туя о долах, горах, городах и селениях Руси пресветлой. Нам же,  послу
царскому, горечи разъедают сердце  пуще  острого  железа.  Ради  упрямства
богдыхана и его злонравных советчиков дела государевы, кои потребно было с
китайским владыкой уладить, по-прежнему в разрыве остались. Хитрости  наши
и старания многие оказались пустыми. Честь же народа русского и могущество
Руси, слава господу, не уронили мы,  и  пусть  властелин  Китая  и  впредь
памятует, что Руси коленопреклонной ему вовек не видеть. Истинно в  мудрых
книгах помечено: "Оглядись, кого гонишь, не пришлось бы перед  гонимым  не
колени пасть".
     А что прописано нами в сей книге о Китае и китайцах и  прибавлено  на
вкладных листах, сгодится на долгие времена, ибо, взяв перо, поклялись  мы
перед иконою Спаса помечать виденное и слышанное дополнительно. И хотя  со
спесивой гордостью богдыхан китайский похваляется мужеством  и  славой,  и
что-де он на всей земле един царь, а все иные царьки малые, мы  же,  посол
Русского государства, с помощью божией тайны многие  прознали  и  в  книгу
положили.  Не  страшны  Руси  пресветлой  гордость  и  угрозы   богдыхана.
Маньчжурский его трон  стоит  на  горе,  а  гора-то  огненна,  а  огонь-то
раздувают китайцы, а китайцев-то  тьма-тьмущая.  Не  сгорела  бы  та  гора
дотла. Зря  богдыхан  нашим,  посла  русского,  терпением  пренебрег,  зря
надувался и грозился; от грозы завсегда  все  врозь,  а  русские  в  кучу.
Помечаем в книге накрепко, то и  государю  нашему  сказывать  будем:  жить
надобно с китайцами в мире, однако рубежи наши не уступать".
     Гаснет лампада. В сумерках тени серы. Николай Лопухов, закрыв  крышку
тайной книги, озирается пугливо. Тихо... Спит царский посол. Отрок снимает
с шеи повязку, в нее кутает бережно мудрую книгу. Открыв дорожный  ларчик,
книгу прячет. Ларчик кладет под голову. Сон далек...  Николай  Лопухов  не
закрывает глаз.
     Чудеса Китайской страны плывут перед ним, как стая  облаков  на  небе
лучезарном. Отрок  оглядывает  старца:  в  нем  заложен  мудрости  клад  и
трудолюбие беспредельное.  Отрок  тихо  поднимается  и,  взяв  свою  шубу,
ласково покрывает спящего старца.  А  сам,  подойдя  к  оконцу,  встречает
утреннюю зарю в радости и гордости, не чувствуя  усталости  после  ночного
труда. Слышно  ржание  лошадей,  крики  верблюдов,  людской  гам.  Караван
собирается в далекий путь.
     Путь тот на Москву...



                            СТЕПАНИДИНА ЗАСТАВА

     Плыл по Амуру белый туман. Окутал он черные воды, потонули в нем леса
и горы. Слилось небо с землей, не видно ни луны, ни звезд.
     Неспроста "богдыхановы глаза" так долго глядели на Албазин с  другого
берега Амура. Они тайно переплыли  Амур  и  осенней  ночью  подожгли  нивы
албазинцев, угнали много скота. Немало казаков обнищало вконец.  У  Ярофея
Сабурова покрылись виски снежной порошей.
     Албазинская крепость притихла, спряталась в тумане.  Стоял  казак  на
дозорной башне. Спали албазинцы тревожно.
     Не спал Ярофей Сабуров, не спала Степанида. Она поднялась с  лежанки,
волоча за рукав шубейку, подошла к оконцу:
     - Утреет, Ярофеюшка.
     - До утра долече, то туманы плывут по-над Амуром...
