т мне только  и осталось, что представлять
себе войны по старым газетам  и расставлять  оловянных  солдатиков.  И вдруг
меня осенило: а не сделать ли мне макет нашего района и не составить ли план
его обороны -- вдруг да на  нас  нападут? Вам это,  видать,  тоже показалось
любопытно?
     --  Вдруг  да  на нас  нападут,--  ошеломленный восторгом,  механически
повторил Уэйн.--  Мистер Тернбулл, на нас напали. Слава  Богу,  наконец-то я
приношу хоть одному человеку благую весть, да какую  -- вестей  отрадней для
сыновей Адама не бывает. Жизнь ваша -- не бесполезна. Труд ваш -- не забава.
Время вашей юности, Тернбулл, настало теперь, когда вы уже поседели. Господь
не лишил вас ее; Он ее лишь отложил. Давайте присядем, и вы объясните мне на
макете ваш план  обороны Ноттинг-Хилла. Ибо  нам  с вами предстоит  защищать
его.
     Мистер Тернбулл с минуту глядел на нежданного гостя, разинув рот; потом
оставил колебания  и уселся рядом с ним возле макета. Они поднялись на  ноги
лишь через семь часов, на рассвете.

* * *

     Ставка  лорд-мэра Адама Уэйна и его  главнокомандующего разместилась  в
маленькой захудалой молочной на  углу Насосного переулка.  Белесое утро едва
брезжило над белесыми лондонскими строениями, а Уэйн с Тернбуллом уже сидели
в безлюдной и замызганной забегаловке.  Уэйн  имел  отчасти  женскую натуру:
чем-нибудь поглощенный, он  терял  всякий  аппетит. За последние шестнадцать
часов  он выпил  наспех  несколько стаканов  молока; пустой стакан  и теперь
стоял у  его  локтя, а  он  с неимоверной быстротой  что-то  писал, черкал и
подсчитывал на клочке  бумаге.  У Тернбулла натура была мужская: его аппетит
возрастал с возрастанием  чувства  ответственности;  он  отложил исчерченную
карту  и доставал из  бумажного пакета бутерброд за  бутербродом, запивая их
элем,  кружку  которого  только  что  принес из  открывшегося поутру кабачка
напротив.  Оба  молчали;  слышалось  лишь  чирканье карандаша  по  бумаге да
надрывное мяуканье приблудного кота. Наконец Уэйн проговорил:
     -- Семнадцать фунтов восемь шиллингов девять пенсов. Тернбулл  кивнул и
запустил нос в кружку.
     -- Это не считая тех пяти фунтов, что вы вчера взяли,-- добавил Уэйн.--
Как вы ими распорядились?
     --  А, вот  это  не лишено  интереса,--  пробурчал  Тернбулл  с набитым
ртом.-- Те пять фунтов я израсходовал милосердно и человеколюбиво.
     Уэйн вопросительно поглядел на пучеглазого и невозмутимого соратника.
     -- Те пять фунтов,-- продолжал тот,-- я разменял и раздал сорока -- да,
именно сорока уличным мальчишкам, чтобы они катались на извозчиках.
     -- Вы в своем уме? -- спросил лорд-мэр.
     -- А что такого особенного,-- возразил Тернбулл.-- Эти  поездки подымут
тонус -- большое  дело  тонус, дорогой  мой! --  нашей  лондонской  детворы,
расширят  их  кругозор,  укрепят  их нервную систему, ознакомят с  памятными
местами  нашей великой столицы.  Воспитание,  Уэйн,  и еще  раз  воспитание!
Многие  замечательные   мыслители  указывали,  что,  пока  нет   культурного
населения, нечего и затевать политические реформы. А вот через двадцать лет,
когда эти мальчишки подрастут...
     -- Так и есть, спятил,-- сказал Уэйн, бросая карандаш. -- А пяти фунтов
как не бывало!
