ари Синь-готу сняли ночью с кораблей пушки и приволокли их  лесом
на гору, что стоит за  крепостью.  Албазинцы  замешкались,  они  не  ждали
такого удара.  У  крепости  развалились  две  башни;  ядра  ломали  стены.
Землянки и  малые  крепостные  строения  рухнули,  много  пало  сраженными
албазинских казаков.
     Успех Синь-готу имел большой. Оттого бросал воинов смело  на  приступ
крепости.
     Албазинцы отбивали неприятеля. На шатровые башни, в бойницы, в черные
подлазы без устали таскали жонки, подростки камни, смолу, засыпали  песком
и землей опаленные огнем бревна крепости.
     Байдонов  свел  брови,  озабоченно  вздохнул,  вытащил  из-за  пазухи
тряпицу, подал:
     - На, Ярофей, вытри кровь и сажу со лба и скул.  Как  черти  в  пекле
горим...
     Ярофей силился отшутиться:
     - Хорош и ты, славно тебя приласкала стрела-змеевка - через всю  щеку
ссадина, присыпь пеплом...
     Ударила большая пушка с  корабля  Синь-готу,  и  все  опять  смолкло.
Ярофей усмехнулся:
     - Чуешь, скудеют...
     - То, Ярофей, хитрость, так смекаю... У нас же в  погребах  порох  на
исходе... Надобно из пушек бить с толком, только по скопищу, по кораблям.
     Прибежала Степанида, растрепанная, чумазая,  с  оборванными  в  кровь
руками, исцарапанным лицом.
     - Лихо, Ярофеюшка!..
     - Что?
     - Из колодца вода ушла! Муть черпают жонки, и та на исходе...
     - Так ли? - усомнился Байдонов. - Пойдем, Ярофей!
     Подошли к колодцу. Байдонов опустил бадью и  вытащил  -  вместо  воды
зачерпнулась желтая глинистая муть.
     Подумали  атаманы,  прикинули.  Сняли  с  шатровых  башен  да  бойниц
двадцать казаков, в ночь вырыли внизу  двора  крепости  глубокий  колодец.
Хотя скупо он наполнялся, однако воду добыли. К новому  колодцу  поставили
строго раздатчика, чтоб делил он воду без обиды.
     Пушкари  Синь-готу  приволокли  к  ближнему  валу  пушку-маломерку  и
ударили из нее по правой башне крепости.
     От удара вздрогнула башня, обвалилась крыша и придавила казаков, а  с
ними и Афанасия Байдонова.
     Опечалились албазинцы. Ярофей Сабуров потемнел лицом, опал,  одинокий
глаз прятал, ходил, склонив голову.
     Афанасия Байдонова схоронили возле стены. Хоронили под бой пушек, вой
стрел и взлеты огненных языков.
     Потеря Афанасия Байдонова,  мужа  храброго  и  разумного,  обессилила
крепость.
     Все запасы Ярофей наказал собрать  и  запереть  в  подземный  погреб,
давать по малой толике лишь пушкарям да самопальщикам.
     Спотыкаясь, вышел Сабуров и поднялся на шатровую башню. Вглядываясь в
пороховую пелену и огненные всплески, сам наводил пушку.  За  спиной,  над
головой атамана взвизгнул камень и упал, отскочив от  бревенчатого  шатра.
Оглянулся  Ярофей,  камень  метнул  молодой  казак  Ленька  Зазнамов,  сын
храброго албазинца Петра Зазнамова.
     Ленька, обезумев, бежал по крепостному двору и кричал:
     - Казаки, одноглазый пес, Ярошка, нас  не  спасет!  Надобно  крепость
сдавать!..
     Несколько казаков бросили самопалы,  спрыгнули  с  шатров  на  землю.
Ярофей ринулся на трусов, но  корабельные  пушкари  ударили  из  пушек  по
шатру; Ярофей торопливо спустился вниз. Казаки разбежались.
