взял  футляр со своим ружьем, подзорную
трубу, забрал девушку и уехал. Но там, куда его послали, о том,
другом, не было ни слуху ни духу. Не было никого,  кто  мог  бы
помериться  силами  с  Тенецким.  Пахомий  и на войне продолжал
делать все что хотел, а вечера по-прежнему проводил с девушкой.
Как-то  после  полудня  с  ним  случилась   странная   история.
Невооруженный  человек,  как  позже  выяснилось, купец по имени
Еремия  Калоперович,  напал  на  него  и  попытался   задушить.
Тенецкий  не  стал его убивать, а только ранил в руку. Несмотря
на рану, тот, словно был не в своем уме, продолжал блуждать  по
передовой,  издали  следя  за  Тенецким.  Он постоянно таскал с
собой какую-то черную  шкатулку,  украшенную  слоновой  костью,
плакал  и пытался подкупить солдат, чтобы они передали шкатулку
госпоже Растине.
     -- Кто  такая  эта  Растина?  --  спросил   своих   солдат
удивленный Тенецкий.
     -- Как  кто  такая  Растина?  Это  та  женщина,  с которой
господин  капитан  изволит  жить.  Она  невеста  этого   самого
торговца из Карловцев, кира Калоперовича.
     Тенецкий  расхохотался  и  отправился к Растине провести с
ней еще один вечер. При  этом  он  обнаружил,  что  у  нее  был
совершенный  embouchure  --  так называли в Вене, где он учился
музыке, охват  губами  при  игре  на  духовом  инструменте.  Он
попытался   более   глубоко  осмыслить  это  открытие,  Растина
по-прежнему продолжала молчать, но маленькая грязная война  еще
раз  прервала  ход его мыслей. Его вызывали обратно в тот полк,
который  он  недавно  покинул.  Там,  на  французской  стороне,
появился  тот,  кто  был  ему  нужен.  И  он  тоже,  совершенно
очевидно, искал Тенецкого.  Тенецкий  вернулся  в  свой  старый
полк, а Растина наконец заговорила:
     -- Какого черта нам не сидится на месте? -- спросила она.
     -- Смотри-ка,  заворковала  голубка! -- изумился Тенецкий.
-- И заворковала в самый  подходящий  момент.  Тебя  интересует
тот,  другой?  Тот,  кто  охотится  за мною? Ну так слушай меня
внимательно.
     Того, кого я  ищу,  зовут  Харлампий  Опуич.  Род  Опуичей
богат, это купцы из Триеста, они сербы. Этот -- капитан, у него
самый  хороший  конь на этом фланге французской армии, за ним в
обитом кожей сундуке возят его столовое серебро, а за поясом  у
него на всякий случай всегда есть нож с вилкой в одном футляре.
Он  содержит собственную труппу актеров, которые ездят за ним и
показывают представление о приключениях его жизни, но что самое
удивительное, они показывают и его смерти, несмотря на  то  что
он  жив.  Известно,  что  женщины его любят. Он же любит мягкое
женское  лоно,  его  пальцы  всегда  пахнут  женщиной,   и   он
совершенно  ненасытен.  Мать любит его больше, чем своего мужа,
жена -- больше, чем сына, а дочь  --  больше,  чем  братьев,  и
больше,  чем  любого  другого  мужчину. У него крупная фигура и
быстрые движения. Он, как медведь, может одним рывком выхватить
из реки рыбу. Крестится таким стремительным жестом, будто хочет
на лету поймать муху,  а  силу  и  здоровье  укрепляет  женским
молоком.  Ему, как грудному ребенку, нанимают кормилиц, которые
баюкают его по вечерам и делают ему из своего молока творог,  а
одна из них каждое утро цедит молоко на щетку, которой он потом
чистит  зубы.  После  любовных дел он никогда не поднимается на
ноги прежде, чем выкурит трубку. Наложниц своих в походы он  не
берет,  но  всегда  одна  из  них ждет его где-нибудь на берегу
Дуная.  Сейчас  Харлампий  Опуич,  тот  человек,  которого   мы
преследуем,  лежит,  окруженный  тьмой,  в башне, что виднеется
напротив нашего бивака, и, подперев голову  рукой,  думает.  От
его  мыслей  там вдали, во мраке ночи, у кого-то кровь стынет в
жилах и во сне замирает сердце. Но только не у меня.  Я  страха
не знаю. Я вижу даже, как на лету седеет ворона.
     Но  и  капитан  Опуич тоже кремень. От Рейна и до Невы, от
Ваграма до Дуная он досыта  насмотрелся  на  птичьи  гнезда  из
женского  волоса и навоевался сначала в австрийской, а потом во
французской армии.
