смешивали семена, умывали им лица,  давали
больным. И никто, говорили, не помнил, чтобы не помогло.
     А охотники баяли вот что:
     - Зверь, позволивший забрать у себя пушистую шкуру и  горячую  плоть,
тотчас уходит на небо, в светлый ирий, и там рассказывает старшему в своем
роду, по чести ли с ним поступили. Не  оскорбили  ли  напрасным  мучением,
повинились ли перед вылетевшей душой, хорошо ли благодарили.  И  если  все
совершилось по Правде земной - Мать с Дочерью скоро шьют зверю новую шубу,
мастерят птице пестрый наряд, облекают  рыбу  радужной  чешуей.  Позволяют
опять родиться в глубокой норе,  в  теплом  гнезде,  на  речном  дне,  под
широким солнечным Небом...
     Вот почему и самих Рожаниц рисуют порой в виде двух красавиц лосих.



                                  ЯРИЛА

     Однажды Люди встретили в только что засеянном поле босоногого,  очень
красивого юношу-Бога верхом на  белом  коне,  украшенном  колокольцами,  в
белом плаще и венке из трав и цветов. В левой руке он держал пучок  спелых
колосьев, конь же под ним так и играл, а  порой  поднимал  голову  и  ржал
громко, призывно, высматривая молодых кобылиц.
     - Ишь ты! - удивились Люди коню и  еще  пуще  юному  седоку.  -  Куда
ступит ногою, там жито копною, куда взглянет, там колос зацветает!
     Действительно, именно так все и было. Потом Люди присмотрелись:
     - Э, а что это у тебя в правой руке? Никак череп?..  Вот  страх-то!..
Да кто ты таков?..
     Юный Бог назвался Ярилой - неудержимой силой взошедших семян и нежных
побегов,  способных  взломать  тяжелые  камни,  ярой  силой  живой  плоти,
вдохновением сбывшейся любви. Это его имя трубят  олени  в  лесу,  угрожая
соперникам и зовя к себе оленух, это его громко  славят  лебеди,  мчась  к
родному гнездовью. Яровой, ярый, яркий  и  яростный  -  это  тоже  о  нем,
возникшем из солнечного жара и земного тепла.
     - А для чего ж тебе череп? - спросили любопытные Люди.
     - Сами поймете, - улыбнулся юноша и  поскакал  себе  прочь,  а  Людям
помстилось,  будто  за  время  короткого   разговора   его   мальчишеский,
ломавшийся голос окреп по-мужски.
     Другой  раз  его  встретили  несколькими  днями  попозже.   И   вновь
удивились: ехал на коне уже не безбородый юнец - взрослый парень, сажень в
плечах, золотые кудри что  хмель.  Девчонки  тогда  оглянулись  тайком  на
ребят, и те вдруг показались им похожими на Ярилу. Такие же статные, такие
же ярые на работу, на пляску и на поцелуи. Женихи!
     Спустя время Ярила приехал зрелым мужчиной, уже  чуть-чуть  никнущим,
уже с сединою в полбороды... и наконец - дряхлым старинушкой  с  погасшими
глазами и сердцем, с трясущимися руками, не  сохранившими  даже  памяти  о
былой силе. И конь под ним еле ноги переставлял.
     - Похороните меня в Земле, - прошептал старец-Ярила  и  повалился  на
руки Людям, рассыпаясь в прах на лету.
     Люди выполнили  его  просьбу.  Погребли  во  влажной  земле,  напекли
румяных блинов,  собрались  помянуть.  Но  отчего-то  никому  не  хотелось
плакать и горевать на  этих  похоронах;  старики  и  те  знай  по-молодому
шутили, расправляли согбенные плечи, а молодежь и вовсе играла,  точно  на
свадьбе. Плясали, подначивали друг дружку, соперничали,  кое-где  вставали
грудь в грудь. И вдруг не то  из  огня  костров,  не  то  из  самой  Земли
послышался знакомый юношеский голос:
     - Чему удивляетесь, Люди? Вы хороните в землю  зерно,  но  разве  оно
умирает? Оно прорастает высоким стеблем и дает новые семена.  Нет  смерти,
пока рождаются дети, пока не прерывается род! Я снова приду по весне ярить
все живое на свете. Да не погаснет ярое пламя, да не переведется Жизнь  на
Земле!