     Степанида присела на лежанку. В горенке мрак, сырость,  запах  едучей
смолы. Степанида вздохнула:
     - Жонка казака Сидорки Столбова худое сказывала,  говорит:  посадские
мужики-де от ясашных тунгусов слыхали: идет рать  маньчжуров  на  Албазин,
рать та многая, пешая и конная.
     - Коль та рать придет, то не сломилась бы о рогатины - так смекаю!..
     - Рать многая, Ярофеюшка, сказывают, воиста!..
     Сабуров махнул рукой и вышел во двор.
     Занялась утренняя заря...
     Просыпался Албазин. Скрипели ворота, суетился народ.
     Тревожные вести, будто пчелы, жалили  нещадно  албазинцев.  Суматошно
начинался день.
     Ждали албазинцы набегов маньчжуров.
     Немного  миновало  дней,  к  Албазину  прискакали  два   маньчжурских
конника. Они звали Ярофея выйти  из  крепости  на  холм.  Ярофей  с  малой
охраной казаков из крепости вышел. Конники сказали:
     - За горой стоят три важных посланца великого богдыхана. Потребно  им
речи вести, и желают они видеть главного наместника крепости.
     Сабуров, боясь лукавства и подвоха, на переговорные речи  не  поехал,
послал пять  казаков-доглядчиков  под  началом  старшины  Максима  Юшкова.
Казаки не вернулись.
     Весть о приходе маньчжуров на Амур долетела до  Нерчинского  острога.
Новый воевода, Алексей Морозов,  боясь  разгрома  Албазинской  крепости  и
похода маньчжуров  на  Нерчинск,  послал  в  Китай  для  переговоров  двух
казаков. В Китае приняли их ласково и держали у  себя  недолго.  Вернулись
казаки в Нерчинск через три месяца. Головной  начальник  пограничной  рати
именем богдыхана требовал: немедля Албазинскую крепость снести, русским  с
Амура уйти.
     Казаки говорили воеводе:
     - Собрана китайским богдыханом многая ратная сила, и посылает он  ее,
чтоб  снести  Албазинскую  крепость  и  Нерчинский  острог.  Впереди   той
китайской рати идут воины Желтого знамени -  то  разбойные  маньчжуры,  за
ними - черные монголы и даурцы.
     Воевода писал в Москву царю:
     "...Мне, холопу твоему, оборонять твои,  великого  государя,  остроги
малой силой невозможно. Промышленные люди  и  казаки  Нерчинского  острога
самопалов добрых не имеют, а от прежнего воеводы в казне ружейной самопалы
остались худые, ржавые, с бою негодные. А ружейных мастеров в остроге нет,
окромя Куземки Федорова, да и тот дряхл и слеп и к тому ружейному  ремеслу
не пригоден".
     Не дожидаясь ответной царской грамоты,  воевода  решил  отвести  удар
маньчжуров,  пошел  на  уступки  и  велел  острожки,  которые  зимой  были
поставлены на реке Зее, сжечь,  а  казакам  уйти  к  албазинцам.  Богдыхан
посчитал это малой данью, и зима прошла без войны.
     По-прежнему Албазин стоял на Амуре  крепко.  Жили  албазинцы  вольно,
Нерчинскому острогу  не  подчинялись  и  подарков  повинных  не  посылали.
Нерчинский воевода решил сам поехать в Албазин,  чтоб  непокорных  казаков
подвести под свою крепкую руку.
     Приехал воевода. Собрал казачий круг, заговорил  гордо,  требовал  от
албазинцев покорности и выдачи соболиной  казны  сполна.  Ярофея  Сабурова
воевода не повстречал: он уплыл на пяти дощаниках с  албазинцами  в  малый
ратный поход вниз по Амуру для проведывания земель и сбора ясака.
     Албазинцы казны воеводе  не  дали,  попрекали  его  обидами  прежнего
воеводы, жаловались на тяжести ратного житья.  Тогда  воевода  вытащил  из
кармана шубы царскую милостивую грамоту, читал громогласно и внятно.