     Что же касается его смертей, я видел их и  на  театральных
сценах,  и в балаганах на ярмарках и знаю о них все. К капитану
Опуичу трудно подобраться. Он, например, пьет ракию, настоянную
на двадцати четырех травах, но никогда  не  бывает  пьян.  Если
алкоголь  и  одурманит  его,  он  берет  в  кулак головку лука,
сжимает так, чтобы потек  сок,  и  нюхает.  Это  сразу  снимает
похмелье  и проясняет мысли. Он знает, что между народами любви
нет, но есть ненависть. Он любит говорить, что у  победы  много
отцов,  а  поражение  всегда  сирота. Но кроме того, он думает,
хотя никогда не произносит вслух этого, что и  у  победы,  и  у
поражения  одна мать. Знает он, так же как и все мы, что больше
всего люди ненавидят именно то, благодаря чему живут. Но  кроме
всего  прочего, ему сопутствует исключительное военное счастье.
До сих пор в боях под ним пало девять лошадей. А  выстрелом  из
ружья  он  может убить карпа, когда тот, играя, выскакивает над
поверхностью воды. Его боятся и свои и  чужие.  Я  слышал,  что
однажды  какой-то  французский  майор  то  ли  что-то  с ним не
поделил, то ли  над  ним  подшутил.  Опуич  смолчал,  проглотил
обиду, больше того, даже проводил этого майора вечером до дома,
который  тот  занял  в городе Ульме, на Дунае. Француз спокойно
улегся спать, но наутро оказалось, что на  этом  месте  нет  ни
дома,  ни  двора.  Ночью люди Опуича украли дом, в котором спал
майор. И кирпичика не оставили. Посреди пустыря стояла  кровать
майора под балдахином, в кровати лежала старуха, а под кроватью
груда карт. А сам майор пропал без следа.
     Еще  рассказывают,  что  у  капитана  Опуича слабеет слух.
Причем как-то очень странно. Говорят, что чем лучше слышит  все
происходящее  под  землей  его  сын  Софроний  Опуич,  тем хуже
становится способность его отца слышать  звуки  нашего  земного
мира. Что же касается сына, то известно, что он растет и слышит
все  лучше  и  лучше. Поэтому у капитана Опуича есть присказка:
"Хочешь быть услышанным -- повтори два раза".
     Вот что за господин лежит в башне напротив  нас  и  сквозь
мрак и звезды целится в меня так же, как я в него.

     Пятый ключ. Жрец

     Капитан  Тенецкий  и  Растина лежали в башне, находившейся
неподалеку от позиций, одни. Тенецкий на войне всегда был один.
На стене комнаты висела картина, изображавшая корабль в бурю, и
Растина, прежде  чем  заснуть,  смотрела  на  море,  освещенное
лунным  светом,  и  боялась,  как  в детстве, описаться от этой
нарисованной воды. На другой стене была картина, где кентавр  с
закинутой назад головой нес на спине женщину и на ходу сосал ее
грудь.  Подпись  под  картиной  сообщала,  что  это элевсинский
иерофант, а женщина у него на  спине  символизирует  весь  мир.
Этот кентавр-жрец из одной груди женщины сосал милосердие, а из
другой -- жестокость, из одной -- закон, а из другой -- свободу
соблюдать  или  не  соблюдать  его.  Растине казалось, что этот
мастер   сакральных    мистерий    войны,    этот    император,
превращающийся  в  жреца, этот кентавр стоит во мраке за стеной
башни  и  выжидает  момент,  чтобы  показать   Тенецкому   свой
священный огненный предмет, а из нее, Растины, высосать молоко.
     Как  бы  то  ни  было, два непревзойденных стрелка наконец
встретились. Оба заняли позиции в двух башнях,  удаленных  друг
от друга на расстояние одной восьмой выстрела. Оба считали, что
начинается   изнурительная   дуэль,   которая   может  тянуться
несколько недель, однако дело не продлилось и дня.
     Начинало смеркаться,  Тенецкий  расположился  на  чердаке,
глядя   в   крышу   над   собой,   походившую  на  внутренности
корабельного  трюма.  Одновременно,  вдыхая   запахи,   которые
становились   все  более  и  более  резкими,  он  контролировал
находившуюся  под  ним  башню.  Потом  он  спустился  вниз.  Он
чувствовал  Растину и ее пальцы и губы на своем теле. И думал о
том, что эти прикосновения, неисчерпаемые в своем разнообразии,
продолжаются уже бесконечно, как будто целую вечность. А  потом
вдруг  перестал чувствовать касания и начал их слушать. Впервые
он слышал Растинины губы и пальцы изнутри, сквозь самого  себя.
