От
этой части стихотворения "К морю" сохранилась лишь одна выпущенная строка об
океане:

     Куда и на какую жизнь он вынес бы его.

     Приводит эту строку Анненков, считая ее важной. Может быть, именно  эти
опасения Цветаева называла "полным физическим столбняком"? Вероятно, правда,
еще одно  соображение,  которое  остановило Пушкина. Его пересылали ближе  к
Западу,  в Псковскую губернию,  и у  него  могли  зародиться мысли о  лучших
возможностях  реализации   планов  побега   оттуда.  Что  касается  страсти,
описанной  в  стихах,  Цветаева все-таки несколько  упрощает проблему.  Ведь
Пушкин  писал именно о любви, которая его остановила. Иное дело, что в жизни
это было не совсем так. Но поэтическая  модель, хотя  и  частично,  отражала
реальные события.
     Поэт остался,  и  его роман энергично продолжался  по переписке, как бы
доказывая, что любовь была первопричиной, а героизм самопожертвования --  ее
следствием. Такая мотивировка работала  на  саму эту любовь. Причина звучала
убедительно  и требовала  ответной  жертвы в  качестве продолжения  любви  в
будущем.  Об  этом  свидетельствует, например,  стихотворение  "Все в жертву
памяти твоей", которое при жизни Пушкина не печаталось. Поэт заявляет, что в
жертву  было  принесено   все,  включая  "мрак  изгнанья".  Но  это  обычное
литературное утрирование  действительности.  Сместив акценты, Пушкин ввел  в
заблуждение своих биографов.
     В  связи  с  запутанными обстоятельствами побега возникает  вопрос,  от
ответа на который зависит  объяснение  ситуации. Знали  ли  власти  о планах
Пушкина бежать  за границу; учитывалось ли его намерение нелегально покинуть
империю при решении о высылке поэта в Псковскую губернию?
     Как уже говорилось,  причин для новой ссылки было  много, но именно эта
причина в прямом  виде  не упоминается вообще ни в деле в"--144 о высылке из
Одессы в Псковскую губернию коллежского секретаря А.С.Пушкина, ни в обширной
мемуарной литературе. Разумеется,  не упоминает  эту  причину и сам  Пушкин,
когда  излагает  в "Воображаемом  разговоре  с Александром  I"  все мотивы в
совокупности, как  он видел их  после. Осторожным намеком связывает побег  и
высылку  пушкинист  М.П.Алексеев:  "тревожные  планы  побега,  закончившиеся
внезапным и поспешным отъездом...".
     По-разному  излагались  причины  высылки  разными  людьми  в самом ходе
событий и после них. Начальник Пушкина в  Петербурге  граф Нессельроде писал
Воронцову, что правительство рассчитывало,  что  служба Пушкина у  Инзова  и
Воронцова  "успокоит  его воображение", но  этого не произошло.  Из Коллегии
иностранных дел он уволен "за  дурное поведение".  Можно лишь  предположить,
что  дело  было в самом Пушкине,  а не в его службе,  и первопричина -- не в
личном конфликте с  Воронцовым. Брат Пушкина Левушка в письме  к  Вяземскому
тоже говорил, что слухи о мелких и  частых неудовольствиях Воронцова ложные,
а ссылка --  жестокая и несправедливая мера правительства. Все эти сообщения
не добавляют ничего нового к тому, что мы уже знаем.
     "В этой  истории, несомненно, есть какое-то  темное  место",--  считает
один  из  исследователей,  но полагает,  что это  связано  с освободительным
движением на юге, к которому на деле Пушкин практически не имел отношения. В
некоторых статьях на эту тему  высказывается мысль, что Пушкин был выслан не
за эпиграмму, а потому, что Воронцов  хотел избавиться от "неблагонадежного"
поэта. Сделаем еще один шаг -- и причина неблагонадежности может быть понята
и доказана.
     Спустя четыре месяца, когда Пушкин уже был под надзором в Михайловском,
Воронцов вдруг  обрушивает  свое неудовольствие на жену и Веру  Вяземскую. В
письме своему приятелю А.Я.Булгакову в Москву --  а Булгаков был управляющим
секретной дипломатической  перепиской при  главнокомандующем Москвы,  и  его
почта не подвергалась  цензуре --  граф Воронцов  говорит: "Мы  считаем, так
сказать, неприличным ее затеи поддерживать попытки  бегства, задуманные этим
сумасшедшим  шалопаем  Пушкиным,  когда  получился  приказ отправить  его  в
Псков". А.Я.Булгаков в  письме к брату в Петербург  пояснял: "Воронцов очень
сердит на  графиню и княгиню Вяземскую, особливо  на  княгиню,  за  Пушкина,
шалуна-поэта, да и  поделом. Вяземская хотела покровительствовать его побегу
из Одессы, искала ему денег, гребное судно...".