     Албазинцы от радости клялись за  Албазин  биться  посмерть  и  стоять
твердой ногой на Амур-реке.
     А когда  воевода  сказал,  что  привез  албазинским  казакам  царское
жалованье в пятьсот рублей серебром, казаки всполошились.
     - Отчего пятьсот?! Царь послал нам две тысячи!..
     - Отдай, воевода, наше жалованье сполна!
     - С Албазина тебя не выпустим!
     Воевода от соболиной казны отказался, хотел из  Албазина  уехать,  но
казаки его не пускали.
     Просидел воевода взаперти три дня.
     У купцов албазинских занял пятьсот рублей, роздал  их  албазинцам,  а
вторую тысячу поклялся прислать с гонцами.
     Воевода уехал сердитый и обиженный. Албазинцы соболиной казны ему  не
выдали, власти его сполна не признали. По пути воевода повстречал  ясашных
эвенков, говорил им:
     - В острог Албазин отныне не ходите и ясак им не  давайте.  Несите  в
Нерчинск. Казаки в Албазине живут воровские.


     В походе с Ярофеем Сабуровым  приключилась  беда.  На  повороте  реки
дощаники Ярофея врезались в большой  маньчжурский  флот.  Суда  маньчжуров
плотно окружили дощаники Ярофея, прибили их к  крутому  мысу  и  стали  на
якорях, загородив путь.
     Скоро подплыла большая остроносая лодка; начальник в синем долгополом
халате, с мечом на поясе. Толмач его кричал:
     - Какие вы есть люди? Зачем по чужой воде лодки гоняете? И кто с вами
главный боярин?
     Ярофей Сабуров схитрил:
     - Плывем для промысла. В вожаках имеем Гришку Лотошникова.
     Начальник-маньчжур не подозревал, что говорит с Ярофеем Сабуровым,  о
храбрости и суровости которого знал давно.  Он  звал  русского  вожака  на
переговоры. Ярофей, узнав в начальнике маньчжура, на эти  званые  речи  не
пошел, а послал старшину Гришку Лотошникова и пять казаков.
     Прошли ночь и день, посланцы Сабурова не вернулись.
     Снова  подплыла  остроносая  лодка  начальника-маньчжура,  а  в   ней
толмачи. Они наперебой кричали:
     - Люди ваши на пытках не устояли, тайны выдали.
     - Воры вы и грабители! На чужой земле бегаете хуже волков!
     Толмачи показали дорогие подарки, похвалялись ими и подбивали казаков
бросить Русь и идти на службу к богдыхану.
     - Подарки ваши скудны, - отвечали казаки.
     Толмачи старательно показывали,  разложив  на  борту  лодки:  сапоги,
сукна, камки и многое другое. Толмачи говорили:
     - Получите вы, казаки, награды и почести большие.
     Прельстились этими речами только три  казака,  остальные  отказались.
Маньчжуры сердились.  Подплыли  еще  две  большие  лодки  с  воинами,  они
грозились, ругались и тут  же  для  острастки  потопили  один  сабуровский
дощаник. Сидевшие на нем казаки едва спаслись.
     Ночью Сабуров и сорок ближних его казаков тайно пали в воду,  поплыли
к берегу,  вылезли  на  песчаный  яр  и  разбежались  по  лесу.  Маньчжуры
бросились в погоню. Многих казаков в лесах поймали и перебили.  Сабуров  с
большими мучениями с девятью казаками едва добрался до Албазина.
     Сабуров понял: богдыхан ведет  большую  армию,  и  Албазину  при  его
малолюдстве и при малом числе пушек не устоять. Клял Сабуров албазинцев за
их грубости и обиды, которые они сделали новому нерчинскому воеводе.
