Драницына  удивила  та  уверенность,  с которой Леля говорила  о  своей
будущей работе  в Шенкурске. Но, прислушиваясь к разговору, не утихавшему за
столом, он убедился, что все были точно так же уверены  в  том, что Шенкурск
через  несколько  дней  будет освобожден  от врага. Раньше это, может  быть,
показалось бы Драницыну легкомысленным. Но теперь он  чувствовал, что  люди,
сидящие  за столом:  Фролов, Черепанов, Крайнев, юный Касьян Терентьев, - не
могут  думать иначе. Теперь он уже понимал, что именно эта  нерушимая вера в
победу и дает большевикам силу побеждать врага даже  в  том случае,  если он
сильнее их.
     Весь вечер Драницын не отходил от Лели, затем он пошел ее проводить.
     По  дороге Леля рассказала  Драницыну, что  до  революции  она  жила  в
Петрограде, училась на курсах:
     - Но  это продолжалось  только  один год... Незадолго до революции папу
арестовали. Я должна была вернуться в Шенкурск и  помогать семье... Без папы
было очень тяжело! И даже не столько материально... Я страшно скучала.
     - Вы очень любили своего отца?
     - Я и сейчас люблю.
     - Простите, я не то хотел сказать.
     -  У  меня был замечательный отец... Да, конечно, был, - договорила она
очень тихо. - Вряд ли он жив.
     Леля  шла, так доверчиво и  просто опираясь на ее руку, будто они давно
были знакомы. Драницын испытывал все возрастающую нежность к этой девушке.
     Они   подошли   к  маленькой,  утонувшей  в   сугробах   избушке.  Леля
остановилась.
     - Вот я и дома, - сказала она.
     Драницын осторожно пожал ее маленькие холодные пальцы.
     - Вы попадете в полк, которым командует Бородин, - негромко  сказал он.
- Как будут распределены мобилизованные коммунисты, я не знаю... Неизвестно,
когда мы теперь увидимся. Я ведь буду  мотаться  по разным  участкам фронта.
Такова уж моя должность...
     - Да, да, конечно, - сказала Леля, и Драницыну показалось, что голос ее
прозвучал грустно.
     "Что же мне сказать? - подумал он. - Не то я говорю, совсем не то!.."
     Но  все привычные слова куда-то  исчезли, и  он  стоял,  с  растерянной
улыбкой глядя на Лелю. Девушка тоже молчала.
     -  Теперь  уж  мы  встретимся  только  в  Шенкурске, -  наконец  сказал
Драницын.
     - Видимо, так, - тихо ответила Леля.
     - Значит, до Шенкурска?
     В оконцах избушки мелькнул огонь. Леля стиснула руку Драницына, и через
мгновение ее легкая фигура в тулупчике и валенках растаяла в темноте.
     Драницын  тряхнул  головой,  словно  освобождаясь  от  охватившего  его
оцепенения, и быстро зашагал по дороге.
     "Вот  дела!..  Кажется,  я влюбился,  - усмехаясь,  сказал  он себе.  -
Судьба, что ли?.."
     Дойдя до главной улицы села, он встретил Крайнева, Касьяна Терентьева и
еще  нескольких  коммунистов,  ужинавших  вместе  с  ним у Черепанова.  Люди
расходились по домам. Рано утром  отряд  коммунистов должен был двинуться по
направлению  к  деревне  Березник.  Там сосредоточивались перед  штурмом все
части центральной колонны.
     "В  Шенкурске тихо",  -  гласила сводка  городского коменданта капитана
Роджерса, которого крестьяне называли Оджером или Отжаром.
     Установление  в  городе  этой  тишины потребовало  от Роджерса  немалых
усилий. Начиная с осени 1918 года, он только и занимался тем, что вылавливал
большевиков  и  подозреваемых  в  большевизме.  Затем,  по  распоряжению  из
Архангельска, его рвение  удвоилось. Любой житель  города, вплоть до старого
монаха  из  Шенкурского  монастыря,  выразившего  недовольство  бесчинствами
интервентов,  попадал  в  арестный  дом и либо высылался  в  Архангельск,  в
губернскую тюрьму, либо расстреливался на месте.
     Немало  хлопот  доставили  ему  рыбаки. Они то и дело вылавливали трупы
людей, замученных в контрразведке и спущенных в  реку. В общей сложности они
выловили  таким образом почти  двести  трупов. Роджерс  приказал  арестовать
рыбаков и выслать их на Мудьюг.
