омив  их  в  ожесточенной  битве,
принудили удалиться в Ибернию. Между тем сторонниками Грациана  был  убит  в
Риме Максимиан, как были убиты или  рассеяны  бритты,  которых  он  с  собою
привел. Кому удалось спастись, те пробрались  к  своим  соотечественникам  в
Арморику, которая тогда уже называлась второю Британией или Бретанью.
     89.  Посланный  Максимианом  в  Британию  Грациан,  прослышав  об   его
убийстве,  овладел  королевским  венцом  и  провозгласил  себя   повелителем
бриттов. Вскоре он стал так утеснять  народ,  что  простолюдины,  собравшись
толпой, кинулись на него и его умертвили.  Когда  весть  об  этом  дошла  до
других государств, из Ибернии вернулись вышеназванные враги, приведя с собою
скоттов, норвежцев, данов, и предали все королевство огню и мечу от моря  до
моря. Из-за этого нашествия и нестерпимых насилий,  чинимых  пришельцами,  в
Рим отправляют с посланиями  гонцов,  слезно  моля  о  присылке  воинов  для
пресечения неприятельских злодеяний и  обещая,  если  враги  будут  прогнаны
прочь, пребывать впредь и вечно в неукоснительном подчинении Риму.  В  ответ
на это послание, не помня былого  зла,  снаряжают  легион,  который,  будучи
перевезен по океану в Британию, вступает в битву с врагами. Перебив огромное
их количество, он изгнал  всех  пришельцев  из  пределов  страны  и  избавил
порабощенный  народ  от  невыносимых  мучений.  Римляне   повелели   бриттам
построить между Альбанией и Дейрой стену от моря до моря, дабы,  возведенная
всем населением для сдерживания пришлых врагов, она устрашала тех и  служила
защитою  местным  жителям.  Была  же  Альбания  вконец   разорена   набегами
чужеземцев, и все вторгавшиеся в нее всякий раз находили здесь надежное  для
себя  пристанище.  Итак,  собрав  общественные  и  личные  средства,  бритты
приступают к работе и заканчивают упомянутую стену.
     90. Между тем римляне заявили, что в дальнейшем они никоим  образом  не
смогут предпринимать столь трудные и  длительные  походы  и  из-за  бродячих
разбойничьих шаек подвергать опасностям на суше и море свои  боевые  значки,
свое столь славное и закаленное войско, а посему  пусть  бритты,  обучившись
владеть оружием и мужественно сражаясь, всеми силами самостоятельно защищают
свою землю, имущество, жен и детей и, что важнее всего перечисленного,  свою
свободу,  и  дабы  те  прислушались  к  этому  увещанию  и  приказали   всем
боеспособным мужчинам острова явиться в Лондон, так как сами  они  готовятся
вернуться в Рим. И когда все, кому надлежало, прибыли в Лондон, обратиться к
ним с речью было поручено лондонскому архиепископу Гветелину, который сказал
нижеследующее: "Хотя выступить здесь перед вами повелели мне власть  имущие,
я принужден разразиться скорее стенаниями, чем  возвышенной  речью;  ведь  я
глубоко скорблю о постигших вас всех сиротстве и немощности после того,  как
Максимиан обнажил эту страну, начисто лишив ее воинов и молодежи. Вы же были
всего лишь последышами,  скопищем,  толпою,  неискушенной  в  военном  деле,
людьми, никогда не знавшими каких-либо иных занятий, кроме обработки  полей,
торговли, ремесел. Когда же на вашу страну нападали  иноземные  завоеватели,
они принуждали вас,  блуждающих  словно  овцы  без  пастуха,  покидать  ваши
овчарни, и так продолжалось, пока римская мощь не  возвращала  вас  снова  в
ваши владения. Ужели вы вечно будете уповать лишь на чужую  поддержку  и  не
возьмете в свои руки щитов, мечей, копий против грабителей,  которые  никоим
образом не могли бы осилить вас,  когда  бы  не  ваши  вялость  и  косность?
