ли привлекут городского гастронома своим ароматом. Даже
сам знаменитый еврей, досыта наевшись черепахового филе, спокойно идет домой
считать деньги и в ближайшие двадцать четыре часа не ждет для  своей  глотки
больше никаких утех. Поэтому я и думаю, что  д-р  Саут  так  изящно  сравнил
радости мыслящего человека с торжественным молчанием Архимеда, обдумывающего
проблемы, а радости обжоры - с  молчанием  свиньи  на  помойке.  Если  такое
сравнение годится для церковной кафедры, так только в послеобеденное время.
     А вот в тех напитках, какими услаждается дух, а  не  плотский  аппетит,
такое пресыщение, к счастью, невозможно: чем больше человек пьет, тем больше
ему хочется пить;  как  у  Марка  Антония  в  пьесе  Драйдена,  аппетит  его
увеличивается во время еды, да еще так неумеренно, "ut nullus sit  desiderio
ant pudor ant modus" {Что для его насыщения не существует уж  ни  стыда,  ни
меры (лат.).}. Таким же образом, и  с  командой  капитана  Улисса  произошло
столь полное превращение, что прежнего человека уже не осталось: может быть,
он на время вообще перестал существовать и, хотя  сохраняет  прежний  вид  и
фигуру, в более благородной своей части,  как  нас  учат  ее  называть,  так
меняется, что и сам не помнит, чем он  был  несколько  часов  назад.  И  это
превращение, однажды  достигнутое,  так  легко  поддерживается  тем  же,  не
приносящим пресыщения  напитком,  что  капитан  напрасно  посылает  или  сам
отправляется на розыски своего экипажа. Матросы уже не узнают его или,  если
и узнают, не признают его власти; они так основательно  забыли  самих  себя,
словно всласть напились из реки Леты.
     И не всегда может капитан угадать, куда именно Цирцея  их  заманила.  В
каждом портовом городе таких домов хватает. Мало того, в иных волшебница  не
полагается только на свое зелье, но там у нее припасена приманка  и  другого
рода, с помощью которой матроса можно надежно скрыть от погони его капитана.
Это было бы просто пагубно, если б не одно обстоятельство: у  матроса  редко
когда бывает при  себе  достаточная  наживка  для  этих  гарпий.  Случается,
правда, и обратное: гарпии набрасываются  на  что  угодно,  пара  серебряных
пуговиц или пряжек может привлечь их так же, как серебряные монеты.  Да  что
там, они бывают так прожорливы, что хватают даже крючок без наживки, и тогда
веселый матрос сам становится жертвой.
     В таких случаях тщетно взывал бы благочестивый язычник к Нептуну,  Эолу
и прочим морским божествам. Не поможет и молитва христианина-капитана.  Пока
вся команда на берегу, ветер может меняться как  хочет,  а  корабль,  крепко
вцепившись в грунт якорем, будет  недвижим,  как  узник  в  заточении,  если
только, подобно другим беглецам из тюрьмы, силой не  вырвется  на  волю  для
лихого дела.
     Как милости ветра и королевского двора  нужно  хватать  при  первом  же
дуновении, ибо за сутки все опять может измениться, так и  в  первом  случае
потеря одного дня может оказаться потерей целого рейса, ибо хотя людям, мало
понимающим в навигации и видящим,  как  корабли  встречаются  и  расходятся,
может показаться, что ветер дует одновременно с востока и с запада, с севера
и с юга, вперед и назад, однако ясно другое: так устроена  земля,  что  даже
один и тот же ветер не всегда, в отличие от одной и той же лошади,  приводит
человека к цели его пути;  напротив,  ураган,  о  котором  моряк  вчера  так
усердно молился, завтра он может столь же усердно проклинать; а всю пользу и
выгоду, которая проистекла бы для него от завтрашнего западного ветра, можно
списать и вычеркнуть, если пренебречь обещанием  восточного  ветра,  который
дует сегодня.
     Отсюда следует горе и бесчестье ни в чем не повинного капитана,  убытки
и разочарование достойного купца, а нередко и серьезный ущерб  для  торговли
нации, чьи товары  лежат  непроданные  в  каком-нибудь  иностранном  складе,
потому что рынок перехватил конкурент, чьи матросы  лучше  ему  подчиняются.
