нечные клещи. Вишневый накал медленно покидал их, сменяясь серым
блеском железа. Кий не сразу понял, что это такое,  ведь  кузнечного  дела
никогда прежде не было у Людей. Он знал только - сбылось чудо и осияло всю
его жизнь, никогда уже она не потечет, как допрежь.
     Клещи остыли, и Перун протянул их парнишке:
     - Поднимешь?
     Тот закусил губы, натужился и с трудом, но удержал.
     Богиня Весны поднесла Кию в ладонях воды,  зачерпнутой  из  гремячего
родника:
     - Испей.
     В воде мелькали, переливались радужные  искры.  Кий  послушно  выпил,
снова взял клещи и легко  взмахнул  ими  над  головой,  радуясь  и  дивясь
нахлынувшей силе.
     Вот почему и до сего дня по весне,  во  время  первой  грозы,  многие
спешат испить и умыться из родника, а всего лучше с золота или с  серебра:
тотчас прибывает от этого силы, здоровья и красоты...
     Перун выучил Кия искать в земле рудные залежи, плавить красную  медь,
делать косы, ножи и колокольцы-ботала, чтобы  не  терялась  скотина.  А  о
железных клещах сказал так:
     - Это тебе на потом.
     Отец Кия сначала был очень недоволен  делами  сына,  построившего  на
краю селения кузницу и днями напролет пропадавшего в ней:
     - И на что нужна твоя медь, одна зелень с нее! Деды наши  палицами  и
каменьем довольствовались, и нам хватит того. Бросай баловство,  пора  уже
тебе брать мотыгу да в поле идти, хлеб сеять! Ишь вымахал  дармоед!  Я  уж
седой - до каких пор кормить-то тебя?
     А тут еще маленькая невеста повадилась  лепить  из  податливой  глины
разные формочки и лить в  них  блестящую  медь,  начала  дарить  подружкам
узорчатые  запястья,  витые  колечки  к   налобным   повязкам,   маленькие
перстеньки-жуковинья... Сором! Не девичье дело!
     Но охотники вскорости поняли,  что  стрелы  с  медными  и  бронзовыми
головками настигали  зверя  куда  верней  прежних,  увенчанных  кремнем  и
костью. Стали они приносить Кию пушистые шкурки, вкусное  мясо.  А  взамен
просили не только ножи да наконечники для копий и стрел,  но  и  украшения
женам и любимым невестам. А женщинам  сразу  приглянулись  тонкие,  острые
иглы, легко пронзавшие холст и прочную кожу.
     Не сеял Кий хлеба, не возделывал репища-огорода, а голоден не  ходил.
Нес в дом хлеб, а часто и мясо для щей. Делался понемногу кормильцем семьи
не плоше братьев, не плоше самого отца...
     А потом было вот что. Как-то по весне шел молодой кузнец  мимо  поля,
которое Люди мотыжили, рыхлили под хлеб. Глянул Кий, какой пот струился  с
их лиц, с привычно согнутых спин... А за полем, на вольном  лугу,  паслись
налитые праздной силою кони. Играли, носились, метали из-под  копыт  комья
земли.
     Люди приветствовали Кия, хвалили  удобные  мотыги,  но  он  будто  не
слышал. Ему вдруг подумалось: а если  того  пустопляса-коня  да  заставить
тянуть полем мотыгу? Большую мотыгу,  по  силушке?  Сбоку  привесить?..  А
ежели приспособить, чтобы не одним плечом, обоими налегал?
     Дома Кий вылепил из глины конька и весь вечер так и этак ладил к нему
длинные палочки.  Братья  стали  смеяться:  потянул,  мол,  за  девчонкой,
игрушками занялся. Но  утром  над  его  кузницей  заклубился  густой  дым.
