тали глядеть в  него,  и  вот  одна
маленькая девочка крикнула:
     - Я вижу его - он спит!
     Шепот  удивления  пронесся  по  залу,  хотя,   собственно   говоря,   в
восклицании девочки не было ровно ничего изумительного: мало ли что ей могло
показаться! И какая же возможность была проверить сказанное ею?
     Эта мысль невольно мелькнула у некоторых  из  гостей,  еще  сохранивших
известную долю хладнокровия. Великий Копт, очевидно, понял  это,  а  потому,
обращаясь к собранию, он сказал:
     - Всякий может теперь задавать вопросы и затем проверять ответы. Именно
все дело в этой  проверке,  и  без  нее  в  ответах  "голубков"  нет  ничего
интересного.
     Тогда гости, а в особенности дамы, заволновались; наконец одна  из  них
робко возвысила голос и спросила, что делает ее мать, - находящаяся теперь в
Париже.
     Один  из  "голубков"  ответил,  что  ее  мать  теперь  присутствует  на
спектакле и сидит между двумя стариками, но проверить этот ответ было так же
трудно, как и первый, на вопрос, заданный самим Калиостро.
     Спросившая  дама  почувствовала  на  себе   несколько   полунасмешливых
взглядов, смутилась, замолчала и села на свое место. Но первый шаг  был  уже
сделан, желающих спрашивать оказывалось  теперь  много.  Вот  новый  женский
голос спрашивает:
     - Сколько лет моему мужу?
     Проходит несколько мгновений  -  и  никакого  ответа.  Тогда  раздаются
восторженные возгласы мужчин и дам, окружающих ту,  которая  спросила;  даже
хлопали от восторга в ладоши. Дело в том, что ответа никакого "голубки" и не
могли дать, так как спросившая дама была не замужем.
     Таким образом, первое поползновение расставить сети  великому  Копту  и
его "голубкам" не привело ни к чему, и уже  никому  в  голову  не  приходило
продолжать подобные поползновения.
     Калиостро с довольной улыбкой обратился к собранию.
     - Я предлагаю каждому, - сказал он, - написать что-нибудь  на  бумажке,
затем заклеить эту бумажку и передать ее кому-либо  на  хранение  для  того,
чтобы потом могли ее распечатать и прочесть во всеуслышание.
     Еще не совсем  понимая,  что  из  этого  будет,  третья  дама  написала
несколько  слов  на  любезно  предложенной  ей  кем-то  из  присутствовавших
бумажке, аккуратно свернула ее и передала соседу.
     Тогда Калиостро обратился к "голубкам" и велел им смотреть в воду.
     - Кто-нибудь из них сейчас увидит в  воде  ответ  на  вопрос,  заданный
письменно, - объявил он.
     И действительно, вот маленький, девятилетний, мальчик закричал:
     - Я вижу слова в воде... слова, но они не совсем ясны...
     - Смотри пристальнее! - спокойно и  торжественно  сказал  Калиостро.  -
Сейчас слова эти будут явственны, так что ты сможешь их прочесть.
     Мальчик внимательно,  жадно  глядит  в  воду.  Вот  проходит  несколько
мгновений, и он радостным голосом говорит:
     - Теперь ясно, теперь видно каждую букву...
     - Читай!
     Мальчик громко прочел:
     - Вы его не получите!
     Тогда  все  кинулись  к  господину,  державшему   заклеенную   бумажку,
развернули ее и стали читать. Дама написала: "Получу ли я согласие короля на
мою просьбу о том, чтобы сыну моему был дан полк?"
     Никто не мог скрыть изумления и восхищения, и только  дама,  написавшая
вопрос, оказалась смущенной. Она должна была верить, что если написанное  ею
угадано и если ответ прочтен маленьким мальчиком в воде,  то  уже  не  может
быть никакого сомнения в верности этого ответа: ее сын не получит полка. Она
готова была плакать,.
     Как бы то ни было, наиболее сомневавшиеся из гостей графа Калистро были
теперь побеждены. Один только тучный, красный  господин,  заставивший  перед
обедом  великого  Копта  дать  ему  слово,  что  он  незнаком  с   дьяволом,
перекреститься и поцеловать крест, снова  почувствовал  в  себе  присутствие
духа сомнения. Он подобрался к своему сыну и приказал ему незаметно выйти из
зала, как можно скорей бежать домой, узнать, что делает  в  эту  минуту  его
мать, и затем вернуться сюда.
