запятнает то, что почиталось доблестью, честью, отвагой
и славой.  Ведь  миновало  почти  пять  лет,  как,  отдавшись  перечисленным
удовольствиям, мы лишены бранных услад. И вот Господь, стремясь исцелить нас
от вялости, распалил римлян гневом,  дабы  те  вселили  в  наши  души  былую
доблесть".
     159. Слушая эти его слова и подобные им, все пришли, наконец, туда, где
были расставлены кресла, и, когда" уселись, Артур сказал нижеследующее:
     "Сотоварищи мои  в  успехах  и  неудачах!  чья  мудрость  в  преподании
полезных советов и  доблесть  в  военных  деяниях  испытаны  мною  на  деле,
изложите ныне, ничего не тая, все ваши мысли и  благоразумно  предусмотрите,
как, по-вашему, надлежит поступить, раз нам предъявили такие требования. Что
тщательно предусмотрено мудрыми, то легче осуществляется,  когда  приходится
переходить к действию. Итак, мы легче сможем  противостоять  натиску  Ауция,
если заранее сообща обдумаем, какими способами его  ослабить.  Полагаю,  что
нам не очень-то нужно страшиться, ибо он, требуя дань от Британии,  приводит
столь неразумные доводы. Ведь он утверждает, что надлежит выплачивать  ее  и
ему, ибо она  вносилась  Юлию  Цезарю  и  его  преемникам,  которые,  будучи
привлечены раздорами между нашими предками, с оружием в руках высадились  на
остров и истерзанную внутренними неурядицами страну насильственно  подчинили
своему господству. И так как римляне завладели  ею  указанным  образом,  то,
взимая с Британии дань, они  поступали  несправедливо.  Ведь  ничем  добытым
силою и насилием не владеет по праву тот, кто это насилие учинил. Неразумные
выдвигает он доводы, якобы дающие ему основание видеть в нас своих данников.
И так как он позволяет себе требовать от нас то, что несправедливо, то и  мы
с равным правом давайте настаивать перед ним, чтобы Рим  отныне  стал  нашим
данником, и тот, кто сильнее, добьется всего, чего бы ни пожелал. Ибо, если,
исходя из  того,  что  Юлий  Цезарь  и  другие  римские  императоры  некогда
завоевали Британию, они решают, что дань оттуда должна  поступать  к  ним  и
ныне, то  и  я  считаю,  что  Рим  обязан  платить  мне  дань,  ибо  и  моим
предшественникам довелось некогда его захватить. Ведь  Белин,  сиятельнейший
властитель бриттов, вместе со  своим  братом  Бреннием,  вождем  аллоброгов,
повесив на рыночной площади двадцать наиболее знатных римлян, захватили  Рим
и долгое время удерживали его за собой. И Константин,  сын  Елены,  а  также
Максимиан - оба кровные мои родичи, один вслед за другим увенчанные  короной
Британии, - добились трона римского государства. Считаете ли вы после этого,
что римляне могут требовать от  нас  дань?  Относительно  Галлии  и  ближних
островов отвечать и вовсе не нужно, ибо Рим уклонился от их защиты, когда мы
отбирали все эти земли из-под его власти".
     160. После того как Артур сказал это и другое в таком же  роде,  король
армориканских бриттов Хоел,  которому  было  предложено  высказаться  прежде
других, ответил в таких словах:
     "Хотя всякий  из  нас  должен  сосредоточиться,  подумать  обо  всем  и
обдумать все, я  не  считаю,  чтобы  он  смог  предложить  что-нибудь  более
значительное и полезное, нежели те источающие  благоухание  мысли,  которыми
только  что  подарил  твой  неиссякаемый  разум.  Ведь   твое   рассуждение,
пропитанное поистине Цицероновой убедительностью, дальновидно  предусмотрело
все:  вот  почему  нам  должно  непрерывно  превозносить   хвалами   чувства
неколебимого мужа, порождения мудрой души,  высказанные  им  благие  советы.
Если, в соответствии с приведенными тобою соображениями, ты пожелаешь  пойти
на Рим, я не сомневаюсь, что, отстаивая свою  свободу,  мы  одержим  верх  и
справедливо потребуем с наших недругов то, что  они  несправедливо  дерзнули
потребовать с нас. Кто вознамерится отобрать у другого  его  достояние,  тот
заслуженно утратит свое, поневоле отдав его тем, на кого нападает. Итак, раз
римляне норовят отнять  у  нас  наше,  мы,  вне  сомнения,  захватим  у  них
принадлежащее мм, когда представится возможность столкнуться с ними в бою. А
такое столкновение для всех бриттов не может не  быть  желанным.  Прорицания
Сивиллы, которые  почитаются  неоспоримыми,  возвещают,  что  от  бриттского
семени родятся три властителя римского государства. Относительно  двоих  это
пророчество уже сбылось,  так  как  общеизвестно,  что  преславные,  как  ты
сказал, полководцы Белин и Константин были облечены знаками римской  власти.