     ...Всякий год с той поры встречают и  провожают  Ярилу,  и  никто  не
думает плакать, развеивая его тело по полю. Заплакали бы, если бы  однажды
не довелось его хоронить. И вот еще  что  заповедал  Людям  Ярила.  Велел,
чтобы в память о нем сеяли жито-хлеб одни  только  мужчины,  не  подпуская
женщин и близко. Чтобы нагими вступали  на  теплую,  ждущую  пашню,  чтобы
выносили семя-зерно в особых мешках, скроенных  из  старых  портов.  Тогда
совершится меж ними и полем священный, таинственный  брак,  совсем  такой,
как между Землею и Небом в самом начале времен. И молнии  Перуна  скрепили
этот завет.
     Вот почему хлеб священен, вот почему, спасая его от пожара,  Люди  по
сей день не жалеют собственной жизни, словно защищая дитя.
     Все благое, что ныне делают Люди, уже было впервые сделано кем-нибудь
из Богов на рассвете Вселенной. Все, что сквозь поколения пришло к нам  от
пращуров, было дано пращурам самими Богами. Этим заветом мир держится,  им
он крепок, вечен и свят. Вот почему так недоверчивы Люди  ко  всему  вновь
обретенному - вплоть до новой формы горшка. Вот почему во все  века  корят
старые молодых:
     - Не отеческим законом живете! Не по-Божески!..
     Но и Богам следует помнить: все, что они совершают, потом повторяется
у Людей. Доброе и дурное, правое и неправое.
     Однако тогда в мире еще не было неправды и зла...



                                ОГОНЬ ОЧАГА

     Рыжекудрый Огонь между тем исполнил наказ старших братьев-Богов: стал
для Мужчины и Женщины, для всего их рода святым огнем очага.  Вокруг  него
собиралась семья, и он гнал прочь тьму ночи и жадных,  хищных  зверей.  Он
варил и пек пищу, и Люди, садясь к трапезе, не забывали  попотчевать  свой
Огонь. Всякий гость, обогревшийся у очага, причастившийся еды,  становился
за своего, никто не смел обидеть его, прогнать из-под крова. А когда  Люди
ссорились, при Огне  невозможно  было  молвить  бранного  или  нескромного
слова:
     - Сказать бы тебе... да очаг в доме, нельзя!
     Люди поняли: этот Огонь не должен угаснуть. Переходя в новый дом, его
непременно брали с собой. Так доставался он  внукам  от  дедов  и  был  не
простым  пламенем,  суетящимся  в  расколотых   дровах.   Ему   показывали
новорожденных, чтобы Огонь узнал новую душу и не отказался беречь и холить
дитя. Свахи протягивали ладони к Огню, прося его покровительства. Невеста,
входя к мужу в дом, первым долгом кланялась очагу и  бросала  в  него  три
своих волоска. А когда доводилось идти назад с похорон, все старались  без
промедления заглянуть в  хлебную  квашню  и  коснуться  рукой  очага.  Так
очищались от прикосновения смерти, не пускали беду через порог.
     В начале времен Люди мыслили свои души подобными душам  птиц,  рыб  и
зверей. Ощутив, что жизнь на излете, начинал гадать человек:
     - Кем предстоит мне родиться? Оленем, вепрем, малым воробушком, юркой
уклейкой?
     Тогда умерших хоронили в земле и клали набок свернувшимся, как дитя в
материнской утробе. Верили Люди: Земля  всех  родила,  она  подарит  новую
жизнь. Позже открылись деяния славных  Богов,  забрезжило  таинство  Неба.