     Молодой человек, которому вовсе не приятно было,  хотя  и  на  короткое
время, уходить и который жадно, влюбленными  глазами  следил  за  прелестной
Лоренцей, тем не менее, не смея  ослушаться  отцовского  приказа,  вышел  из
зала. Тогда сомневающийся толстяк выступил  вперед,  несколько  покачиваясь.
Успокоенный насчет дьявола, он за обедом хорошо познакомился со всеми винами
погреба графа Калиостро, лицо  его  пылало,  глаза  метали  искры.  Громовым
голосом, обращаясь к "голубкам", он возгласил:
     - Что делает в настоящее время моя жена?
     Дети несколько времени глядели в воду, но молчали,  и  вдруг,  неведомо
откуда, как бы в воздухе, как бы с потолка, раздался звучный голос:
     - Ваша жена теперь играет в карты G двумя соседками.
     Этот неведомо откуда раздавшийся таинственный, странный голос поверг  в
трепет не только дам и девиц, но и многих  мужчин.  Даже  сам  толстяк  едва
удержался на ногах, бормоча:
     - Черт возьми! Вот так штука!
     Однако он быстро оправился и объявил, что сейчас все узнают, правду  ли
сказал голос. Он послал домой сына, который сейчас должен вернуться.
     Теперь все  взгляды  устремились  на  дверь.  Наконец  молодой  человек
появился. Не успел еще он войти, как толстяк крикнул ему:
     - Говори сейчас, что делает твоя мать.
     - Я застал ее играющею в карты с нашими соседками, госпожой  Дюперру  и
госпожой де ла Маделонет, - проговорил молодой человек.
     Трепет не то восторга, не то ужаса прошел по залу;  некоторые  дамы  не
выдержали и, закрыв лицо руками, не владея собою, кинулись вон  из  зала,  а
затем  из  этого  отеля,  где  совершались  такие  непонятные  вещи,   такие
неслыханные чудеса.

IV

     Случайно  либо  нет,  но  "голубок"  сказал  правду!  бедный  старик  с
трясущейся головою, который ухватился  за  дверцу  коляски  великого  Копта,
назвал "божественного благодетеля человечества" негодяем и требовал от  него
шестьдесят унций золота, - спал. Он спал в  маленькой  грязной  мансарде,  в
самом бедном квартале Страсбура. Его изрядно помяли, оттаскивая от  коляски,
потом он, напрягая все свои силы, освободился из рук тащивших и  бивших  его
людей, затерялся в толпе и исчез, он считал себя в безопасности, ему  на  ум
не пришло, чтобы кто-нибудь мог  следить  за  ним,  он  побрел  по  улице  и
кое-как, охая от боли, дотащился до своей мансарды.
     Он даже не подумал об обеде,  не  чувствовал  голода,  лег  на  жесткий
матрац, подложив себе под голову какое-то тряпье, и стал  предаваться  своим
думам.
     В нем поднялась бесконечная злоба, временно забытая  и  отодвинутая  на
задний план необходимостью защищаться и спасаться  бегством.  Но  теперь,  в
безопасности,  он  всецело  предался  этой  злобе.  Время  от   времени   он
приподнимался на  кровати  и  громко  бранился,  изыскивая  самые  ужасающие
проклятия, обращаемые им на голову того человека, которого так  торжественно
встретил город Страсбур.
     Откуда же взялась эта злоба, эта ненависть к великому Копту? Что общего
было между нищим стариком  и  божественным  Калиостро?  Почему  старик,  как
безумный, уцепился за коляску, и кричал о своих шестидесяти  унциях  золота?
Для того, чтобы понять это, надо вернуться назад на двадцать лет, в Палермо.
Старик этот был оттуда родом, имя его было Марано. Тогда  он  вовсе  не  был
жалким нищим, хотя и жил довольно бедно, но  эта  бедность  являлась  только
кажущеюся и происходила от скупости Марано.
     Марано был ростовщиком. Жадность и скупость соединялись в нем, как  это
очень  часто  бывает,  с  различными  предрассудками,   с   верою   во   все
таинственное. У него была одна цель в жизни - деньги, и для достижения  этой
цели он не раз уже сходился со всевозможными шарлатанами,  которые  в  конце
концов его обманывали. Он по целым годам только и искал  встречи  с  людьми,
которые выдавали себя за делателей философского камня, и на эти таинственные
опыты уже употребил немало денег. Конечно, никогда он ничего  не  добивался,
разочарование следовало за разочарованием, но он был неисправим.