     -- Ошибаетесь, -- заметил  Тернбулл.-- Где вам, суровым людям,  понять,
насколько лучше  спорится дело, если  его приправить чепуховиной да вдобавок
хорошенько  перекусить.  Я  сказал  вам  сущую  правду,   только  увешал  ее
словесными побрякушками.  Да, вчера  вечером я  раздал сорок полукрон сорока
мальчишкам и  разослал их во все концы Лондона: пусть возвращаются оттуда на
извозчиках. И  сказал,  куда возвращаться, -- всем к одному и тому же месту.
Через полчаса будет расклеено  объявление  войны и как раз начнут  прибывать
кебы,  а  вы  держите  стражу  наготове. Мальчишки  знай подкатывают,  а  мы
отпрягаем  лошадей  --  вот  она и  кавалерия,  а  кебы  чем  не  баррикады?
Извозчикам  мы  предложим  драться  вместе  с нами или  сидеть  пока  чего в
подвалах и погребах. Мальчишки снова пригодятся, будут разведчиками. Главное
--  что  к  началу  боевых  действий  у нас  будет  преимущество  над  всеми
противниками -- будет конница. Ну, а теперь,-- сказал он,  выхлебывая эль,--
пойду-ка я обучать ополченцев.
     Он вышел из молочной, и лорд-мэр проводил его восхищенным взглядом.
     Через  минуту-другую он  рассмеялся. Смеялся он всего раза два в жизни,
издавая довольно странные  звуки,--  не давалось  ему  это искусство. Однако
даже  ему показалась  забавной головокружительная  проделка с мальчишками  и
полукронами.   А  чудовищной  нелепости   всех  своих  демаршей  и   военных
приготовлений он не замечал. Он почувствовал себя  воителем, и  чужая пустая
забава стала его душевной отрадой. Тернбулл же все-таки  немного забавлялся,
но  больше  радовался  возможности противостоять  ненавистной современности,
монотонной   цивилизации.   Разламывать   огромные    отлаженные   механизмы
современного бытия и превращать обломки в орудия войны, громоздить баррикады
из омнибусов и устраивать наблюдательные посты на фабричных трубах  -- такая
военная игра,  на  его взгляд,  стоила свеч. Он  здраво рассудил --  и такое
здравомыслие  будет  сотрясать  мир до  конца времен  -- рассудил неспешно и
здраво, что в веселый час и смерть не страшна.

Глава III
ПОПЫТКА МИСТЕРА БАКА

     Королю было подано проникновенное и красноречивое прошение за подписями
Уилсона, Баркера, Бака, Свиндона и проч. Они просили дозволить им явиться на
имеющее быть  в  присутствии  Его  Величества совещание  касательно  покупки
земельного участка, занятого Насосным переулком, в обычных утренних парадных
костюмах, а  не в лорд-мэрских  нарядах,  уповая  при этом,  что  придворный
декорум пострадает  лишь незначительно,  и  заверяя Его  Величество  в своем
совершеннейшем  и несказаннейшем почтении. Так что все  участники  совещания
были  в сюртуках и  даже король  явился всего-навсего в смокинге  с орденом,
что, впрочем, бывало и прежде, но на этот раз он  нацепил не орден Подвязки,
а бляху-значок клуба Дружков Старого Проныры, превеликими трудами раздобытый
в редакции полупенсовой газетенки для школьников.  Итак, все были в  черном;
но  в  ярко-алом  величественно  вошел  в  палату  Адам  Уэйн,  как  всегда,
препоясанный мечом.
     --  Мы  собрались,-- объявил  Оберон,  -- дабы разрешить  труднейший  и
неотложный вопрос.  Да сопутствует нам удача! -- И он чинно  уселся во главе
стола.
     Бак подвинул кресло поудобнее и заложил ногу на ногу.