Римлянам уже  опостылело  постоянно  пускаться  в  путь,  который  им  нужно
преодолеть, чтобы вместо вас сойтись с неприятелем. Они предпочитают  скорее
лишиться дани, которую вы им вносите, чем подвергаться и  впредь  таким  же,
как ныне, превратностям на суше и на море. Что же дальше? Если в те времена,
когда  в  нашем  королевстве  насчитывалось  достаточно  воинов,   вы   были
безоружной и беззащитной толпой, то неужто вам теперь мнится, будто в вас не
осталось ничего человеческого? Разве люди появляются из материнского чрева с
предуказанной им заранее участью и от поселянина  не  рождается  воин  и  от
воина поселянин? Воин, бывает, происходит  и  от  мошенника  и  мошенник  от
воина. А раз дело  обстоит  таким  образом  и  любой  и  всякий  может  быть
отпрыском любого и всякого, то я отнюдь не считаю, что  в  вас  не  осталось
человеческих качеств. А раз вы по-прежнему  люди,  то  и  ведите  себя,  как
полагается людям, воззовите к  Христу,  дабы  он  вложил  в  вас  отвагу,  и
отстаивайте вашу свободу".
     По окончании речи Гветелина народ разразился громкими криками,  которые
свидетельствовали о том, что он преисполнился внезапно обуявшей его отвагой.
     91. После этого римляне  настойчиво  призывают  к  стойкости  боязливый
народ и оставляют ему наставников, дабы те обучили его пользоваться оружием.
Они также велят возвести по берегу моря на южной  оконечности  острова,  где
находились их корабли, ибо  отсюда,  как  опасались,  вероятнее  всего  были
нашествия чужестранцев, расположенные на некотором расстоянии друг от  друга
дозорные башни, дабы наблюдать с них за морем. Но легче превратить коршуна в
ловчего сокола, чем землепашца в обученного владению оружием  воина,  и  кто
хочет вложить в поселян глубокие знания, тот мечет жемчуг пред  свиньями.  И
как только римляне, распрощавшись с намерением  когда-либо  вернуться  сюда,
отплыли с острова, с кораблей  снова  высаживаются  укрывавшиеся  в  Ибернии
вышеназванные Гваний и Мелга, а также  премерзкие  ватаги  скоттов,  пиктов,
норвежцев, данов и прочих,  приведенных  ими  с  собой;  и  захватывают  всю
Альбанию до самой стены. Узнав об уходе из Британии римлян и  о  возвращении
сотоварищей, их былые сообщники принимаются за привычное дело  -  терзать  и
грабить страну.  В  связи  с  этим  на  стене  повсюду  ставят  землепашцев,
никудышных, скованных страхом вояк, неспособных по этой причине даже  искать
спасения в бегстве и к тому же расслабляемых дни и ночи отупляющей и нелепой
бездеятельностью. Между тем враги, пользуясь шестами с крючьями, непрестанно
стаскивают со стен этих горемычных защитников, которые сваливаются на  землю
и расшибаются. Кого постигала такая гибель, те своей преждевременной смертью
и своим быстрым концом  были  по  крайней  мере  избавлены  от  того,  чтобы
присутствовать при неотвратимых и ужасных мучениях их братьев и чад.
     О божественное возмездие за прошлые преступления, о безумие Максимиана,
отнявшего у страны столько доблестных воинов! Будь они и сейчас  в  наличии,
не нашлось бы народа, которого они не прогнали бы прочь. И,  бесспорно,  так
это и было, пока они оставались на родине.  Ведь  и  отдаленные  королевства
пребывали тогда в зависимости от них, и они спокойно  и  уверенно  оберегали
Британию. А теперь дела обстоят именно так, как неизбежно  случается,  когда
оборона государства возлагается на землепашцев. К чему  распространяться  об
этом? Короче говоря, покинув города и высоко вознесенную  стену,  они  снова
обрекают жителей страны  на  безоглядное  бегство,  на  скитания  еще  более
безнадежные, чем обычно, на чинимые  врагами  преследования,  на  еще  более
беспощадные побоища.  И  точно  хищные  волки,  напавшие  на  овец,  терзают
горемычный люд пришельцы-грабители. Злосчастные остатки бриттов обращаются к
могущественному мужу  римской  державы  Агицию  с  нижеследующим  посланием:
"Агицию, трижды консулу, горестное  стенание  бриттов".  В  немногих  словах
пожаловавшись  на  свою  участь,  они  добавляют:  "Море  оттесняет  нас   к
чужеземцам, а чужеземцы - к морю. Из-за этого нам не  миновать  гибели:  или
нас поглотит пучина, или нас всех перережут".  Но  не  добившись  поддержки,
опечаленные послы возвращаются вспять и оповещают своих соотечественников  о
выслушанном ими отказе.
