яли былых  женихов,
радовались  объятиям  Змея!  И  ходили  в  золоте-серебре,  в  драгоценных
нарядах... пока не прискучивали.
     Говорят, от них-то пошло  новое  колено  Людей,  изрядно  похожих  на
Волоса. Они не злобны по сути, но  предпочитают,  чтобы  за  них  думал  и
выбирал кто-то другой. А ведь злой воле легче легкого утвердиться там, где
нет своей собственной. Вот почему до сего дня гораздо больше творящих  зло
по глупости или по трусости, чем настоящих злодеев.
     Однажды Морана смекнула, что Волос так и не вспомнит ее поручения,  и
молвила:
     - Ну, довольно! Подставляй-ка спину, бездельник!  Поднимешь  меня  на
гору, сама пойду лед добывать...
     - А ну его, этот лед, - заартачился было Скотий  Бог.  -  Не  полечу,
неохота.
     - Ты мне  перечить  собрался?  -  взъярилась  Морана.  -  Подставляй,
сказываю, хребет! А не то в козявку ничтожную превращу!
     Змей Морану боялся, знал - не хвасталась,  могла  и  превратить.  Дал
себя оседлать, взмахнул крыльями, полетел. Покорно занес  мерзкую  ведьму,
как было приказано,  на  макушку  самой  высокой  горы.  Уселся  ждать  на
скале... и надо  же,  тотчас  разглядел  далеко-далеко  босоногую  молодую
девчонку, шедшую с корзиночкой через лес. И мигом утратил  свой  невеликий
разум Скотий Бог, Волос-богатый. Распластал перепончатые широкие крылья  -
и слыхом не слыхал, как кричала вслед, звала его злая Морана.
     Девчонка же была не кто иная - Киева молоденькая невеста.  Спешила  к
любимому в кузницу, несла добротную снедь:  мягкий  хлеб,  узелок  свежего
творога. Вдруг прошумело что-то над лесом, и, отколь  ни  возьмись,  вышел
встречь из кустов разодетый красавец:
     - Пойдем со мной, девица! Назовешься моей, а уж я тебя награжу...
     Скольким девкам подобной  речи  было  довольно!  Но  невеста  кузнеца
только попятилась:
     - Безлепое слово молвишь, удалец незнакомый... Есть  у  меня  любимый
жених, его и целовать стану, он меня и женой назовет...
     Не привык Змей к твердости девичьей, не понял отказа.
     - А мы жениху не скажем, - заулыбался в сотню зубов. - Я тебе дорогие
подарки стану носить...
     Но девчонка разговоров  разговаривать  больше  не  стала:  подхватила
подол да как порскнула с тропы в  непролазную  чащу,  через  валежины,  по
кустам!
     - Постой, красавица, - протянул руки  Волос,  погнался.  Но  тут  уже
встал за Киеву невесту Леший, сбежались проворные  лешачата,  которым  она
немало оставляла на пеньках пряников и сластей. И вцепились в Змея колючие
ветви кустов, вздыбили корни  поваленные  деревья,  опутал  ноги  жилистый
вереск. Еле-еле продрался он на опушку и  увидал:  далеко  убежала  гордая
девка, вот-вот укроется в кузне  с  краю  болота,  где  проточился  Черный
Ручей.
     Рассерженный Змей ударился  оземь,  вновь  обернулся  дивом  летучим,
ринулся вслед. И, пожалуй, успел бы схватить - но на крик невесты, на  шум
разбойничьих крыл выбежал из кузни жених. Саженного росту, да с молотом  и
клещами в руках. Девчонка за него спряталась, что  за  надежную  стену.  И
почему-то Змея робость взяла при виде молота и клещей.
     Втянул он хищные  когти,  отвернул  опричь,  сел  на  лугу.  Подошел,
переваливаясь на коротких лапах:
     - Ты кто таков, чтобы дорогу мне заступать?..