Любопытные  парни,  зашедшие  глянуть,  в  чем  дело,   приставлены   были
раскачивать тугие меха. И когда наконец Кий вывел  коня  и  запряг,  сзади
оказалась не повозка, не волокуша - острый  рог,  нацеленный  в  землю,  и
удобные рукояти для пахаря.
     - Какая сохатая! - сказал кто-то,  поглядев  на  окованный  блестящей
медью рог. Так и повелось с тех пор звать рогатую соху - сохой.
     Послушный конь взмахивал хвостом  и  оглядывался,  ожидая  хозяйского
слова. Старики сперва хмурились: не обидится ли Земля? Но  вот  отец  Кия,
помолясь, взялся за рукоятки и повел самую первую борозду.  И  вдруг,  сам
того не заметив, уже сделал столько, над чем  еще  вчера  трудился  бы  до
заката.
     - Диво! - изумленно ахнули Люди. А кто-то складно примолвил:
     - У матушки сошки - золотые рожки!
     С тех пор потянулась за Кием слава вещего  мастера,  любимого  Богами
умельца и чуть ли не вещуна. Стали поговаривать, будто мог молодой  кузнец
выковать не только вилы или топор, но даже  и  слово,  даже  судьбу,  даже
старость и хворь на здоровье перековать...



                               ДВА ВОЛОСКА

     Вот что, к примеру, рассказывали про Кия. Будто однажды заехал к нему
удалец по имени Вострогор, попросил наконечников к стрелам и еще меч.  Его
род жил на севере, у самых Железных Гор, и там давно уже  никому  не  было
доброй судьбы. Слепой  отец  Вострогора  сам  благословил  младшенького  в
дорогу, велел искать счастья на стороне. Подобных скитальцев год  от  году
делалось больше. А меч был нужен затем, что  Люди  сделались  разными,  не
обязательно добрыми, надо же уметь за себя постоять.
     Войдя в кузницу Кия, Вострогор, как баяли,  тотчас  заметил  под  его
молоточком два тонких волоса, серебряный и золотой. А заметив - больше  не
мог отвести глаз.
     - Что такое куешь? - поздоровавшись, спросил он умельца.
     - Судьбу - кому на ком  жениться,  -  отвечал  будто  бы  Кий.  Тогда
Вострогор не удержал любопытства:
     - Чью же ладишь теперь?
     - Да вот твою как раз, -  с  усмешкою  отмолвил  кузнец.  Затрепетало
сердце в груди удальца, еле-еле осмелился выспросить о  невесте,  о  своей
суженой. И кузнец, глядя в вещее пламя, сказал ему так:
     - Вижу твою невесту, живет она у  далекого  моря.  С  рождения  лежит
бедная в гноище, вся-то кожа в коросте, что в еловой коре...
     Застонал Вострогор-удалец, обхватил руками  буйную  голову,  едва  на
ногах устоял. Не спросил более ни о чем. Насилу дождался, пока сделает ему
Кий обещанный меч и наточит как следует. Да с тем и уехал.
     Долго ли странствовал, коротко  ли...  Ни  к  какому  морю,  понятно,
старался и на сто верст не  подъезжать,  только  от  судьбы  не  ускачешь.
Вывела его дороженька, тропка лесная, к самому  берегу.  Увидел  он  серые
волны от окоема до окоема и лодку, вытащенную на песок. А  под  соснами  -
бревенчатую  избушку,  сети  развешанные.  Спрыгнул  с   коня   Вострогор,
постучался.
     - Входи, добрый молодец,  гостем  будь,  -  отозвался  милый  девичий
голос. Растворил удалец скрипучую дверь, стянул шапку с кудрей - кланяться
Огню  в  очаге  да  добрым  хозяевам...  сам   высматривает   -   где   же
девка-красавица,   что   с   ним   ласково   говорила?   -   только   нету
девки-красавицы, лежит на лавке страшное  страшило:  лица  в  коростах  не
видно, все тело что еловой корой обросло... тут и встали у храброго  парня
русые волосы дыбом, язык к небу присох. А девка и спрашивает:
     - Не видал ли ты,  молодец,  где-нибудь  моего  суженого  Вострогора?