     92. И вот, поразмыслив, архиепископ лондонский Гветелин переправился  в
Малую Британию, или Бретань, прозывавшуюся в ту пору Арморикой или Летавией,
дабы испросить у своих соплеменников помощь. Властвовал тогда в этой  стране
Альдроен, четвертый государь после Конана, получившего  это  королевство  от
Максимиана, как уже указано выше. Этот Альдроен, увидев  перед  собою  столь
почтенного мужа и оказав ему  почетный  прием,  спросил  у  него  о  причине
прибытия. Гветелин ответил ему: "Твоему величию ведомы и способны вызвать  у
тебя слезы те бедствия, что претерпели мы,  бритты,  твои  соотечественники,
из-за Максимиана, обездолившего наш остров,  поскольку  он  забрал  с  собой
наших воинов и повелел им заселить то королевство, которым ты нынче владеешь
и да будешь и впредь владеть в  нерушимом  мире.  Ведь  на  нас,  обнищавших
последышей ваших, ополчились жители всех разбросанных поблизости островов, и
они до того опустошили наш изобиловавший всяческими богатствами остров,  что
всем его обитателям больше невмочь поддерживать  себя  никакой  иной  пищей,
кроме той, которую доставляет им их охотничья ловкость, и  не  было  никого,
кто вышел  бы  отразить  пришельцев,  так  как  у  нас  не  осталось  людей,
исполненных силы и доблести. А римлянам надоело  нянчиться  с  нами,  и  они
отказали нам в помощи. Итак, лишенные всякой другой надежды,  мы  взываем  к
твоему состраданию, умоляя взять нас под защиту и  оградить  предназначенное
тебе  государство  от  вторжения  иноземцев.  Кого  же  другого,  по  твоему
разумению, подобает увенчать короною Константина, а также Максимиана,  когда
ею были увенчаны твои деды и прадеды? Снаряди суда и приди: я передаю в твои
руки королевство Британию". На это Альдроен сказал: "Было время, когда я  бы
не  отказался  принять  остров  Британию,  если  бы   кто-нибудь   мне   его
предоставил, ибо  я  не  считаю,  что  где-нибудь  существует  страна  более
плодородная, пока там  царят  мир  и  спокойствие.  Однако  ныне,  когда  ее
раздирают бедствия, она стала менее привлекательной и внушает неприязнь  как
мне, так и другим государям. Сверх всего  прочего,  злокозненное  господство
римлян  настолько  ее  принизило,  что  никто,  обитая  в  ней,   не   может
рассчитывать на сохранение в  неприкосновенности  своего  достоинства,  ибо,
обремененный рабским ярмом, всякий неминуемо  утратит  свободу.  Кто  бы  не
предпочел обладать немногим, но при этом пользоваться свободой, чем,  утопая
в  роскоши,  влачить  на  себе  ярмо  рабства?  Королевством,  которое  ныне
подчинено моей воле, я владею, окруженный почетом и не обязанный подчиняться
кому бы то ни было. И оно мне милее и предпочтительнее  всех  прочих  именно
потому, что я им управляю, ни от кого не завися. Впрочем,  поскольку  правом
на остров располагали уже  мои  деды  и  прадеды,  отдаю  тебе  брата  моего
Константина и две тысячи воинов, дабы, если так  будет  угодно  Господу,  он
освободил твою родину от нашествия иноземцев и стад ее венценосцем.
     Ведь у меня есть брат, нареченный вышеупомянутым именем, который опытен
в воинском деле, а также отличается доблестью и другими добрыми  качествами.
Я не премину предоставить тебе его с вышеназванным числом воинов, если ты на
это согласен. Что же касается большего их количества, то тут следует, на мой
взгляд, удовольствоваться указанной  численностью,  ибо  с  каждым  днем  со
стороны галлов возрастает угроза и мне".  Едва  он  закончил  свое  ответное
слово, как архиепископ осыпал его благодарностями  и,  призвав  Константина,
приветствовал  его  так:  "Христос  побеждает,  Христос  царствует,  Христос
господствует. Вот грядущий король опустошенной Британии. Да пребудет  с  нею
Христос; вот наш оплот, упование наше и наша радость".
     Что же дальше? Короче говоря,  на  побережье  были  снаряжены  суда,  в
различных областях государства набраны воины и переданы Гветелину.