     Тогда вылез из подлаза Соболиный Дядька  -  старец  дряхлый,  обнажил
белую голову и, опираясь одной рукой на костыль, а другой  на  бревенчатый
оклад, призывал:
     - Казаки!
     Около него собрался немалый круг. Соболиный Дядька говорил:
     - Казаки! Отчего терпим изменников и  трусов?  Надо  их  повывести  с
корнем.
     Ветер разметал седые космы старца, а он, задыхаясь и падая, говорил:
     - Казаки, умрем, как подобает русским воинам!
     Старца снесли в шатровую подклеть.
     Казаки разошлись по бойницам и подлазам, отбиваясь кто чем мог.
     Синь-готу подтянул  пушки  еще  ближе.  Пушки  ударили  по  крепости,
подожгли ее с трех сторон.
     С кучей храбрецов Ярофей спас крепость от огня.  Синь-готу,  встретив
неслыханное упорство русских и терпя в огневых  запасах  нужду,  послал  в
крепость четырех маньчжуров и  доктора-иезуита.  Посланцы  через  толмача,
подойдя к крепостному валу, кричали:
     - Сдавайтесь на милость великого богдыхана!
     Ярофей отвечал с башни крепости:
     - Не бывать тому! Милости  богдыхановы  нам  ведомы  -  то  петля  да
могила!..
     Маньчжуры уговаривали:
     - Великий богдыхан проведал о ваших бедах:  многие  от  ран  умирают,
истекая  кровью!  Шлем  доктора  и  лекарства  травяные!  Такова   милость
богдыханова.
     Ярофей посланцев Синь-готу в крепость не пустил:
     - Не ищем ваших милостей! Все в добром здравии проживаем!
     Синь-готу, пораженный  столь  непреклонной  силой  албазинцев,  решил
крепость окружить.
     На заре Ярофей Сабуров с сотней казаков ринулся из крепости в  тайный
пролаз.
     Синь-готу видел, что сила русских мала.
     Конники густой цепью окружали казаков и теснили их к Амуру.
     Казаки отбивались.
     Сабуров махал саблей, кричал. Крик тонул, глох... Казаки  не  слышали
голоса атамана.
     Маньчжурские воины, вскинув желтое знамя, кинулись в  атаку,  казаков
смяли и опрокинули.
     Ярофей Сабуров, побитый, окровавленный, с тремя казаками прорвался  с
левой стороны; он пытался добежать до леса, чтобы скрыться от тучи стрел.
     Беглецов быстро заметили. Маньчжурский конник  с  желтым  флажком  на
длинном  древке  отделился  от  конной  цепи  и  поскакал  в   погоню.   С
корабельного  мостика  следил  за  боем   именитый   маньчжур   Синь-готу.
Рассмотрев в трубу  на  Ярофее  Сабурове  чешуйчатую  кольчугу  и  высокую
железную шапку, узнал в нем воина не простого, приказал:
     - Надо этих трех русских поймать живыми.  Особенно  мужа  рослого,  в
доспехах добрых, который в бою барсу подобен.
     Конники и пеший строй стали смыкаться в плотное кольцо.
     Ярофей разгадал их замысел, живым в плен попадать не хотел, побежал в
крепость. Конники преградили путь.
     Ярофей взбежал на холм и крикнул дозорному казаку:
     - Бейте из пушек! Не мешкайте, казаки! Бейте! Смерть мне едина,  иной
не быть!
     Маньчжуры надеялись, что албазинцы,  щадя  своих  воинов,  не  станут
стрелять, без опаски вышли на чистый холм.
     Албазинцы ударили из пушек и самопалов.
     ...Ветер гнал по небу черные лоскуты туч. Луна  пугливо  косилась  на
землю, мутными пятнами освещала лес, горы, обливала башни крепости блеклой
зеленью.
     Поодаль воины Синь-готу жгли костры.