Ныне - ты третий, кому возвещена вершина почета. Итак, торопись принять  то,
чем не  преминет  одарить  тебя  Бог;  торопись  поработить  то,  что  велит
поработить жажда отмщения; торопись подвигнуть на это всех нас,  которые  не
будут бежать ни ран, ни самой смерти, и я предстану перед  тобой  с  десятью
тысячами вооруженных, лишь бы ты преуспел".
     161. Наместник Альбании Ангусель, лишь только Хоел  закончил,  в  таких
словах высказал все, что думал и чувствовал:
     "Меня так  взволновало  услышанное  от  моего  властелина  и  душу  мою
охватила такая радость, что мне невмочь сейчас ее выразить. Ведь  во  многих
победоносных войнах со столькими и столь могущественными  королями  мы,  как
мне кажется, ничего не достигли, поскольку римляне  и  германцы  по-прежнему
невредимы, и мы им не отметили, как подобает мужам, за те поражения, которые
они некогда нам нанесли. Но ныне, так как нам дозволено  сойтись  с  ними  в
бою, я охвачен безмерною радостью и, пылая от  нетерпения  в  ожидании  дня,
когда мы сразимся с ними, жажду их крови, как жаждал бы воды, если бы  целых
три дня был ее лишен.  О,  если  я  увижу  этот  ослепительный  свет,  сколь
сладостны будут для меня раны, которые достанутся мне и  которые  я  нанесу,
когда мы скрестим, наконец, мечи! Самая смерть, и она будет сладостна,  если
я погибну, отмщая прародителей наших, оберегая  свободу  нашу,  возвеличивая
державца нашего. Итак, накинемся на этих полумужчин и будем упорно  драться,
дабы, разделавшись  с  ними,  насладиться  блистательною  победой,  а  также
отнятыми у них богатствами. К нашему войску я добавлю две тысячи вооруженных
всадников, не считая пеших".
     162. После того как и  остальные  высказали  все  то,  что  нужно  было
сказать,  они  пообещали  Артуру  столько  людей,  сколько  каждый  из   них
предоставит в его подчинение, так  что,  помимо  обещанных  королем  бриттов
Арморики,  только  остров  Британия  выставил  шестьдесят  тысяч   полностью
вооруженных воинов. Короли других островов,  поскольку  не  имели  в  обычае
содержать пехоту, обещали сколько  кому  было  посильно,  так  что  с  шести
островов, а именно из Ибернии, Исландии, Готландии, Оркад, Норвегии и  Дании
набиралось общим счетом сто двадцать тысяч. Из галльских земель  -  рутенов,
портивенов, эструзенов, ценоманов, андекавов, пиктавов -  восемьдесят  тысяч
человек.  Из  двенадцати  их  округов  те,  что  прибыли  вместе  с  Герином
Карнотским, пообещали по тысяче двести человек с каждого  округа.  В  итоге,
таким образом, выходило сто восемьдесят три тысячи двести  всадников,  кроме
пехоты, которую было бы нелегко подсчитать.
     Король  Артур,  видя,  что  все  единодушно  готовы  повиноваться  ему,
приказал им поскорее разъехаться по домам и к августовским календам  прибыть
в гавань на реке Барбе, дабы оттуда  вместе  с  ним  направиться  в  пределы
аллоброгов и вслед за тем выступить  против  римлян.  Что  касается  римских
властителей, то с их посольством он им сообщил, что платить дань  отнюдь  не
намерен и что прибудет в Рим не ради того, чтобы удовлетворить их настояния,
но с тем, чтобы  взыскать  с  них  то  самое,  что  они  сочли  себя  вправе
потребовать  от  него.  Послы  отбывают,  отбывают  также  короли,  отбывают
сановники и, не мешкая, принимаются выполнять полученные распоряжения.
