знает,  что  надобно  вывернуть  наизнанку  одежду,
переменить сапоги - правый на левую ногу, левый на правую.  Сгрызть  зубок
чесноку или хоть помянуть его,  а  самое  верное  -  выругаться  покрепче.
Бранного слова Леший не переносит, затыкает уши, уходит... Пропадет  морок
- и окажется, что охотник метался чуть не в виду жилья, в трех  соснах,  в
рощице ближней!..
     Стали вспоминать девки и бабы: ходили ведь за грибами, за ягодами,  и
бывало - встречали в лесу кого-нибудь из добрых знакомых, вроде соседского
дядьки, затевали беседу, уговаривались идти  вместе  домой.  И  вот  идут,
идут, вдруг спохватятся - ни тропы, ни соседского  дядьки,  болото  кругом
непролазное или крутой овраг впереди, и уже Солнце садится...
     Жутко!
     Но если по совести, бывало так большей частью с теми, кто плохо  чтил
Правду лесную. Не оставлял в бору первую добытую дичь Лешему в жертву.  Не
приносил в лес посоленного блина в благодарность за ягоды и грибы...
     Совсем другое дело - те, кто, лесом живя, умел с  ним  поладить.  Вот
хотя бы Киев отец. Как-то, едучи с торга домой, услыхал в чаще  стон.  Что
делать? Призадумаешься! Ведь учен был, как все, в детстве  родителями:  не
ровен  час,  доведется  услышать  в  лесу  детский   плач   или   жалобный
человеческий  крик  -  беги  прочь  без  оглядки.  Это  Леший  заманивает,
притворяется. Решишься помочь, сам пропадешь. Вот и выбирай. И страшно,  и
совесть, того гляди, без зубов загрызет. Все  же  слез  с  телеги  старик,
привязал послушную лошадь и побрел туда, откуда слышался стон.  А  надобно
молвить, как раз накануне гудела в  лесу  свирепая  буря,  роняла  вековые
деревья, и Люди  судили:  не  иначе,  Лешие  ссорятся.  Старец  и  вправду
вскорости вышел к великому буревалу.  Лежали  гордые  сосны,  вырванные  с
корнями, лежали  стройные  ели,  не  успевшие  сбросить  красные  шишки...
Едва-едва перелез через них отец кузнеца. Прислушался - стон вроде  ближе.
Стал смотреть и увидел в кустах  доброго  молодца,  крепко  связанного  по
рукам и ногам. Распутал его старик, принялся трепать  по  щекам,  обливать
ключевой холодной водицей, а сам думает: как же до телеги-то донесу?..
     Наконец молодец зашевелился, раскрыл глаза - зеленые-презеленые, ярко
горящие в лесных потемках! Тут и пригляделся старик:  всем  парень  хорош,
только почему-то у него левая пола запахнута за правую, не  наоборот,  как
носят обычно, и обувь перепутана, и пояса нет... Решил было  старый  -  от
Лешего уходил человек. Но пригляделся еще - батюшки! - волосы-то  у  парня
пониже плеч и зеленоватые, что боровой мох, а на  лице  -  ни  бровей,  ни
ресниц, лишь бородка, и ухо вроде только одно - левое...
     Совсем струсил старик, понял:  не  человека  избавил,  самого  Лешего
выручил из беды. Что делать?.. А Леший встал, отряхнул порты и  поклонился
до самой земли:
     - Спасибо, старинушка! Из чужих лесов находники-Лешие  меня  одолели,
побили втроем, связали да бросили. От самых Железных Гор, слышно, явились.
Хотели, чтоб я, связанный, угодил под грозу, сделался  навек  росомахой...
Чего желаешь - проси!
     - Да я ведь... - оробел Киев отец, - я же  не  за  награду...  я  так
просто...
     А сам боком, боком - к телеге. Не заметил, как и валежины перемахнул.