     Тут же Сабуров снарядил в Нерчинск скорого гонца, позвал  албазинских
грамотеев - попа  Гаврилу  да  сына  посадского  купца  Зыкова.  Две  ночи
строчили грамотеи малый лист воеводе. Послушав  написанное,  Ярофей  качал
головой:
     - Писание ваше нескладно.  Надобно,  чтоб  воевода  уразумел  твердо,
какие угрозы пали на  русские  рубежи  на  Амуре,  какая  потребна  скорая
подмога.
     Вновь скрипели перья.
     Сабуров говорил, а сын посадского купца писал:
     "...А богдыхан  с  Амура-реки  удумал  русских  беспременно  согнать.
Крепость Албазин, что трудами нашими возведена, сжечь,  нас  же,  казаков,
порубить, потопить, повывести... Рать идет многая, и пешая,  и  конная,  и
корабельная. Ведут ее маньчжуры. Против такой рати при  нашем  малолюдстве
без свинца и пороху не устоять. Побьют нас  маньчжуры,  с  наших  амурских
рубежей сгонят.
     Обиды, батюшка воевода, которые причинили тебе албазинские  казаки  в
горячке и во хмелю, позабудь. Шли скорую ратную подмогу,  особливо  снасть
огневую: пушки, самопалы, порох да свинец..."
     Ночью гонец ускакал в Нерчинск.
     Богдыхановы советники готовили скорый поход на Амур.
     В начале лета прибыл в Албазин из Китая Гришка Лотошников с казаками.
Маньчжуры возили его в город  Наун,  отпустили,  вручив  богдыханов  лист.
Богдыхан грозил снести Албазин и  Нерчинск,  требовал  Албазин  сдать  без
крови, получить у него милость и жалованье.
     Албазинцы горячились, слушая грамоту богдыхана:
     - Писание то обманное! Мы ему  не  верим!  Волен  один  бог  да  Русь
великая. Ей послужим!
     - Албазинскую соболиную казну не бросим. Сколь пороху хватит,  стоять
будем!
     - Крепость наша кровная, ее не оставим посмерть!
     Не прошло и месяца,  возле  посадских  лугов  нашли  убитого  стрелой
албазинца.  Стрелу  осмотрели,  была  она  маньчжурского  изделия.  Наутро
подобрали еще трех сраженных албазинцев.  Прибежали  перепуганные  эвенки,
сказали Сабурову, что видели вражескую рать. Идут воины с пиками - то рать
головная, именуемая "Первые сто пик непобедимых маньчжур". За ней движется
множество воинов.
     О походе маньчжуров и даурцев на Амур царь узнал поздно:  из  далеких
сибирских острогов до Москвы скорым ходом шли гонцы полгода и  больше.  До
Тобольска они добирались с большими мучениями. Часто в  пути  подстерегали
их напасти: обижали  немирные  кочевники,  нападал  лютый  зверь  и  жизни
лишались, заблудившись в таежных дебрях.
     По сибирским крепостям и  острогам  собирали  воеводы  войско,  чтобы
направить его на  подмогу  Албазину  и  тем  отстоять  русские  рубежи  на
востоке.
     Собирали неторопливо. Многие прослышали о вольности албазинцев, обида
нерчинского воеводы была тому причиной.
     Сабуровские лазутчики ежедневно приносили вести одна другой страшнее.
Лазутчик Стрешнев пробился по болотам и камышам к  самому  стану  головной
рати - "Сто пик непобедимых маньчжур". Вернулся и говорил Сабурову:
     - Рать идет на  Албазин  премногая.  Словно  саранча  облепила  берег
Амура. Конники едут скопом, пешие идут косяками  по  сто  воинов,  корабли
малые плывут по девять в ряд, большие гусем, один за другим.
     Сабуров спрашивал:
     - Видел пушки? Велики, малы?
     - Пушки на корабли поставлены, и все велики, малых не видел.
     - Многи ли запасы везут или едут налегке?
     - Запасы велики. Окромя воинов, едут китайские работные  люди:  мосты
возводят, корабли тянут, многие на плечах несут ношу. Маньчжуры-доглядчики
подгоняют их палками да пиками.