И  тут  он  наконец понял. Во время всех боев, во время падения
Венеции, во время переезда с одного поля сражения на  другое  и
обратно  Растина не на кларнете, а на нем, капитане австрийской
армии Пахомии  Тенецком,  исполняла  Франца  Йозефа  Гайдна.  В
настоящий   момент   она   играла   "Allegro  con  spirito"  из
дивертисмента  Гайдна  "Corale  di  Sant'Antonio"  для  флейты,
гобоя,  кларнета,  фагота  и рога, причем эта композиция была в
совершенстве известна ее  губам  и  пальцам.  Пахомий  Тенецкий
понял,  что  Растина обладает такой виртуозной техникой игры на
кларнете, по сравнению с которой  исполнение  самого  Тенецкого
вместе  с  его  Paisiello  было  просто  детской  забавой. Он в
изумлении посмотрел на девушку на себе и кончил как раз  в  тот
момент,  когда она перешла к "Minuetto". Но тут снова вмешалась
маленькая грязная  война.  Тенецкий  почувствовал  запах  дыма,
выругался   и   подумал:   "Никогда   не  остается  времени  на
вечность!", и с этой  мыслью  он  подбежал  к  окну.  В  ночной
темноте  было  ясно  видно,  что  из стоявшей напротив башни, в
которой скрывался капитан Опуич, валит дым. Тенецкий  не  верил
своим  глазам.  Башня  Опуича  горела.  Времени  на раздумья не
оставалось. Ведь если в башне действительно пожар, тот, другой,
мог или сгореть вместе с ней, или выскочить через  единственную
дверь прямо на мушку Тенецкому.
     Огонь  вскоре  появился  и на втором этаже башни. Это было
просто невероятно. Тенецкий схватил  подзорную  трубу  и  начал
внимательно  рассматривать  выход  из  башни,  немного при этом
высунувшись за окно. И тут капитан Опуич одним выстрелом  выбил
стекло  из подзорной трубы и глаз из головы Тенецкого, а спустя
мгновение выскочил из пламени  пожара,  который  он  сам  же  и
устроил.
     Вскоре  после  этого  в башню, где с простреленной головой
лежал Тенецкий, вошел человек  такого  мощного  сложения,  что,
казалось,  мог  бы  унести  и  церковный колокол. Он был одет в
роскошный мундир офицера французской кавалерии,  а  в  руках  у
него  было  ружье. Подбежав к распростертому на полу Тенецкому,
он отшвырнул ногой  его  оружие  и  почувствовал  непреодолимое
желание помочиться на поверженного врага. Однако, увидев в углу
башни скорчившуюся и перепуганную девушку, сдержался, подошел к
ней,  обнял  и стал тихим голосом утешать. Он шептал, как будто
молился:
     -- Что же это такое, Господи? Разве огонь ракией заливают,
Господи, Боже мой? Как же Ты допустил, Господи, что мы Тебя  не
перед  собой ставим, а за спину прячем? А этот-то обманул меня,
да не перехитрил. И что ж мы живем, будто соль в море  бросаем,
только  тратим  ее  да  воду  портим. Боже ты мой! Куда нас это
заведет?
     Потом он обратился к  Растине,  продолжая  гладить  ее  по
голове:
     -- Пойдем,  детка, не бойся, там внизу ждут тебя твой брат
и жених, оба поседели, пока тебя искали.
     Когда они вышли из башни, внизу в темноте их действительно
поджидали два человека -- Растинин  брат  и  ее  жених,  Еремия
Калоперович.  У  брата  в руках было ружье, а Еремия держал под
мышкой черную шкатулку, украшенную слоновой костью,  в  которой
находился  Растинин кларнет. Она, однако, даже не посмотрела на
них. Не говоря ни слова, взяла у своего жениха черную  шкатулку
и  направилась  в  ночной мрак вслед за капитаном Опуичем. Тот,
удивленный, оглянулся и сказал:
     -- Куда ты,  детка?  У  меня  и  усы  старше  тебя  будут.
Одумайся.
     -- Я  хочу  иметь  от  тебя  ребенка. Жизнь за жизнь. -- И
отказалась покинуть его.