     - Я жених ей, - ответил кузнец. - Кием меня прозывают. А  ты,  Скотий
Бог, почто беззаконничаешь?
     Никто  еще  не  осмеливался  так  Змею  дерзить.  Совсем  растерялось
чудовище, заморгало бестолковыми радужными глазами:
     - А я что хочу, то творю, потому что я  сильный!  Вот  посмотри!..  -
поднял серый камень, стиснул чешуйчатой лапой, только крошки посыпались: -
Вот и весь мой закон!
     - Эка невидаль, - усмехнулся кузнец. - Подумаешь,  расколол!  Ты  так
камень сожми, чтобы вода потекла.
     Перенял у невесты корзиночку, вынул ком творога - сыворотка  закапала
наземь. Струсил, попятился Змей... но тут же снова приободрился:
     - Зато я могу все озеро выпить! Меня Цмоком зовут, по-вашему Сосуном.
У тебя так не получится.
     Пожал Кий плечами. Вынес лопату, поплевал на ладони и молча  принялся
копать канаву в земле. Любопытный Змей скоро не выдержал:
     - Что ты там такое копаешь?
     Кий ответил:
     - Хочу  Океан-море  выпить,  да  лень  наклоняться.  Вот   окопаю   и
подниму...
     Больше прежнего задумался Волос, заскреб когтями затылок:
     - А можешь ты камень кверху кинуть, как я? Я бывало кидал, полдня  не
ворочались...
     И тут не дрогнул кузнец. Взял  остывшую  крицу  железа,  выплавленную
вчера, стал подкидывать на ладони и смотреть внимательно вверх.  Посмотрел
вверх и Волос, но ничего  особенного  не  заметил,  кроме  грозовой  тучи,
медленно вздымавшейся из-за небоската. И осерчал:
     - Куда ты уставился? Кидай, коли умеешь, а то я тебя съем!
     - Погоди, дай тучи дождаться, - молвил кузнец. - То Перун  едет,  мой
побратим. Он у меня в кузнице молотом бил, ему железо сгодится...
     И словно в ответ, вдалеке зарокотал гром, метнулась быстрая молния...
     - Какая блестящая!.. - ахнул в восторге Змей. Никогда еще он не видел
грозы. Подпрыгнул, расправил крылья  и  полетел  прямо  в  тучу  -  ловить
блестящие молнии. Забыл уже и про кузнеца, и про невесту.
     Сказывают, Перун его не погнал, и Волос до вечера  забавлялся,  летал
взапуски с  его  колесницей,  купался  в  струях  дождя.  Золотую  секиру,
впрочем, сын Неба ему так и не подарил, сколько Змей  ни  выпрашивал.  Как
прежде Даждьбог, Перун повел непонятные речи,  мол,  ни  твое,  ни  мое...
одним словом, пожадничал. А поздно ночью,  когда  голодный  и  уморившийся
Змей отправился вечерять и спать в родные пещеры, на него  с  неприступной
горной вершины не своим голосом закричала злая Морана, которую он  еще  до
рассвета занес туда, да и позабыл. Говорят, мало не  погибла  колдунья  от
золотых солнечных лучей, от дальних отблесков молний.



                               ПОХОРОНЫ ОТЦА

     Устал отец Кия ходить по Земле, прилег умирать. Еще попросил  сыновей
вывести его в чистое поле, с трудом поклонился на все четыре стороны:
     - Мать сырая Земля, прости и прими! И ты, батюшка белый свет, широкое
Небо, прости, коли обидел...
     И лежал на лавке у очага спокойный,  легкий  и  светлый,  как  многие
старики, прожившие по Правде. Не обижал ведь ни  человека,  ни  зверя,  не
оскорблял великих и малых  Богов.  Сыновья  -  двое  старших,  женатых,  и
молодой Кий - позаботились о родителе: умыли родниковой  водой,  разобрали
над смертным ложем дерновую крышу избы, чтобы свободно вылетела  душа,  не
мучила тело. А потом сквозь дыру протащили наружу мохнатого  черного  пса.