Леший захохотал вслед, засвистел весело:
     - Добро, старинушка!  Будет  твоя  скотина  сама  ходить  в  мой  лес
пастись, сама возвращаться, ни один зверь не обидит!
     Тогда, говорят, оглянулся старик и увидел, как вышел из чащи  великий
медведь. Молодой Леший вскочил на мохнатую бурую  спину,  поехал,  что  на
коне...
     И действительно, с того самого дня весь род старика  не  знал  больше
заботы с коровами, норовящими разбрестись в березняке, уйти в  непролазную
глушь  волкам  на  потребу.  Никто  не  пугал  дочек  с  малыми  внучками,
собравшихся по грибы, вышедших лакомиться смородиной и румяной  брусникой.
Никто не морочил охотников, не отводил им глаза. Наоборот: ягодные  поляны
так и распахивались перед  добытчицами,  зверь  будто  сам  шел  навстречу
честной стреле и скоро снова рождался, отпущенный из ирия... Но и Люди  не
забывали про хлеб-соль для Лешего, не забывали поблагодарить Диво  Лесное,
поднести блина-пирожка. Не ругались под деревьями и всегда тушили  костры:
Лешему не по нраву горячие головешки, может обидеться...
     А пришлые Лешие, что связали зеленоокого молодца, поселились в другом
лесу, опричь Киева рода. Выиграли, говорят, у прежнего хозяина  в  свайку.
Вот из них-то один девочку и увел.



                           КУЗНЕЦ И ЛЕСНОЙ СТРАХ

     Плакала, плакала горе-мать, сама сгубившая дочку... к  кому  идти  за
подмогой? Добрые Люди опять надоумили: к кузнецу  Кию.  У  него,  дескать,
работник служил, Банника драчливого не побоялся. А  коли  работник  таков,
каков сам-то хозяин? Неужели Лешего не осилит?
     И баба-гулена взялась, хоть поздно, за ум.  Решилась  дочку  вернуть.
Помолилась Солнцу небесному, увязала в беленький узелок  перстни-жуковинья
и самоцветные бусы - и к Кию со всех ног:
     - Возьми, кузнец, серебро, возьми  золото,  возьми  дорогие  каменья,
только пособи дитя домой воротить! Твой батюшка Лешего знает...
     - Это в другом лесу Леший, - покачал головой Кий. -  Ладно,  попробую
тебе помочь, не знаю только, получится ли. Ты камни-то спрячь...
     Стал он снаряжаться. Взял рогатину  на  крепком  ясеневом  древке,  с
серебряной насечкой у жала, взял охотничий нож - вместе с Перуном они  его
выковали, когда расставались. И еще  оберег  -  громовое  колесо  о  шести
спицах-лучах, сработанное из светлого серебра. Кий надел его  на  плетеный
шнурок и спрятал за пазуху. Велел  женщине  сказывать,  по  которой  тропе
убежала  пропавшая  девочка...  горе-мать  залилась  слезами,  но   сумела
объяснить внятно. Выслушал ее Кий и отправился в  лес.  По  дороге  сорвал
гроздь спелой калины, понес с собою. Улыбнулся  любопытному  горностаюшке,
прыгнувшему на тропу.
     Долго   ли   шел,   коротко   ли...   Вела   его    тропа    верховым
бором-беломошником, каменными холмами, откуда было  далеко  видно  кругом:
густые кудри вершин и стволы в жарких медных кольчугах, тихие лесные озера
и радуги, дрожащие над перекатами. Красные гранитные скалы и само  далекое
море в зеленом кружеве островов, безмятежное к исходу теплого дня...
     Потом отступили холмы, и места сразу сделались глуше:  зачавкало  под
ногами,  встали  по  сторонам  безмолвные  черные  ели.  По  макушкам  еще
скользили  солнечные  лучи,  но  впереди,  над  тропой,  начал  собираться
вечерний туман. Невольно подумалось Кию  -  сюда,  на  самое  лесное  дно,
Даждьбог-Солнышко если  когда  и  заглядывал,  то  разве  что  в  полдень.
