бу. - Искренно благодарю тебя
за доверие, товарищ комиссар, - сказал он и протянул Фролову руку.
     В деревне на высоком берегу уже засветились огоньки.
     Павлин и Фролов шли домой огородами.
     Вдруг  до  них  донеслись звуки гармошки.  Около  избы,  в которой  жил
Павлин, собрались бойцы. Вестовой Павлина  Соколов пел, подыгрывая  себе  на
гармошке.
     - Погоди, послушаем, - предложил комиссар. Они остановились.
     Соколов пел неизвестно кем сложенную песню:

     Вот с фронта приходят известия,
     И есть в них военный приказ
     О сыне, геройски погибшем
     За нашу советскую власть...
     Убит он английским снарядом,
     Засыпан холодной землей,
     Но эта могила священна:
     В ней похоронен герой.

     Песня  кончилась,  но Соколов  еще  играл. Слушатели притихли. Сидевший
среди бойцов старик  Нестеров задумчиво следил за  пальцами  матроса, быстро
перебиравшими клавиатуру. Наконец раздался последний перебор, меха вздохнули
беззвучно, и гармонь замолкла.
     - Соколов! - крикнул Павлин. - Почему ты здесь? Вестовой вскочил:
     - Только  что  прибыл...  Повреждение линии!  Ветром, что  ли,  провода
сорвало...
     - Быстро к  телеграфу!  И не  возвращайся  до тех пор, пока не получишь
известий!
     - Есть не возвращаться! - вытянулся Соколов.
     Подоконники  в  комнате  Павлина  были  тесно  заставлены  горшочками с
геранью.  На столе горел круглый пароходный  фонарь.  За окнами шумел дождь.
Настроение людей, сидевших  в комнате,  было подстать ненастной погоде. Всех
мучило отсутствие известий из Москвы. Павлин  то и дело посматривал на часы.
"Если  Соколов через  полчаса не вернется, сам поеду на тот берег",  - решил
он.
     Совещание  длилось  уже  второй  час. Обсуждение  главного  вопроса  не
вызвало  никаких  разногласий. Не задерживаться на  Красноборских рубежах, а
смело идти дальше - таково было общее мнение.
     Кроме  Павлина  и Фролова, в  комнате  находились  Драницын, Бронников,
командир  морской артиллерии  Жилин, артиллеристы  из дивизиона, командиры и
комиссары  отрядов, прибывших с Балтики. Протокол совещания  поручили  вести
Андрею. Он уселся за столом рядом с Павлином.
     Фролов  еще не выступал. Он  только задавал  вопросы тем комиссарам или
командирам, которые  докладывали  о  своих отрядах,  об их готовности к бою.
Одна и та же мысль  ни на минуту не  покидала  его. "А что делается сейчас в
Москве?"
     Когда почти все присутствующие высказались, Фролов попросил слова.
     Свою речь он начал с одобрения действий, предпринятых штабом бригады:
     -  С  товарищем  Виноградовым я  уже обо всем договорился.  Теперь надо
договориться  с  вами. С коммунистами бригады.  С  ее  командирами. Вы здесь
дрались. Имеете опыт... Правильно!  Но как добиться наибольших успехов?  Вот
что  нужно  сообразить!  Дело  касается  не только техники  десанта.  Многое
придется изменить.
     Бронников и Жилин переглянулись. Фролов заметил это.
     -  Вы, может быть, думаете:  "Новая метла чисто метет"? Нет,  товарищи,
разработанный вами план хорош, но  требуется  еще больше напора,  еще больше
стремительности.  А  ведь  это  как  раз  в духе нашего  командира...  -  он
покосился на Павлина.
     Но  Павлин, облокотившись на  руки  и  прижимая пальцы ко лбу,  опустил
глаза и словно ничего не слышал.
     Комиссар рассказал собранию о том, что говорилось  на Военном  совете в
Вологде по поводу операций, предстоящих на Северодвинском участке фронта.
     Павлин посмотрел на часы.
     - Я слишком подробно? - обернувшись к нему, сказал Фролов.
     -  Что  ты?  - возразил  Павлин. -  Дело серьезное. Я тебя  не тороплю.
Соколов что-то запаздывает...
     -  Немыслимо действовать по-старому, - сказал комиссар, помолчав. - Нас
губит бездорожье.  Таскать  отряды  пешком  по непролазной грязи!  Куда  это
годится? Даже  тракт,  который  тянется  по  берегу, и тот в  отвратительном
состоянии!.. А как быть с артиллерией?
