то  снова
опускалась в загроможденное камнями дно балки -  и терновник уступал место
кизилу  и  боярышнику,   их  раскидистые  ветви  теснили  тропу  так,  что
приходилось низко наклонять голову,  а  порой чуть ли  не  ложиться на шею
лошади.
     Боль  у  Хомуни прошла.  Подзабылась,  ушла куда-то,  растворилась во
времени  и  обида  на  жестокого и  коварного Валсамона.  Но  сердце  было
неспокойным.


     Хомуня смутно вспоминал начало их  вражды.  Это произошло у  развалин
Тмутаракани.  Стоянку в  тот раз выбрали недалеко от стен мертвого города,
на  холмах,   рядом  с  тмутараканскими  идолами  -   огромными  статуями,
воздвигнутыми  древним  божествам  Санергу  и  Астарте.   Место  это  чуть
возвышалось над городом, хорошо продувалось ветром, комар не задерживался.
И Хомуня был доволен, что Тайфур согласился. Иначе какой отдых, если комар
- от него,  как ни старайся,  никуда не спрячешься - поминутно впивается в
тебя острым жалом.  И  будь ты трижды усталым,  без сил упадешь на землю -
все равно не уснешь, всю ночь будешь хлопать себя по голому телу.
     Трава на  холме была  сочной и  мягкой.  Пьянило от  запахов ромашки,
чабреца и донника.  Пока рабы ставили шатер для Омара Тайфура, Хомуня рвал
чабрец, чтобы себе и купцу подложить под голову.
     - У  нас на  Руси чабрец зовут богородскою травою.  Сон на подушке из
чабреца дает здоровье и долголетие.  Она целительная,  травка эта,  всякую
заразу от человека отводит, - пояснил он Тайфуру.
     Для себя постель Хомуня мостил рядом с шатром Тайфура. Легкий ветерок
подувал с моря,  нес прохладу,  и Хомуня надеялся, что ночью будет хорошо.
Он  бросил на  землю  охапку травы и  с  удивлением отметил,  что  плотная
широкая тень каменной Астарты падала на  шатер и  делила его на две равные
части.  На левой,  прикрытой тенью стороне,  краски совсем поблекли, ткань
стала серой,  будто слегка присыпанной пеплом, а справа - сияла на солнце,
выглядела яркой,  как голубой,  с розовыми и желтыми цветами,  праздничный
халат Тайфура.
     Хомуня подошел к  каменному изваянию и посмотрел вверх.  Подсвеченное
солнцем, красноватое, с белым пушистым козырьком, небольшое облако золотой
короной повисло над Астартой.  Словно живое,  оно постоянно меняло окраску
и, казалось, вот-вот опустится на голову богини любви и плодородия.
     Может,  от предвечернего света,  а может,  так привиделось Хомуне, но
лицо Астарты дрогнуло, тень недовольства пробежала по ее каменным щекам.
     Хомуня протер глаза.  Видение оставалось.  Но теперь Астарта спокойно
смотрела на Санерга, стоявшего на соседнем холме, и дальше, в глубь степи.
     - Хомуня! Ты что, оглох?
     Голос Тайфура прозвучал так неожиданно, что Хомуня вздрогнул и тут же
почувствовал,  как  неприятный озноб  пробежал по  его  телу,  будто купец
дохнул на него холодом.  В ту же минуту солнце скрылось за тучами - статуя
снова стала серой, потеряла краски. Золотое облако сместилось.
     - Я  хочу осмотреть развалины города.  Возьмите с  Валсамоном оружие.
Аристин пусть присмотрит за табором.