Ибо черный друг-пес  незримо  встречает  праведные  души,  сопровождает  и
охраняет по дороге в ирий. Людям, привычным к охоте и лесу, мыслимо  ли  в
подобный путь без собаки!
     И вот изронил душу отец, и задумался старший из  братьев,  как  лучше
уважить его, как погрести. Думал, думал, наконец решил доверить  его  тело
Земле, всеобщей Праматери:
     - Она родила, ей и честь.
     Но пришла туманная ночь, и отец явился сыну во сне:
     - Не клади меня, дитятко, в сырую могилу, не присыпай желтым  песком:
защекочут меня там черви, изъедят ползучие гады...
     Закручинился старший, пошел к среднему:
     - Не хочет отец наш лежать под спудом земным. Думай ты, брат, как нам
поступить.
     Крепко взялся за ум второй сын и к вечеру молвил:
     - Схороним батюшку в  лесу,  в  дупле  великого  дерева!  Мы  все  от
деревьев - пусть к пращурам припадет.
     Но слетела темная ночь, и все повторилось. Явился сыну отец печальнее
прежнего:
     - Не клади меня, дитятко, в лесное  дупло.  Не  смогу  я  там  спать,
закусают пчелы и комары, зверь косточки потревожит...
     Пришлось думать младшему брату, кузнецу Кию. А  у  кузнеца  известно,
что на уме: молот, да наковальня, да жарко пышащий горн.
     - Сложим батюшке, - приговорил Кий, -  честный  погребальный  костер.
Пусть возносится с дымом прямо в ирий, на остров Буян!
     Пала ночь, и отец пришел к Кию светлым и радостным:
     - Спасибо, сынок, вот уважил, так уж уважил!  Стану  спать  крепко  и
безмятежно, точно дитя в колыбели!
     Рассказал Кий братьям свой сон, и братья вздохнули легко,  наконец-то
проведав волю отца. Взялись втроем за  работу  и  скоро  сладили  умершему
последний земной дом-домовину: дощатую легонькую избушку,  приподнятую  на
столбиках, чтобы лучше горела. Уложили  тело  отца,  оставили  милодары  -
горшочки со сладкой кашей  на  ягодах  и  меду,  вышитые  одежды,  крепкие
башмаки. Положили лук, колчан и копье: пусть вволю бродит-гуляет батюшка в
небесных лесах, пусть увидят Дочь с Матерью, славные  Рожаницы  -  охотник
пожаловал.  Пусть  приветят  его,  позволят   выстроить   избу   рядом   с
прадедовскими, под кроной вечного Древа...
     А чтобы не задержалась Смерть в доме, ударили топором  по  лавке,  на
которой умер отец. Топор свят, он подобен секире Перуна, возжигающей новую
жизнь. Не зря лезвия топоров украшают символами Грома  и  Солнца,  не  зря
носят крохотные топорики-обереги. Смерть и всякая скверна пугается топора,
если достойная рука поднимает его и чертит Солнечный Крест.  Осенить  этим
знаком больного, и выздоровеет...
     ...Вот обложили домовину горючим сухим хворостом и еще устроили краду
- увитую соломой изгородь  кругом  костра.  Жарко  вспыхнет  солома  и  не
позволит увидеть смертным глазам, как раскроются двери  в  иной  мир,  как
шагнет в него покинувшая тело душа...
     Старая мать и жены-красавицы между тем приготовили поминальную  кашу,
напекли румяных блинов, созвали родню. И вот Огонь,  рыжекудрый  Сварожич,
легко охватил сухие поленья. Когда же  все  прогорело,  Люди  залили  угли
брагой и квасом, стали носить землю и камни,  пока  не  получился  курган.
Потом затеяли тризну - игры и состязания. И наконец начали пир, веселый  и
шумный,  с  задорными  прибаутками  и  смешными  рассказами  о   молодости
умершего.