Вспомнил Кий светлого Сварожича, Подателя Благ... и  вовремя  спохватился:
тропа-то где? Оказалось, уже соступил, уже начал кто-то с  толку  сбивать.
Еле-еле вернулся Кий на тропу, и, что таить, сделалось ему  жутковато.  Ну
да не с полдороги же поворачивать.
     - А невеселые тут места, - сказал он громко вслух. - Небось,  прежний
Леший не так и досадовал, что проиграл!
     Метнулась из чащи сова, чуть не задела крылом...
     Как раз к темноте вышел Кий на поляну, где разделялась тропа: направо
пойдешь - в топь попадешь, налево пойдешь - из болота не выберешься. Здесь
Кий остановился.  Набрал  сухого  валежника,  высек  Огонь,  давай  костер
возгнетать. Устроился же он на самой росстани - там, где  расходились  две
тропки. А просить позволения у Лесного Хозяина и не подумал. Рассудил так:
осердится - верней припожалует. Повечерял  салом  да  хлебом,  пожевал  на
заедку кислый леваш из сушеной тертой черники  -  и  лег,  завернувшись  в
теплый меховой плащ, но глаз не сомкнул. Стал Лешего ждать.
     Всем ведомо, как гневается Леший, когда в его владениях  укладываются
спать на тропе. А уж на  росстани,  да  не  спросясь!..  Вот  приблизилась
черная полночь, безвременье, когда сменяются сутки, и вдруг  безо  всякого
ветра зарокотали, жутким стоном застонали лесные  вершины...  лихой  мороз
пробежал у кузнеца по спине, только он и виду не подал.  Лежал  себе,  где
лежал, не шелохнулся. Понял:  Лесной  Хозяин  недалеко,  пугать  начинает,
сейчас придет с места сгонять.
     ...Потом померещилось, будто кто зашагал тяжелым великанским шагом по
лесу, ближе и ближе,  кто-то  выше  самых  высоких  деревьев,  с  шумом  и
треском, ни дать ни взять вековые стволы переламывая, как  сухие  лучинки!
Бежать впору без оглядки - но и в этот раз молодой кузнец  не  двинулся  с
места, только на другой бок повернулся. И не дошел до него  великан,  утих
шум и треск -  но  тотчас  долетел  бешеный  топот  разлетевшейся  тройки,
неистовый перезвон  колокольцев:  откуда  бы  взяться  коням  на  узенькой
тропке, в непроглядной лесной темноте?.. А все одно - мчится, храпит,  вот
сейчас копытами в землю вобьет...
     Тут уж Кий схватился одной рукой  за  железный  наконечник  копья,  а
другой нашарил за пазухой оберег -  громовое  колесо,  стиснул  вспотевшей
ладонью. Да кто бы не напугался!.. Все ближе топот, все ближе взбесившиеся
колокольцы... и вдруг минуло  -  только  холодный  ветер  прошелестел  над
поляной, взъерошил кузнецу русые кудри. Далеко был в ту пору Перун, а  все
ж помогло серебряное колесо, дало силу выстоять  против  третьего  страха.
Стал Кий  дальше  ждать,  терпеливо  приманивать  Лешего,  точно  зверя  к
ловушке. И приманил. Скоро услыхал в лесной тишине, как подкрался  к  нему
кто-то сзади и - раз! - пнул в спину  ногой,  да  тут  же  и  отскочил.  И
ворчливо сказал человеческим голосом из кустов:
     - Ты что не спросясь на моей дороге разлегся? Уйди!
     Не поднялся Кий, лишь отмахнулся, точно от  комара.  Снова  подкрался
Леший и пнул его:
     - Уйди с тропки, невежа, тебе  говорю!  Не  то  разума  лишу,  совсем
погублю!