     Много неприятностей доставил ему и набор в миллеровские войска. Молодых
людей пришлось разыскивать по всему городу с патрульными.  Когда новобранцев
загнали  на  монастырский  двор,  из толпы  раздались  выкрики:  "Не  желаем
устилать  вам  дорогу   своими  костями!..  Мы  русские!..  Вон  из  России!
Грабители, убийцы!"
     Капитан распорядился окружить двор  пулеметами, выстроил мобилизованных
и объявил им:
     - Через пять минут  выдать бунтовщиков. В противном  случае все  будете
уничтожены. Кто кричал?
     Прошло две минуты. Новобранцы молчали.
     - Кто кричал? - поглядывая на часы, повторил Роджерс.
     В рядах было по-прежнему тихо.
     - Осталась последняя минута! Полминуты!
     Когда  назначенное  время  истекло,  Роджерс  скомандовал пулеметчикам,
чтобы они приготовились к открытию  огня. Это  было понятно новобранцам даже
без знания языка.
     - Кто кричал? В последний раз спрашиваю! - с угрозой сказал комендант.
     Новобранцы по-прежнему молчали.
     Тогда   разъяренный   Роджерс  выхватил  из  толпы   несколько  юношей,
подвернувшихся  ему  под руку,  и расстрелял тут же, перед строем. Остальных
под караулом повели в казармы.
     ...Рынок пустовал. Жители окрестных деревень перестали  ездить в город.
Под видом реквизиции американцы грабили их как  на  заставах,  так и в самом
Шенкурске. Старые запасы леса  были давно вывезены  и отправлены за границу.
Лесорубов и корьевщиков таскали на зимние заготовки силком.
     В городе  царствовал  произвол.  Часовщик  Апрельский  был  арестован в
парикмахерской за то, что спросил у американского солдата: "В чем выражается
ваша демократия?" И, по мнению присутствовавшего  при этом офицера, нахально
усмехнулся.
     Часовщика пытали,  водили на Вагу, опускали в прорубь, требуя, чтобы он
раскрыл подпольную организацию, в которой  якобы  состоял. Апрельский ничего
не  мог сказать,  он  цеплялся  за  лед,  но  солдаты  били его  по  пальцам
прикладами. В конце концов его утопили.
     ...Однажды Роджерс, напевая веселую песенку, возвращался  к себе  домой
из офицерского бара.
     Было  морозно, снег светился  на солнце, и Роджерс думал, что  Россия -
совсем  не такая  плохая  страна...  Товар,  за который  он не  заплатил  ни
копейки, нашел покупателя. Комиссионер  Роджерса в  Архангельске,  лейтенант
Мэрстон, недавно сообщил, что вся  партия  дегтя и  смолы продана на  вывоз.
"Надо будет позаботиться о новых запасах..."
     У входа в комендатуру  его остановил дежурный адъютант и доложил, что в
приемной сидит Абрамов. Роджерс поморщился.
     Инспектора  городского  училища  Абрамова  знал  весь  Шенкурск.  После
оккупации  города американцами он жил нелюдимо, замкнуто. Роджерсу несколько
раз приходилось вызывать его в комендатуру по делам школы.
     У Абрамова пропала шестнадцатилетняя  дочь. Три недели  тому назад труп
ее нашли  в лесу за Спасской  горой. Труп девушки был в таком состоянии, что
отец опознал свою дочь только  по нательному  серебряному крестику.  Роджерс
официально заявил,  что девушка убита  партизанами. Надо же  было что-нибудь
придумать! Кто мог знать, что дело так скверно обернется!..
     Недавно  в  гости к  Роджерсу приехали  с  Важских позиций два офицера.
Приятели решили повеселиться. Они погрузили в сани вино и поехали  кататься.
Дорогой  много выпили и порядком  охмелели.  На обратном пути им встретилась
миловидная девушка.  Офицеры потащили ее в сани. Девушка сопротивлялась, как
могла, но ей  заломили руки  за спину и заткнули  рот платком. В квартире ей
пригрозили  пистолетом, затем напоили до  бессознательного состояния. Дальше
все происходило так, как уже не раз бывало у Роджерса.