     Луна озарила ратное поле. Зелеными пятнами засветился холм, на  холме
лежал в чешуйчатой кольчуге рослый воин. Железный  шлем  валялся  поодаль.
Воин лежал, широко разметав длинные руки. Ветер трепал волосы.
     Воин застонал, оторвал голову от земли и вновь уронил.
     Где-то далеко завыл шакал. Туча  закрыла  луну,  темь  нависла.  Тени
сгустились. Чаще перекликались сторожевые дозоры Синь-готу.
     У крепостной  стены,  подле  тайного  подлаза,  проползли  три  тени.
Послышался шепот:
     - Средь множества тел не сыскать Ярофея...
     - Ярофеюшку сыщу хоть средь тысяч... - отвечала приглушенно женщина.
     Тени двигались неторопливо.
     На холме воин в чешуйчатой кольчуге вновь поднял голову, перевернулся
на спину. Кольчуга на груди пробита, чешуйчатые кольца рассыпались.  Грудь
рассечена, запеклись на ней сгустки  крови,  израненное  тело  ныло.  Воин
открыл глаза, опаленным ртом жадно хватал воздух...
     Небо очистилось. Луна горело светло. Воин закрыл глаза, простонал:
     - Погасите лампаду...
     Голова поникла он умирал. Близко послышался шорох. Воин силился вновь
подняться, застонал, повернулся на бок; из-под пробитой кольчуги выпал  на
землю окровавленный сверток в  шелковом  плате.  Темные  губы  воина  едва
слышно шептали:
     - Пометы мои заветные... пути тайные...
     Сторожевой маньчжурский ратник кричал в ночной тишине, ему откликался
второй. Крики, как жалобные вопли,  катились  по  Амуру,  эхо  глохло  над
тайгой. Воин от крика вздрогнул, приподнял голову, беспомощно шарил рукой,
стараясь засунуть сверток под кольчугу.
     - Казаки, умираю! - крикнул  он  и  вытянулся;  по  кольцам  кольчуги
хлынула кровь.
     Воин упал вниз лицом, руки  раскинул,  жадно  схватил  полные  горсти
взмокшей от крови земли. Поодаль лежал заветный сверток - чертеж неведомых
землиц и стран...
     Степанида узнала голос Ярофея. Спотыкаясь, припадая к земле, поползла
по холму; две тени беззвучно скользили за ней.
     Степанида причитала:
     - Ярофеюшка!.. Откликнись...
     На чешуйчатую кольчугу будто посыпал кто  щедрую  пригоршню  серебра:
переливалась она, искрилась, трепетала...
     Степанида признала Ярофея, залилась слезами.
     Тело атамана албазинцы взяли на руки, помогла Степанида. Меж  выбоин,
по густой траве, хоронясь и оглядываясь, спешили они к крепости.
     Тело Ярофея Сабурова положили в каморке Степаниды. Теплилась  блеклая
лампада. Вытянувшись во весь рост,  лежал  Ярофей  Сабуров.  Обрядила  его
Степанида в смертную рубашку, обмыла,  причесала.  У  изголовья  поставила
иконку чудотворца Николая. Стояла Степанида, устремив взор  на  бескровное
лицо, плакала молча. Слезы  падали  на  шершавую  руку  Ярофея,  Степанида
причитала негромко: "Спокинул, Ярофеюшка, одинешеньку  умирать  оставил...
Отчего, Ярофеюшка,  огорчился  да  не  взял  меня  горемычную  с  собой  в
могилу?.." Степанида упала на грудь мертвеца и глухо  зарыдала;  рыдала  и
жаловалась, пока жонки не увели.
     Ярофея Сабурова схоронили в правом углу двора,  возле  часовни.  Едва
насыпали могильный холм, вновь ударили корабельные пушки.
     Неприступным утесом возвышалась Албазинская крепость.