     У Сабурова в Албазине воинов, в  бою  славных,  осталось  две  сотни,
посадских же, пашенных крестьян и иного приблудного люда -  четыре  сотни.
Пороху, свинцу, топоров, пил так мало, что каждому воину не хватало.
     Знойное стояло лето.
     В полдень,  оглядывая  зорко  окрестности,  сторожевой  казак  увидел
первых маньчжурских конников. Десять конников в синих халатах, с пиками  и
луками выехали на холм. Один из них долго  глядел  на  Албазин  в  длинную
трубу.  Не  успел  дозорный  казак  ударить  тревогу,  вражеские  конники,
повернув лошадей, ускакали обратно.
     С востока посерело небо. Тайгу окутала желтая туча  пыли,  ветер  нес
пыль к Амуру. Желтая муть густела, приближалась;  пахнуло  горьким  дымом,
конским потом, послышался топот, гул, лязг. Прикладывая ладонь  к  глазам,
вглядывался Сабуров в пыльную муть. Близко послышался топот.  Маньчжурские
конники взлетели на гору. Ровный частокол пик, словно острый камыш,  вырос
на горе, ветер колыхал желтое  знамя,  лошади  били  копытами  по  рыхлому
песку.
     На Амуре из-за острова показались малые  лодки,  за  ними  -  большие
ратные корабли.  Сабуров  спустился  с  шатровой  башни,  поднял  казаков,
наказал  строго  нести  караулы,  забить  наглухо  ворота.  Отобрал  шесть
казаков, через подлазы послал на крепостные стены, чтоб бежали к посадским
избам, овины с соломой казаков Зазнамовых подожгли, избы, церковь, кабак и
иные строения облили б смолой и тоже подожгли.
     Загудел албазинский колокол. Пламя рванулось к небу, бурый дым затмил
окрестности. Амур побагровел, красные всплески полыхали над водной гладью,
метались от берега к берегу. Катилась по траве огненная волна, катилась  к
лесу, оставив за собой серый пепел да  черные  угли...  Избы  корчились  в
огне, трещали, церковь уподобилась огромной горящей  свече,  пламя  и  дым
взвивались в поднебесье. И когда церковь рухнула,  взлетела  туча  искр  и
пала на Амур. Албазинцы крестились.
     Головная рать маньчжуров подойти в тот день к крепости не  могла.  Им
казалось: албазинцы подожгли и посадские строения и крепость.
     ...Ночь светлела. На заре Сабуров сходил к  пушкарям,  самопальщикам,
тайным доглядчикам. Просунув голову в черную щель подлаза, кричал:
     - Пушкари!
     - Что тебе?
     - Бейте по скопищу! Зазря порох не травите!
     Пушкари храбрились:
     - Эй, Ярофей, вдарим, аж небеса с овчинку ворогам померещатся!..
     Сабуров взбирался на шатровые башни:
     - Самопальщики! Зазря огнем не балуйтесь! Бейте, чтоб насмерть!
     Ему отвечали:
     - Потрафим, Ярофей! Гостей не обидим!..
     У восточных подлазов в глубоких ямах варили смольщики осадную  смолу;
тут же жонки скручивали из соломы тугие пучки, их смолили и  складывали  в
кучу, чтоб в осаде могли казаки, запалив, бросать те пучки,  отбиваясь  от
врага огнем.
     Ярофей смеялся:
     - Жонки, какие дорые подарки сготовили!
     - То, Ярофей, гостинцы малые, чтоб не сетовали на жонок!  -  отвечала
Степанида.
     День   прошел.   Богдыхановы   войска   разбились   лагерем,    воины
осматривались. Когда рассеялся дым,  немало  удивились,  увидев  крепость.
Крепость стояла серым утесом: огромная, грозная, глухая...  Сабуров  ночью
успел снарядить и вновь послать в Нерчинск гонцов, чтоб рассказали о  беде
и просили подмогу.