     Тмутаракань  встретила  кладбищенской  тишиной.   Улица,  на  которую
ступили Хомуня,  Валсамон и  Тайфур,  была  покрыта раскидистыми зарослями
цикория,  широкими  листьями  лопуха;  небольшие полянки  устлались мягким
ковром полевицы,  осочного пырея и  тонконога.  По обеим сторонам заросшей
дороги,  скрытые  кустарниками,  таинственно  выглядывали остатки  стен  и
заборов.  На  месте  былых садов сквозь бурьян пробивалась молодая поросль
вишен,  орешника и яблонь;  выше - диковинными зверями, драконами и лешими
рогатились полузасохшие сучья старых умирающих деревьев.
     У  поворота,  откуда хорошо была видна крыша дворца князя Мстислава и
поросший бурьяном купол церкви святой Богородицы,  прямо на дороге одиноко
раскинула ветви молодая яблоня с мелкими чуть желтоватыми плодами.
     Валсамон наклонил ветку и потянулся за яблоком.
     - Карр-р-р,   карр-р-р!   -   неожиданно  закричал  ворон,   неслышно
опустившийся почти рядом, на сухое дерево.
     Валсамон отдернул руку и выругался.
     - Испугал, дьявол. Я тебе каркну, перьев не соберешь, падаль вонючая!
     Валсамон поискал камень - не нашел. Потянулся за яблоком.
     - Карр-р-р, карр-р-р!
     Валсамон вздрогнул и  снова  отпустил ветку,  но  тут  же  решительно
наклонил ее, сорвал яблоко и швырнул в ворона.
     Птица улетела.
     Доверху  увитый  густыми  переплетениями  хмеля,   княжеский  дворец,
казалось, намеренно притаился в глубине двора и настороженно, через пустые
ворота,  выглядывал на  улицу,  словно боялся,  что  может  войти  в  него
кто-нибудь  незванный  и  помешать  его  тихой,  загадочной  жизни.  Чудом
сохранившаяся  дверь,  которая  вела  во  внутренние  покои  дворца,  была
приоткрыта,  и  каждый раз,  как  только налетал сильный порыв ветра,  она
жалобно скрипела, хлопала о стену и тут же возвращалась на место. При этом
воробьи,  собравшиеся у крыльца, испуганно вспархивали, будто кто-то стоял
за дверью и  постоянно отгонял их,  не пускал внутрь.  Перед крыльцом,  на
выложенной каменными плитами площадке,  лежали  промытые до  ослепительной
белизны кости  быка  или  коровы,  серые потрескавшиеся рога  обломились и
валялись рядом с черепом.
     В  комнатах  пахло  плесенью.  С  потолков  грязными клочьями свисала
паутина. Пол, покрытый толстым слоем пыли, дышал под ногами, густые облака
ее  поднимались вверх,  окутывали купца и  его телохранителей.  Пыль остро
щекотала в носу,  и Валсамон,  шедший впереди всех, расчихался так громко,
что,  казалось,  ветхие  стены  и  провисший потолок  вот-вот  обрушатся и
навечно похоронят здесь путников.
     Хомуня посмотрел на Омара Тайфура.  От брезгливости и отвращения лицо
его перекосилось,  лоб сморщился, губы оттопырились. Купец потерял интерес
к  развалинам и  уже  повернул было  назад,  но  дикий  возглас Валсамона,
заглянувшего в угловую комору, остановил его.
     - А-а-а-а!  - завопил Валсамон и отпрянул от дверного проема. - Спаси
и защити меня, святой Павсикакий!
     - Что там? - испуганно спросил купец.
     Валсамон побледнел,  уронил на  пол саблю,  истово крестился дрожащей
рукой и не мог произнести ни слова.
     - Говори же! - приказал Тайфур.
     - Там... ведьма... сидит.
     - Откуда ей взяться, днем-то? - спросил Хомуня и подошел к коморе.
     Заглянув внутрь,  Хомуня вздрогнул,  но  быстро справился с  испугом,
перекрестился и вошел в комору.
     В  углу,  на  скамье,  Хомуня увидел скелет человека.  Длинные густые
волосы  удерживались на  черепе  серебряным ободком  и  свисали  до  самой
скамьи. Между ребер скелета, там, где должно быть сердце, торчала стрела.
