а;  разделенность  -  как  некая
неразумная жизнь и высшее зло. Я, несчастный,  считал,  что  оно  не  только
субстанция, но что это вообще некая жизнь,  только  не  от  Тебя  исходящая,
Госпрди, от Которого все. Единство я назвал монадой,  как  некий  разум,  не
имеющий пола, а разделенность - диадой: это гнев в преступлениях и похоть  в
пороках. Сам я не понимал, что говорю. Я не знал и не усвоил себе,  что  зло
вовсе не есть субстанция, и что наш разум не представляет  собой  высшего  и
неизменного блага.
     25. Преступление есть порочное движение души, побуждающее к действию, в
котором душа и утверждает  себя  дерзостно  и  взбаламученно.  Разврат  есть
необузданное желание, жадное к плотским радостям. Если  разумная  душа  сама
порочна, то жизнь пятнают заблуждения и ложные понятия. Как раз такая и была
у меня тогда, и я не знал, что  ее  надо  просветить  другим  светом,  чтобы
приобщить к истине, потому что в ней  самой  нет  истины.  Ибо  "Ты  зажжешь
светильник мой, Господи, Боже мой, Ты просветишь  тьму  мою;  и  от  полноты
Твоей получим  мы  все.  Ты  свет  истинный,  освещающий  всякого  человека,
приходящего в этот мир, ибо у Тебя нет изменения и ни тени перемены".
     26. Я порывался к Тебе  и  был  отбрасываем  назад,  да  отведаю  вкуса
смерти, потому что "Ты противишься гордым".
     А разве не великая гордость притязать по удивительном безумию,  что  по
природе своей я то же самое, что и Ты Подверженный изменению и ясно видя это
из того, что я очень хотел быть  мудрым,  дабы  стать  лучше,  я  предпочел,
однако считать Тебя подверженным изменению, чем признать, что  я  не  то  же
самое, что и Ты. Потому я  и  был  отталкиваем  назад,  и  Ты  пригибал  мою
кичливую выю. Я носился со своими  телесными  образами;  я,  плоть,  обвинял
плоть, и "бродячий дух", я не повернулся  к  Тебе;  бродя,  я  бродил  среди
несуществующего ни в Тебе, ни во мне, ни в теле: тут не было подлинных Твоих
созданий, а были одни мои пустые мечтания. И  я  спрашивал  у  малых  верных
детей Твоих, моих сограждан, из среды которых  я,  сам  того  не  зная,  был
изгнан, я спрашивал  их,  нелепый  болтун:  "Почему  же  заблуждается  душа,
которую  создал  Бог?"  Я  не  хотел,  чтобы  меня  спросили:   "Почему   же
заблуждается Бог?" И я силился доказать, что скорее Ты  в  своей  неизменной
сущности вынужден впасть в заблуждение; чем признаться, что  я  подверженный
изменению, добровольно сбиваюсь с  пути  и  в  наказанне  за  это  впадаю  в
заблуждение.
     27. Мне было, пожалуй, лет  двадцать  шесть,  двадцать  семь,  когда  я
закончил эти свитки, развертывая перед собой свои выдумки - эти материальные
образы, оглушавшие уши моего сердца. Я настораживал их,  сладостная  Истина,
чтобы услышать мелодию Твою,  звучавшую  глубоко  внутри  меня.  Я  думал  о
"прекрасном и соответственном",  хотел  встать  на  ноги  и  услышать  Тебя,
"радостью обрадоваться, слыша голос жениха" и не мог: мое заблуждение громко
звало меня и увлекало наружу; под тяжестью гордости своей падал я вниз.  "Ты
не давал слуху моему радости и веселия", и не "ликовали кости  мои",  потому
что "не были сокрушены".
     28. И какая польза для меня была в том, что лет двадцати от роду, когда
мне в  руки  попало  одно  произведение  Аристотеля  под  заглавием  "Десять
категорий" (карфагенский ритор, мой  учитель,  и  другие  люди,  считавшиеся
учеными, раздуваясь от гордости, трещали о нем, и,  слыша  это  название,  я
только и мечтал об этой книге, как  о  чем-то  великом  и  божественном),  я
оказался единственным, прочитавшим и  понявшим  ее?  Когда  я  беседовал  по
поводу этих категорий с людьми, которые говорили, что они с трудом их поняли
и то лишь с помощью ученых наставников, объяснявших их нетолько словесно, но
и с помощью многочисленных рисунков на песке, то оказалось,  что  они  могут