     Воронцов,  который  в  момент  отъезда  Пушкина  находился на  Кавказе,
вернувшись, потребовал от жены прекратить все связи с Вяземской и был сердит
на нее. Из этого следовало предположение, что Воронцов узнал о планах побега
Пушкина   лишь  после  того,  как  поэт   уехал   из  Одессы.  Этот   момент
представляется,  так   сказать,  сознательной   забывчивостью   губернатора.
Правительство  могло  понимать,  что после слухов о бегстве  из Кишинева,  а
затем  из Одессы Пушкин рано или поздно окажется за границей. Следовательно,
ссылка на юг была ошибкой:  щуку  бросили в  реку. Воронцов  раньше  знал  о
намерениях Пушкина бежать и понимал:  вверху будут недовольны тем, что он не
сообщил о готовящемся побеге. Вверху об этом знали и без Воронцова, но вслух
этого не говорилось.
     Пушкин  пострадал  из-за  Воронцова.  Но  и  Воронцов  пострадал  из-за
Пушкина,  правда, так  сказать, ретроспективно.  Исторически получилось так,
что  вина пала на Воронцова. В  сущности, поэт помешал Воронцову  остаться в
истории  во  всем  блеске  своих  действительно  выдающихся  государственных
заслуг. Впоследствии Пушкин  по  отношению к  Воронцову вел  себя  хуже, чем
Воронцов  по отношению к  поэту. Спустя десять лет поэт  не без удовольствия
запишет  в своем дневнике о соблазнительной  связи  Воронцова  с  Нарышкиной
(VIII.34).  Воронцов  же   после  высылки   Пушкина  из  Одессы   представил
бессарабского  поэта  Костаке  Стамати  к  ордену  святой  Анны  за  перевод
пушкинского "Кавказского  пленника". Когда Пушкин умер, Воронцов нанес визит
его вдове. Девятнадцатый век уравнял их, поставив в Одессе  памятники  обоим
-- Воронцову даже  в  полный  рост.  После  революции  1917  года их  участи
разделили по классовой полезности. Дворец Воронцова в Алупке после революции
стал  дачей для  сталинских помощников и  принадлежал поочередно  нескольким
членам Политбюро. Книги  из уникальной  библиотеки разворовали  и уничтожили
эти временные владельцы, их охрана и прислуга.
     Итак, 1 августа 1824 года Пушкин отправился из Одессы в дальний путь на
север -- в направлении, противоположном своему желанию. Верный дядька Никита
Козлов закинул в коляску чемоданы  и укрыл от пыли рогожей. Если Никита знал
о замыслах барина, то он был доволен: он ехал  домой. Еще бы чуть-чуть --  и
тащиться ему  в  деревню одному, а хозяина его поминай как звали.  Вопрос  о
том, чтобы взять слугу с собой в чужие края, перед Пушкиным и не возникал: с
собой -- значит вдвое дороже, да и риск больше. Коляска покатила.
     Когда Пушкин двигался  от моря  в сторону материка, в каботажной гавани
грузились   пшеницей   три  судна,   отправлявшиеся  в  Италию:   "Пеликан",
"Иль-пьяченте", "Адриано". И еще  одно судно "Сан-Николо" готовилось отплыть
в Константинополь.  Принадлежало оно  Джованни Ризничу.  Не  его  ли капитан
готовился принять в трюм нелегального пассажира? Два дня -- и уже Босфор.
     Несколько раз Пушкин пытался организовать  побег за границу из Кишинева
и Одессы,  а теперь ехал  в ссылку в Михайловское  со  старыми  намерениями,
надеясь  на  новые  возможности.   Вот  и   таможенная  граница   --   черта
порто-франко.  Грязные,  хамоватые  стражники,  шлагбаум.  Никто не  смотрел
скромные его  пожитки:  по документам,  хоть и невысокого ранга,  а все-таки
правительственный чиновник.
     В то самое  время, когда Пушкин ехал  из Одессы в Михайловское, любимый
Пушкиным баснописец  Иван  Крылов в  Петербурге сочинил  и  вскоре напечатал
басню "Кошка и соловей". Поймала, рассказывает в басне Крылов, Кошка Соловья
и говорит ему:

     Не трепещися так, не будь, мой друг, упрям;
     Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать.
     Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам
     И отпущу гулять...

     Некуда деваться певчей птичке из кошачьих объятий:

     Худые песни Соловью
     В когтях у Кошки.

     Предвидение  баснописца оправдалось,  хотя  и  не  сразу.  Кошка  съела
Соловья через тринадцать лет после его путешествия из Одессы в Михайловское.
Иван  Крылов сам  закрыл  глаза умершему Соловью, которому так и  не удалось
вырваться на свободу, сколько  он ни пел. Соловей остался в когтях у русской
власти. Но тогда, в августе 1824 года, по дороге в Михайловское, он созревал
для более решительных действий.

     1983-1987, Москва.