Чтобы избежать этих  неприятностей,  осмотрительный  капитан  принимает  все
доступные ему меры:  заключает  со  своими  матросами  строжайшие  договоры,
которыми связывает их так откровенно, что только  самый  умный  из  них  или
самый ничтожный могут безнаказанно их нарушить. Но по  одной  из  этих  двух
причин, о которых я не хочу говорить подробно, матрос, как и его брат угорь,
так скользок, что его не удержишь, и ныряет в  свою  стихию,  совершенно  не
заботясь о последствиях.
     Честно говоря, мало веры любому договору с человеком, которого разумные
жители Лондона называют дурным; какую бы строгую бумагу он  ни  подписал,  в
конце концов она силы не имеет.
     Как же быть в таких случаях?  А  вот  как.  Призвать  на  помощь  этого
грозного судейского, мирового судью, который может (а иногда так  и  делает)
нелицеприятно отнестись к хорошим  и  дурным  людям,  и  хотя  лишь  изредка
простирает свою власть на великих, никого  не  считает  слишком  мелким  для
задержания, но любого червяка так прочно захлестывает своей петлей, что  тот
бывает не в силах выбраться никуда, кроме как на тот свет.
     Так почему бы при нарушении этих  договоров  не  обращаться  тут  же  к
ближайшему мировому судье, а того не  уполномочить  препроводить  нарушителя
либо на корабль, либо в тюрьму - по выбору капитана, и либо  там,  либо  тут
приковать за ногу?
     Но при том, как обстоят дела сейчас, положение несчастного капитана без
офицерского чина, этого верховного командира без власти, куда хуже,  чем  мы
показали до сих пор, ибо, невзирая  на  все  упомянутые  договоры  плыть  на
добром корабле "Элизабет", если матрос, привлеченный более  высокой  платой,
сочтет, что в его интересах подняться на борт добрейшего корабля "Мэри" либо
до отплытия, либо во время мимолетной встречи в каком-нибудь порту, он может
предпочесть  второе,  не  рискуя  ничем,  кроме  того,  что  "поступил,  как
поступать не следовало", нарушил правило, уважать которое у него  обычно  не
хватает христианских чувств, а капитан  обычно  слишком  добрый  христианин,
чтобы наказать человека только из желания отомстить,  когда  он  и  так  уже
оказался в убытке. В наших законах о морских делах много и других изъянов, и
они уже давно были бы устранены, если бы в палате общин у нас были моряки. Я
не хочу сказать, что законодательству требуется много джентльменов с морской
службы, но поскольку эти джентльмены  обязаны  заседать  в  палате,  что,  к
сожалению, лишает их возможности плавать по морям и в таких поездках  узнать
много такого, что они могли бы сообщить своим  сухопутным  коллегам,  -  эти
последние остаются такими же профанами в данной области знаний, какими  были
бы, если бы в парламент избирали только царедворцев и охотников на  лису,  и
среди  них  -  ни  одного  морского  волка.  То,  что  я  сейчас   расскажу,
представляется мне результатом такого положения. Впечатление у меня осталось
особенно сильное, потому что я помню, как это случилось, и помню, что случай
был признан ненаказуемым. Капитан одного торгового судна,  которого  он  был
совладельцем, взял в Ливерпуле большой груз овса, предназначенный для  рынка
в Бэраки; отвез его в какой-то  порт  в  Гэмпшире  и  там  продал  как  свою
собственность, затем загрузил корабль пшеницей для доставки в порт Кадикс  в
Испании, по дороге зашел в Опорто и, продав от себя, взял груз  вина,  пошел
дальше и, разделавшись с ним таким же образом, добавил крупную сумму  денег,
которые были ему доверены для передачи каким-то  купцам,  продал  корабль  и
груз в другом порту и благоразумно решил успокоиться на  состоянии,  которое
успел нажить, и возвратился в Лондон доживать свои дни с чистой  совестью  и
на плоды своих прежних трудов.
     Деньги, которые он привез  на  родину,  составляли  около  шести  тысяч
фунтов, сплошь наличными и почти целиком в той  монете,  которую  Португалия
так щедро распространяет в Европе.