     Выждав минуту,  в комору вошел купец,  а следом и Валсамон. Все молча
смотрели на останки.
     - Женщину поразили стрелой.
     Не  успел Хомуня произнести эти слова и  перекреститься -  все вокруг
осветилось яркой вспышкой молнии и грянул оглушительный гром.
     Валсамон, а за ним купец и Хомуня выскочили из княжеского дворца. Над
мертвым  городом  клубилась тяжелая,  будто  налитая  свинцом  туча.  Небо
беспрестанно рассекали огненные полосы.  Поднялся сильный ветер.  На землю
упали первые капли дождя.
     Бежать к  табору было уже поздно,  но и оставаться в княжеском дворце
никому не хотелось. Решили заскочить в церковь и там переждать дождь.
     В  глубине церкви,  рядом  с  остатками иконостаса,  Хомуня обнаружил
старое кострище,  кучу поленьев и  хвороста.  Вокруг лежали четыре толстых
обрубка, служившие кому-то вместо скамеек. Хомуня достал кресало, кремень,
трут,  и  вскоре костер тускло высветил потемневшие от копоти своды храма.
Омар  Тайфур  и  Валсамон сели  на  бревна,  подставляя огню  влажные полы
халатов.  Из  небольшого мешка,  пристегнутого к  поясу,  Валсамон  достал
яблоки, подал купцу и Хомуне.
     - Я ничего не боюсь,  даже смерти,  -  хрумкая яблоком,  оправдывался
Валсамон за недавний испуг во дворце,  - а вот нечистых, колдунов... Перед
ними я...
     - Ха-ха-ха! - раздалось где-то недалеко от церкви.
     Валсамон умолк.
     - Ха-ха-ха! - послышалось еще ближе. И тут же смех сменился плачем.
     - Что  это?  -  тихо  спросил Валсамон и  с  надеждой,  словно просил
защиты, посмотрел на Хомуню и Тайфура.
     - Филин. Да, это - филин.
     Через  минуту снова послышался стон,  теперь у  самого входа.  Хомуне
показалось,  что какая-то тень мелькнула в  проеме дверей и снова исчезла.
Все трое вскочили почти одновременно.  Валсамон,  сидевший чуть в стороне,
подошел ближе и стал рядом с Хомуней.
     Освещенная слабым мигающим светом костра, в церковь вошла женщина. Ее
длинные  мокрые  волосы,  прикрывая часть  лица,  тяжелыми космами спадали
поверх легкого плаща.
     - Это она, - прошептал Валсамон, - та самая, из дворца.
     Женщина подошла ближе и долго,  широко раскрытыми глазами,  не мигая,
смотрела на Омара Тайфура. Она была молода, на вид - лет двадцати пяти, не
более. Тяжело вздохнув, присела на обрубок.
     - Наконец-то я вас нашла,  -  сказала она.  - Потом добавила: - Как я
устала.
     - Откуда ты взялась? - спросил Хомуня.
     - Из моря.  Разве ты не видишь,  старик,  я вся мокрая. Волны сегодня
высокие.  Мне было очень трудно справиться с ними. Вода смывает зло. Ты не
бойся,  я добрая.  Поэтому море и выпустило меня. Каждый вечер я выхожу на
берег и гуляю по городу. Почему вас так долго не было?
     - Кто ты? - спросил купец.
     - Разве ты не узнаешь меня?
     Женщина поднялась с  бревна,  подошла ближе к  Омару Тайфуру и  снова
пристально посмотрела ему в глаза. Купец не выдержал и потупился.
     - Я -  Астарта.  Когда-то была девой. А еще - птицей и рыбой морской.
Ты  всегда звал меня так.  Но с  тех пор,  как тебя убили,  я  опять стала
Астартой.
     Женщина подошла к побледневшему Валсамону, провела рукой по его лицу.