     Вот с некоторого времени он стал слышать об одном юноше, тоже обитателе
Палермо, жизнь которого  была  полна  необыкновенной  таинственности.  Юношу
этого звали Джузеппе Бальзамо, ему тогда  всего  было  семнадцать  лет,  но,
несмотря на этот нежный  возраст,  он  уже  пользовался  в  Палермо  большой
известностью и ему приписывалась  сверхъестественная  власть.  Родители  его
были бедные, простые люди, но, несмотря на это, он сумел пустить  слух,  что
он вовсе не  сын  этих  бедных  людей,  а  происходит  от  какой-то  великой
азиатской принцессы. Ему тем более легко было  уверить  в  этом  легковерных
людей, что вид его и манеры совсем не подходили к тому кругу, в  котором  он
вырос. Он был очень красив,  держал  себя  важно,  с  большим  достоинством,
относился ко всем свысока и в то же  время  умел  привлекать  каждого  своею
симпатичностью.  Его  магнетическое  влияние  было  неотразимо.  Стоило  ему
поглядеть пристально в глаза кому-либо, подержать кого-либо за руку - и этот
человек уже чувствовал к нему симпатию, бессознательно ощущал какую-то с ним
связь, подпадал под его влияние. Говорить он был  мастер,  фантазия  его  не
знала пределов.
     Все эти свойства помогали ему вести  в  Палермо  очень  веселую  жизнь,
легко добывать деньги и спускать их, не думая о завтрашнем дне. В  нем  была
еще одна особенность: он умел, когда дело касалось его лично,  напустить  на
себя такую таинственность, под которой, каждому казалось,  скрывается  нечто
полное значения и необычности.  Весьма  многие  в  Палермо  были  совершенно
уверены, что он вызывает духов и постоянно находится в общении  с  ангелами,
что  при  их  посредстве  он  узнает  самые  скрытые  вещи  и  вообще  много
чрезвычайно интересного.
     Марано долго вслушивался в эти рассказы о Джузеппо Бальзамо, и  наконец
ему страстно захотелось познакомиться с этим другом небожителей. Сделать это
было нетрудно, и вскоре один из знакомых Марано привел  к  нему  знаменитого
молодого человека.
     Когда еврей остался наедине с другом небожителей,  он  опустился  перед
ним на колени и почтительно поцеловал его руку.
     Бальзамо принял эти знаки почтения как должное, а затем ласково  поднял
ростовщика с полу и спросил его, чем он может быть ему  полезен.  Зачем  ему
так понадобилось свидание с ним?
     Все лицо еврея, обыкновенно  выражавшее  недоверчивость,  пугливость  и
жестокость, мгновенно  преобразилось,  оно  сделалось  слащавым.  Голос  его
дрожал, когда он произнес:
     - Синьор! Благодаря вашему общению с духами, вам,  конечно,  это  очень
легко было бы самим узнать, если бы вы того захотели, и, вы конечно, отлично
понимаете, чего мне надо. Вы легко можете мне помочь вернуть все те  деньги,
которые я потерял, благодаря обманщикам и лжеалхимикам, и не только вернуть,
но и дать мне возможность приобрести гораздо больше. Умоляю вас, не откажите
мне в этом! Вы молоды, у вас  не  может  быть  черствого  сердца,  пожалейте
несчастного,  обманутого  человека!  Вам  ничего  не  стоит   сделать   меня
счастливым.
     - Я с удовольствием окажу вам эту услугу, - важно сказал Бальзамо, - но
для этого нужно, чтобы вы мне доверились.
     Марано так и задрожал весь от радости.
     - Бог мой! Я ли не доверяю вам! Только прикажите - все сделаю.
     И в его словах действительно заключалась  правда:  с  этой  минуты  его
доверие к Бальзамо было безгранично, потому что перед ним постоянно мелькали
слитки золота, которое, как ему казалось, он легко может получить при помощи
удивительного юноши.
     Со своей стороны Бальзамо прекрасно  видел  и  понимал  это  и  решился
воспользоваться  фанатизмом  еврея  и  его  жадностью.  Он  назначил  Марано
свидание на следующий день за городом в ранний утренний час.
     Конечно, Марано  не  заставил  себя  ждать,  он  был  на  месте  раньше
условленного времени.