     163. Узнав об ответе Артура, Луций Гиберий по решению сената  предписал
восточным царям явиться к нему с готовыми к походу войсками, дабы  вместе  с
ними покорить Британию.  Без  промедления  прибыли  Эпистроф,  царь  греков;
Мустензар, царь африканцев; Алифатима, царь Испании; Гиртаций, царь  парфян;
Бокх, царь мидян; Серторий, царь Ливии; Сере, царь итурейцев; Пандрас,  царь
Египта;  Миципса,  царь  Вавилонии;  Политет,  властитель  Вифинии;   Тевкр,
властитель Фригии; Эвандр - Сирии; Эхион - Беотии; Ипполит - Крита вместе  с
полководцами и их  подчиненными.  Из  сенаторского  сословия  прибыли  Луций
Кателл, Марий Лепид, Гай Метелл Котта, Квинт Мильвий Катул, Квинт Каруций  и
столько других, что всего насчитывалось сорок тысяч сто шестьдесят человек.
     164. Итак, приготовив все нужное, римляне в  день  августовских  календ
выступают в поход  против  Британии.  Узнав  об  их  выступлении  и  поручив
Британию Модреду, своему племяннику, и королеве Геневере,  Артур  прибыл  со
своим войском в Гавань Гамона, дабы выйти в море с первым попутным ветром. И
пока он в окружении бесчисленных кораблей благополучно и с радостью бороздил
морские просторы, около полуночи его одолел на редкость  тягостный  сон.  Во
сне он узрел летящего в небе медведя,  от  рева  которого  вострепетали  все
берега; увидел он также дракона, подлетавшего с запада,  который  сверканием
своих глаз освещал весь простиравшийся под ним край, и вот, накинувшись друг
на  друга,  они  начинают  бой,  но  дракон,  не  давая  медведю  вздохнуть,
непрерывно кидается  на  противника,  опаляя  его  своим  извергающим  пламя
дыханием, и медведь, опаленный им, падает вниз  на  землю.  Пробудившись  от
сна, Артур рассказал окружающим свое  сновидение.  Иные,  истолковывая  его,
говорили, что дракон - это он сам, тогда как медведь  -  какой-то  неведомый
великан, с которым ему предстоит схватиться; что же касается битвы дракона с
медведем, то она предвещает схватку, которая у него произойдет с  великаном,
а победа дракона - его победу над тем. Но Артур предполагал другое,  считая,
что привидевшееся ему  касается  его  и  римского  императора.  Когда  после
ночного плаванья заалела утренняя заря, они пошли в гавань  на  реке  Барбе.
Расставив свои шатры, они оставались там до  прибытия  островных  королей  и
военачальников из сопредельных с ними земель.
     165. Между тем Артура оповещают о том,  что  из  Испании  прибыл  некий
великан предивных размеров и, отняв Елену, племянницу  полководца  Хоела,  у
приставленной к ней охраны, бежал вместе со своею добычей на  вершину  горы,
которая называется  ныне  горой  Михаила.  Воины  отца  похищенной  девушки,
преследуя похитителя, ничего не добились, ибо, когда они гнались за  ним  по
морю или по суше, он либо сбрасывал  на  их  корабли  огромные  скалы,  либо
истреблял их различным оружием; схватив нескольких из преследовавших его, он
пожрал их полуживыми.
     С наступлением ночи, взяв с собой кравчего Кая  и  виночерпия  Бедуера,
Артур выбрался потихоньку от остальных из шатра и поспешил к названной  выше
горе. Наделенный столь великой доблестью, он счел излишним повести войско на
это чудовище, опасаясь, как бы не погубить понапрасну кого-нибудь из своих и
полагая, что расправиться с великаном под  силу  и  ему  одному.  Когда  они
подошли поближе к горе,  они  увидели,  что  на  ней  пылает  костер  и  что
невдалеке от него - второй, менее яркий. Достоверно не  зная,  на  какой  из
окружающих гор засел  великан,  они  послали  Бедуера  выяснить  это.  Найдя
челнок, он поплыл сначала к меньшему из костров, ибо иначе  до  него  нельзя
было добраться, так как он горел где-то посреди моря. Подплыв к  островку  и
начав подъем на гору, он услышал сверху женские вопли и  сперва  устрашился,
так как решил, что именно там - обиталище великана. Набравшись решимости, он
обнажил меч и, взойдя на вершину, не обнаружил на ней ничего, кроме  костра.