     --  Ваше Величество,-- как нельзя  добродушней сказал он,-- я  не пойму
одного  -- почему  бы  нам не  решить  этот  вопрос за  пять  минут. Имеется
застройка: мы ее сносим и получаем тысячную прибыль, даром что сама-то она и
сотни не стоит. Ладно,  мы даем за нее тысячу. Я знаю, так дела не делаются,
можно бы сторговать и  подешевле; неправильно это, не по-нашему, но вот чего
уж тут нет -- так это затруднений.
     -- Затруднение очень простое,-- сказал Уэйн.-- Предлагайте хоть миллион
-- Насосный переулок просто-напросто не продается.
     --  Погодите,  погодите,  мистер Уэйн,-- холодно,  однако же  с напором
вмешался Баркер.-- Вы одумайтесь. Вы не имеете никакого права занимать такую
позицию.  Торговаться  вы  имеете  право --  но  вы же  не  торгуетесь.  Вы,
наоборот, отвергаете предложение, которое  любой нормальный человек на вашем
месте  принял   бы   с   благодарностью,--  а   вы  отвергаете,  нарочито  и
злонамеренно; да, иначе не скажешь, злонамеренно и нарочито. Это, знаете ли,
дело  уголовное  -- вы  идете против  общественных интересов. И  королевское
правительство вправе вас принудить.
     Он распластал  пальцы на  столе и впился  глазами  в лицо  Уэйна: тот и
бровью не повел.
     -- Да, вправе... принудить вас,-- повторил он.
     -- Какое вправе, обязано,-- коротко проговорил Бак, резко придвинувшись
к столу.-- Мы со своей стороны сделали все.
     Уэйн медленно поднял на него глаза.
     --  Я ослышался,--  спросил  он,-- или милорд Бак и вправду сказал, что
король Англии что-то кому-то обязан?
     Бак покраснел и сердито поправился:
     -- Не обязан, так должен -- словом, что надо, то надо. Я говорю, мы уж,
знаете,  расщедрились донельзя: кто скажет, что нет? В общем, мистер Уэйн, я
человек вежливый, я  вас обижать не хочу. И  надеюсь, вы не очень обидитесь,
если я скажу, что вам самое место в тюрьме. Преступно это -- мешать по своей
прихоти общественным работам. Эдак другой спалит десять тысяч луковиц у себя
в палисаднике, а третий пустит  детей  голышом  бегать по улице; и вы  вроде
них,  никакого  права не  имеете.  Бывало  и  прежде, что  людей  заставляли
продавать. Вот и король, надеюсь, вас заставит, велит -- и все тут.
     -- Но пока  не  велит, -- спокойно отвечал Уэйн, -- до тех пор законы и
власти нашей великой нации на моей стороне, и попробуйте-ка это оспорить!
     --  В каком же  это смысле,  -- воскликнул  Баркер,  сверкая  глазами и
готовясь  поймать  противника  на слове,-- в  каком же это, извините, смысле
законы и власти на вашей стороне?
     Широким  жестом  Уэйн развернул  на столе большой свиток, поля которого
были изрисованы корявыми акварельными человечками в коронах и венках.
     -- Хартия предместий...-- заявил он. Бак грубо выругался и захохотал.
     -- Бросьте вы идиотские шутки. Хватит с нас и того...
     -- И вы смеете сидеть здесь,  -- воскликнул Уэйн, вскочив, и голос  его
зазвучал,  как  труба,  -- и  вместо ответа  мне бросать  оскорбления в лицо
королю?
     Разъяренный Бак тоже вскочил.
     -- Ну, меня криком не возьмешь, -- начал он, но тут  король медлительно
и неописуемо властно проговорил:
     --  Милорд Бак, напоминаю вам, что вы  находитесь в присутствии короля.
Редкостный случай: прикажете монарху просить защиты от верноподданных?
     Баркер повернулся к нему, размахивая руками.
     -- Да ради  же Бога не  берите сторону  этого сумасшедшего!-- взмолился
он.-- Отложите свои шуточки до другого раза! Ради всего святого...