Стали Люди поручать мертвых Огню, да не простому - добытому, как  когда-то
огонь человеческой жизни, из двух трущихся деревяшек. Его так и называли -
живым. Теперь Люди не удивлялись глазам Неба,  горящим  огням  звезд.  Это
были глаза умерших дедов и прадедов, приглядывающих за родней.



                                   БЕДА

     Поистине то было счастливое утро Богов и Людей. Еще не  восстало  меж
ними неодолимых стен, не легло великих обид и  неправд,  и  небеса  стояли
открытыми, слушая людские молитвы. Стоило женщинам в жаркие дни  совершить
чародейство - воздеть над головами чары с  водой,  призывая  замешкавшийся
дождь, или полить кормилицу-Землю из двойных кубков без донца  -  тут  как
тут на резвых конях являлся Перун,  пригонял  облачные  стада,  раскатисто
хлопал громовым бичом, щедро доил своих коров на поля.
     Но вот пришел срок одному созвездию передавать главенство другому. Ни
Боги, ни Люди не знали еще,  как  опасно  это  сумежное,  ничейное  время,
время-безвременье, когда всякое чудо возможно - и доброе, и дурное.
     Однажды Солнце-Даждьбог с  братом  Перуном  вместе  путешествовали  в
Исподней Стране, оставив Землю наслаждаться ночным покоем. И вот тут из-за
края Вселенной, из немыслимых чужедальних миров явила себя  темная  звезда
без лучей, с длинным кровавым хвостом. Ярко вспыхнула - и прянула вниз!
     Не иначе, насмерть сразила бы крепко спавшую Землю - муж-Небо  поспел
на подмогу: заслонил любимую,  закрыл  собой,  принял  жестокий  удар.  Но
совсем отвести беду не сумел. Над всей Землей пронеслось хвостатое чудище,
сжигая леса страшным, невиданным доселе пожаром, и наконец  грянуло  оземь
где-то у дальнего края, больно ударило, обожгло, и Мировое Древо со стоном
вздрогнуло от корней до макушки, высящейся над светлым ирием...
     ...Братья-Боги едва не загнали борзых коней, летя на  восточный  край
Океана. Когда же пересекла его лодья, влекомая белыми лебедями, и крылатые
жеребцы снова взвились - Даждьбог в ужасе закрыл руками лицо и  еще  много
дней не смел глянуть вниз светло и ясно,  как  прежде.  Ибо  поперек  всей
Земли протянулась обезображенная, мертвая полоса,  и  там  в  черном  дыму
метался перепуганный, ничего не понимающий Огонь. А из ран  Неба  потоками
хлестала наземь вода, затопляя низины, губя и смывая все,  что  уцелело  в
пожаре...
     Молодые Боги раздумывали  недолго:  кинулись  спасать  мать  и  отца.
Спасать свой мир, покуда он снова не стал бесформенным комком,  каким  был
до рождения. Перевязывали раны  Неба  белыми  полосами  облаков,  влажными
пеленами  туманов.  Успокаивали  Огонь.  Зажигали  радугу  над   немногими
выжившими Людьми, указывали дорогу к спасению...
     Братья-Боги совсем не заглядывали в ирий и ведать  не  ведали,  какая
тревога поселилась в доме Матери Лады.  Когда  упала  чужая  звезда,  юная
Богиня Весны была внизу, на Земле. И не  вернулась  домой  ни  поутру,  ни
после. Птицы, вестницы Лады, не сумели найти Бога  Грозы  в  густых  тучах
гари и пыли, носившихся меж  Землею  и  Небом.  Но,  видно,  так  уж  была
когда-то выпрядена  для  самого  Перуна  льняная  нитка  судьбы.  Летя  на
взмыленных жеребцах над потопом, он разглядел  далеко  внизу,  под  собою,
среди вздувшихся волн, почти залитый островок. А на островке -  девушку  в
знакомом светло-зеленом наряде и  жмущихся  подле  нее  осиротелых  лесных
малышей: волчат, оленят, малых птенчиков из  разметанных  гнезд.  Конечно,
Богиня бросить их не могла.