Приглядевшись, однако, он  увидел  возле  него  свежий  могильный  холмик  и
какую-то рыдающую и горестно вопящую старую женщину. Та, заметив пришельца и
тотчас прервав рыдания, сказала ему нижеследующее: "О несчастный, какая беда
занесла тебя в это место? О обреченный на непостижимые  смертные  муки,  как
мне жаль тебя, как мне жаль, ведь мерзкое чудище этой же ночью пожрет и тебя
во цвете твоих юных лет. Явится преступнейший великан, да будет  он  проклят
во веки веков, притащивший сюда племянницу полководца  и  меня,  вскормившую
своей грудью бедняжку, ту, которую я  только  что  погребла.  Он  тотчас  же
невиданным  и  неслыханным  способом  тебя  умертвит.  О  горестная  судьба!
Целомудреннейшая моя питомица, охваченная ужасом, заполонившим ее  нежнейшую
грудь, безвременно покинула жизнь, хотя ей полагалось бы  еще  жить  долгие,
долгие годы. И так как ему не удалось осквернить ее в грязном соитии с  нею,
ее - вторую душу мою, вторую жизнь мою, вторую неизъяснимую сладость юности,
то  воспламененный   отвратительной   похотью,   он   накинулся   на   меня,
сопротивлявшуюся ему (Бог и старость моя  свидетельствуют,  что  это  святая
истина) и насильственно овладел мною. Беги, милый, беги,  ибо,  если  он  по
обыкновению своему появится здесь, чтобы принудить меня к соитию с ним, и ты
попадешься ему на глаза, он растерзает тебя и разорвет в клочья".
     Бедуер, тронутый ее дружественными словами до дозволяемых  человеческою
природой пределов, уступил ее  настояниям  и,  пообещав  вернуться  возможно
скорее и принести ей избавление, возвратился к  Артуру  и  поведал  ему  обо
всем, что узнал.
     Вздохнув  о  печальной  участи  девушки,   Артур   повелел   своим   не
препятствовать ему сойтись с великаном один на один, но,  буде  понадобится,
поторопиться к нему на помощь и мужественно сразиться с чудовищем. Итак, они
тронулись в путь к большой горе и, оставив коней на  попечение  оруженосцев,
начали на нее подниматься, причем Артур  шел  впереди.  Мерзостное  существо
сидело возле огня; рот у него был измазан жиром съеденных наполовину свиней,
которых оно частью уже пожрало, частью, нанизав на вертелы, поджаривало  над
рассыпанными под ними сливами. Как  только  чудовище,  ничего  подобного  не
ожидавшее, заметило  вновь  пришедших,  оно  потянулось  за  своей  палицей,
которую с трудом могли  бы  поднять  двое  юношей.  Король,  обнажив  меч  и
прикрывшись щитом, постарался возможно быстрее приблизиться к великану, пока
он не успел еще взять в руку палицу. Но тот, которому неведомы были раздумья
и колебания, ухватился уже за нее и нанес по щиту  короля  настолько  мощный
удар, что раздавшийся от этого грохот наполнил собою  все  берега  и  вконец
оглушил Артура. Тот, однако, распалившись безудержным гневом, взмахнул мечом
и поразил чудовище в лоб, нанеся ему рану хоть не  смертельную,  но  обильно
источавшую кровь, которая заливала ему лицо  и  глаза  и  притупила  остроту
зрения. Великан стал обороняться палицей от ударов Артура и  оберегать  свой
лоб, опасаясь новой, смертельной на  этот  раз  раны.  Ослепленный,  истекая
кровью, он в ярости поднялся на ноги и, словно  кабан,  несущийся  на  копье
охотника, ринулся на Артура и, избегнув его меча,  обхватил  короля  поперек
груди и поверг на колени. Напрягшись изо всех сил, Артур все  же  вскочил  и
кинулся на нечестивца, нанося удары мечом куда придется, и не успокоился  до
тех пор, пока не нанес тому смертельную  рану,  вонзив  острие  меча  в  его
голову, там, где  мозг  запрятан  под  черепом.  Потерявший  зрение  великан
возопил и, словно порывом ветра с корнями вырванный дуб, рухнул  с  грохотом
наземь.