     На первом ночлеге, сидя за ужином в  корчме  "Пуп  земли",
капитан  постился,  ел  только  чечевицу  и пил ракию. И не мог
расслабиться. В корчму вошла нищенка с мужской шляпой в руках и
закричала:
     -- Пусть одарят эту шляпу те женщины,  которые  никогда  в
жизни  не  обманули  своего  мужа!  Только они! Другие пусть не
лезут...
     Растина  на  это  оторвала  от  своей  рубашки  серебряную
пуговицу  и  бросила ее в шляпу. Капитан улыбнулся и повел ее с
собой спать. По дороге он бормотал:
     -- Знаешь, Тенецкий неправильно рассчитал. Он думал и даже
верил, что, чем больше людей перебьет, тем дольше  жить  будет.
Воистину  глупость.  Суть же в другом: никогда не известно, кто
кого  на  самом  деле  убил  --  победитель  побежденного   или
побежденный  победителя.  Тенецкий  сейчас  лежит  там,  в этой
башне, птицы уже садятся на него, как на ветку, и он не  знает,
что, может быть, я более убит, чем он...
     Видя,   что   капитан   взволнован   не  меньше,  чем  его
кобыла-двухлетка, Растина осыпала его поцелуями и хотела что-то
шепнуть ему на ухо, но он ладонью закрыл ей рот.
     -- Не волнуйся, душа моя, я знаю, у тебя их было много. Но
это не  имеет  значения.  Потому  что  именно  я  сделаю   тебя
женщиной.
     И  он  надавил  своим мужским жезлом на ее клитор так, что
губы у нее сами раскрылись. Она заплакала и шепнула ему на ухо:
     -- Придется повторить.
     Когда капитан Опуич  лег  на  Растину  второй  раз,  он  с
изумлением понял, что она была девственницей.

     Шестой ключ. Влюбленные

     Когда  Растина  Brunswick  в  1797  году вернулась с полей
сражений в Сремски-Карловци, потому что капитан  Опуич  не  мог
возить  ее  за  собой  из боя в бой, она первым делом разыскала
Еремию Калоперовича, бывшего своего жениха. На руке у него  был
виден  шрам  от пули покойного Пахомия Тенецкого, а в бороде --
звездочки седины.
     -- Если  тебе  нужна  жена,  которая   три   раза   теряла
невинность,  которая тебя презирает и которая тебе родит чужого
ребенка, женись на мне, -- сказала она киру Еремии. Он подумал:
"Боль -- это эхо чужой боли" -- и взял ее в жены.
     Итак,  Растина  Brunswick  в  Карловцах  вышла   замуж   и
поселилась  в  просторном  доме  Калоперовича  на Шекер-сокаке.
Сначала у нее родился сын Арсений, потом дочь Дуня.
     Муж  Растины  никогда  не  показывал   никаких   признаков
нетерпимости, и единственная его странность состояла в том, что
иногда  в  его  речи слова удивительным образом перескакивали с
места на место, потому что он всегда хотел  сказать  сразу  две
вещи.  Он  рассказывал  детям,  что  в  морях  есть такие рыбы,
которые могут выдержать только строго  определенное  количество
соли.  И если вода окажется более соленой, чем они переносят, у
них начинается помутнение разума. Так же обстоит дело и с нами.
Потому что человеческое счастье как  соль.  Когда  его  слишком
много, теряешь рассудок.
     Господин  Калоперович  купил  Растине  и  Дуне по шляпе из
рыбьей чешуи и подписал их на "Сербскую  газету  императорского
города  Вены".  Дуня  выросла в худенькую, прожорливую девочку.
Она запихивала в себя, во все отверстия своего тела,  все,  что
попадалось  ей  под  руки, -- пуговицы, кузнечиков, поющие юлы,
живую рыбу, шпильки для  волос,  зерна  фасоли,  улиток,  мячи,
морковь,  яйца,  стручки гороха, пузырьки с одеколоном, огурцы,
стеклянные шарики, венецианские альманахи,  карандаши,  дверные
ручки,  часы  с музыкой, а однажды даже рыбий пузырь, который у
нее внутри лопнул...
     Мальчика господин Калоперович отдал учиться.
     -- Пусть будет как Цицерон.
     И  юный  Арсений  Калоперович  отправился  в   карловацкую
сербско-латинскую  школу,  откуда в первый же день привел домой
удивительного  ребенка,  ласкового,   как   котенок,   но   уже
напичканного  латинскими  цитатами и при этом хорошенького, как
куколка.  Эту  куколку,  а  точнее  говоря,   кукленка,   звали
Авксентий  Папила,  и он был соседом Арсения по парте и дальним
родственником одного отставного генерала.  Сирота,  не  имеющий
никаких  средств,  Папила  в обносках своих соучеников выглядел
гораздо наряднее, чем они в новой, дорогой одежде. От  рождения
у  него  был  маленький  шрам  на  виске,  и  это придавало ему
загадочный вид.