     Возраст его был еще не такой, чтобы отказаться от всех удовольствий,  и
не так уж он возгордился своей удачей, чтобы забыть своих  старых  знакомых,
подмастерий-портных, из чьей  среды  он  когда-то  завербовался  на  морскую
службу, где и положил начало своим успехам, войдя в долю при дележе  призов,
потом стал капитаном торгового корабля, в котором приобрел  долю,  и  вскоре
занялся торговлей так честно, как описано выше.
     И вот теперь он выбрал себе уютную харчевню  на  Друри-Лейн,  все  свои
деньги носил с собой в чемодане и тратил пять с лишним фунтов в  день  среди
старых друзей, истинной аристократии здешних мест.
     Ливерпульский купец, по счастью предупрежденный другом, в самый  разгар
его обогащения с помощью мирового судьи и без помощи закона получил  обратно
все, что потерял. Но после  этого  капитан  решил,  и  вполне  благоразумно,
больше долгов не платить. Отметив, какими спешными шагами зависть гонится за
его богатством, он поторопился выйти  из-под  ее  власти  и  остаток  своего
состояния использовать в бесславной неизвестности, и тот  же  самый  мировой
судья не успел настигнуть его вовремя, чтобы  выручить  второго  купца,  как
выручил первого. Поразительный это был случай, тем более что сей  находчивый
джентльмен сумел ни разу не погрешить против наших законов.
     Как же могло произойти, что грабеж, который, так  легко  осуществить  и
для  которого  перед  глазами  этих  молодцов  всегда   столько   соблазнов,
пользуется  безнаказанностью  -  это  можно  объяснить  только   недосмотром
законодателей, а недосмотр этот  проистекает  из  причин,  которые  я  здесь
привел.
     Но оставим эту тему. Если сказанное мною покажется  достаточно  важным,
чтобы привлечь внимание кого-нибудь, наделенного властью, и, таким  образом,
позволит применить любое лекарство хотя бы для  глубже  всего  укоренившихся
видов зла, желание мое будет исполнено, и окажется, что  я  не  зря  провел,
ожидая ветра, так много времени в портах нашего королевства. Мне, право  же,
очень хочется, чтобы эта моя работа, которая, если я и закончу  ее.  (в  чем
далеко не уверен, да и не очень надеюсь на это), по всей вероятности,  будет
последней, не просто развлекла бы читателей, но и послужила более  достойной
цели.
     Понедельник. Сегодня наш капитан отбыл обедать  к  одному  джентльмену,
который проживает в здешних местах и так напоминает описание, данное Гомером
Аксилу, что я нахожу между ними лишь одно различие: первый жил при дороге  и
гостеприимство свое расточал  главным  образом  путешествующим  по  суше,  а
второй живет на берегу моря и проявляет свое человеколюбие, ублажая моряков.
     Вечером наш командир принимал у себя гостя, собрата  капитана,  который
стоял, дожидаясь ветра, в той же гавани. Этот капитан был швейцарец.  Сейчас
он вел корабль в Гвинею, а в прежние времена командовал капером, когда и наш
герой занимался этим похвальным делом. Честный и  открытый  нрав  швейцарца,
живость, в которой он  не  уступал  своим  ближайшим  соседям  -  французам,
неуклюжая и  преувеличенная  вежливость,  тоже  французского  происхождения,
вперемешку  с  грубостью  английских  матросов  (он  служил   под   знаменем
английской нации и  с  английским  экипажем),  все  это  представляло  такую
странную смесь, такое месиво характеров, что он от души бы  меня  позабавил,
если б  от  его  голоса,  громкого,  как  переговорная  трубка,  у  меня  не
разболелась голова. Шум, который он  вливал  в  глухие  уши  своего  собрата
капитана, сидевшего от него по одну руку, и комплименты и неуклюжие поклоны,
какими угощал дам, сидевших по другую, представляли столь забавный контраст,
что  человек  не  только  должен  быть  лишен  всякого   чувства   юмора   и
нечувствителен к веселью, но быть скучнее Сиббера, каким  он  представлен  в
"Дунсиаде", если бы хоть на время не дал себя этим развлечь, ибо  оговорюсь,
что такие  развлечения  должны  быть  очень  короткими,  потому  что  быстро
надоедают. Но до этого он все же не довел: побыв у нас всего четверть  часа,
он удалился, многократно попросив прощения за краткость своего визита.