     --  Милорд  правитель  Южного  Кенсингтона, --  по-прежнему  размеренно
молвил  король Оберон,  -- я  не  улавливаю смысла ваших реплик,  которые вы
произносите чересчур быстро,  а при  дворе это  не принято. Очень похвально,
что вы пытаетесь  дополнить невнятную речь выразительными жестами, но увы, и
они  дела не спасают. Я сказал, что  лорд-мэр  Северного Кенсингтона,--  а я
обращался к нему, а не к  вам,--  лучше бы воздержался в  присутствии своего
суверена   от  непочтительных   высказываний   по  поводу   его  королевских
манифестов. Вы несогласны?
     Баркер  заерзал в  кресле,  а Бак смолчал, ругнувшись под нос, и король
безмятежно приказал:
     -- Милорд правитель Ноттинг-Хилла, продолжайте.
     Уэйн обратил на  короля взор своих голубых глаз, к  общему удивлению, в
них не было торжества -- была почти ребяческая растерянность.
     -- Прошу прощения, Ваше Величество,-- сказал он,-- боюсь, что я виноват
не  менее,  нежели  лорд-мэр  Северного  Кенсингтона.  Мы  оба в пылу  спора
вскочили  на ноги;  стыдно  сказать, но  я  первый.  Это в  немалой  степени
оправдывает  лорд-мэра  Северного  Кенсингтона,  и  я  смиренно  прошу  Ваше
Величество адресовать упрек  не  ему,  но  главным образом мне.  Мистер Бак,
разумеется, не без вины он погорячился и неуважительно высказался о  Хартии.
В остальном же он, по-моему, тщательно соблюдал учтивость.
     Бак  прямо-таки  расцвел:  деловые люди --  народ простодушный, в  этом
смысле они сродни фанатикам.  А  король почему-то  впервые в  жизни выглядел
пристыженно.
     --  Спасибо  лорд-мэру Ноттинг-Хилла  на  добром  слове,--  заявил  Бак
довольным  голосом,--  я  так  понимаю,  что  он  не   прочь  от  дружеского
соглашения. Стало  быть,  так,  мистер Уэйн.  Вам были  поначалу  предложены
пятьсот  фунтов за участочек, за который, по совести, и сотни-то много. Но я
-- человек, прямо скажу, богатый, и коли уж вы со мной по-хорошему, то и я с
сами так  же. Чего там, кладу тысячу пятьсот, и Бог с вами. На  том и ударим
по рукам, -- и он поднялся, расхохотавшись и сияя дружелюбием.
     -- Ничего себе, полторы  тысячи,-- прошептал  мистер Уилсон,  правитель
Бейзуотера.-- А мы как, полторы тысячи-то наберем?
     -- Это уж моя забота,-- радушно сказал Бак.-- Мистер Уэйн как настоящий
джентльмен не поскупился замолвить за меня словечко, и  я у него в долгу. Ну
что ж, вот, значит, и конец переговорам.
     Уэйн поклонился.
     -- И я того же мнения. Сожалею, но сделка невозможна.
     -- Как? -- воскликнул мистер Баркер, вскакивая на ноги.
     -- Я согласен с мистером Баком,-- объявил король.
     --  Да  еще бы нет.--  Тот сорвался  на  крик  и  тоже  вскочил.-- Я же
говорю...
     --  Я  согласен с  мистером  Баком,--  повторил король.--  Вот и  конец
переговорам.
     Все поднялись из-за стола, и один лишь Уэйн не  выказывал ни  малейшего
волнения.
     -- В таком случае,-- сказал он,-- Ваше  Величество,  наверно,  разрешит
мне удалиться? Я свое последнее слово сказал.
     -- Разрешаю  вам  удалиться,--  сказал  Оберон  с улыбкой, однако  ж не
поднимая глаз. И среди мертвого молчанья лорд-мэр Ноттинг-Хилла прошествовал
к дверям.
     -- Ну? -- спросил Уилсон, оборачиваясь к Баркеру.-- Ну и как же?