     Король, рассмеявшись, повелел  Бедуеру  отсечь  у  чудовища  голову  и,
вручив ее одному из оруженосцев, доставить в лагерь, дабы подарить  занятным
зрелищем тех, кто станет ее рассматривать. Артур говорил, что ему ни разу не
доводилось встретить кого-либо столь же могучего, после того как он убил  на
горе Аравии великана Ритона, который вызвал  его  на  единоборство.  Тот  из
бород убитых им королей сделал себе меховой плащ и повелел Артуру, чтобы  он
тщательно выщипал свою бороду и выщипанные из нее волосы доставил ему и, так
как Артур одолел других государей, то, воздавая ему почет, он уложит  волосы
с его бороды поверх всех остальных. В противном случае он,  Ритон,  вызывает
его на бой, и кто из  них  возьмет  верх,  тому  достанутся  плащ  и  борода
побежденного. Они начали схватку, и в ней возобладал Артур, который захватил
бороду своего противника вместе с добычей и впоследствии утверждал,  как  мы
уже знаем, что ему никогда не встречался кто-либо столь же могучий, как этот
Ритон. Итак, одолев, как сказано выше,  чудовище,  Артур  со  спутниками  по
миновании ночи, когда едва забрезжил рассвет,  возвратился  к  своим  шатрам
вместе с головою поверженного; подивиться на нее отовсюду сбегались воины  и
возносили хвалу тому, кто избавил страну от столь ненасытной глотки.
     А Хоел, опечаленный утратой племянницы,  распорядился  воздвигнуть  над
телом усопшей на той самой горе, где она лежала, часовню,  которая,  получив
свое название от могильного холмика, под коим покоилась  девушка,  и  поныне
зовется Могилой Елены.
     166. По прибытии всех, кого он дожидался, Артур двинулся на Августодун,
где, как он полагал, находится император. Когда он подошел к реке Альбе, ему
сообщили, что тот стоит лагерем невдалеке и располагает столь многочисленным
войском, что битва с ним, как говорили, окажется для Артура пагубной. Однако
нисколько не устрашившись этих известий, Артур  не  пожелал  отступиться  от
своих замыслов, но разбил у названной выше реки свой лагерь, из которого мог
беспрепятственно пойти  на  врага  и  в  котором,  если  понадобится,  снова
укрыться. К Луцию Гиберию он направил двух ближайших королевских советников,
а именно Бозона из Бычьего Брода и Герина Карнотского,  а  также  Вальвания,
своего племянника, дабы те уведомили  римского  императора,  чтобы  он  либо
покинул пределы Галлии,  либо  уже  завтра  вышел  на  поле  сражения,  дабы
испытать на деле, кто из них располагает большим правом на Галлию.  Молодежь
при дворе Артура, возликовав, принялась подбивать Вальвания, чтобы  подобное
испытание он начал уже в лагере императора и таким образом  дал  возможность
скрестить оружие с римлянами.
     Послы Артура прибыли к Луцию и повелели ему либо покинуть Галлию,  либо
на следующий день выйти сразиться. Когда же тот заявил им в ответ, что и  не
подумает уходить и что, больше того, он пришел сюда, чтобы тут  властвовать,
в их беседу вмешался Гай Квинтилиан, племянник Луция,  который  сказал,  что
бриттам более свойственно хвастаться и угрожать,  чем  выказывать  отвагу  и
доблесть. Разгневанный его  словами,  Вальваний  обнажил  меч,  которым  был
препоясан, и, снеся обидчику голову,  устремился  вместе  с  сотоварищами  к
коням. Римляне бросились вдогонку за ними, кто  пешим,  кто  на  коне,  дабы
отметить гибель своего соплеменника послам, которые, скача  что  было  мочи,
стремились от них  ускользнуть.  А  Герин  Карнотский,  заметив,  что  некто
начинает его настигать, внезапно обернувшись  назад,  ударил  преследователя
копьем и, пронзив его через доспех посредине груди, изо всей силы поверг его
наземь. Бозон из Бычьего  Брода  проникся  завистью  к  Герину  Карнотскому,
свершившему столь доблестное деяние и, повернув  коня,  первому  попавшемуся
ему навстречу вонзил копье в горло и смертельно раненного свалил с коня,  на
котором тот гнался за ним.  Между  тем  Марцелл  Муций,  обуреваемый  жаждой
отметить  за  Квинтилиана,  уже  угрожал  Вальванию  со  спины  и  стал  его
останавливать, как вдруг тот, резко  обернувшись  назад,  своим  мечом  снес
Муцию вместе со шлемом голову по самую грудь. Он тут же  препоручил  убитому
передать Квинтилиану, которого поразил насмерть ранее  в  лагере,  дабы  тот
сообщил в преисподней, чем нередко завершаются угрозы и  похвальба  бриттов:
нагнав своих сотоварищей, он обращается к ним с увешанием, чтобы  всякий  из
них, обернувшись на всем скаку, таким же ударом поразил преследующ