сказать мне о них только то, что я, при своем одиноком чтении, узнай у  себя
самого. По-моему, книга эта совершенно ясно толковала  о  субстанциях  и  их
признаках: например, человек - это качество; сколько в нем футов роста - это
количество; его отношение к другим: например, чей он  брат;  место,  где  он
находится; время, когда родился; его положение: стоит или сидит; что  имеет:
обувь или вооружение; что делает или что терпит. Под эти  десять  категорий,
для которых я привел примеры, и  под  самую  категорию  субстанции  подойдет
бесконечное число явлений.
     29. Какая была мне от этого польза? А вред был. Считая, что вообще  все
существующее охвачено этими десятью категориями, я пытался и Тебя,  Господи,
дивно простого и не подверженного перемене, рассматривать как субъект Твоего
величия или красоты, как будто они были сопряжены с Тобой, как с  субъектом,
т.е. как с телом, тогда как Твое величие и Твоя красота это Ты сам. Тело  же
не является великим или прекрасным потому, что оно тело: меньшее  или  менее
красивое, оно все равно остается телом.
     Ложью были мои мысли и о Тебе, а не истиной:  жалкий  вымысел  мой,  не
блаженная крепость Твоя. Ибо Ты повелел,  и  так  и  стало  со  мной:  земля
"начала рожать мне терния и волчцы", и с трудом получал я хлеб свой.
     30. И какая польза была для меня, что я, в то время негодный  раб  злых
страстей, сам прочел и  понял  все  книги,  относившиеся  к  так  называемым
свободным искусствам, какие только мог прочесть? Я радовался, читая их, и не
понимал, откуда в них то, что было истинного и определенного. Я стоял спиной
к свету я лицом к  тому,  что  было  освещено;  и  лицо  мое,  повернутое  к
освещенным предметам, освещено не было. Тебе известно, Господи, что я узнал,
без больших затруднений и без людской  помощи,  в  красноречии,  диалектике,
геометрии,  музыке  и  арифметике;  и  быстрая  сообразительность  и  острая
проницательность - Твои дары, но не Тебе приносил я их в  жертву.  Они  были
мне не на пользу, а скорее на гибель, потому что я жадно стремился  овладеть
доброй долей имущества своего, но "не сохранил для Тебя сил своих",  а  ушел
от Тебя прочь, в дальнюю страну, чтобы расточить  все  на  блудные  страсти.
Какая польза была мне от хорошегр, если я не умел им хорошо пользоваться?  А
я стал понимать, как трудно даются  эти  науки  даже  прилежным  и  толковым
ученикам, когда, пытаясь их разъяснить, увидел, что самого выдающегося среди
моих учеников хватало лишь на го, чтобы не так  уж  медленно  усваивать  мои
объяснения.
     31. Какая была мне польза в этом, если я думал, что  Ты,  Господи,  Бог
истины, представляешь собой огромное светящееся  тело,  а  я  обломок  этого
тела? Предел извращенности! Но именно таков  был  я  тогда!  Я  не  краснею.
Господи, исповедуя пред Тобой милосердие Твое ко мне и призывая Тебя: я ведь
не краснел, богохульно проповедуя пред людьми и лая на Тебя.
     Какая польза была мне от моего ума, так легко  справлявшегося  с  этими
науками, и от такого количества запутаннейших книг, распутанных  без  помощи
учителя, если  я  безобразно  кощунствовал  и  гнусно  заблуждался  в  науке
благочестия? Во вред ли был для малых Твоих ум гораздо  более  медлительный,
если они не уходили от Тебя прочь,  безмятежно  оперялись  в  гнезде  Церкви
Твоей и выращивали крылья любви, питаясь пищей здоровой веры?
     Господи, Боже наш, "в тени крыл Твоих обретем мы надежду": укрой нас  и
понеси нас. "Ты понесешь. Ты понесешь малых детей и до  седин  будешь  нести
их" - ибо сила наша тогда сила когда это Ты; только  наша  -  она  бессилие.
Наше благо всегде у Тебя, и, отвращаясь от него, мы развращаемся. Припадем к
Тебе, Господи, да не упадем: у Тебя во всей целости благо наше - Ты сам:  мы
не боимся,  что  нам  некуда  вернуться,  потому  что  мы  рухнули  вниз:  в
отсутствие наше не рухнул дом наш. вечность Твоя.