     - Успокойся, раб. Я знаю, не ты убивал моего мужа.
     Валсамон готов был бежать прочь без оглядки,  но  страх удерживал его
на месте. Астарта повернулась к Омару Тайфуру.
     - Ты набрал себе новых рабов?  -  спросила она.  -  Тех, которые тебя
убивали,  отпустил?  Ты  благородный.  Справедливый перед  богом  и  перед
людьми.  И перед сыном. Ты подобен богу, воскресшему из мертвых. Только не
сердись на  меня так  сильно,  как  в  тот  раз,  когда я  застала тебя на
конюшне.  Ты прелюбодействовал,  и поэтому я так грубо ругалась и царапала
тебе лицо.  Поверь, мне было очень больно. Так же больно, как нашему сыну.
Он был красивый мальчик.  Как он кричал.  Ты любил и рабов своих.  Они же,
несчастные,  сговорились и убили тебя. Тело твое поглотила морская пучина.
Но теперь все позади.  Вода очистила тебя от зла. И ты будешь снова любить
меня. Я по-прежнему красива. Ты не забыл моего тела?
     Астарта отошла к бревну и начала раздеваться. Сначала сбросила с себя
плащ, потом разорванное на боку мокрое платье и нательную сорочку.
     - Она безумна, - шепнул Хомуня купцу.
     Астарта стала перед костром, медленно обеими руками откинула за плечи
подсохшие волосы и,  прекрасная,  как Афродита -  ее  статуи когда-то  так
поразили Хомуню,  -  осторожно ступая босыми ногами, снова подошла к Омару
Тайфуру.
     - Посмотри на меня,  мой любимый Санерг.  Потрогай -  и ты убедишься,
что грудь моя не менее упруга, чем прежде. Что же ты медлишь, прикоснись.
     Астарта взяла руки Тайфура и приложила их к своим грудям.
     - Ты весь горишь.  В  твоих ладонях столько тепла,  что я  уже совсем
согрелась,  -  сказала она.  -  Только не отпускай меня,  Санерг.  Проведи
руками по животу. Вот так. И по бедрам.
     Астарта  вдруг  нахмурилась,  отступила от  Тайфура и  приблизилась к
Хомуне. Долго стояла молча, затем подняла руки и погладила ему бороду.
     - Сколько сострадания я  вижу в твоих глазах,  старик.  У тебя доброе
сердце. Скажи, оно так же страдает, как и мое? И болит так же?
     Хомуня не ответил.  Он подумал о том, что все его страдания ничего не
значат по  сравнению с  теми бедами,  которые,  по всему видать,  пришлось
пережить этой  душевнобольной женщине,  назвавшей себя  Астартой.  Даже то
малое,  что можно было понять из ее бессвязной речи,  ни в какое сравнение
не шло с его,  Хомуни,  собственными испытаниями. И разве можно физические
боли мужчины сравнить с душевными муками матери?
     Женщина как-то  сразу потеряла интерес к  Хомуне,  не  дождавшись его
ответа, снова подошла к Омару Тайфуру.
     - Посмотри,   Санерг,   как  больно  было  моему  сердцу.  -  Астарта
повернулась ближе  к  свету,  подняла рукой левую грудь -  и  все  увидели
рваные рубцы. - Я вытащила отсюда стрелу. А тебя спасти не могла.
     - А-а-а-а! - завопил Валсамон. Увидев шрам на груди женщины, он снова
вспомнил скелет из коморы княжеского дворца. - Нечистая сила!
     Валсамон  крестился,  читал  молитву,  а  женщина  удивленно на  него
смотрела.
     - А  где же мой мальчик,  что же это я?  Он же не умеет плавать.  Мне
надо в море, а волны сегодня особенно высокие. Я боюсь за своего мальчика!
- громко застонала она и бросилась к выходу.
     - Куда же ты, Астарта, вернись! - кинулся следом Хомуня. - Пропадешь!