     Он умолк и  обвел взглядом сидевших в комнате людей. Внимательно слушая
его речь, все они в  то же время  с тревогой поглядывали на дверь  избы.  Но
Соколова все не было.
     Фролов вздохнул: надо продолжать.
     - Скажу прямо, товарищи... Дрались вы геройски, но это не значит, что у
нас в  бригаде нет недостатков. Они есть, и мы должны их устранить. Возьмем,
к примеру, ту же  артиллерию. Каждый отряд имеет свои  орудия.  И - надо ему
или не  надо - все равно тащит их за собой.  А  там, где  они  действительно
нужны до  зарезу, -  там их  нет. Завязли в болоте  или в грязи. И тут  один
командир  просит  другого: "Дай мне твои пушки, тебе они сейчас не нужны..."
Торговля какая-то! Нет,  товарищи, с этими  порядками пора  покончить. Пушек
мало... Поэтому нужно организовать артиллерийскую группу, самостоятельную. И
довольно волочить пушки по берегу. Надо перебрасывать их водой...
     - Для дальнобойных это годится, - сказал кто-то из командиров.
     -  Не  только для дальнобойных,  -  резко возразил Фролов,  - но  и для
легкой   артиллерии.   Распутица!  Нельзя   губить  орудия.  Надо  научиться
маневрировать. Надо учитывать все особенности данной местности и действовать
не с кондачка. Главное - учесть обстановку. Жизнь,  товарищи, с  каждым днем
предъявляет  все новые  требования.  Мы  создаем  Красную Армию. С  железной
дисциплиной.  Это  будет грозная сила. Пора  бросить старые  привычки!  "Эти
пушечки мои,  я их тебе не  дам"  - такие  разговорчики придется  отставить.
Кончено! Мало ли что было на первых порах... Повторяю, мы создаем армию. Это
относится не только к артиллерии. Вся наша бригада сверху донизу должна быть
проникнута железной армейской  дисциплиной.  Ясно? Я буду  этого  требовать,
товарищи. И не постесняюсь крепко взыскивать с тех, кто будет мешать.
     Большинству  командиров понравилось и то, как говорил  комиссар, и само
содержание его речи. Многие на собственном опыте  ощущали, что  пришло время
навести в бригаде настоящий армейский порядок.  От этого зависели дальнейшие
успехи в борьбе с врагом.
     Почувствовав общее настроение, Фролов хлопнул рукой по столу и сказал:
     -  Значит, условились! Будем проводить в  жизнь...  Теперь дальше... По
оперативному вопросу: о десанте.
     Он обернулся, отыскивая взглядом Драницына, сидевшего за его спиной, на
лавке.
     - План  десантных  операций  будет  доложен  прибывшим вместе  со  мной
товарищем Драницыным. Я предлагаю предоставить ему слово.
     - Прошу, - коротко сказал Павлин. Драницын встал.
     -  Успех  десантных  операций  главным  образом  зависит  от  моряков и
артиллеристов, - по своему обыкновению неторопливо начал он. - Поэтому целый
ряд деталей  нам необходимо  сейчас же обсудить с моряками и артиллеристами.
План  Вологодского штаба  представляется  мне  очень  простым...  - Драницын
улыбнулся. - Не сложнее таблицы умножения!.. Мы должны разделить наши отряды
на штурмовые группы и основные силы. Штурмовые группы мы будем перебрасывать
водой, иногда даже в тыл противнику,  и только вслед за ними будут двигаться
основные силы.
     Фролов на цыпочках подошел к Павлину.
     - Что-то нет твоего вестового, - сказал он. - Это далеко? Телеграф-то?
     - Нет, близко,  - Павлин снова посмотрел на  часы. Драницын еще отвечал
на вопросы, как вдруг  Павлин поднял  голову, прислушиваясь, и остановил его
рукой.
     - Соколов! - громко, с тревогой в голосе крикнул он.
     Дверь  распахнулась. На  пороге избы появился вестовой, мокрый с головы
до ног. Вода стекала с бушлата и бескозырки.
     - Ну, как? - шепотом спросил его Павлин.
     Тут же  по  лицу  матроса и  даже по спокойному  движению руки, с каким
Соколов полез за пазуху  и вытащил из внутреннего кармана бушлата завернутую
в платок  пачку  телеграмм,  Павлин  почувствовал,  что вестовой  приехал  с
хорошими вестями.
     - Жив?
     - Жив, товарищ командир.
     Павлин с облегчением  вздохнул и выхватил из рук  вестового телеграфные
бланки.