     I. Книга пятая


     1. Прими исповедь мою, приносимую в жертву Тебе языком моим, который Ты
создал и побудил исповедовать имя Твое; выздоровели все кости мои: пусть  же
они скажут: "Господи! Кто подобен Тебе?". Ничего  нового  не  сообщает  Тебе
человек, исповедуясь в том, что происходит  с  ним,  ибо  не  закрыто  взору
Твоему закрытое сердце, и  не  отталкивает  человеческая  жесткость  десницу
Твою: Ты смягчаешь ее, когда захочешь, милосердуя или отмщая: "и нет никого,
кто укрылся бы от жара Твоего". Да хвалит Тебя  душа  моя,  чтобы  возлюбить
Тебя. Неумолчно хвалят Тебя все создания Твои: всякая душа,  обратившаяся  к
Тебе, своими устами; животные и неодушевленная природа устами  тех,  кто  их
созерцает. Да воспрянет же в  Тебе  душа  наша  от  усталости:  опираясь  на
творения Твои, пусть дойдет к Тебе, дивно их сотворившему: у Тебя обновление
и подлинная сила.


II.

     2. Пусть уходят и бегут от Тебя мятущиеся и грешные. Ты видишь  их,  Ты
распределяешь и тени. И вот - мир прекрасен и с ними, хотя они сами  мерзки.
Но  чем  повредили  они  Тебе?  Чем  обесчестили  власть  Твою  -  полную  и
справедливую от небес и до края земли. Куда бежали, убежав от  лица  Твоего?
Где не найдешь Ты их? Они убежали, чтобы не видеть Тебя, видящего  их,  и  в
слепоте своей  наткнуться  на  Тебя,  ибо  Ты  не  оставляешь  ничего  Тобой
созданного. Да, чтобы наткнуться на Тебя в неправде своей и по правде  Твоей
нести  наказание:  уклонившись  от  кротости  Твоей,   натыкаются   они   на
справедливость Твою и падают в суровость Твою. Не знают они, что Ты всюду  и
нет места, где Тебя бы не было; Ты, единственный, рядом  даже  с  теми,  кто
далеко ушел от Тебя. Пусть же обратятся, пусть ищут Тебя; если они  оставили
Создателя своего, то Ты не оставил  создание  Свое.  Пусть  сами  обратятся,
пусть ищут Тебя - вот Ты здесь, в сердце их, в сердце тех, кто  исповедуется
у Тебя и кидается к Тебе и плачет на груди Твоей после трудных дорог  своих.
И Ты, благостный, отираешь слезы их;  они  плачут  еще  больше  и  радуются,
рыдая, потому что Ты, Господи, не человек, не плоть и кровь, но Ты, Господи,
их Создатель, обновляешь и утешаешь их. И где я был, когда  искал  Тебя?  Ты
был предо мною: я же далеко ушел от себя, я не находил  себя;  как  же  было
найти Тебя!

III.