     Но Кий знал - Леший может разум отнять только у того, кто как следует
испугается. И ведь дождался, чтобы Леший в третий раз  к  нему  подошел  и
показался в отблеске углей. И тут-то вскинулся  молодой  кузнец,  обхватил
его поперек, подмял под себя:
     - Ты, шишка еловая, у матери девчонку увел?
     Забился, затрепыхался Леший в его  крепких  руках,  хотел  вырваться,
хотел страшным голосом закричать, но и того не возмог - сел  Кий  на  него
верхом, показал серебряный оберег, пригрозил веткой красной калины:
     - Где девчонка? Веди, а то знаешь что над тобой учиню!
     Понял Леший - устами этого пропахшего дымной кузницей паренька  вещал
ему сам Бог Грозы, властный выпустить Огонь в его  лес,  а  самого  облечь
звериной шкурой да так и оставить. И присмирел  Хозяин  Лесной,  съежился,
горько заплакал:
     - Да не со зла ведь... один я, избенку  и  то  некому  подмести...  а
мать, слышу, отказывается, решил - не нужна...
     - Ладно, веди, - нахмурился Кий. - Отдашь без проказ, может, помилую.
     Он уже разглядел, что в этом заболоченном, заморенном  лесу-ернишнике
и сам Леший был никудышний: седой, сгорбленный, в одной рубахе оборванной,
в поршнях дырявых.
     - Это ты, что ли, - спросил Кий, - у Железных Гор доселе жил?
     - Жил, батюшка, - закивал Леший. - Так разве там жизнь? Вовсе  дерева
расти перестали, один мох... А  что  за  лес  был!  Сосны  до  неба,  куда
здешним! Голубика была - во, с кулак! А малина! А земляника!..
     - А что же вы, пришлые, - молвил Кий, - борового-то  Лешего  обидели?
Скрутили да бросили. Не по Правде живете!
     - Обидели, кормилец, обидели, - покаялся Леший. - Это мы  с  дружком,
тоже беглым, хмельного меду опились... да как уж тут не напиться?
     Поневоле жаль его сделалось Кию. И в который раз  подумал  кузнец:  а
ведь грянет несчастье с этих Железных  Гор,  несчастье,  какого  старейшие
старики не знавали. Теперь уже, сказывали, прилетал невиданный Змей -  там
корову порвет, там за девкой погонится, там ручей  или  реку  заляжет,  ни
пройти без выкупа, ни проехать... Быть беде, что и Леший разбойный  братом
покажется!
     Так думал Кий, а руки с оберега между тем не снимал. И покорно привел
его старик-лесовик в  самую  крепь,  в  заросшее  глухое  урочище.  Дунул,
свистнул, топнул ногой - и обнаружилась покосившаяся избушка,  приподнятая
на угловых пнях, точно на птичьих ногах.
     - Поправить бы избу, развалится,  -  посоветовал  Кий.  Леший  только
носом зашмыгал:
     - Кто же мне ее поправит? И кого ради трудиться-то? Вот внучку  вроде
завел, и ту отбираешь...
     Вошли они в избу. Поглядел Кий - так  и  есть,  сидит  девочка,  шьет
что-то старательно, а вместо светца с  лучинами  яркая  гнилушка  мерцает.
Увидела девочка Лешего, обрадовалась:
     - Здравствуй, дедушка! А я твою свиту зашила! - и на Кия: - А ты кто?
Фу, от тебя дымом пахнет...
     Понял кузнец -  уже  облесела  девочка,  еще  чуть,  совсем  лисункой
станет, маленьким лешачонком. Он сказал ей:
     - Пойдем-ка домой! Тебя мать ищет, зовет!
     - Не пойду, - отмолвила девочка  и  губы  надула:  -  Мне  у  дедушки
хорошо, он меня белым хлебушком кормит, пряниками... вот!
     Протянула ручонку, а вместо хлеба и пряников мох да  сухой  березовый
гриб... Тут Леший вступился:
     - Видишь, сама не хочет. Пускай у меня останется!