Скоро ли ко мне припожалует?
     Ни слова не смог вымолвить удалец.  Не  боялся  он  ни  медведей,  ни
свирепых волков, стаями рыскавших у Железных Гор - а тут оплошал, струсил.
Закрыл руками лицо, отвернулся...
     - Стало быть, ты и есть мой жених? - сказала тихо девица.  -  Что  ж,
вижу, в обиду тебе жениться на такой жене, хворой да некрасивой. Не то что
в уста целовать, глядеть даже не можешь. Убил бы уж, жених ласковый, затем
что не быть нам с тобою поврозь, а и вместе, видно, не быть...
     Будто вихрь завертел тогда Вострогора. Сам не ведал в  отчаянии,  что
руки творили. Схватил свой тяжелый, отточенный  меч  и  ударил  с  размаха
невесту прямо в открытую грудь. И кинулся бежать прочь,  словно  обронивши
рассудок...  Опамятовался  неведомо  где,  в  черном  лесу,  перемазанный,
изодранный в кровь о колючие ветви.  Открыл  глаза  -  верный  конь  рядом
стоит, губами мягкими трогает, жалеет  хозяина.  Сел  на  него  Вострогор,
заплакал и поехал куда придется, проклиная свою непутевую Долю, пришедшую,
знать, к его колыбели все с тех же сумрачных гор...
     Долго еще странствовал молодой удалец. Ехал по заросшим  холмам,  где
уходившее Солнце щедро золотило лесные макушки,  а  меж  сосен  наливалась
багряным медом брусника. Ехал берегом тихих озер, где  безмятежно  дремали
белые кувшинки, и плакучие ивы спускали  зеленые  косы  к  самой  воде,  к
густым, тихо шепчущим тростникам... И думалось Вострогору - век вечный  не
позабудет он полные муки глаза страшила-невесты, век будет звучать в  ушах
тихий голос:
     - Убил бы уж, жених ласковый...
     Клял Вострогор свою трусость и, кажется, сам себя готов был убить, да
вот незадача - меча-то с собою не прихватил, там же и бросил.
     Но вот минуло время,  и  прошлое  начало  заплывать,  зарастать,  как
покинутая могила, травою-быльем. Вышел Вострогор к  Людям  из  лесу,  речь
человеческую припомнил помалу.  А  еще  погодя  надумал  построить  дом  и
жениться. Начал приискивать себе ровнюшку-невесту, непременно разумницу да
красавицу.
     Что ж, нашли ему добрые Люди душу-девицу.  Сказывали,  допрежь  гнала
она всех женихов, а тут засобиралась  немедля.  И  только  что  увидал  ее
Вострогор - в тот же миг влюбился без памяти,  не  стал  даже  выпытывать,
умна ли. Честь честью сладили  им  свадебный  пир,  трижды  обвели  вокруг
священной ракиты на берегу, вокруг свидетеля-Огня в очаге. Уложили в клети
держать опочив... обнял жену Вострогор, да тогда и заметил у ней на  белой
груди, как раз против сердца, маленький рубчик.
     - Али не узнал, суженый? - засмеялась  краса  ненаглядная.  -  Больно
быстро ты убежал тогда, не дождался, пока опадут коросты, корки  еловые...
Предал ты меня смерти, а хватило бы поцелуя. Довольно ли теперь хороша?
     Тут и понял все молодец, в самом деле спознал, что  своей  судьбы  не
минуешь. Кинулся на колени перед женой, взмолился простить...
     Сказывают, до смертного часа помнил он о двух волосках, скованных  на
наковальне. А девки стали ходить к кузнецу:
     - Скуй и мне свадебку, Кий!