     Сын Неба направил коней вниз, к самой воде:
     - А ну, живей полезайте!
     И сам поднял на колесницу заплаканную, перемазанную Богиню  Весны.  И
вот диво: лишь только взмахнули  крылами  могучие  скакуны,  Леля  вытерла
слезы, отряхнула волосы и рубаху - и вмиг осыпалась  грязь  и  улетела  по
ветру, а растрепанная коса легла шелковиночка к шелковиночке.  Вот  с  тех
пор и ведется: весною - ведро воды, ложка грязи. А осенью наоборот: воды -
ложка, грязи - ведро...
     Улыбнулась Леля - и Даждьбог послал в  ответ  тонкий  солнечный  луч,
разрубил, как мечом, клубившуюся мглу... и тоже, видно, поверил, что будет
все хорошо.
     Бог Грозы привел колесницу в ирий и  с  рук  на  руки  передал  дочку
Матери Ладе. А лесных малышей выпустил в густую  траву,  на  ветви  всегда
зеленого Древа:
     - Играйте-ка здесь... еще вам не время рождаться.
     И наконец братья возмогли  перевести  дух,  вытереть  пот,  разогнать
смрадные тучи. Посмотреть, что же осталось.
     Вот тогда и увидели у дальней кромки  Земли  горы,  которых  не  было
раньше, горы, похожие издали на чудовищные облака. Крепко вплавились они в
тело Земли, вросли - захоти, не поднимешь, не выбросишь из  Вселенной,  не
ранив опять. Осторожно  направили  Боги  к  тем  горам  своих  скакунов...
Оказалось, горы были железными. Раскаленные, они успели остыть,  и  острые
вершины дышали нездешним черным морозом,  сбереженным  где-то  внутри,  на
глазах обрастали снегом и льдом. Никогда прежде молодые Боги  не  видывали
подобного... Хорошо еще, большая часть этих гор провалилась вниз, за  край
Исподней Страны, от века безжизненной,  и  лишь  один  безобразный  хребет
осквернял собой лик зеленой Земли. Увидели Боги:  все  живое  пятилось  от
Железных Гор, все  бежало  от  мертвящего  холода  -  леса,  реки,  травы,
цветы...
     - Неладно это, - нахмурил брови Даждьбог.
     Они осторожно объехали Железные Горы  и  в  одной  глубокой  пропасти
обнаружили путь сквозь Землю, до самого  Нижнего  Мира.  Брошенный  камень
летел бы туда двенадцать дней и ночей, но сверкающие  колесницы,  конечно,
были проворней. Скоро братья оказались в Исподней Стране, впервые  миновав
западный Океан-море и лодью, запряженную птицами. И когда Даждьбог  поднял
огненный щит, озаряя половину Вселенной - они тотчас увидели два существа,
отчаянно заслонявшиеся от света, мужчину  и  женщину,  похожих  больше  на
жуткие сны, чем на Людей или на Богов...
     Говорят, тогда-то Перуну в самый первый раз захотелось взмахом секиры
не возжечь жизнь, а истребить.
     - Это вы посмели обидеть Небо и Землю?!..  -  прогремел  разгневанный
Бог Грозы, подлетая на крылатых бурях-конях. Мужчина и женщина  повалились
перед ним на колени, трусливо прячась друг за друга:
     - Пощади! Пожалей!..
     И Перун остановил жеребцов, опустил руку с занесенным топором. Он еще
не выучился быть беспощадным и разить, когда встают на колени.
     - Вы кто  таковы?  -  спросил  он  незнакомцев.  Женщина  указала  на
мужчину:
     - Его прозывают Чернобогом...