     -- Тот самый, с пробитой головой, -- в  шутку  говорили  о
нем  товарищи,  но  при этом любили его. Его обожали все кошки,
все попадьи и все школьники Карловцев. Из-за этого, а может,  и
из-за  чего-то  другого,  повсюду, где бы Папила ни появился, о
нем рассказывали невероятные, а зачастую даже  просто  страшные
истории.  Самым  замечательным было то, что он сам этих историй
никогда не слышал и бывал  изумлен,  случайно  узнав  про  себя
что-нибудь  из  того,  что  говорили. Иногда он чувствовал, что
жизненный путь перед ним извивается, как червяк.
     Мальчики уже перешли в класс риторики, и Папила все  время
проводил  теперь  в большом доме Калоперовича, почти не бывая в
своем бедном жилище. Как-то вечером он начал  переписывать  для
себя  и  Арсения рукописный учебник, взятый на несколько дней у
одного из учеников. Он писал своим прекрасным  почерком,  макая
перо  то  в  чернильницу,  то  в  свой  рот  и громко произнося
переписываемые фразы:
     -- Praecepta artis oratoriae in  tres  partes  digesta  et
Juventuti  Illyrico-Rasciane  tradita  ac explicata in Collegio
Slavono-Latino Carloviciensi, Anno Domini...
     Тут вдруг у себя под носом он обнаружил зеркальце. Рядом с
ним смеялась   госпожа   Растина,   указывая   на   его   лицо,
перепачканное  чернилами. Она обтерла ему губы своим надушенным
рукавом.
     -- А ты не мог бы научить нас с Дуней латыни? А то нам так
скучно.
     -- Можно, -- сказал Папила, --  но  только  если  вы  меня
свозите  в  театр в Темишоару и если господин Еремия согласится
купить мне одну книгу.
     -- А какую бы ты хотел?
     -- Про Элладия, того, который продал душу дьяволу. Написал
Викентий Ракич, и еще одну, немецкую,  о  докторе  Фаусте.  Обе
напечатаны в 1808 году.
     С  этого  дня  в  доме господина Калоперовича, который был
хорошо виден с кораблей,  плывущих  по  Дунаю,  начались  уроки
латыни.  Сначала Авксентий Папила на веранде занимался с Дуней,
а потом шел в гостиную вместе с Арсением, которому  мать  время
от  времени,  послюнявив  пальцы, приглаживала красивые волосы.
Тут начинался урок латыни для госпожи Растины. На стол подавали
вареники с улитками  и  пироги  с  пахучими  травами.  Вареники
лежали  в  фарфоровой  миске,  по дну которой проходил желобок,
соединявшийся с углублением в форме сердца. В  этом  углублении
собиралось  масло,  чтобы  вареники не плавали в нем. К пирогам
подавали чай из  крапивы  с  медом,  любимый  напиток  молодого
господинчика  Папилы,  который, после того как с угощением было
покончено, обучал госпожу Растину приемам риторики или читал ей
отрывки из "Илиады" голосом, похожим на мурлыканье кота:
     -- Есть за морями, возле Трои, горький источник, и воду
его пить нельзя. Сюда на водопой собираются  разные  звери,  но
они не пьют, пока не появится единорог. Рог у него волшебный, и
когда,  опустив  голову  к  источнику, он касается им воды, она
становится вкусной. Тогда вместе с ним начинают пить  и  другие
звери.  А  когда  он,  утолив жажду, поднимает рог из воды, она
делается такой же горькой, какой и была. А если единорог  мутит
рогом  воду,  от  его  взгляда  она делается прозрачной, и в ее
глубине как на ладони видно все будущее мира...
     Однажды вечером, когда  Арсения  не  было  в  гостиной,  а
Папила  только  начал  объяснять  новую  главу  из  "De  tropis
dictionis" своей ученице и благодетельнице госпоже Растине, она
вдруг сказала:
     -- Хочу  рассказать  тебе  кое-что,  мой  милый.   Госпожа
Авакумович  доверила мне тайну, которая стоит внимания. Так что
слушай. Лет  шестнадцать  назад  случилось  так,  что  в  одной
достойной  семье  мать  поняла,  что  у  нее будет ребенок. Она
мечтала иметь сына, отец мечтал иметь дочь, однако никто из них
не мечтал о том, что  ребенок  будет  от  другого  отца.  Таким
образом