     3.  Я  расскажу  пред  очами  Господа  моего  о  том  годе,  когда  мне
исполнилось двадцать девять лет.
     В Карфаген приехал некий манихейский епископ по имени Фавст.  Это  была
страшная сеть дьявольская, и многие запутыва-лись  в  ней,  прельщенные  его
сладкоречием, которое и я хвалил, различая, однако,  между  ним  и  истинной
сутью вещей, познать  которую  так  жадно  стремился.  Я  вглядывался  не  в
словесный сосуд, а в то, какое знание предлагает мне отведать из него  этот,
столь известный у них, Фавст. Молва уже заранее сообщала мне, что он  весьма
осведомлен о всех высоких учениях и особенно сведущ в науках свободных.  Так
как я прочел много философских книг и хорошо помнил их содержание,  то  я  и
стал сравнивать некоторые их положения с бесконечными манихейскими  баснями:
мне  казались  более  вероятными  слова  тех,  "у  кого  хватило   разумения
исследовать временный мир", хотя "не обрели они Господа его". Ибо "высок ты.
Господа, и смиренного видишь и гордого  узнаешь  издали",  но  приближаешься
только "к сокрушенным сердцем", гордые не  находят  Тебя,  хотя  бы  даже  в
ученой любознательности своей сочли они заезды и песчинки, измерили звездные
просторы и исследовали пути светил.
     4.  Они  производят  эти   исследования,   руководствуясь   разумом   и
способностями, которые Ты им дал: многое нашли они и пред-сказали  за  много
лет вперед солнечные и лунные затменения, их  день,  их  час  и  каковы  они
будут. Вычисления не обманули их: все происходит так, как  они  предсказали.
Они  записали  законы,  ими  открытые;  их  и  сегодня  знают   и   по   ним
предсказывают, в каком году, в каком месяце этого года, в какой  день  этого
месяца и в какой час этого дня луна или солнце затемнится в  такой-то  своей
части. Все и произойдет так, как предсказано.
     Дивятся и поражаются люди,  неосведомленные  в  этой  науке;  ликуют  и
кичатся осведомленные. В нечестивой гордости отходя от Тебя  и  удаляясь  от
Твоего света, они задолго предвидят  будущее  затмение  солнца  и  не  видят
собственного в настоящем. Они благоговейно  не  разыскивают,  откуда  у  них
способности, с помощью которых они все это разыскивают. И даже найдя, что Ты
создал их, они не вручают  себя  самих  Тебе,  чтобы  Ты  сохранил  их,  как
создание Свое, и не закалывают Тебе в  жертву  то,  что  они  сами  из  себя
сделали: оаи не убивают  для  Тебя  ни  своих  превозносящихся  мыслей,  как
"птиц"; ни своего любопытства, как "рыб морских",  -  а  оно  заставляет  их
бродить по тайным "стезям пропасти", - ни своего  распутства,  как  "полевых
скотов", - дабы Ты,  Господи,  "огнь  поядающий",  уничтожил  их  мертвенные
заботы, а их воссоздал для бессмертия.
     5. Они не познали Пути, Слова Твоего, Которым Ты создал и то,  что  они
вычисляют, и тех, кто вычисляет, и чувство, которым они  различают  предметы
вычислений, и разум, с  помо  щыо  которого  вычисляют:  "мудрость  же  Твоя
неисчислима". Сам же Единородный  Сын  Твой  "сделался  для  нас  мудростью,
праведностью и освящением"; но Он считался одним  из  нас  и  платил  подать
кесарю. Они не познали этого Пути, чтобы спуститься Им  от  себя  к  Нему  и
через Него к Нему подняться. Они не познали  этого  Пути;  они  думают,  что
вознеслись к звездам и сияют вместе с ними - и вот рухнули они на  землю,  и
"омрачилось безумное сердце их". Много верного сообщают они о твари,  Истину
же, Мастера твари, не ищут благоговейно  и  потому  не  находят,  а  если  и
найдут, то, "познав Бога, не прославляют Его, как Бога, и не благодарят,  но
суетствуют в умствованиях своих и называют себя Мудрыми":  себе  приписывают
Твое и  поэтому,  извращенные  и  слепые,  стараются  Тебе  приписать  свое;
переносят ложь свою на Тебя, Который есть Истина: "изменяя славу  нетленного
Бога в  образ  подобный  тленному  человеку,  и  птицам,  и  четвероногим  и
пресмыкающимся, заменили они истину Божию ложью и поклоняются и служат твари
вместо Творца".
     6. Я запомнил, однако, у них много верного из наблюдений над  природой.
Их разумные объяснения подтверждались вычислениями, сменой  времен,  видимым
появлением звезд. Я сравнивал их положения со словами Мани, изложившего свой
бред в множестве пространнейших сочинений: тут не было разумного  объяснения
ни солнцестояний, ни равноденствий, ни затмений, вообще  ни  одного  из  тех
явлений, с которыми я ознакомился по книгам мирской мудрости. Мне  приказано
было  верить  тому,  что  совершенно  не   совпадало   с   доказательствами,
проверенным вычислением и моими собственными глазами, и было тому совершенно
противоположно.


IV.

     7. Господи, Боже истины, разве тот, кто знает  это,  уже  угоден  Тебе?
Несчастен человек, который, зная все, не знает Тебя; блажен, кто знает Тебя,
даже если он не знает ничего другого. Ученого же, познавшего  Тебя,  сделает
блаженнее не его наука: чрез Тебя одного  он  блажен,  "если,  познав  Тебя,
прославит Тебя как Бога, и  возблагодарит  и  не  осуетится  в  умствованиях
своих". Лучше ведь обладать деревом и благодарить Тебя за пользу от него, не
зная, сколько в нем локтей высоты и на какую  ширину  оно  раскинулось,  чем
знать, как его вымерить, как сосчитать все его ветви, но не обладать им,  не
знать и не любить его Создателя. Так и верному Твоему принадлежит  весь  мир
со всем богатством своим, и, как будто ничего не имея, "он  обладает  всем",
прилепившись к Тебе, которому служит все. Пусть он не знает,  как  вращается
Большая Медведица; глупо сомневаться, что ему лучше, чем тому, кто  измеряет
небо, считает звезды, взвешивает вещества - и  пренебрегает  Тобою,  который
"все расположил мерою, числом и весом".


V.