     Корабли Синь-готу по-прежнему стояли  на  Амуре.  Только  пушки  били
совсем редко: иссякли огневые припасы, к  тому  же  поручил  Синь-готу  от
богдыхана строгую  грамоту.  Богдыхан  стыдил  его  за  неуспех,  грозился
наказать за неумелую осаду, велел корабли беречь, на Амуре не  заморозить,
до зимы Албазин снести и вернуться с победой.
     Невиданное упорство осужденных разгневало и опечалило Синь-готу.
     Заперся он в корабельной каморе и на  зов  не  откликался,  убедился:
крепость не взять. Страшили наступающие холода и первые  заморозки.  Средь
его воинов, одетых в летние одежды,  стоял  ропот,  и  Синь-готу  понимал,
какая нависла угроза. Удивлялся он храбрости и противоборству  албазинцев.
Сокрушался: ведь людей разных кровей  ломала  маньчжурская  рать,  сносила
начисто селения, города, крепости. Делила его рать добычу: и жен, и детей,
и скот, и  юрты.  Такова  участь  непокорных  китайцев,  черных  монголов,
степных татар, эвенков и иных народов, которые осмеливались поднять лук  и
меч против великого богдыхана -  властелина  Серединного  царства.  Отчего
сила русских столь велика и  несокрушима?  Отчего  крепость  их  огонь  не
пожирает, пушечные ядра плохо рушат стены и башни? Отчего  десять  храбрых
маньчжурских конников трусливо шарахаются и, обезумев, бросив копья,  мечи
и луки, падают сраженными, завидев страшные глаза краснобородого русского?
     Боялся Синь-готу богдыхановой немилости.
     В полдень прискакал  к  Синь-готу  посланец  от  богдыхана.  Богдыхан
повелевал войну прекратить,  крепость  Албазин  немедленно  оставить  и  с
войсками уйти. Синь-готу бегал из угла в угол  по  каморе,  сжимал  голову
ладонями: он пытался разгадать тайный смысл богдыханова приказа. А  приказ
тот пришел  неспроста.  В  Пекин  приехал  гонец  из  Москвы  с  грамотой,
извещающей о скором прибытии  важного  посла  от  царя  великого  Русского
царства для переговоров. Богдыхан и его близкие люди и мудрейшие советчики
помнили смелого и неуступчивого Спафария. И  хотя  безмерна  была  надутая
гордость владыки Китая, а Спафарий, достойный  русский  посол,  умерил  их
гордость,  заставил  увидеть  в  России  могущественное   государство.   О
храбрости русских воинов богдыхан судил  по  албазинцам,  сломить  которых
Синь-готу не сумел, хотя привел под крепость большую армию и флот во главе
с тремя желтыми знаменами отборных маньчжуров - надежды и опоры богдыхана.
Храбрость албазинцев, их ратные победы на Амуре отрезвили голову богдыхана
и его хвастливых вельмож.
     На  утро  другого  дня  увидели  албазинцы  чудо:  корабли  Синь-готу
поспешно сплывали вниз по Амуру, конники и пеший строй берегами  двигались
в сторону города Айгуня. Рать Синь-готу ушла.
     Новый  Албазин,  выдержав  грозную  осаду,  стоял,  взмыв  башнями  в
поднебесье. По-прежнему слава о казацкой удали и силе неслась по Амуру  от
рубежей русских вплоть до Восточного моря.



                            НЕРЧИНСКИЙ ДОГОВОР

     В утренние росы никнет трава к земле, на ней нога  человека  и  зверя
оставляет  приметный  след.  Албазинские  добытчики,  соболиные  следопыты
рассмотрели на травяном ковре тайные узоры. Прошел степью вокруг  Албазина
караван верблюдов до ста, а то и более.
     Добытчики, озираясь, пошли по следам, чтоб у брода на рыхлом песке  и
грязи разглядеть следы. У водопоя Николай Седых сказал:
     - Гляжу, казаки, и по следу угадываю шаги мунгальских верблюдов. Тому
примета есть: верблюд  мунгальский  шагает  широко,  ступь  его  на  песке
завсегда затменна.