     Через  раскрытую  дверь комнаты,  которую  хозяин называл  "боковушей",
видны были кухня и другая дверь, распахнутая в сени. Здесь толпились  бойцы,
матросы, речники. Непонятно было, когда они успели узнать о том, что Соколов
вернулся. Люди сдерживали дыханье, чтобы не пропустить ни одного слова.
     Москва передала  пять бюллетеней о состоянии здоровья Владимира Ильича.
Огласить бюллетени было поручено Андрею.
     - Пульс  102.  Наполнение хорошее. Температура 36,9. Дыхание  22. Общее
состояние  и  самочувствие  удовлетворительное.  Непосредственная  опасность
миновала,  - прочитал Андрей  четвертый бюллетень и взял последний бланк.  -
Бюллетень No 5. 12 часов  ночи. Спит спокойно, с короткими перерывами. Пульс
104. Дыхание 22. Температура 36,7.
     Сквозь   затуманившиеся   стекла  очков  Павлин  увидел  людей,   чудом
разместившихся в кухне,  увидел тонкие  дрожащие пальцы Андрея,  напряженный
взгляд Фролова, покрывшиеся  румянцем скулы  Бронникова. Жилин что-то шептал
своему соседу. Воробьев стоял лицом к стене и вытаскивал из  кармана платок.
Драницын взволнованно закуривал новую папиросу.
     - Товарищ Ленин шутит, - продолжал чтение Андрей. - На требование врача
совершенно забыть о делах отвечает, что теперь не такое время...
     "Спасен...  Спит  спокойно...  - радостно твердил  про  себя Павлин.  -
Теперь нам надо  отомстить за него, как можно  скорее идти в бой. Скорей, не
медлить..."
     О  том  же самом думали  сейчас и  комиссар,  и командиры, и  бойцы,  и
крестьяне. Деревня не  спала.  В  избах засветились огни.  Люди еще не знали
подробностей, но слух о том, что Ленину стало лучше, уже обошел всю деревню.
     Павлин распахнул окно. Мелкий дождь,  еще  недавно  наводивший  уныние,
теперь показался ему весенним. Даже земля пахла по-весеннему.
     Прямо из штаба люди направились к своим отрядам на пароходы и баржи, на
катеры  и буксиры,  в  соседние  деревни,  чтобы передать бойцам  полученное
известие.  Только  Бронников и  Драницын  пошли на  "Желябов":  надо было до
мелочей  разработать  техническую   сторону  десантной  операции.   Туда  же
несколько позже  пришли Фролов  и  Виноградов. Было решено завтра  же с утра
начать  наступление,  штурмовать  противника  и  не  только  не  давать  ему
закрепляться на занятых позициях, а гнать его, по крайней мере, до Двинского
Березника. Драницына назначили начальником штаба.
     Все  вышли на  палубу,  освещенную дрожащим  светом  горевших в  каютах
электрических ламп. Темные, ночные тучи ползли с запада, застилая небо.
     На лице у Павлина появилась его обычная добрая улыбка.
     - "Но он решил: "заутра бой...". Отлично сказано в "Полтаве".
     Все рассмеялись  этой шутке и разошлись по  каютам,  чтобы хоть немного
отдохнуть и набраться сил перед завтрашним боем.
     Этой  же  ночью  в  деревне   собрались  коммунисты  из  всех   частей,
находившихся в районе Тоймы. А вестовой Соколов, нахлобучив до бровей мокрую
бескозырку, снова пробирался к  левому берегу на своем маленьком челноке. Во
внутреннем кармане еще не просохшего  бушлата он вез текст заявления  воинов
Северодвинского  участка,  составленный  Андреем  Латкиным.   Через  полчаса
телеграфисты левобережья уже отстукивали его на аппаратах Морзе.
     Вот что пошло по проводам:
     "Заслушав  доклад о покушении на тов.  Ленина и  крепко  сжав  в  руках
винтовку,  единогласно заявляем всему миру подлых контрреволюционеров и всем
агентам  мирового  капитала:  горе   вам,  поднявшим  свою  подлую  руку  на
защитников  трудового,  рабочего класса.  На  ваш  белый террор  мы  ответим
красным террором. Кровь за кровь!
     Будем мстить и мстить до  конца, пока не  уничтожим всех врагов народа.
За каждого  убитого нашего борца мы уничтожим сотню представителей буржуазии
и их приспешников.