     Утром,   когда  комендант  проснулся,   денщик  доложил,   что  девушка
повесилась  в уборной.  Роджерс распорядился  закопать ее  труп в  лесу.  Но
солдатам было лень копать яму, и они бросили тело на растерзание волкам.
     - Чем могу служить - хладнокровно сказал Роджерс, показывая Абрамову на
двери своего кабинета.
     Они вошли. Абрамов с ненавистью смотрел на Роджерса, будто впервые видя
его  клочковатые брови, рыжие усы в щеточку, кадык, большую синюю  бородавку
на носу.
     -  Все  именно  так  и  было,  как  я предполагал... -  сказал Роджерс,
закуривая сигарету. - Оказывается,  ваша дочь  дружила с учительницей Еленой
Егоровой, коммунисткой... Она вообще была близка к этому семейству... Хорошо
знала самого Егорова...
     -Да, знала, - глухо отозвался Абрамов.
     - Ну вот! Это, несомненно, политическая  месть... Быть может, за измену
или  за  отказ  выполнить какое-нибудь  задание  подпольной  организации.  К
сожалению, это ваша единственная дочь...
     - Единственная, - так же глухо повторил Абрамов. Роджерс молчал. Больше
ему нечего было сказать.
     - Я все знаю,  -  вдруг медленно заговорил  Абрамов. -  Нашлись  добрые
люди...  А  вы  думали,  что и  концы  в  воду. Нет,  народ  все  видит.  Не
спрячетесь. Это вы убили мою Клаву.
     Роджерс откинулся на спинку кресла и побледнел.
     - Я ездил  в Архангельск, - прибавил  Абрамов. - У меня там знакомый  в
вашем штабе. Он доложил генералу Айронсайду.  Но генерал сказал, что офицеры
имеют право повеселиться... А с дочкой просто несчастный случай! Так что вам
ничто не  угрожает, господин комендант.  Ваш генерал -  еще больший негодяй,
чем вы. А самые  главные  негодяи, которые выше генерала, за  морем-океаном.
Так  я  понимаю...  Это  они дали вам  права на  все преступления, -  гневно
продолжал  Абрамов. -  Сами  вы  не осмелились бы. До заправил  ваших мне не
дотянуться, а до вас... Оружия нет, и стрелять не  умею. Но я очень желал бы
вас убить.  Вот  и все, что мне нужно было вам сказать. Больше претензий  не
имею.
     Он спокойно взглянул на капитана. "Сумасшедший", - подумал Роджерс.
     Тяжело вздохнув, Абрамов напялил на голову свою потертую бобровую шапку
и вышел. Этой же ночью его арестовали.
     Через  день  Роджерс  телеграфировал Ларри:  "В  городе  тихо,  учитель
Абрамов умер в арестном доме от сыпняка".

        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"
     "Не к офицерству обращаемся мы, а к вам, одетые в военную форму рабочие
и  крестьяне  Америки и Англии.  Вас пригнали  к  нам на  Север.  Банкиры  и
фабриканты послали вас душить Советскую Россию".
     Так начинались листовки, разбросанные лыжниками в неприятельском тылу.
     Только под утро  измученная и продрогшая Люба Нестерова пришла вместе с
товарищами в деревню Березник, где теперь расположился батальон Сергунько.
     Той же  ночью сюда передислоцировался  и  штаб  колонны. С  самого утра
началась  работа. Комнаты  штаба наполнились людьми. Командиры  приезжали  с
передовых позиций, расположенных в нескольких верстах от деревни.
     Фролов  и  Драницын  рано  утром выехали в  части.  К  середине дня они
вернулись в Березник, чтобы провести совещание командиров и политработников,
посвященное общему ходу Шенкурской  операции и конкретным задачам ее первого
этапа.
     Самая   большая  комната  дома,  где  разместился  штаб  колонны,  была
переполнена. К потолку поднимались клубы махорочного дыма. Открыв совещание,
Фролов  предоставил  слово Драницыну.  Военспец взял  карандаш и  подошел  к
висевшей на стене карте Шенкурского района.
     -  Здесь движется восточная  колонна, Кодемская, - сказал он, показывая
на   карту.  -  По  донесениям  разведки  противник  концентрирует  на  этом
направлении значительные  силы.  Кодемской  колонне,  идущей в  составе  800
штыков и  одной  инженерной  роты, приданы пять орудий, одно двухдюймовое  и
четыре полуторадюймовых. Даже на  своем пути к исходной позиций эта колонна,
видимо, не обойдется без боя...