                                ГОЛОС НЕБА

     Давно уже Земля оправилась  от  потопа,  давно  зажила  рана  Неба  -
остался лишь опаленный широкий след, по сию пору ясно видимый  в  звездные
ночи. Люди еще называют его Млечным Путем и говорят, что этим  путем  идут
праведные души в ирий. Казалось, все стало как прежде. Но  из-за  Железных
Гор налетали холодные ветры, зловещие, настоянные на дурном колдовстве.  И
вот с чего началось.
     Люди, всегда жившие в послушании  Роду  и  Матери  Ладе,  стыдившиеся
матерей, сестер и невесток, пуще глаза  хранившие  честь  чужих  подруг  и
невест - иные из этих самых Людей вдруг как позабыли, что  есть  на  свете
Любовь, предались мерзкому блуду, стали водить по нескольку жен,  посягать
на любую девку и женщину, силой брать, какая понравится.  Не  отставали  и
жены: бесстыдно искали объятий красивых  мужчин,  рожали  детей,  сами  не
ведая, от кого. Подрастали нелюбимые дети и становились такими же, как  их
горе-матери, горе-отцы...
     Достигла слава о людском непотребстве слуха Богов.
     Вспыльчивый Перун готов был нагромоздить тучи и новым  потопом  смыть
дерзких с лика Земли, оставить разве что Кия и его род. Даждьбог-Солнце не
хотел больше светить им,  задумал  совсем  отвратить  благое  сияющее  око
прочь...
     - Нет, - сказал Отец Небо, Сварог. - Стыд вам, сыновья! Гоже ли из-за
горсточки блудодеев губить всех подряд? Надо  установить  им  Закон.  Дать
Правду, чтобы знали, как жить. Чтобы держала боязнь, коли ума не хватает и
совесть уснула. И карать тех, кому закон не закон. Я произнесу его им.
     А надобно молвить - допрежь того дня Земля и Небо ни разу не говорили
в полный голос с  Людьми.  Боялись  напугать:  слишком  велики  были  оба,
слишком могучи. Меньше всего хотелось Богам, чтобы кто-то боялся Земли под
ногами и Неба над головой... оттого, если бывала нужда,  они  приходили  в
человеческом  облике,  Сварог  -  мужчиной,   Земля-Макошь   -   женщиной,
помощницей в женских работах. И вот теперь Небо  впервые  провестилось,  и
его слово слышали все, кто жил тогда на Земле.
     - Люди! - пригнул вековые дубы, сорвал крыши с домов  огромный  голос
гневного Неба. - Вам уставляю закон: единой жене  идти  за  единого  мужа,
единому мужу водить единую жену!  Тот  не  сын  мне,  кто  осквернит  себя
блудом. Не светить ему - палить его станет Солнце,  не  греть  -  сожигать
преступившего станет Огонь!
     Люди в ужасе лежали ниц, правые и неправые.  Никто  не  смел  поднять
головы. Это очень страшно, когда  вдруг  содрогается,  уходит  из-под  ног
надежнейшее из надежных - Земля. Страшней всемеро,  когда  отверзает  уста
Небо, вековечный молчальник.
     - Больше не стану говорить им, как ныне, - отворотясь от  не  смеющих
подняться Людей, уже не для их слуха горько молвил Сварог сыновьям. -  Это
еще непотребней распутства. Что же за честь, коль ее от бесчестия  спасает
только боязнь! А и мне наука: вижу теперь, на страхе далеко не уедешь...
     Однако воротить сделанное не под силу даже Богам. И вот с тех-то  пор
пришел к Людям страх. Страх перед Небом, ужас наказания  за  грехи.  Стали
Люди придерживать нескромные речи у очага не из одного уважения к  святому
Огню, но еще из боязни: как бы не разгневался да не спалил  всей  избы,  и
ползли слухи - дескать, бывало. Начали  класть  богатые  требы,  замаливая
содеянное... и тотчас все повторять.
     И, питаясь неправдой  людской,  понемногу  крепли  в  Железных  Горах
Чернобог и злая Морана.