     Призываем  всех  товарищей  красноармейцев  тесней  сомкнуть  свои ряды
вокруг красного знамени коммунизма, крепче сжать в руках винтовку и на вызов
подлецов  ответить  новым,  мощным  ударом.  Мы  идем  в   наступление.   Да
здравствует  наш  дорогой и  любимый  Ильич!  Да здравствует  власть Советов
Рабочих,  Крестьянских и Красноармейских Депутатов! Да  здравствует  Красная
Армия! Все в ее ряды! Все в бой!"
     Погода задалась на редкость теплая. Небо по-прежнему  оставалось серым,
но дождя не  было, и сквозь плотную пелену туч виднелось солнце,  маленькое,
как гривенник.
     Позавтракав,  Павлин и Фролов  вышли на кухню.  В  кухне, в сенях и  на
улице  группами толпились командиры. Моряки окружили  Драницына,  который им
что-то объяснял. Они  слушали  и следили за его рукой, которая вычерчивала в
воздухе параболу.
     - При стрельбе сверху вниз пуля ложится круче и  вероятность  попадания
снижается... Это учтите! - говорил Драницын.
     Увидев  командира  бригады  и  военкома,  Драницын  вытянулся,  щелкнул
каблуками и приложил руку к козырьку фуражки.
     Он резко отличался от  других командиров не только внешним видом,  но и
манерами.
     Ответив  на приветствие,  Павлин с невольным любопытством  оглядел  его
щеголеватую  фигуру.  Военспец был  тщательно выбрит,  от  него  даже  пахло
одеколоном, словно он только что побывал у парикмахера.
     - С нами идете? - спросил его Павлин.
     - Никак  нет!  С Бронниковым! - четко  ответил Драницын, улыбаясь своей
обычной холодновато-любезной улыбкой.
     - Как  служит? - спросил Павлин  у комиссара,  когда Драницын отошел от
них.
     - Парень толковый... А ты что скажешь?
     - Вчера он отлично выступал! Чувствуется в нем настоящая военная жилка.
Но в душу к нему не влезешь.
     - Посмотрим, - уклончиво сказал Фролов. - Пока что он нам полезен.
     Спускаясь по  дорожке к причалам. Павлин  приметил в толпе  матросов  и
пехоты  моряка  в  одной  тельняшке  с  желтым,  как  пакля,  клоков  волос,
выбившимся из-под бескозырки.  Будто почувствовав  на себе  взгляд  Павлина,
морячок вышел на дорожку и как бы нарочно загородил  ее. Клеши моряка были у
щиколоток перетянуты бечевкой.
     - По-флотски будешь драться? - спросил морячка Павлин, останавливаясь и
кладя руку ему на плечо.
     - Есть, товарищ комбриг, драться по-флотски! - ответил моряк. - Товарищ
комбриг... Я извиняюсь, с протестом...  Прочих  с нашего батальона пускают в
первую волну,  а  нас,  обстрелянных,  откатили в резерв.  За что? Мы  брали
Борецкую...
     - Да не взяли...
     -  Товарищ  комбриг,  от газов ослабевши  были,  сами знаете... Не будь
газов...
     - Э-э, дружок! А вдруг сегодня еще страшнее будет?
     Моряк опустил голову.
     - При штурме Зимнего дворца был?
     - Не пришлось, - ответил моряк. - С нашего экипажа не были вызваны.
     - Аврорцев знаешь?  (Морячок  сделал такое  движение плечами, как будто
хотел сказать: "Кто же  не знает "Аврору"!)  Помни, что сейчас  на Севере мы
штурмуем капитал так же, как год тому назад в Питере.
     -  Так  что северная,  выходит, Аврора...  -  Морячок  взволновался.  -
Значится...  все  военморы обязаны,  в  первой волне... - Помолчав, он  тихо
прибавил: - Товарищ Виноградов, ведь мы поклялись вчера. Я обещался.
     - Хорошо... Присоединяйтесь к десанту.
     - Есть, товарищ комбриг!
     - Как твоя фамилия, орел?
     - Ротный политбоец Дерябин! - отрапортовал моряк, тряхнув ленточками.
     - Желаю успеха, товарищ Дерябин,  - серьезно  сказал Павлин, протягивая
руку молодому моряку. - Сегодня взять Борецкую!
     - Есть, взять Борецкую! - сказал моряк и, круто повернувшись, побежал к
барже, где товарищ ждали его, переговариваясь и волнуясь.
     С баржи доносились восторженные крики.
     "Даешь  Двину!  -   услыхал  Павлин.   -   Смерть  интервентам!  Смерть
предателям-белякам!"
     как только комбриг ступил на  палубу  "Марата", матросы убрали  сходни,
отдали концы,  машина  загрохотала,  и пароход  медленно  двинулся,  уходя к
фарватеру.