     93. После того как все приготовления были закончены, суда вышли в  море
и вошли в Тотонскую гавань. Без промедления  новоприбывшие  собрали  юношей,
какие еще оставались на острове, и, вступив в битву с врагами,  в  воздаяние
за заслуги святого мужа, одержали над  ними  победу.  Вслед  за  тем  прежде
рассеянные и разобщенные  бритты  стеклись  отовсюду  в  Цицестрию,  где  на
народном собрании провозгласили Константина своим королем и возложили на его
голову королевский  венец.  Ему  также  дали  рожденную  в  знатном  римском
семействе  супругу,  которую  вырастил  и  воспитал  архиепископ  лондонский
Гветелин.  Познав  ее,  Константин  породил  трех  сыновей,  которых   звали
Константом,  Аврелием  Лмброзием  и   Утерпендрагоном.   Константа,   своего
первенца, Константин отослал  в  Винтонию,  в  церковь  Амфибала,  дабы  тот
постригся в монахи. Двух остальных, а именно Аврелия и Утера,  он  отдал  на
воспитание Гветелину. По прошествии десяти  лет  к  королю  явился  какой-то
пребывавший  у  него  в  подчинении  пикт  и,  измыслив,  будто  ему   нужно
переговорить с ним с глазу на глаз, уединился с  Константином  в  кустах  и,
когда никого вокруг не было, ударом ножа поразил того насмерть.
     94. По умерщвлении Константина между  знатными  возгорелся  спор,  кого
возвести на королевский престол. Итак, одни настаивали на том, что государем
должен стать Аврелий Амброзии, другие - что Утерпендрагон,  третьи  называли
их наиболее близких родичей. Наконец, поскольку разногласиям не  было  видно
конца, Вортегирн, глава гевиссеев, всеми силами домогавшийся трона, пришел к
монаху Константу и сказал ему так: "Отец твой  скончался,  а  твоих  братьев
из-за их возраста нельзя возвести на престол, и  я  не  вижу  в  твоем  роду
такого, кого народ мог бы провозгласить королем. Если пожелаешь  последовать
моему совету и увеличишь мои владения, я  сумею  внушить  народу,  чтобы  он
возвел тебя на престол, и хотя твой орден  воспротивится  этому,  я  тем  не
менее совлеку  с  тебя  монашеский  сан".  Услышав  это,  Констант  проникся
превеликою радостью и, поклявшись, обещал Вортегирну все,  чего  тот  хотел.
Итак, Вортегирн взял Константа с собой и, доставив его в королевском одеянии
в Лондон и не  испросив,  можно  сказать,  одобрения  у  народа,  возвел  на
престол. Архиепископ Гветелин в ту пору уже скончался, и не было никого, кто
посмел бы помазать Константа  на  царство,  ибо  тот  был  связан  иноческим
обетом. Но Констант не отступился по этой причине от королевской  короны,  и
вместо епископа на его голову своими руками возложил ее Вортегирн.
     95. Провозглашенный королем Констант  отправление  правосудия  во  всем
государстве препоручил Вортегирну, да и сам всецело следовал его  советам  и
наставлениям, ничего не предпринимая без его указания.  Происходило  же  это
вследствие неспособности Константа разбираться в государственных делах: ведь
в монастыре его обучали совсем иному, чем управление государством. Установив
это с несомненною очевидностью, Вортегирн стал подумывать, как  бы  возвести
на престол себя самого. Ведь он жаждал этого  превыше  всего.  Он  явственно
видел, что наступает такое время, когда ему будет легко  и  просто  добиться
желаемого. Ведь все государственные дела были полностью предоставлены на его
усмотрение, и Констант, именовавшийся государем, был в действительности лишь
тенью властителя. Он ни с кого ничего не требовал, ни с кого не взыскивал, и
ни соотечественники, ни соседи нисколько его не страшились. Два  его  брата,
Утерпендрагон и Аврелий Лмброзий, и тот и другой еще малые дети, не могли из
за своего возраста быть возведены на престол. К тому же старейшие  возрастом
царедворцы, к несчастию, уже скончались, и в живых остался  лишь  Вортегирн,
единственный, как казалось, дальновидный,  сведущий,  высокоумный  сановник.