     - Не иначе, мунгальская рать в обход пошла на  крепость,  -  сумрачно
ответил старый албазинец Никандр Суслов.
     Николай Седых поучал:
     - Повадки мунгалов и даурцев я хорошо знаю. Коль пошли в  обход,  жди
беду в лоб...
     Казаки спешно принесли весть в  Албазин.  Но  албазинцы  и  без  того
всполошились. Нашли у водопоя  албазинские  бабы  тело  Панкрата  Кривого,
лежал он сраженный вражеской саблей. С Гусиного  озера  прискакали  братья
Переваловы, они говорили:
     - Сидючи в засаде на уток, видели, как подъехали к озеру  мунгальские
конники, чтоб напоить лошадей, верблюдов и  быков.  Конники  при  пиках  и
мечах, с луками и стрелами. У  каждого  по  три  лошади,  не  считая  иных
животин. Одна лошадь под седоком, вторая -  под  запасами,  третья  -  под
седлом крутым, а на нем приторочена пушка-маломерка.
     Над крепостью вновь нависла угроза.
     Тем временем караван верблюдов обошел крепость с запада на  восток  и
скрылся в степях.  Монголы  сразили  нескольких  зазевавшихся  албазинцев,
захватили в плен двух казаков.
     Такое лукавство и происки монголов встревожили албазинцев.  Дали  они
весть нерчинскому  воеводе,  чтоб  слал  ратную  подмогу.  Осада  крепости
войском Синь-готу, от которой едва оправился Албазин, была памятна. Однако
прошло лето, прошла зима,  креп  Албазинский  городок:  ни  маньчжуры,  ни
монголы возле его стен не появлялись.
     Албазинцы ходили много раз вниз  по  Амуру,  собирали  ясак,  строили
малые крепости и городки и на Амуре и на Зее.
     Ни маньчжуры, ни даурцы на Амур не приходили.
     Вольные казаки с гордостью величали себя  хозяевами  Амура.  Селились
вокруг крепости русские пришельцы. Появились в Албазине новые  насельники;
только  старые  албазинцы  помнили  прежние  набеги  маньчжуров  и   осаду
крепости, о них по вечерам рассказывали молодым казакам.
     На Амуре стало мирно и тихо.
     ...Внутренние  междоусобицы  раздирали  Серединное  царство.  Престол
великого богдыхана Кан-си находился в  большой  опасности,  и  не  однажды
пламя вольности разгоралось то в  одном,  то  в  другом  конце  Китайского
царства.
     Китайцы-землепашцы, ремесленники,  лодочники,  рыбаки,  носильщики  и
прочий работный люд, бедняки, нищие, босой народ, на чьи плечи  обрушились
все  тяжкие  кары  захватчиков-маньчжуров,  князей  да  помещиков,   всюду
зажигали пламя непокорности, хватали пики, ножи, самопалы и угрожали трону
богдыхана. Даже прославленные китайские  ученые,  поэты  и  немалое  число
чиновников и торговцев помогали восставшим. "Гору плечом не сдвинешь, реку
ладонью  не  запрудишь"  -  такова  сила  китайцев,  наводивших  страх  на
маньчжуров.
     Тревожило богдыхана и его родичей тайное общество  "Белый  лотос",  в
него входили миллионы непокорных китайцев, сынов своей  униженной  родины.
Особенно устрашало, потрясая богдыханов  трон,  тайное  общество  китайцев
"Триада" -  небо,  земля,  человек,  "Триада"  денно  и  нощно  трудилась,
стараясь объединить китайцев всей страны, повести их  войной  и  свергнуть
ненавистную власть маньчжурских ханов.  Всюду  среди  китайцев  на  разных
наречиях передавался тайно, с большой  опаской  призыв:  "Хуань-чжэн,  хок
бэн!"  Что  означает:  "Изгони  маньчжуров  и  восстанови  власть   минов,
китайцев!"