     Западная, Няндомская,  колонна, -  продолжал  Драницын,  - движется  на
Шенкурск  через  Верхнюю  Паденьгу  в составе  одного стрелкового батальона,
добровольческой  роты при двенадцати пулеметах, двух  трехдюймовых и четырех
полуторадюймовых  орудиях.  Движение этой колонны, так  же, впрочем,  как  и
восточной, требует героических усилий.  Наша, центральная, колонна оказалась
в  более  благоприятных  условиях.  Ей не пришлось проделать  таких походов,
какие выпали на долю наших соседей.
     Сейчас  обе  фланговые  колонны  находятся  приблизительно на таком  же
расстоянии  от Шенкурска, как и мы. Вот по  этим радиусам... равным двадцати
пяти - тридцати верстам.  Сегодня ночью мы должны сделать последний бросок и
на рассвете атаковать противника.
     Противник знает сейчас только о Важской группе, дислоцирующейся здесь с
осени. Таким  образом,  он  считает,  что ситуация  на  Важском  участке  не
изменилась.   Это  тот  козырь,  благодаря  которому  мы  должны   выиграть.
Внезапность! Вот на чем построен наш план, товарищи!
     Затем Драницын  перешел  к  чтению  боевого  приказа.  Перед батальоном
Сергунько была  поставлена  задача  продвинуться  вдоль  Вельско-Шенкурского
тракта и овладеть деревнями  Лукьяновской и Усть-Паденьгой. Морской батальон
Дерябина  должен был двигаться по левому  берегу  речки  Паденьги,  выйти на
просеку к Удельному дому  и овладеть вражескими укреплениями в  этом районе.
Лыжникам и  партизанам  надлежало взять  деревню  Прилук, обеспечить  фланги
батальонов Сергунько и Дерябина и поддерживать между ними непрерывную связь.
Из трех  других рот полка,  которым  командовал Бородин,  две  оставались  в
резерве  в  деревне Могильник, а третья  рота частью прикрывала  артиллерию,
стоявшую  на правом  берегу  Ваги, частью  должна  была  поддерживать  огнем
батальон Сергунько, действующий на левом берегу.
     Далее  в   приказе  было   точно  определено   время  действия  каждого
подразделения. Батальону Сергунько к пяти часам утра следовало занять опушку
леса,  находящуюся  в двух  верстах  южнее  деревни Усть-Паденьги.  Морскому
батальону   Дерябина   приказывалось   к   пяти   часам   тридцати   минутам
сосредоточиться на опушке леса, что находится в одной версте северо-западнее
Удельного дома. Лыжникам и партизанам - к шести часам занять деревню Прилук.
     - Это - все, - закончив чтение приказа, сказал Драницын.
     Ему стали  задавать  вопросы, он отвечал подробно  и  обстоятельно. Его
лицо становилось  тогда еще более серьезным, чем обычно,  и упрямая, волевая
складка возле губ приобретала еще большую резкость.
     "Так ли я говорил? Все ли было людям понятно?" - спрашивал он себя.
     Комиссар взглянул на Драницына, почувствовал его состояние  и ободряюще
шепнул:
     -   Не  беспокойся.  Доклад  отличный...  Затем   Фролов   обратился  к
собравшимся:
     - Вопросов нет?
     Он  провел  рукой по колючим,  давно  не стриженным волосам,  в которых
пробивалась уже первая седина. - Значит, все ясно, товарищи?..
     Посмотрев   на  часы,  он  погасил  в  блюдце  окурок,  встал  и  обвел
собравшихся будто прощупывающим, долгим взглядом.
     - Тогда в  бой, -  сказал  он  своим  обычным, глуховатым,  но  сильным
голосом.  -  Покажем  обнаглевшим разбойникам империализма,  на что способны
русские рабочие и русские крестьяне!.. Сегодня партия и народ говорят нам: -
Вперед, к победе! - Мы слышим этот голос... Так будем же беспощадны к врагу!
Выполним указания товарища Сталина!  Шенкурск  будет  взят. Иначе и  быть не
может. В бой, товарищи!
     Он вышел из-за стола и молча пожал  руки всем командирам  и комиссарам.
Невольное волнение овладело людьми.  Все поняли: свершается то,  чего каждый
ждал с таким нетерпением, о чем  мечтал длинными зимними ночами. На рассвете
начнется долгожданный, решительный, священный бой...