     Ибо мертвых тяготят горе и слезы  живых,  мертвые  любят,  чтобы  над
могилами веселились, пили и ели. На поминальных пирах всегда кладут  ложки
вверх чашечками, чтобы души  прапрадедов,  незримо  собравшиеся  за  стол,
отведали вкусную снедь. Вот откуда поныне обычай ставить возле могил  еду,
хмельное питье. А прибаутки и смех - это ли не победа над болью и страхом,
это ли не жизнь, не продолжение жизни? А не затем ли жили пращуры и что-то
доброе делали на зеленой Земле, чтобы продолжиться, как зернышко в  пашне,
стеблями и  колосьями,  ветвями  и  могучими  стволами  нового  поколения?
Умершим скучно  без  живых,  живым  пусто  и  сиротливо  без  мертвых.  Не
помнящему дедов-прадедов некого кликнуть  в  тяжкий  миг  на  подмогу,  он
одинок. Зато к памятливому тотчас  слетят,  ободрят,  утешат,  посоветуют,
предрекут судьбу. Ушедших прародителей рекут еще Чурами или Щурами, и  вот
почему дети до сего дня восклицают в игре:
     - Чур меня!
     И сами не ведают часто, что это значит:
     - Оборони меня, предок!
     От нечисти, крадущейся в безлунной ночи, от  злого  врага,  от  худых
помыслов и проклятий, от сглаза и порчи, от лихой лихорадки,  трясовицы  и
огневицы - оборони!
     И, говорят, не бывало, чтобы прадед не поспешил  на  помощь  потомку,
свято сохранившему память.
     ...Но  есть  между  мертвыми  и  позабытые,  чью  могилу   забросили,
заровняли по злой воле, да просто по глупости. Есть и такие, кому жестокие
Люди совсем не  дали  погребения:  бросили  тело  и  безразлично  ушли.  А
скольких погубили, замучили, скольких довели до того, что те сами оборвали
свою жизнь! И если поруганный  был  при  жизни  не  из  кротких,  склонных
прощать - он может вернуться для укоризны, а то и для отмщения. Вот почему
опасаются Люди выходцев из могил, вот почему  не  всякий  отважится  пойти
ночью на кладбище. А ну как скользнет  между  холмиками  бесплотная  тень,
дохнет ледяным холодом, незряче вглядываясь в лицо:
     - Не ты ли злодей?..



                              ГРОЗА И ВЕСНА

     Стал  уже  порастать  травою-быльем  отцовский  курган,   когда   над
Перуновым дубом прошумели могучие орлиные крылья, раздался клекот:
     - Собирайся, кузнец, в гости на небесную свадьбу!
     Ибо  прислал  Перун   к   Матери   Ладе   доброго   свата,   славного
Даждьбога-Солнце. Ударил его по плечу кикой - замужним женским  убором,  -
чтобы верней сладилось дело:
     - Езжай, брат!
     Даждьбог не  заставил  себя  дважды  просить.  Приоделся  в  расшитые
бисером золотые одежды и выехал на солнечной колеснице, молясь Небу:
     - Подари удачу, отец!
     Привязал коней у  ворот  и  пошел  пешком  через  двор,  как  достоит
вежливому гостю. Ступил правой ногой на порог и тихонько приговорил:
     - Ты стань, моя нога, твердо и крепко, ты будь, мое слово,  твердо  и
метко! Будь острее ножа  булатного,  липче  клею  и  серы,  тверже  земных
камней: что задумал, да сбудется!
     Мать с Дочерью и Отец Род обрадовались гостю, повели за стол угощать,
но он не пошел. Встал под матицей - старшей балкой в  избе,  связующей  не
только стены, самые судьбы живущих. Глянул на нее  и  мысленно  обратился,
призывая в союзники. В матице великая сила: незваный, непрошенный гость не
смеет ее миновать, стоит смирно у двери  и  ждет  хозяйского  слова.  Лишь
свой, родной, идет в красный угол без приглашения. Где же,  как  не  прямо
под матицей, встать свату, который надеется чужих сделать родными?