     Вторник. Сегодня ветер был потише, чем все дни, что мы здесь стояли,  и
несколько рыбачьих лодок, которым вчерашняя зыбь не дала работать,  привезли
нам рыбы. Рыба была такая свежая, вкусная и так  дешева,  что  мы  запаслись
надолго, в том числе огромной камбалой по  четыре  пенса  пара  и  марлонами
какой-то небывалой величины по девять пенсов за два десятка.
     Единственной рыбой, за которую просили настоящую цену, был солнечник; я
купил одного, весом не меньше  четырех  фунтов,  за  столько  же  шиллингов.
Формой он похож на тюрбо, но более плотный и ароматный. Цена, по сравнению с
той, что брали за другие хорошие сорта, могла показаться  изрядной,  но  при
сопоставлении с их баснословной дешевизной была, при таком-то  вкусе,  столь
умеренной, что оставалось только удивляться,  как  здешние  джентльмены,  не
отличающиеся   тонкостью   вкуса,   обнаружили   несомненное   превосходство
солнечника; впрочем, мне объяснили, что мистер  Куин,  чей  разборчивый  зуб
столь заслуженно прославился, недавно побывал в Плимуте и там отдал  должное
солнечнику, как и подобает современной  секте  философов,  которые  с  сэром
Эпикуром Мамоной и сэром Эпикурок Куином  во  главе,  видимо,  ценят  рыбный
садок выше, чем ценили сад древние эпикурейцы.
     К несчастью рыботорговцев Лондона,  солнечник  водится  только  в  этих
местах, ибо если бы кто-нибудь из них мог доставить его в  храм  наслаждений
на Пиацце, где верховный жрец Маклин ежедневно приносит этому божеству  свои
богатые жертвы, велика была бы благодарность, которую снискал бы торговец от
этого божества, и так же велика  его  заслуга  в  глазах  верховного  жреца,
которого никак нельзя было бы заподозрить в том, что он переоценивает  столь
ценное приношение.
     И теперь, упомянув о невероятной дешевизне рыбы в девонширских морях  и
намекнув на ее невероятную  дороговизну  в  Лондоне,  я  не  могу  двинуться
дальше, не поделившись несколькими наблюдениями с той же  целью,  с  которой
разбросал несколько личных замечаний в этом описании путешествия,  довольный
уже тем, что закончил свою жизнь,  а  вероятно,  и  потерял  ее,  на  службе
родине,  из  наилучших  побуждений,  сопровождавшихся,  однако,   наименьшим
успехом. Цели всегда в нашей власти, а средства - лишь очень редко.
     Из всей животной пищи, доступной человеку,  ни  одна  не  существует  в
таких  количествах,  как  рыба.  Скромный  ручеек,   почти   не   замеченным
пробирающийся по обширному плодородному лугу, одарит  больше  людей  мякотью
своих обитателей, чем их накормит луг. Но если это верно  в  отношении  рек,
это тем  более  верно  в  отношении  морских  побережий,  изобилующих  таким
разнообразием рыбы, что привереда рыбак, вытянув полную сеть, часто выбирает
из нее только самую привлекательную часть, остальное  же  бросает  гнить  на
берегу.
     Если это так, то следует,  видимо,  полагать,  что  с  рыбой  ничто  не
сравнится количеством, ни, значит, дешевизной и  что  природа  предусмотрела
такие неисчерпаемые запасы ее с особенным  умыслом.  В  сотворении  наземных
животных она действует так медленно, что у  наиболее  крупных  из  них  одна
самка редко когда рожает одного детеныша в год,  после  чего  требуется  еще
три, четыре или пять лет, пока тот вполне разовьется.  И  хотя  четвероногие
размером поменьше, особенно дикие, так же как и птицы, размножаются  гораздо
быстрее, никто из них не угонится за водяными жителями, из коих каждая матка
дает ежегодное потомство, которое подсчитать почти невозможно и  которое  во
многих случаях уже через год достигает известной зрелости.
     Так что же должно бы быть так изобильно и так  дешево,  как  рыба?  Что
должно бы быть пищей бедняков? Во многих местах так  оно  и  есть  и,  может
быть, вечно будет в больших городах, всегда расположенных близко от моря или
у слияния крупных рек. Как же получается, не  будем  искать  далеко,  что  в
нашем Лондоне дело обстоит совсем иначе, что, если не считать килек, ни один
бедняк из ста не знает там вкуса рыбы?