     Пламя восстаний загоралось по всему Китаю.
     ...Меняются дни,  проходят  годы.  Тень  и  то  пропадает  бесследно.
Маньчжурские войска богдыхана Кан-си сломили непокорных. Они окружали их и
загоняли в ущелье. Непокорные сдавались на милость богдыхана.  Милость  же
его была одна - всем непокорным отрубали головы.
     Омрачалась земля, даже небо почернело  и  потускнело  солнце.  Кровью
переполнились реки и разлились широким озером. Трупы непокорных, брошенные
в пропасть, выросли огромной горой. Гора и теперь стоит, упершись в  небо.
Назвали ту гору Ляо-дун - Покой непокорных.
     Кан-си и его приближенные торжествовали победу. Теперь они  горделиво
взглянули и в  сторону  давнишних  недругов  -  вольных  русских  казаков.
Богдыхановым боярам и вельможам казалось: нет силы  большей  маньчжурской,
нет царя мудрее богдыхана.
     В  дни  полнолуния  собрал  богдыхан  всех   главных   военачальников
Серединного царства  и  с  ними  охранителя  великого  знамени  богдыхана,
полководца  Гудзу-эженя.  Гудзу-эжень,  победитель  непокорных,   слыл   в
Серединном царстве за полководца, равного  которому  не  сыскать  во  всем
мире. Гудзу-эжень прибыл ко двору богдыхана с  пятьюстами  телохранителей.
Телохранители,  выстроенные  пятью  колоннами  по   сотням,   стояли   как
вкопанные, ожидая возвращения победителя. Навстречу  Гудзу-эженю  богдыхан
послал своего племянника.
     Богдыхан приказал собрать храбрых воинов со свего царства и поставить
их под сто малых знамен, под каждым знаменем иметь две  пушки,  по  тысяче
воинов в кольчугах, при луках и мечах.  На  каждые  пятьдесят  воинов  дал
богдыхан по два самопала, для перевозки огневых запасов и еды  -  двадцать
пять тысяч верблюдов, быков и лошадей.
     В середине 1687  года  многотысячная  армия  маньчжуров,  по  велению
главнокомандующего Гудзу-эженя, была разделена на три больших знамени;  во
главе каждого большого знамени  встали  прославленные  полководцы.  Желтое
знамя черного дракона направилось на Албазин, желтое знамя синего  дракона
- на Нерчинск, желтое знамя красного дракона - на Селенгинскую крепость.
     Все было готово к великому походу на страну  непокорных  русских,  но
богдыхан медлил. Причин  к  тому  было  много.  Вновь  вспыхнула  в  Китае
междоусобица. Прослышал богдыхан и его близкие люди о том,  что  в  России
новый царь.
     На московском престоле в это время сидел молодой царь Петр  первый  и
его брат Иван; из-за малолетства  царей  государством  правила  их  сестра
Софья.
     В начале августа в  Нерчинск  прискакал  из  Москвы  гонец.  Он  едва
перевел дух и отправился через монгольские степи в Китай.
     В сентябре приехал в Нерчинскую крепость  царский  посол,  окольничий
Федор Головин. Китайский двор уже  знал  о  прибытии  в  Нерчинск  важного
русского посла.
     Всю зиму китайский двор  молчал.  Не  посылал  войск,  не  вступал  в
переговоры. Мудрейшие из мудрейших, роясь в  древних  книгах,  искали  для
богдыхана достойного ответа. Всем мудрецам богдыхан  задавал  только  один
вопрос: "Как поступить с русскими?"
     Ежедневно приходили к  богдыхану  прославленные  мудрецы  Серединного
царства,  седовласые,  согбенные  старцы,  и  давали   богдыхану   советы,
подкрепляя их словами из самых мудрейших книг древности.
     Выслушав слова многих мудрецов, богдыхан недовольно говорил:
     - Мудрость древних  не  знает  п