     Поклонился Даждьбог хозяевам и протянул руки  к  Огню,  и  рыжекудрый
младшенький братец приветливо выглянул из каменной печи:
     - С чем пожаловал, князь Огненный Щит?
     Молодой сват огляделся и сел на лавку, шедшую вдоль половиц. Тут  уже
хозяева окончательно поняли,  в  чем  дело,  но  не  подали  виду,  завели
разговоры. И наконец он сказал:
     - Я к вам не пиры пировать и не столы столовать, я  к  вам  с  добрым
делом со сватаньем! Есть у вас, как я слышал, славное серебряное  колечко,
так вот у меня для него золотая сваечка припасена...
     Ахнула Леля, прижала ладони к процветшим,  как  маки,  нежным  щекам,
кинулась вон. И ведь ждала, что зашлет свата Перун,  а  все  равно  сердце
девичье часто забилось, сладко и жутко. Не чуя ног  пробежала  по  зеленым
лугам, к самому Мировому Древу. И вдруг подхватили ее  знакомые,  надежные
руки, и любимый голос промолвил:
     - Куда бежишь, желань моя? Ко мне или от меня?
     ...Сказывают, Богиня Весны прижалась к Богу Грозы и ничего  разумного
не ответила. А что тут отвечать?
     Через луг к ним уже шли Мать Лада и Отец Род, Отец Небо и Мать Земля,
Макошь. Молодой сват подвел двоих отцов друг к другу и  велел  взяться  за
руки, благословляя будущее родство. Мать Лада сама передала дочь Перуну:
     - Вот твоя суженая... Люби ее и жалуй, как мы любили и жаловали!
     А Отец Род добавил:
     - Выбрала молодца, так уж не пеняй на мать и отца.
     Бог Грозы вытащил из-за пазухи большой красный  платок-фату,  передал
Роду, пора, мол, невесту завешивать-закрывать.  Тут  Леля  снова  кинулась
убегать, на сей раз больше для вида... куда там! Шумной стайкой  слетелись
подружки, крылатые  чудесницы-Вилы,  хозяйки  колодезей  и  светлых  озер.
Затопотали проворными козьими копытцами, растущими на ногах  у  всех  Вил,
изловили невесту, повели назад, обступив  плотным  кольцом.  Богиня  Весны
тщетно силилась разомкнуть их кружок, скидывала фату, которую  бросали  ей
на плечи. Дочь-девушку причисляют к роду отца, замужняя входит в род мужа.
Так пусть не прогневаются достославные деды,  пусть  видят  горе  невесты,
пусть ведают - не сама с радостью отрекается, силой уводят!
     Вот почему до сего дня считают достойным, чтобы  невеста  печалилась,
даже когда идет по любви. А  свекор  со  свекровушкой  непременно  желают,
чтобы молодая невестка звала их матерью и отцом...
     ...Но вот и привели Лелю назад, и Род сам связал два конца фаты у нее
под подбородком, а два других перекинул через голову вперед,  пряча  лицо.
Завесил-закрыл  любимую  доченьку  в  добрый  час  перед  полуднем,  когда
Солнышку время вплывать в самую высь - на  долгий  и  счастливый  век,  на
совет да любовь!



                             НАРУШЕННЫЙ ЗАПРЕТ

     Пока собирали гостей и готовили свадебный пир, Леля почти не выходила
из дому: молча сидела с подружками, слушала жалобные,  протяжные  песни  -
слезы капали, напитывали печальный красный платок.