     И уж протянул корявую лапу - по  головке  погладить.  Только  молодой
кузнец чуть раньше успел: выхватил за плетеный шнурок  серебряное  колесо,
громовый оберег. И как подменили девчонку! Завизжала, за Кия спряталась:
     - Дяденька!.. Пойдем к маме скорее! Домой!..
     Хотя по летам какой он  ей  дяденька  -  так,  братец  старший,  едва
бородку завел.
     - Не серчай, дед, - сказал Кий. - Люди к  Людям,  а  Лешие  к  Лешим,
негоже иначе.
     Взял девочку на руки, завернул в теплый плащ, выглянул в двери:  утро
уж близко. А старый Леший сел на подгнившую лавку и горько загоревал:
     - Опять я один...
     На рубахе его были заплаты, положенные детской  рукой,  старательной,
но неумелой.
     - Ты вот что, дед... - молвил Кий поразмыслив. - Боровой  Леший  отцу
сказывал... В березняках за  рекой  лешачиха,  слышь,  овдовела,  лешачата
малые осиротели...
     - Правда?.. - вскинулся Леший.  -  А  где,  скажи,  те  березняки  за
рекой?..
     На том распростились. А чтобы Кий не  плутал  с  девочкой  на  руках,
Леший скатал из мха и травы зеленый клубочек, пошептал над ним, кинул  под
ноги кузнецу. Запрыгал клубочек и побежал прямохожим  путем  через  лесные
чащобы, вывел Кия к знакомым местам, на край опушки, тут и рассыпался. Вот
выплыл в небо светлый Даждьбог, и разом запели в  деревне  все  петухи,  а
встречь кузнецу побежала заплаканная женщина:
     - Дитятко!..
     Подумалось Кию - вправду что ли схватилась баба за ум. Он  так  и  не
взял драгоценного узелка:
     - Прибереги, дочке сгодится, как подрастет.



                           СКОТИЙ БОГ И ВОЛХВЫ

     Змей Волос меж тем в самом деле летал по белому свету, пробовал силу.
А силушка, честно молвить, была, что и не всяким  словом  опишешь.  Как-то
раз беспечные Люди не погасили костра; взвился  рыжекудрый  Огонь,  погнал
прочь зверей, стал самих охотников настигать. Совсем  отчаялись  Люди,  но
заметили пролетавшего Змея и дружно взмолились:
     - Избавь! Помоги!..
     - А что вы мне за это подарите? - наученный жадной  Мораной,  спросил
немедленно Змей.
     - Все отдадим, чем богаты! - закричали охотники.  У  них  уже  волосы
скручивались от близкого жара.
     Тут Змей Волос и показал, за что звали его Сосуном-Цмоком. Как смерч,
подлетел к ближнему озеру и мигом высосал чуть не до дна. Запрыгали  рыбы,
выскочил Водяной, долго  махал  вослед  кулаками...  а  Змей  взлетел  над
пожаром, выплеснул воду, погасил жгучее пламя.  И  спасенные  охотники  не
поскупились: устроили пир, накормили Змея досыта, напоили  допьяна.  Стали
славить его, другим рассказывать, кто сам не видал.
     Случился меж гостей человек, у которого в саду сохли яблони, давно не
поенные дождем. Никак не мог нерадивый  хозяин  дозваться  Перуна,  не  то
грешен был, обидел чем-то Небо  и  Землю,  не  то  просто  лениво  молился
светлым Богам. Поклонился он Змею, попросил помочь. Тому что! Щедро  облил
сад, и  воспрянули,  зазеленели  деревья,  налились  яблоки  на  ветвях  -
румяные, сладкие.