     А Люди, задумавшие беззаконное дело, старались теперь  совершить  его
ночью, когда уходит с неба Даждьбог, исчезает  всевидящий  огненный  глаз.
Ибо это  ему,  Солнцу,  поручил  Отец  Небо  приглядывать  за  Людьми.  Но
вскорости оказалось, что и у самих Богов кривды не меньше...



                              ДЕННИЦА И МЕСЯЦ

     Была у троих  Сварожичей  возлюбленная  сестра  -  Денница,  Утренняя
Звезда. На исходе ночи, когда кони Солнца  брали  разбег  и  взвивались  с
восточного  берега  Океана,  она  всегда  горела  дольше   других   звезд,
приветствуя славного брата. Она первая проглядывала меж туч, когда стихала
ночная гроза. А  пришло  время,  сыскался  деве-звезде  справный  жених  -
молодой Месяц.
     Стал он гулять об руку с Денницей в утреннем  небе,  стал  поезживать
вместе с Даждьбогом на солнечной колеснице, а потом  начал  один  смотреть
вниз по ночам, покуда Даждьбог светил Исподней Стране.
     - Только к Железным Горам близко не подъезжай, - строго  наказал  ему
брат девы-звезды. - Странные Боги там поселились: со мной ласковы, с тобою
- как еще знать!
     Ибо сыновья Неба не  раз  уже  крепко  задумывались,  не  те  ли  два
скрюченные существа, поселившие в Нижнем  Мире  снег  и  мороз,  оказались
причиной злочестия в Людях. А Чернобог и Морана  словно  учуяли:  радушнее
некуда принимали троих могучих Сварожичей, когда те их навещали...
     Молодой Месяц дал слово Даждьбогу и долго держал  его,  но  один  раз
все-таки не совладал с любопытством. Направил белых  быков,  возивших  его
колесницу, к Железным Горам. Мог ли он знать, что оттуда за ним давно  уже
зорко следили жадные очи!
     Медленно проплывали внизу отточенные вершины, облитые молочным светом
Месяца,  языки  снежников,  бездонные   пропасти   и   ущелья,   окутанные
непроглядной тьмой. Спустился Месяц пониже, еще и  нагнулся,  высматривая:
где-то здесь, сказывали ему, был тот знаменитый лаз в Нижний Мир,  которым
прошли некогда Даждьбог и Перун...
     И  внезапно  из  глубочайшей  расщелины  взвилось  какое-то   грязное
покрывало, опутало склонившийся Месяц, помрачило его  серебряную  красоту!
Забился он в испуге, но не стали слушаться ни руки, ни ноги,  хотел  звать
на выручку - ан и голоса нет. Не простой  -  колдовской  была  та  грязная
пелена, а метнула ее злая Морана, давно заприметившая  красивого  молодца,
чужого любимого жениха...
     Не дождалась милого Утренняя Звезда, кинулась за помощью  к  братьям.
Переглянулись Сварожичи... и во весь скок пустили коней к Железным  Горам.
Сразу догадались, что виною всему было запретное любопытство.
     Знакомым путем устремились Даждьбог и Перун в бездонную пропасть... а
Люди, сидевшие по лесам, только видели, как гневно-алое Солнце садилось  в
черную, трепещущую молниями тучу, окутавшую ледяные вершины.
     Глубоко под землей нашли братья  пещеру,  всю  выложенную  сверкающей
медью. Прошли, не оглядываясь. Вступили  в  другую,  серебряную,  усеянную
дорогими камнями. И здесь никого. А третья пещера горела жарким золотом, и
тут остановились Сварожичи. Увидели стол, весь залитый  красным  медом  из
опрокинутых  кубков,  заваленный   поломанными,   надкусанными   пирогами,
обглоданными косточками. Только-только отбушевал за тем столом разгульный,
хмельной пир, разошлись гости,  кого  и  под  руки  увели.  Один  Чернобог
смотрел на братьев пустыми глазами, утопив в луже браги усы.