     Они  встретились  у  часовни,  находившейся  за  городскими   воротами.
Бальзамо не произнес ни одного слова, сделал знак еврею  следовать  за  ним,
что тот, конечно, исполнил тоже в  полном  молчания.  Шли  они  около  часу,
наконец остановились в пустынной местности,  возле  какой-то  пещеры.  Тогда
Бальзамо указал еврею на эту пещеру и произнес:
     - В этом подземелье  скрыт  огромный  клад.  Мне  запрещено  самому  им
воспользоваться: я не могу ни взять его, ни употребить для  себя  без  того,
чтобы не потерять моего могущества и моей чистоты. Клад этот сторожат адские
духи, но дело в том, что адские  духи  могут  быть  в  мгновение  обессилены
ангелами, которых я могу вызвать. Таким образом,  если  вы  хотите  получить
этот клад, то мне остается только  узнать,  способны  ли  вы  исполнить  все
необходимые для этого требования.
     Еврей с широко раскрытыми глазами, в  которых  теперь  светилась  такая
жадность, какую можно найти только у представителей  этого  племени,  так  и
впился в глаза Бальзамо.
     - Только укажите, что мне делать, - дрожавшим голосом прошептал он, - я
все исполню. Говорите скорее!
     - Вы это узнаете не от меня, - таинственно произнес Бальзамо. - Станьте
на колени!
     Говоря это, он сам опустился на землю  в  умиленной  молитвенной  позе.
Еврей поспешно последовал его примеру, и в то же самое  мгновение  откуда-то
сверху раздался ясный и мелодический голос, произносивший следующие слова:
     - Шестьдесят унций жемчуга, шестьдесят унций рубинов, шестьдесят  унций
бриллиантов в шкатулке из золота в сто двадцать унций. Адские духи, хранящие
этот клад, передадут его честному человеку, последовавшему за нашим  другом,
если этому человеку пятьдесят лет, если он не христианин, если  у  него  нет
семьи: ни жены, ни детей, ни друзей,  если  он  никого  не  любит,  если  он
совершенно равнодушен к человеческим страданиям, если он никогда сознательно
не делал никому добра, если он любит золото больше всего на свете и если  он
не желает, чтобы золото, которое он может  получить,  когда-нибудь  принесло
кому-нибудь пользу!
     Голос замолк, и Марано с настоящим вдохновением,  с  трепетом  радости,
которую не мог заглушить даже невольный страх, воскликнул:
     - По счастию, я удовлетворяю всем этим  условиям!  Говорю  это,  положа
руку на сердце, и отвечаю моей жизнью, что я  именно  такой  человек,  какой
надо!
     Тогда таинственный голос снова раздался:
     - В таком случае пусть он положит у входа в пещеру, прежде чем войти  в
нее, шестьдесят унций золота для духов, хранящих клад.
     - Вы слышите? - сказал Бальзамо, остававшийся  совершенно  спокойным  и
серьезным, и затем быстрыми шагами стал удаляться от пещеры.
     Еврей побежал за ним.
     - Шестьдесят унций золота! - восклицал он, вздыхая. - Да зачем же это?
     - Вы слышали голос? - невозмутимо сказал Бальзамо. - Значит, так надо.
     И он прибавил шагу по направлению к городу, не  входя  с  Марано  ни  в
какие дальнейшие разговоры.
     - Синьор! Синьор! Остановитесь! - вскричал еврей, когда они уже входили
в город. - Шестьдесят унций золота - неужели это последнее слово?
     - Конечно да, - с раздражением в голосе произнес юноша.
     Еврея всего передернуло, но в то же время он так  и  вцепился  в  рукав
Бальзамо.
     - Постойте! Куда же вы? Погодите! Шестьдесят унций  золота!  Когда  же?
Завтра?.. В какой час?
     - Да в такой, как сегодня, - в шесть часов утра.
     - Я явлюсь, - с глубоким вздохом произнес еврей, в они расстались.
     На следующее утро в назначенный час оба встретились снова на этом самом
месте.
     Бальзаме имел чрезвычайно равнодушный, спокойный вид, а  Марано  трясся
как в лихорадке. При нем было шестьдесят унций золота.
     Они поспешно дошли до пещеры,  и  еврей  услышал  там  снова  воздушный
голос, повторивший все, что было сказано накануне. Бальзамо стоял в стороне,
погруженный, по-видимому,  в  задумчивость,  как  бы  не  принимая  никакого
участия в происходившем перед ним.