     И еще были дела. У кого-то съел проголодавшийся Волос половину  овец,
а когда пастух его пристыдил - благословил оставшуюся половину: выдернул у
себя из шкуры шерстинку, бросил на стадо. С тех пор начали овцы  толстеть,
обрастать роскошным руном и славно плодиться -  все  только  завидовали  и
диву давались. Сказывают, тогда-то  Волоса  в  самый  первый  раз  назвали
Скотьим Богом и урядили святилище. Только не на горе поднебесной,  где  от
века клали требы Перуну, а в сырой низине, где изобилуют  змеи.  Поставили
идола, одновременно похожего на бородатого мужа, на медведя и на  козла  -
ибо много сутей было  у  Волоса,  во  все  умел  превращаться.  Нашлись  и
умудренные  Люди,  лучше  других  научившиеся  разговаривать  со  Змеем  и
вызывать его на подмогу, обливая идола водой. Эти Люди  ставили  избы  при
святилищах, собирали дары, устраивали в  честь  Скотьего  Бога  жертвенные
пиры в благодарность за  урожай  и  приплод.  За  то  стали  прозывать  их
жрецами. А ходили они, подражая своему Богу, в звериных личинах и  меховых
одеяниях шерстью наружу, и по тем одеяниям, мохнатым, волосатым-волохатым,
нарекли их еще волхвами. Потом уже  волхвами  назвались  все:  и  те,  что
творили требы Перуну, и те, что кланялись Солнцу, и те, что  беседовали  с
Огнем.
     Что поделаешь! Лики старших Богов - Неба с  Землею,  Отца  Сварога  с
Матерью Макошью - лишь для немногих Людей  были,  как  прежде,  отчетливы.
Большинство им уж и не молилось, запамятовало, как еще раньше запамятовали
Живу-Живану, Великую Мать. Начали рождаться новые Боги,  и  часто,  как  в
каждой речке свой Водяной - свои у всякого племени, у всякого рода...
     А только Земля все равно на всех одна, как ее ни дели.  И  Солнце,  и
Небо над головой...
     И такие нашлись меж Людьми, что вовсе забыли пашню и ремесло, забыли,
как добывается хлеб. Стали те Люди приманивать Скотьего  Бога  яичницей  и
молоком, до которых он был великий охотник, и лакомка  Змей  летал  к  ним
ночами, скрываясь от Солнца, да и  от  Месяца:  побаивался.  Таскал  новым
друзьям из подземных пещер несчитанные богатства. Оттого у этих  Людей  на
руках не водилось мозолей, зато избы от достатка только что  не  ломились.
Говорят, он и до сих пор  к  иным  прилетает.  Огненным  клубом  падает  в
темноте средь двора, оборачивается человеком... Сказывают,  дружат  с  ним
все больше купцы, торговые гости. Возят  с  собой  деревянные  изваяния  и
прежде,  чем  затевать  торг,  молятся  и  потчуют  Волоса.  Оттого  пошла
поговорка - без Бога ни до порога, а с ним хоть и за море. Еще  сказывают,
прибыльно дружить со Змеем, но  и  опасно:  норовист  Волос  и  дружбы  не
помнит, чуть-чуть не угодишь - и избу спалит, и товар...
     Но все это было потом. А тогда Люди просто заметили,  что  шерстинки,
потерянные зверями, начали сами собой обретать злую, бессмысленную жизнь и
сновать в воде, норовя укусить,  всосаться  под  кожу.  Их  так  и  рекли:
живой-волос, и плодились они в стоячей жиже низин, поблизости от  святилищ
Скотьего Бога. Теперь таких нет, а имя перешло на безобидного червячка. Но
Люди, которым он попадается, нередко казнят его  по  ложной  памяти,  безо
всякой вины.



                              САМЫЙ СИЛЬНЫЙ

     Чернобог и злая Морана множество раз посылали питомца за синим  льдом
для колдовского гвоздя. И все без толку.  Змей  Волос  улетал  плавать  по
морю, пугать Леших и  Водяных,  тешиться  у  хлебосольных  Людей.  А  коли
где-нибудь   видел   красную   девку   -    вовсе    беда.    Оборачивался
молодцем-раскрасавцем, речи ласковые заводил, начинал  подарки  дарить.  И
сколь многие заглядывались в его радужные глаза, оставл