     8. Кто, однако, требовал, чтобы какой-то Мани писал об этих  предметах?
Чтобы обучиться благочестию, не нужно о них знать. Ты ведь сказал  человеку:
"Вот: благочестие и есть мудрость". Он мог не ведать об этой мудрости,  хотя
бы и в совершенстве овладел наукой. Она, однако, вовсе не была ему  знакома,
но он бесстыдно осмеливался поучать. О мудрости, разумеется, он  ничего  уже
знать не мог. Проповедовать мирское знание, даже хорошо себе известное, дело
суетное; исповедовать Тебя - это благочестие. Сбившись как раз с этого пути,
он  много  говорил  по  вопросам  научным,  и  был  опровергнут   настоящими
знатоками. Ясно отсюда, каким могло быть  его  разумение  в  области,  менее
доступной. Он же не соглашался на малую для себя оценку  и  пытался  убедить
людей, что Дух Святой, утешитель и обогатитель верных Твоих, лично в полноте
своего  авторитета  обитает  в  нем.  Его  уличили  в  лживых   утверждениях
относительно неба, звезд, движения солнца  и  луны;  хотя  это  и  не  имеет
отношения к науке веры, тем не менее кощунственность его  попыток  выступает
здесь достаточно: говоря в своей пустой и безумной гордыне о том, чего он не
только не  знал,  но  даже  исказил,  он  всячески  старался  приписать  эти
утверждения как бы божественному лицу.
     9. Когда я слышу, как кто-нибудь  из  моих  братьев  христиан,  человек
невежественный, судит вкривь и вкось о вопросах научных, я терпеливо  взираю
иа его мнения: я вижу, что  они  ему  не  во  вред,  если  он  не  допускает
недостойных мыслей о Тебе, Господи, Творец всего, и только ничего не знает о
положении и свойствах телесной природы. Будет во вред, если  он  решит,  что
эти вопросы имеют  отношение  к  сущности  вероучения,  и  осмелится  упрямо
настаивать на том, чего он не знает. Такую немощность, впрочем,  материнская
любовь переносит у тех, кто верой еще младенец, ожидая пока новый человек не
восстанет в "мужа совершенного", которого  нельзя  будет  "завертеть  ветром
всякого учения". Кто же  не  сочтет  ненавистным  и  отвратительным  безумие
человека, который, будучи столько раз уличен  во  лжи,  осмелился  предстать
"Перед теми, кого он убеждал, как такой  учитель,  основоположник,  вождь  и
глава, что последователи  его  думали,  будто  они  следуют  не  за  простым
человеком, а за Духом Твоим Святым? Мне, впрочем, самому небыло вполне ясно,
можно ли объяснить, согласно и с его словами, смену долгих и коротких дней и
ночей, самое смену дня и ночи, затмения светил и тому  подобные  явления,  о
которых я читал в других книгах. Если это оказалось возможным, то я  все  же
оставался бы в  нерешительности,  действительно  это  так,  или  же  нет.  Я
поддерживал, однако,  свою  веру  его  авторитетом,  будучи  убежден  в  его
святости.


VI.

     10. Почти девять лет, пока я в своих душевных скитаниях прислушивался к
манихеям, напряженно ожидал я прибытия этого самого Фавста. Другие  манихеи,
с которыми мне довелось встречаться, будучи не в состоянии ответить  на  мои
вопросы по этим поводам, обещали мне в нем  человека,  который,  приехав,  в
личной беседе очень легко, со всей ясностью, распутает  мне  не  только  эти
задачи, но и более сложные, если я стану его  о  них  спрашивать.  Когда  он
прибыл, я нашел в нем человека милого, с  приятною  речью;  болтовня  его  о
манихейских обычных теориях  звучала  гораздо  сладостнее.  Что,  однако,  в
драгоценном кубке поднес к моим жаждущим устам этот  изящнейший  виночерпий?
Уши мои пресытились уже такими речами: они не казались мне  лучшими  потому,
что были лучше произнесены; истинными потому, что были красноречивы; душа не
казалась мудрой, потому что у оратора выражение лица подобающее, а выражения
изысканны. Люди, обещавшие мне Фавста, не были хорошими судьями. Он  казался
им мудрецом только потому, что он услаждал их своей  речью.  Я  знал  другую
породу людей, которым сама истина кажется подозрительной, и они  на  ней  не
успокоятся, если ее преподнести в изящной и пространной речи. Ты же наставил
меня, Господи, дивным и тайным образом: я верю, что это  Ты  наставил  меня,
ибо в этом была истина, а кроме