     Хомуня выскочил из церкви - женщины уже не было.
     Дождь перестал.  На  небе  сияли яркие звезды.  Луна,  взобравшись на
княжеский дворец, готова была покатиться по крыше. Ветер утих.
     Постояв немного,  Хомуня повернул в  церковь.  Но  не успел сделать и
двух шагов,  как почти рядом, в траве, услышал слабый стон Астарты. Хомуня
подхватил мокрое от дождя холодное тело и понес в церковь.
     Омар  Тайфур  расстелил у  костра плащ  Астарты,  и  Хомуня осторожно
опустил на него потерявшую сознание женщину.  Валсамон подбросил в  костер
хворосту.  Пламя разгорелось сильнее.  Астарта открыла глаза, но взгляд ее
был  уже  не  живым,  потухшим.  Хомуня  хотел  подложить  ей  под  голову
валявшийся  рядом  мешок  Валсамона,  но,  едва  прикоснулся к  Астарте  -
почувствовал,  как мелкая дрожь пробежала по  ее телу.  Астарта приоткрыла
рот, судорожно, со стоном вдохнула воздух и тотчас затихла. Она умерла.
     Хомуня  перекрестился,   прикрыл  обнаженное  тело   мокрым  платьем,
взглянул на Тайфура.  Купец стоял,  уронив на грудь голову,  и  беззвучно,
одними губами, читал молитву.


     Возвратились в  табор  поздней ночью.  Аристин не  спал,  ждал  Омара
Тайфура  и  не  давал  погаснуть костру.  Каменная статуя  древней  богини
Астарты,  подсвеченная  красноватыми всполохами,  смотрела  на  Санерга  и
дальше, в степь, в бездонное звездное небо.
     Утром Омар Тайфур долго не  выходил из шатра.  Хомуня успел подогреть
воду  -  купец имел привычку и  в  жаркие дни  умываться только теплой,  -
приготовить ему завтрак,  но Тайфур не спешил вставать.  Хомуне, сидевшему
подле  шатра,  с  противоположной стороны  от  входа,  где  еще  держалась
неширокая полоса тени, слышно было, как Омар Тайфур поминутно ворочается в
постели и  горестно вздыхает.  Хомуня предполагал,  что  купец так  тяжело
переживает встречу с  Астартой,  ее  неожиданную смерть.  Но  это  было не
совсем так.  Хотя  все,  что  произошло с  Астартой,  не  оставило Тайфура
равнодушным,  расстроился он  не  столько из-за  ее смерти,  сколько из-за
того,  что  мужа этой женщины убили собственные рабы.  Тайфур боялся,  что
здесь,  вдали от  городов и  селений,  его невольникам тоже несложно будет
расправиться со своим хозяином.
     Тайфур лежал в  шатре и чувствовал себя самым несчастным человеком на
земле. Ему рисовались ужасные по своей жестокости картины. Представлялось,
что  рабы  давно  сговорились убить хозяина,  но  прежде чем  сделать это,
непременно будут  всячески  издеваться над  ним,  наслаждаясь его  муками.
Тайфур порой воспалялся так сильно, что наяву бредил, даже чувствовал, как
острые ножи телохранителей с  хрустом вонзаются в  его тело.  Он готов был
кричать от воображаемой боли,  но не смел этого делать,  боялся, что рабы,
догадавшись о  трусости своего господина,  наверняка поспешат приступить к
задуманным ими кровавым замыслам.  Тайфур так разбередил душу,  что уже не
видел никакого выхода из положения, созданного собственным воображением, и
совсем пал духом.  Ему казалось,  что если даже сейчас встанет,  выйдет из
шатра  и  разделит между рабами свое  имущество,  то  и  тогда не  избежит
смерти.
     - Они не преминут вам вредить,  они хотели бы того, чтобы вы попали в
беду, - шептал он строки из Корана.