     Прошло еще несколько минут, прежде чем Марано победил свои  сомнения  и
свою жадность и решился положить  шестьдесят  унций  золота  на  назначенное
место. Наконец, сделав это, он  приготовился  войти  в  пещеру,  сделал  уже
несколько шагов, но тотчас же вернулся, весь бледный, едва переводя дыхание.
     - Скажите мне, уверьте меня, что нет никакой опасности, - там так темно
и страшно! Уверены пи вы, что ничего дурного со мной не может случиться?
     - Конечно, ничего дурного; вам нечего бояться, если счет золота верен.
     Тогда еврей наконец  решился  войти  в  пещеру.  Но  он  несколько  раз
оглядывался  назад,  и  каждый  раз  его  взгляд  встречался  с  рассеянным,
равнодушным взглядом юноши.
     Но вот он окончательно решился и быстро двинулся вперед, в густой  мрак
пещеры. Он сделал в темноте шагов  двадцать  без  всякого  препятствия,  как
вдруг на него  накинулись  три  фигуры  и  огласили  свод  пещеры  страшными
криками. Несчастный Марано почувствовал себя схваченным. Напрасно он  бился:
крепкие, будто железные, руки стискивали  его,  и  при  этом  ужасный  голос
кричал над самым его ухом. Напрасно до полусмерти перепуганный еврей  кричал
в свою очередь и  звал  к  себе  на  помощь  ангелов-хранителей.  Ангелы  не
появлялись, а черти вертели его все сильнее и сильнее. Наконец на его  спину
посыпались тяжеловесные удары. Вот он упал, и в то же время  страшный  голос
приказывал ему оставаться неподвижным и безгласным. Если же он  шевельнется,
если произнесет хоть одно слово, то будет убит на месте.
     Марано пролежал несколько времени в полной неподвижности. Когда наконец
он пришел в себя и увидел, что вокруг  него  никого  нет,  он  дотащился  до
выхода из пещеры.
     Вот свет дневной блеснул ему в глава. Кругом все тихо:  ни  чертей,  ни
ангелов, ни Бальзамо, а главное - у порога пещеры все пусто. На  том  месте,
где он оставил шестьдесят унций золота, пусто, как будто это золото  никогда
тут и не лежало.
     Долго, долго оглашал Марано окрестность своими  проклятиями,  потом  он
побежал в город и подал жалобу на Бальзамо. Но оказалось,  что  удивительный
юноша уже скрылся из Палермо.

V

     Все обстоятельства этого печального происшествия  восставали  теперь  в
воображении старого еврея с такой ясностью, как будто они произошли сегодня,
сейчас. Удары, полученные им утром и мучительно ощущаемые его старым  телом,
казались ему теми, давнишними, ударами. Он чувствовал себя в темноте  пещеры
в железных лапах неведомых дьяволов; он переживал все  ужасные  ощуще-'  ния
той  минуты,  когда  понял  свое  несчастие,   когда   увидел   исчезнувшими
безвозвратно  шестьдесят  унций  золота,  составлявших  все   его   наличное
состояние.
     Двадцать лет прошло с тех пор, ужасные двадцать  лет!  Он  уже  не  мог
более подняться, несмотря  на  всю  изворотливость  своего  еврейского  ума.
несмотря на то, что ради денег готов был  на  самые  страшные  преступления.
Судьба как бы смеялась над ним, не давая ему  возможности  даже  посредством
преступления добыть достаточно денег, чтобы начать настоящий гешефт.
     Он прожил двадцать лет, гонимый нуждою, терзаемый ненасытной и  никогда
не удовлетворяемой алчностью. Он покинул Палермо, где все смеялись  над  ним
как над глупцом и где он потерял всякий кредит, начал скитаться из города  в
город по Италии, а затем по  Франции,  большей  частью  путешествуя  пешком,
нередко испытывая голод и ночуя под открытым небом.
     В течение этих двадцати лет он перенес все унижения, все неудачи, какие
только, может испытать человек. И вот  он  встречает  и  узнает  того,  кого
считает единственной причиной своих несчастий, своей мучительной,  печальной
жизни! Мошеннически отнятые у него шестьдесят унций золота, очевидно,  пошли
впрок негодяю и послужили основанием его  счастию,  богатству,  славе.  Вор,
грабитель окружен теперь царственным бле