     Он вправду был весь точно в саже, только усы  будто  заиндевелые.  Он
кивнул на подружку:
     - А ее кличут Мораной.
     Перуну показалось в диковинку, чтобы кто-то не мог назвать  сам  свое
имя, но пришлых Богов его недоумение перепугало до дрожи:
     - Никогда не говори: я такой-то, если не хочешь  беды!  Мало  ли  кто
подслушает и сглазит тебя, порчей испортит!
     - Порча? - спросил Перун. - Что это такое?..
     А про себя почти с жалостью рассудил: должно быть, эти двое  спаслись
из какого-то очень  страшного  мира,  отвыкшего  от  доверия  и  добра.  И
Даждьбог, милуя странников, усмирил свое пламя,  прикрыл  огненный  светоч
краем плаща.
     Чернобог и Морана выглядели не только напуганными, но и голодными,  и
братья поделились с ними едой.
     - Нашего отца, - рассказал им Даждьбог, - называют Сварогом, то  есть
попросту Небом, или по-другому Стрибогом, это значит  Отцом-Богом.  Оттого
Люди своих дядьев по отцу зовут еще стрыями. А мать, Землю, рекут  Макошью
- Матерью судеб, Матерью снятого урожая. От нее все богатство - и зерно  в
коше, и серебро в кошеле, и овцы в кошаре...
     Пришлые Боги слушали, уплетая разделенное угощение, кивали  головами,
мотали на ус. Расстались не то чтобы друзьями, но  все-таки  поклялись  не
чинить друг другу беды. Даждьбог поклялся щитом, а Перун - верной секирой:
     - Пускай она выпадет из руки, если я нарушу обет.
     Знать бы еще братьям Сварожичам, что все клятвы  Мораны  и  Чернобога
стоили не больше горсточки снега, тающего, если сжать его в кулаке.
     И снова минуло время,  и  оправившаяся  Земля  не  раз  еще  принесла
урожай, и все было мирно и тихо. Только Даждьбог рассказывал  дивные  дива
об Кромешной Стране, где позволили поселиться  пришлым  Богам.  Там  стоял
теперь такой лютый мороз, что случайно  влетевшие  облака  тотчас  опадали
наземь белыми хлопьями, и даже Океан-море  покрылся  вдоль  берега  льдом.
Однажды Перун отправился с  братом  -  взглянуть,  правду  ли  говорит.  И
оказалось, что правду: пришлось Богу  Грозы  сверху  легкой  белой  рубахи
вздевать мохнатую серую  безрукавку.  Здесь  не  к  месту  был  его  гром:
безмолвная, мертвая, белая гладь расстилалась внизу. Даждьбогу тоже всякий
раз делалось не по себе, хоть с недавних пор и завел он обычай заглядывать
сюда каждые сутки ради присмотра. Он старался скорей  миновать  неприютное
небо, не выезжал высоко...
     - Никогда мне здесь не нравилось, а теперь и  подавно,  -  молвил  он
брату. - Все кажется - не к добру!
     Но тому легла на ладонь игольчатая  снежинка,  тоненькое  колесико  о
шести тающих спицах:
     - Смотри! Она похожа на знак, которым призывают меня Люди - знак Неба
и Белого Света, громовое колесо!
     И не видели братья пристальных глаз, устремленных, как  копья,  им  в
спину из глубокой пещеры в Железных Горах, не  слышали  шепота  Чернобога,
шепота ночной ведьмы Мораны:
     - Век не видеть бы вашего Белого Света, не слышать вашего смеха!  Вот
ужо вам, удальцы!..