     Баркер безнадежно покачал головой.
     -- Место ему  -- в лечебнице,-- вздохнул он.-- Но  хотя бы одно ясно --
его можно сбросить со счетов. Чего толковать с сумасшедшим?
     --  Да, -- сказал Бак, мрачно и решительно соглашаясь.-- Вы  совершенно
правы,  Баркер.  Он  парень-то  неплохой,  но это  верно:  чего толковать  с
сумасшедшим?  Давайте  рассудим  попросту:  пойдите  скажите  первым  десяти
прохожим, любому городскому врачу, что одному тут  предложили полторы тысячи
фунтов за земельный  участок, которому красная цена  четыреста, а он в ответ
что-то  мелет  о  нерушимых правах  Ноттинг-Хилла и  называет  его священной
горой.  Что вам  скажут,  как  вы  думаете?  На нашей стороне здравый  смысл
простых людей -- чего еще нам надо? На чем  все законы  держатся,  как не на
здравом  смысле? Я вот что  скажу, Баркер:  правда, хватит  трепаться. Прямо
сейчас посылаем рабочих -- и с Насосным  переулком покончено. А если старина
Уэйн хоть слово против  брякнет -- мы его тут же в желтый дом. Поговорили --
и будет.
     У Баркера загорелись глаза.
     --  Извините  за  комплимент,  Бак,  но  я всегда  считал вас настоящим
человеком дела. Я вас целиком поддерживаю.
     -- Я, разумеется, тоже,-- заявил Уилсон. Бак победно выпрямился.
     -- Ваше Величество,-- сказал он,  в новой роли народного  трибуна, -- я
смиренно умоляю Ваше Величество  поддержать это  наше предложение, с которым
все согласны. И  уступчивость Вашего Величества, и наши старания -- все было
впустую, не тот человек. Может, он и прав.  Может, он и взаправду Бог, а нет
-- так дьявол. Но в интересах дела мы решили, что он -- умалишенный. Начнешь
с ним канителиться -- пиши пропало. Мы канителиться не станем, и без  всяких
проволочек принимаемся за Ноттинг-Хилл.
     Король откинулся в кресле.
     -- Хартия предместий...-- звучно выговорил он.
     Но Бак  теперь уже  взял быка за рога, сделался осторожнее и не проявил
неуважения к монаршим дурачествам.
     -- Ваше Величество,-- сказал он, почтительно поклонившись,-- я слова не
скажу против ваших деяний и речений. Вы человек образованный, не то что я, и
стало быть, какие ни на есть, а есть причины -- интеллектуальные, наверно,--
для всей  этой круговерти. Но я вас  вот о  чем спрошу -- и пожалуйста, если
можно, ответьте мне по совести. Вы когда сочиняли свою Хартию  предместий --
вы могли  подумать, что явится на  свет Божий  такой  Адам  Уэйн?  Могли  вы
ожидать,  что ваша  Хартия -- пусть это будет  эксперимент, пусть декорация,
пусть просто  шутка, не важно, -- но  что  она застопорит  огромные  деловые
начинания,  перегородит  дорогу кебам, омнибусам,  поездам, что  она разорит
полгорода и приведет  чуть ли  не  к  гражданской войне? На  что  бы  вы  ни
рассчитывали, но уж не на это, верно?
     Баркер и  Уилсон  восхищенно посмотрели на  него; король  взглянул  еще
восхищенней.
     --  Лорд-мэр Бак,-- сказал Оберон,-- ораторствуете  вы  так,  что лучше
некуда.  И я  как художник слова великодушно снимаю перед вами шляпу. Нет, я
нимало не предвидел  возникновения мистера Уэйна. Ах!  если б у меня хватило
на это поэтического чутья!