     Вкус и аромат ее,  правда,  так  великолепен,  что  превосходит  умение
французской кухни усладить небо богачей чем-либо более изысканным,  так  что
рыба как обычная еда бедняков могла бы слишком уравнять их с вышестоящими  в
важном вопросе принятия пищи, в чем, по мнению  многих,  и  состоит  главная
разница в счастье, как его понимают разные люди. Но этот довод  я  предлагаю
отбросить: будь ортолан величиною  с  журавля  и  будь  их  не  меньше,  чем
воробьев,  я  считал  бы  разумным  кормить  бедняков  этим  лакомством,   в
частности, для того, чтобы богачи поскорее убедились, что и воробей,  будучи
так же редок, как ортолан, куда лучше, потому что представляет собой большую
редкость.
     Изнеженным натурам всегда подавай птичье молоко, но честный голод будет
утоляться количеством. Чтобы не искать более глубоких причин  этого  зла,  я
считаю вполне достаточным предложить от него кое-какие лекарства. Для начала
смиренно предлагаю абсолютную необходимость повесить всех торговцев рыбой  в
Лондоне и его окрестностях, и если еще недавно люди  мягкие  и  неторопливые
считали, что зло, на которое жалуются, можно убрать более мягкими  методами,
я думаю, что сегодня нет людей, которые бы считали возможным использовать их
с успехом. "Cuncta prius tentanda" {Сначала должно все испытать  (лат.).}  -
это можно было  отстаивать  с  некоторым  правдоподобием,  но  теперь  можно
возразить:  "Cuncta  prius  tentata"  {Было  испытано  все  (лат.)  (Овидий.
Метаморфозы,  I,  190).},  -  потому   что,   право   же,   если   несколько
монополистов-рыботорговцев  сумели   погубить   отличный   план   закона   о
Вестминстерском рынке, о принятии которого так радели столько мировых судей,
а также и других умных и ученых людей, что о них можно  смело  сказать:  они
приложили к этому делу не только свои мозги, но и плечи, -  напрасной  будет
попытка  какой-нибудь  другой  группы   людей   искоренить   такое   стойкое
безобразие.
     Если я  услышу  вопрос,  нельзя  ли  подвести  этот  случай  под  букву
какого-нибудь  ныне  существующего  закона,  карающего  смертью,  я  отвечу,
краснея от стыда: нет, нельзя, хотя ни одно преступление так не  заслуживает
наказания; но средство тем не менее может оказаться действующим мгновенно, и
если бы провести законопроект в начале ближайшей сессии и придать  ему  силу
закона сейчас же и там было бы сказано, что морить голодом тысячи  бедняков,
-  уголовное  преступление,  без  смягчающих  обстоятельств,   рыботорговцев
повесили бы еще до конца сессии.
     Второй способ накормить бедняков если  не  хлебами,  то  рыбами  -  это
предложить судейским осуществить хотя бы одно из парламентских постановлений
о сохранении молоди в Темзе, в силу  которого  тысячи  насыщались  бы  таким
малым количеством настоящей рыбы, какое сейчас  поглощает  совсем  небольшая
часть людей. Но если рыболов может  прорваться  сквозь  самую  крупную  сеть
парламентского постановления, можно быть уверенным, что собственную сеть  он
так расположит, что сквозь нее не проплывет и мельчайшая рыбешка.
     Есть,  несомненно,  и  другие  методы,  их  могут  предложить  те,  кто
внимательно вдумывался в это зло. Но мы занимаемся им уже достаточно долго и
в  заключение  только  добавим:  трудно  сказать,  что  более  скандально  и
удивительно, - безобразие  самого  зла  или  легкость,  с  какой  его  можно
вылечить, и постыдное небрежение этим лекарством.
     И вот когда я, на славу  угостившись  этой  едой,  запивал  ее  славным
кларетом в каюте с  моей  женой  и  ее  подругой,  наш  капитан  вернулся  с
ответного визита, немного возбужденный шампанским, которое его  швейцарскому
товарищу и собрату обходилось даром или почти даром, а потому  подавалось  к
его столу более щедро, чем наш гостеприимный англичанин обычно распоряжается
бутылками с этим на