     Отвечая  на  сигналы,  "Марат"  подошел  к  месту расположения плавучих
батарей.  Быстро взобравшись  на капитанский мостик,  Павлин увидел стоявших
рядом с командиром "Марата" Фролова и Андрея.
     Серый, туманный горизонт озарила яркая вспышка.  Ударила первая батарея
стодвадцатимилиметровых.
     - Ну, ни пуха ни пера, - сказал Павлин, улыбнувшись.
     Через минуту небо над мысом опять сверкнуло. Новый залп, как показалось
Андрею, встряхнул Двину вместе  с "Маратом",  другими буксирами и баржами. В
шести-семи  верстах   отсюда  уже  завязался  бой.  Дальнобойная  артиллерия
поддерживала своим огнем наступавшую пехоту.

        "ГЛАВА ВТОРАЯ"
     Кровопролитное сражение длилось несколько дней.
     За это  время бригада  прошла около  семидесяти  верст  под непрерывным
артиллерийским  и  пулеметным огнем,  то и дело отражая  яростные  вражеские
контратаки.
     5 сентября передовые части  бригады достигли  района Чамовской. Дорога,
ведущая  к  переправе  через  Вагу,  соединяла  Чамовскую  с  большим  селом
Усть-Важским,  лежавшим  на  другом берегу  реки.  Еще  до получения  точных
разведывательных данных Павлин, понимая, что Усть-Важское представляет собой
базу противника, его опорный пункт, которым необходим овладеть.
     Но  люди изнемогали от усталости и нуждались хотя бы в коротком отдыхе.
Надо было принять  пришедшее  из Вологды  пополнение, подвезти артиллерию  и
боеприпасы,  дать  людям  хоть  небольшую  передышку.  Командование  приняло
решение остановить бригаду на двое суток.
     Весь день 6  сентября Виноградов  и  Фролов, пользуясь  то катером,  то
лошадьми, объезжали  отряды, стоявшие на отдыхе по  берегам  Двины, в районе
Чамовской,  Конецгорья и  Кургомени. Командир  и  комиссар  бригады  считали
необходимым проверить состояние войск перед штурмом Усть-Важского. Предстоял
решающий бой.
     Виноградов говорить не мог: у него болело  горло, - и Фролову  пришлось
выступать за двоих. Как только командир и комиссар появлялись в том или ином
отряде, тотчас сам собой возникал митинг.
     Бойцы  просили Фролова выступить и с напряженным вниманием вслушивались
в каждое его слово.
     Фролов  говорил о том, что Советская Россия  подобна  сейчас осажденной
крепости  и что, как бы мировой империализм ни стремился расправиться с ней,
все-таки она непобедима. Непобедима потому, что каждый новый удар против нее
рождает  новые силы, новых героев, подымает новые слои  рабочих и  крестьян,
готовых отдать свою жизнь за Советы.
     Фролов   говорил    о   четырех   годах    минувшей   войны,    которые
продемонстрировали всему миру  грабительскую политику империализма. Ссылаясь
при этом  на ленинское  "Письмо  к американским  рабочим", он рассказывал  о
мыслях Ленина по поводу американских миллиардеров, которые нажились на войне
больше  всех  и  сделали  своими  данниками даже самые  богатые  страны.  Он
рассказывал и о том, как американские миллиардеры награбили сотни миллиардов
долларов и что на каждом долларе  видны следы  грязи, тайных договоров между
"союзниками".
     -  Товарищ  Ленин  называет   американских  миллиардеров   современными
рабовладельцами. И это правильно, товарищи! Они и есть рабовладельцы. Они  и
нас хотят сделать рабами. За этим они и вторглись на Мурман, в Архангельск и
на  Дальний  Восток.  И,  конечно, по  их указке действуют  и  англичане,  и
французы, и японцы. Хищное  зверье хочет  превратить Советскую Россию в свою
колонию.
     А  вы  знаете,  что такое американская  колония? Это царство бесправия,
полный  произвол.  В  Архангельске  идут сейчас  массовые  аресты. "Служил в
советском  учреждении?  -  иди в  тюрьму". На  тюремном дворе  -  ежедневные
расстрелы.  К покорности  хотят  склонить людей смертью. Недавно  был  такой
случай  на   Двине.  Отряду  маймаксинских  рабочих   удалось  вырваться  из
Архангельска. Их баржу настигли, потопили в Двине, всех потопили.
     В  Архангельске  идут облавы, американцы  и англичане  ловят  на улицах
матросов  и  без  разбора,  без  суда, без  следствия  набив