                                КУЗНЕЦ КИЙ

     Бог Грозы стал навещать  Богиню  Весны,  вновь  гулявшую  по  зеленой
Земле. Сказывают,  сначала  он  очень  смущался  своего  огромного  роста,
зычного голоса, гривы иссиня-черных волос  и  рыжей,  вечно  всклокоченной
бороды. Но потом Люди заметили:  куда  первые  жаворонки,  вернувшиеся  из
ирия, туда и темная туча, рокочущая громами. Так вместе и странствовали по
свету. А когда начинали наливаться плоды и Дочь уступала Матери заботы  об
урожае, вместе возвращались на небо, и громы Перуна звучали все неохотнее,
постепенно смолкая - до новой весны.  Вот  почему  праздник  Перуна  стали
отмечать в двадцатый день месяца липня, по-теперешнему июля, когда  цветут
душистые липы и гудение пчел часто смешивается с раскатами дальнего грома.
Пчелы хорошо знают, пройдет гроза мимо или прольется шумным дождем, знают,
стоит ли спешить прочь, прятаться в родное дупло.
     В те давние времена каждый год из лесу в Перунов день выбегали  олени
и могучие, длиннорогие туры и сами  отдавали  себя  под  жертвенные  ножи.
Влагу их крови Люди изливали в круглые каменные алтари, утвержденные перед
изваяниями Перуна, а мясо варили и ели всем родом  на  священном  пиру.  И
каждый, зачерпнув в свой черед из котла, клал ложку наземь чашечкой  вверх
- затем, чтобы между пирующими незримо угостился и Бог.
     Однажды, идя по лесу вместе  с  Богиней  Весны,  Бог  Грозы  нечаянно
встретил двоих Людей: парнишку-подросточка и  с  ним  кудрявую  девочку  в
детской рубашонке.
     Парень поклонился Перуну низко, почтительно, но безо всякого  страха.
А девчушка, спрятавшаяся было за его спиной, бочком подошла к Леле и робко
протянула ей перепечу, сотворенную в образ птахи  из  сладкого,  на  меду,
пряного теста. Богиня Весны с улыбкой взяла приношение, и в ее руках птаха
немедленно ожила, звонким жаворонком взвилась в небеса.
     - Как звать тебя? - спросил Перун паренька. Тот отмолвил:
     - Отец зовет Кием - Молоточком.
     Он, видно, вправду был рукодел: еще первый  пух  не  проклюнулся  над
верхней губой, а на ладонях уже твердели мозоли, и у пояса висел в  ножнах
хорошо отбитый, острый каменный нож. Ибо в те времена Люди все  делали  из
кости, камня и дерева: ножи, топоры и даже серпы, вставляя кусочки  кремня
в изогнутые корневища.
     Перун кивнул на девочку:
     - Сестренка твоя?
     Парень залился отчаянной краской:
     - Не... мы с ней поженимся... когда она подрастет!
     Бог Грозы повернулся к Леле и увидел на ее  щеках  ответный  румянец,
ибо Отец Небо с Матерью Ладой уже сговаривались породниться. И он сказал:
     - Что подарить тебе на счастье, жених? Чего желаешь, проси.
     Кий оказался  впрямь  не  из  робких.  Он  шагнул  вперед  и  бережно
прикоснулся к узорчатому, звонкому золоту чудесной секиры:
     - Мне бы, господине, выучиться делать такие.
     - Ну, молодец! - расхохотался Перун. - Да ты  знаешь  ли,  какой  это
труд?
     - Знаю, господине Сварожич, - ничуть не смутился Кий. Вытянул нож  из
хороших кожаных ножен и протянул честно, рукоятью вперед: - Погляди, я сам
его сделал.
     Костяная рукоять завершалась искусно сработанной  головкой  красавицы
лосихи. Перун вернул нож и поднял голову к Небу:
     - Поможем ему, отец?
     И Небо ответило. Прямо из синевы пала слепящая молния, клубок пламени
ринулся в подставленную ладонь  Бога  Грозы.  Кудрявая  девочка,  пискнув,
вновь спряталась за безусого жениха. А тот, проморгавшись, увидел в  руках
Перуна куз