     --  Благодарствуйте, Ваше Величество,  -- с  почтительной  поспешностью
отозвался Бак.-- Ваше Величество всегда  изъясняетесь внятно и продуманно, и
я не премину сделать вывод из ваших слов. Раз ваш заветный замысел, каков бы
он  ни был, не  предполагал  возникновения  мистера  Уэйна,  то исчезновение
мистера Уэйна вам  тоже нипочем. Так  позвольте  уж  нам снести  к  чертовой
матери  этот треклятый  Насосный  переулок, который мешает  нашим замыслам и
ничуть, как вы сами сказали, не способствует вашим.
     -- Вмазал! -- заметил король с восторженным безучастием, словно зритель
на матче.
     --  Уэйна этого,--  продолжал  Бак, -- любой  доктор  тут же  упрячет в
больницу. Но этого нам не надо, пусть его просто посмотрят.  А  тем временем
ну  никто, ну даже он сам,  не понесет ни малейшего  урона  из-за обновления
Ноттинг-Хилла. Мы-то, само собой, не понесем: мы это дело тихо обмозговывали
добрых десять лет. И в Ноттинг-Хилле никто не пострадает: все его нормальные
обитатели  ждут  не  дождутся  перемен.  Ваше  Величество тоже останется при
своем: вы  же сами говорите  и, как всегда, здраво, что  никак не предвидели
появления этого оглашенного. И, повторяю, сам он тоже только выиграет: он --
малый добродушный и даже даровитый, а ежели его посмотрит доктор-другой, так
толку будет больше, чем от всех свободных городов и священных гор. Словом, я
полагаю  --  извините,  если  это  на ваш  слух  дерзко  звучит,--  что Ваше
Величество не станет препятствовать продолжению строительных работ.
     И мистер Бак уселся под негромкий, но восторженный гул одобрения.
     -- Мистер Бак, прошу у вас прощенья за посещавшие меня  порой изящные и
возвышенные  мысли,  в  которых  вам  неизменно отводилась  роль  последнего
болвана. Впрочем, мы сейчас не о том. Предположим, пошлете вы своих рабочих,
а  мистер  Уэйн  -- он  ведь  на  это  вполне способен --  выпроводит  их  с
колотушками?
     -- Я подумал об этом, Ваше Величество,-- с готовностью отвечал Бак,-- и
не предвижу особых затруднений. Отправим рабочих с хорошей охраной, отправим
с ними -- ну, скажем, сотню алебардщиков Северного Кенсингтона (он брезгливо
ухмыльнулся),  столь  любезных сердцу Вашего Величества.  Или, пожалуй,  сто
пятьдесят.  В Насосном переулке всего-то, кажется,  сотня  жителей, вряд  ли
больше.
     -- А если  эта сотня все-таки  задаст  вам  жару?  -- задумчиво спросил
король.
     -- В чем дело, пошлем две сотни,-- весело возразил Бак.
     -- Знаете ли,-- мягко предположил король,-- оно ведь может статься, что
один алебардщик Ноттинг-Хилла стоит двух северных кенсингтонцев.
     --  Может  и  такое статься,--  равнодушно согласился  Бак.-- Ну что ж,
пошлем двести пятьдесят.
     Король закусил губу.
     -- А если и этих побьют? -- ехидно спросил он.
     -- Ваше Величество,-- ответствовал Бак, усевшись поудобнее, --  и такое
может  быть. Ясно  одно  --  и  уж это яснее  ясного:  что  война -- простая
арифметика. Положим, выставит против  нас Ноттинг-Хилл сто пятьдесят бойцов.
Ладно, пусть двести И каждый из них стоит двух наших -- тогда что же, пошлем
туда не четыре даже сотни, а  целых шесть,  и уж тут хочешь  не хочешь, наша
возьмет.  Невозможно  ведь  предположить,  что  любой  из  них  стоит  наших
четверых? И  все же -- зачем рисковать? Покончить  с ними надо одним  махом.
Шлем восемьсот, сотрем их в порошок -- и за работу.
     Мистер  Бак  извлек  из  кармана  пестрый  носовой   платок   и   ш