     - Где Месяц? - грозно спросил хозяин огненного щита.
     - Вот... свадебку справили, - икнул темный Бог  да  и  повалился  под
стол. Стали братья оглядываться и  приметили  низенькую  дверь  в  уголке.
Потянули - но дверь,  знать,  была  заложена  изнутри  засовом.  В  четыре
могучих руки выломали ее Боги... и увидели Месяц,  бесстыдно  храпящий  на
ложе, а рядом - нисколько не испуганную Морану.
     Умела коварная ведьма прикинуться ненаглядной  красою:  личико  белей
молока, губы что маки, волосы - небо ночное, только  звезд  не  видать.  И
лишь глаза, как две дыры. Глаза не обманывают, в них смотрит душа.
     - Так-то  ты  любишь  невесту,  верный  жених!  -  полыхнул  Даждьбог
небывалым огнем, схватив Месяц за плечи и встряхивая, чтобы  проснулся.  -
Вставай, ответ будешь держать! Как Деннице в очи посмотришь?
     - А ну ее, гордую, - неверным языком пробормотал  Месяц  и  потянулся
обнять снова Морану. - Подумаешь, невеста. Как любил, так  и  разлюблю,  а
вас обоих знать вовсе не знаю!
     ...Вот когда в самый первый раз  страшно  прозвучал  раскат  Перунова
грома! Взвилась золотая секира - да и рассекла надвое изменника-жениха...
     Злая Морана схватилась было за левую половину, где сердце, поволокла,
- братья-Боги не дали, отняли. Не сладко пришлось бы и ей, но успели они с
Чернобогом обернуться двумя змеями и юркнуть в трещину железного  камня  -
ни солнечному лучу, ни молнии не достать. Положили Сварожичи  тело  ясного
Месяца в колесницу, увезли домой.
     Денница едва не упала с неба от горя, увидев, что с ним приключилось.
А когда опамятовалась, стала просить у отца  живой  и  мертвой  воды.  Все
знают: мертвая вода сращивает разъятые  члены,  изгоняет  порчу  и  сглаз,
убивает злой яд, впитавшийся в плоть. И только потом  живой  воде  достоит
смыть мертвую, вернуть жизнь, приманить душу  назад.  Вот  и  Месяц  скоро
начал потягиваться и тереть глаза, оживая:
     - Как же крепко спал я, Денница! Ой, а что мне приснилось -  будто  я
не в небе, будто бреду в снегу по колено, среди каких-то острых  камней...
Да куда ты?
     Утренняя Звезда вдруг горько заплакала  и  кинулась  из  дому.  Хотел
Месяц вслед за невестой, но Сварог, Отец Бог, его удержал:
     - Еще бы долго ты спал,  молодец,  если  бы  не  ее  любовь  к  тебе,
недостойному. Припомни-ка, что было с тобою, с кем веселые  пиры  пировал!
Ты умер, а не заснул, потому что мои сыновья тебя наказали. И умер во зле,
и твоя душа отправилась уже зимовать в Исподней Стране, не умея  взлететь.
Так и с другими будет отныне, кто платит злом за добро!
     ...Одни говорят, Денница и Месяц до сих пор все в  ссоре,  но  другим
кажется, что они помирились - и то, бывают же они  вместе  на  небосклоне.
Правда, Месяц так и не смог  отмыть  с  лица  пятен,  причиненных  грязным
покрывалом Мораны и ее поцелуями. Он теперь далеко не столь яркий и ясный,
как  прежде,  и  вид  у  него,  если  хорошо  приглядеться,  испуганный  и
печальный. Но главное - с тех самых  пор  начал  он,  раскроенный  секирой
Перуна, уменьшаться на небосводе и совсем пропадать,  потом  снова  расти.
Так  отозвалась  ему  давняя