     Тайфур услышал,  как кто-то тихо подкрался к  шатру и начал осторожно
развязывать тесемки, соединявшие его борта, чтобы проникнуть внутрь. Купец
поднял голову,  сунул руку под подушку и  с ужасом обнаружил,  что на этот
раз там не  оказалось кинжала.  То  ли  он  сам забыл его положить,  то ли
выкрал  кто.  Тайфур бессильно уронил голову на  подушку и,  путая  слова,
тихим голосом начал читать предсмертную молитву.
     - Аллах  творит,  что  желает.  Когда он решит какое-нибудь дело,  то
скажет ему:  <Будь> - и оно бывает.  Пользование здешней жизнью недолго, а
последняя жизнь - лучше...
     В шатер просунулась косматая голова Валсамона.
     - Горе им за то, что они приобретают, - еле слышно прошептал Тайфур и
приготовился к самому худшему.
     - Доброе утро,  мой господин,  -  улыбнулся Валсамон.  -  Как ты себя
чувствуешь? Не заболел ли? Пусть все твои несчастья падут на мою голову.
     Тайфур не ответил,  но облегченно вздохнул и расслабился -  не увидел
злого умысла на лице своего раба.
     - Носильщики обрадовались,  думали,  что  ты  заболел,  господин мой.
Прикажи наказать их. Гы-гы-гы! - затрубил Валсамон.
     - Бейте  их  по  шеям,  бейте  их  по всем пальцам!  - ответил Тайфур
словами Корана. Потом высвободил из-под одеяла ногу и что есть силы двинул
ею в лицо Валсамона.  - Берите их и избивайте,  где бы ни встретили вы их.
Над этим мы дали вам явную власть.
     Валсамон исчез из  шатра и,  может быть,  не слышал,  как Омар Тайфур
крикнул ему вслед:
     - Солнцу не надлежит догонять месяц, и ночь не опередит день!
     Если бы  даже и  услышал Валсамон последние слова Омара Тайфура,  все
равно бы не разобрал, потому что купец произнес их по-арабски.
     Хомуне показался неожиданным гнев хозяина.  Не понравился ему и донос
Валсамона.  <Зря он это сделал,  -  подумал Хомуня,  -  к  хорошему это не
приведет>.


     Лишь к полудню купец появился перед рабами и сразу велел Хомуне взять
Аристина,  двоих носильщиков, пойти с ними в церковь и похоронить Астарту.
К этому времени Тайфур,  наконец,  придумал,  как сделать, чтобы рабы свои
злые  намерения,  если таковые зреют в  их  душах,  направляли друг против
друга и всеми силами старались добиться расположения хозяина.
     Прежде всего  он  велел  хорошо накормить каждого невольника,  выдать
новую одежду тем,  у кого она сильно изорвалась,  а вечером наделил лучших
своих рабов особыми полномочиями, чинами и званиями. Вот тогда-то Валсамон
и  был  возведен  в  степень  первого  раба-телохранителя.  Он  тут  же  с
наслаждением выпорол носильщика, нечаянно уронившего на землю незавязанный
бурдюк с  водой.  Оно и  понятно:  сел дурак на лошадь и  думает,  что уже
господином стал.
     Все,  что сделал Омар Тайфур,  Хомуня поначалу воспринял как невинную
забаву молодого купца.  Единственное,  что  вызвало неприятное чувство,  -
самым низшим по  званию рабам,  если они  обращались к  Омару с  просьбой,
полагалось за десять шагов становиться на колени, на четвереньках ползти к
стопам хозяина и только потом просить его о милости.  Если кто противился,
рабы,  наделенные  на  то  полномочиями,  палками  заставляли  в  точности
исполнять ритуал.
     Это  напоминало  Хомуне  далекие  времена,   когда  его  -  молодого,
строптивого,  не  умеющего смириться и  привыкнуть к  злу,  к  постоянному
унижению,  -  больше всего травили,  растаптывали душу те, кто рядом с ним
изодранными до костей окровавленными р