Почти все остальные были мальчики или юноши;  их  отцы  и  дядья  погибли  в
недавних битвах; и  теперь,  несмотря  на  свою  неопытность,  они  занимали
почетные должности. Памятуя обо всем этом,  Вортегирн  принялся  размышлять,
как бы ему хитрее и неприметнее для окружающих свалить  монаха  Константа  и
занять его место. Однако он предпочел подождать,  пока  в  должной  мере  не
подчинит своей  воле  различные  племена  и  народности  и  не  добьется  их
дружеского расположения. И вот он принялся настойчиво просить  у  Константа,
чтобы тот выделил ему из своей казны средства, необходимые для  достодолжной
его охраны и для укрепления городов, ссылаясь на то,  что  ближайшие  соседи
островитяне, как утверждает молва, жаждут  напасть  на  Британию.  Добившись
этого, он повсюду расставил своих людей, дабы те следили за соблюдением  ему
верности в  подвластных  им  городах.  Наконец,  приступая  к  осуществлению
заранее обдуманного предательства, Вортегирн явился к  Константу  и  заявил,
что  тому  надлежит  увеличить  численность  своего  войска,  дабы  надежнее
сопротивляться намеревающимся  напасть  врагам.  На  это  Констант  заметил:
"Разве не поручил я всего твоему попечению? Итак, поступай как знаешь,  лишь
бы это было мне не во вред". Вортегирн в ответ сказал  так:  "Мне  сообщили,
что пикты хотят наслать на нас данов и норвежцев, дабы те  возможно  сильнее
потревожили нас.  Поэтому  я  бы  одобрил  и  счел  наиполезнейшим  привлечь
кое-кого из пиктов к твоему двору, чтобы  те  явились  как  бы  посредниками
между тобою и соплеменниками.  Ибо  если  соответствует  истине,  что  пикты
замышляют поднять восстание, то они раскроют тебе уловки  и  хитрости  своих
соотечественников, и ты легче  сможешь  их  избежать".  Таково  было  тайное
предательство мнимого друга. Ведь он посоветовал это не на благо  Константу,
но хорошо зная, что пикты - племя крайне непостоянное  и  готовое  на  любое
преступление;  их,  опьяненных  или  распалившихся   гневом,   можно   легко
восстановить против короля, так что, не долго раздумывая,  они  тут  же  его
умертвят, а  если  это  произойдет,  ему,  Вортегирну,  откроется  доступ  к
королевскому трону, о чем он так  часто  мечтал.  И  вот,  послав  гонцов  в
Скоттию, он пригласил оттуда сотню воинов  пиктов  и  включил  их  в  состав
личной охраны короля; вновь принятых пиктов он привечал  как  никого  из  их
сотоварищей и щедро  одаривал,  снабжая  их  сверх  всякой  меры  яствами  и
хмельными напитками, так что для них он сам был подлинным государем.  Обожая
его, они распевали на улицах: "Вортегирн достоин верховной  власти,  достоин
скипетра королевства Британии, а Констант их недостоин". Вортегирн между тем
все больше и больше старался покорить и привлечь  этих  пиктов  к  себе.  И,
добившись их любви и привязанности, он напоил их допьяна и сообщил им о том,
что вынужден покинуть Британию, дабы увеличить свое достояние; при  этом  он
утверждал, будто незначительных средств, какими он ныне  располагает,  никак
не достаточно для выплаты жалованья  и  пятидесяти  воинам.  Затем,  как  бы
глубоко  опечаленный,  он  удалился  в  собственные  покои,  покинув  их   в
королевском дворце в самый разгар попойки. Обнаружив,  что  он  ушел,  пикты
глубоко огорчились и сочли его слова истинной правдой. Они принялись шептать
друг другу на ухо: "Чего ради дозволяем мы этому иноку жить?  Чего  ради  не
убиваем его, дабы Вортегирн овладел королевским престолом?  Кто  же  другой,
как не он, унаследует трон Константа? Ведь  Вортегирн  достоин  и  власти  и
королевского  сана,  он,  непрерывно   обогащающий   нас,   достоин   любого
достоинства".
     96. Вслед за этим, ворвавшись в опочивальню Константа, они  набросились
на него и, расправившись с ним, отнесли его голову  Вортегирну.  Увидев  ее,
тот,   словно   охваченный   скорбью,   горько   заплакал,   тогда   как   в
действительности никогда прежде не бывал так  преисполнен  радости.  Призвав
тем не менее горожан Лондона (ибо все это случилось в названном городе),  он
приказал заковать в железа предателей  и  закованных  обезглавить,  ибо  они
осмелились совершить столь мерзкое злодеяние. Были в народе  такие,  которые
считали бесспорным, что это преда