     Солнце бросило первый  легкий  луч,  мелькнуло  розовыми  пятнами  на
башнях крепостной стены. Дозорный казак дал  знак:  к  крепостным  воротам
через вал шел русский казак. Ярофей признал  в  нем  албазинца.  Маньчжуры
взяли в плен его еще прошлым  летом.  Казака  впустили  в  крепость  через
потайной лаз. Казак желтолицый, измученный, молча вынул из-за пазухи узкую
трубку и подал ее Сабурову. Это был второй богдыханов лист, лист  грозный,
писанный на трех языках:  маньчжурском,  китайском  и  русском.  Китайский
богдыхан, именуя  Ярофея  Сабурова  Яло-фэем  и  албазинским  наместником,
повелевал кровь не проливать, Амур-реку очистить  тихо  и  никогда  на  те
рубежи  ногой  не  ступать.  Обещал  богдыхан  и  почести,  и  награды,  и
милости... "Если же Яло-фэй, - писалось в листе, - станет поперек  воли  и
начнет бой, воины богдыхановы крепость  сожгут,  людей  побьют  и  Яло-фэя
утопят в Амуре".
     Посланец рассказал о силах войска, собранного по велению богдыхана со
многих мест. Ярофею Сабурову он говорил:
     - Идет рать воистая и на кораблях, и скорою ступью на конях, и  пешим
ходом.  Намеревается  богдыханов  воевода,  маньчжур  злонравный,  Албазин
снести и тем выполнить волю властелина Китайского царства.
     Ярофей Сабуров спросил:
     - А многая ли та рать корабельная, и пешая, и конная?
     - Плывут на ста кораблях, по пятьдесят воинов на корабль, да конников
больше тысячи, да пеших несчетно много. Пушек долгомерных с ними восемь да
малых десять. Окромя того, идет  тысяча  работных  людей;  они  укрепления
делают, рвы роют, корабли бечевой тянут.
     Богдыханово войско в десять раз превышало силы албазинцев.  Маньчжуры
привезли пушки, сработанные иезуитами, с ядрами в  пятнадцать  и  двадцать
фунтов. Однако воины шли с луками, пиками и даже  ножами,  огневые  пищали
имели лишь маньчжурские, и то не все.
     Небо очистилось, сияло молочной белизной. Палило солнце.
     Маньчжурские корабли подплыли к Албазину, стали на якоря, воины вышли
на берег, мылись  и  купались.  К  вечеру  ударили  из  всех  пушек  враз.
Наперебой корабельные пушки били  пять  дней.  Во  многих  местах  толстые
бревна крепости и насыпи рухнули, были повреждены дозорная башня и амбар.
     Сабуров с  кучкой  храбрых  казаков  метался  по  крепостным  башням.
Обрубали  бревна,  ставили  подпоры,  окапывали,  настораживали.  Сабуров,
потный, почерневший от земли, горячился:
     - Храните, казаки, припасы огневые. Не иначе, к вечеру пойдет  пехота
приступом.
     Грязные, окровавленные албазинцы отвечали  с  шатровых  помостов,  из
бойниц и подлазов:
     - Оскудеваем, Ярофей, порохом! То как?
     - Жонки! - закричал Сабуров.
     Из подземных камор, ям, лазов выбегали жонки. Сабуров махал  жилистой
рукой:
     - Надобно,  жонки,  собирать  каменья!  Крутить  из  соломы   огневые
снопы!.. Порох и свинец на исходе!
     Всю ночь крепость готовилась к отбою осады.
     Утром маньчжуры ударили из  пушек,  забросали  албазинцев  игольчатым
дождем  стрел.  Казаки  понесли  потери.  Наскоро  вырыли  могилу,  павших
схоронили по-христиански.
     Начальник Желтого знамени, видя замешательство  в  крепости  и  малый