     Белый и красный цвета - цвета скорби. Сорок дней висит белая  тряпица
на стене дома, в котором кто-нибудь умер, а в  свадебном  поезде  издалека
видно белое или красное платье невесты: для прежнего рода  она  все  равно
что умерла, для нового - еще не  успела  родиться.  Оттого  нельзя  видеть
просватанную, нельзя слышать, нельзя есть вместе с ней, даже за руку брать
- особенно жениху. Иначе тут как тут накличешь беду и ей, и себе.
     Это хорошо  знали  гости,  съехавшиеся  в  ирий.  И  Хозяин  Морской,
прибывший верхом на рыбе-ките, и Лешие на медведях, и  Водяные  на  усатых
сомах, и кузнец  Кий,  встретивший  здесь  отца.  И  Чернобог  со  злобной
Мораной, жители Кромешного Мира...
     Один Змей, сколько ни объясняли ему, все не мог взять  в  толк,  чего
ради прячут невесту. Знай твердил:
     - Вот бы глянуть! Красивая, говорят!..
     Чернобог ему и присоветовал:
     - А ты глянь. Платочек-то сдерни  с  нее  -  и  гляди,  сколько  душе
угодно.
     Скотьему Богу повторять не  потребовалось.  Обернулся  удалым  добрым
молодцем,  подстерег,  чтобы  Вилы-подружки  вывели  Лелю  в   сад   ножки
размять... Вмиг подскочил, растолкал завизжавших девушек - да и  сорвал  с
головы невесты платок!
     Опешив от ужаса и неожиданности, смотрела Богиня Весны в  его  глупые
радужные глаза... Опомнившись, отвернулась, закрыла лицо вышитым  рукавом.
Поздно! Волос ни о чем больше не помнил, кроме ее желанной красы:
     - Моей назовись! На что тебе Перун? Давай со мной убежим...
     Откуда мог знать небогатый разумом Волос, как  жертвуют  жизнью  ради
верной любви, как от счастья отказываются  ради  любимого?  Он  к  другому
привык: вся любовь, если кто большой, красивый да ярый. От рождения  видел
рядом Морану распутную да беззаконного Чернобога... А своего ума не было.
     Он давно позабыл, как опрометью бежала от него, раскрасавца, подружка
чумазого кузнеца. Ждал - Богиня Весны засмеется в ответ, а то и поцелует в
уста. Уже вытянул Змей мокрые губы, но ласки  не  дождался  -  повернулась
Леля, со всех ног бросилась наутек, а когда прыткий Змей схватил за  руку,
закричала что было моченьки:
     - Мама!..
     На этот зов, говорят, весь  народ  оборачивается,  а  родная  мать  и
подавно. Хлестнуло Волосу гневным светом в глаза, и великая Лада заслонила
дочь от насильника. Тут Скотий Бог впервые увидел, что Богиня  Лета  может
быть не только ласкова, но и очень грозна:
     - Оставь невесту, бесстыдный!
     И  смутно  забрезжило  Волосу:  есть   Силы,   перед   которыми   его
бессмысленная могута  -  ничто,  ветерок,  шуршащий  в  траве.  А  вершина
Мирового Древа уже  застонала  под  яростными  порывами  бури:  это  Перун
примчался на помощь. Лишь чуть отстал он от Лады, известно же,  если  дитя
позовет, никому прежде матери не подоспеть. Понял Змей, что  сейчас  будет
наказан, хотел бежать... Бог Грозы ухватил его за шиворот и сплеча  метнул
вон из ирия, сквозь все небеса и камень Земли, до самой  Исподней  Страны!
Полетел Скотий Бог  кувырком,  с  перепугу  забыв  возвратить  себе  облик
крылатого Змея... так и канул в морские  темные  воды,  скрылся  из  глаз,
только брызги рассеялись.
     - И пускай, - сотворила заклятие гневная Лада, - провалится с тобою и
тот, кто тебя, глупый Змеище, надоумил!
     И тотчас твердь ирия, небесного Буян-острова, разверзлась под  ногами
у злой Мораны и Чернобога, полетели  они  следом  за  Волосом.  И,  честно
молвить, легче вздох