     Ровно в  полночь бойцы  морского батальона отправились на опушку  возле
Удельного дома. Они снялись  первыми, так как им  предстоял длинный путь. Во
главе батальона шли командир Дерябин и  комиссар Жилин.  Выйдя из Березника,
батальон  некоторое  время  двигался  по  Вельско-Шенкурскому тракту,  затем
свернул в поле. Все бойцы встали на лыжи.
     -  В  море,  товарищи! -  шутливо скомандовал  Жилин. На  людях  поверх
обмундирования из-за отсутствия
     маскировочных халатов  было надето белье. Все шли  молча.  Лишь  иногда
кто-нибудь из матросов, чертыхаясь, останавливался, чтобы поправить на лыжах
крепление. Небо  было звездное, лунное. И при свете ночи вдали, будто берег,
смутно чернела кромка леса. Моряки торопливо двигались к ней.
     Спустя два часа на тракте появился батальон Сергунько.
     Тишина часто нарушалась либо  окриками на лошадей,  тащивших  дровни  с
ящиками патронов, либо перекличкой телефонистов, проверявших провода.
     Вскоре батальон разделился: одна рота двинулась дальше по тракту, а две
другие свернули на фланги.
     Последними   протрусили   по  тракту  возглавляемые   Крайневым  конные
разведчики.  Им было поручено  выполнять  роль  связных в  том  случае, если
телефонная связь окажется прерванной или временно нарушенной.
     В пятом  часу утра на тракте появился санный возок, запряженный тройкой
лошадей.  На  облучке  возка  сидел  матрос  в  тулупе.  Тройку  сопровождал
верховой.
     Проехав немного  по тракту,  возок свернул  на полевую дорогу,  миновал
покрытую льдом Вагу и двинулся по недавно вырубленной просеке.
     Вовсю задувал ледяной, пронизывающий до костей ветер.
     -  Борей  повернул  рычаг,  - оборачиваясь  к  саням, с усмешкой сказал
верховой. Это был Саклин.
     В  сопровождении  Саклина  Фролов  и  Драницын  объехали  все  батареи.
Осмотрев орудия и поговорив с бойцами, они оставили санки в роще и вернулись
на первую батарею. Откинув рогожу, закрывавшую  вход, они вошли в просторный
шалаш.  Внутри ярко  горел  керосиновый  фонарь.  Тут  же, на  ящике,  стоял
телефонный   аппарат,   возле  которого  пристроились  командир   батареи  и
молоденький телефонист.
     Мороз усиливался. Хотя  в  шалаше топилась  железная  печурка, Драницын
сразу почувствовал, как стынут у него ноги в сапогах.
     То и дело попискивал телефон. Батарейный командир принимал сообщения от
наблюдателей.  На позициях противника все было спокойно. То одна, то  другая
батарея вызывала Саклина. Все ждали приказа открыть огонь.
     - Соедини меня со штабом! - приказал Фролов телефонисту.
     -  Готово,  товарищ  комиссар,  -  через   минуту   сказал  телефонист,
протягивая Фролову трубку.
     - Бородин? Что там у тебя? - спросил Фролов.
     Бородин ответил, что  все роты уже находятся на своих исходных позициях
перед Лукьяновской и Усть-Паденьгой.
     - Из  Вологды, - добавил  Бородин, -  сообщают,  что восточная  колонна
встретила противника на  полдороге между  Кодемой и Шенкурском и  уже  ведет
бой.
     - Уже ведет бой? - взволнованно переспросил Фролов.
     -  Так  точно. Инженерная  рота  пошла  в  обход, по  лесным  просекам.
Очевидно, хотят зайти во фланг американцам.
     - Там тоже американцы?
     - Оказывается, тоже.
     - А что западная колонна?
     - Ничего особенного. Вошла в Тарнянскую волость.
     Рассказав Драницыну о новостях,  Фролов  вместе с ним вышел из  шалаша.
Саклин по-прежнему сопровождал их.
     -  Да, мороз  крутой, - сказал  комиссар,  похлопывая руками. - Даже  в
варежках пальцы мерзнут.
     - Америка, поди, запряталась  в шубы, - беспечно отозвался Саклин.  - А
мы тут и ахнем! Дадим жару!
     Комиссар посмотрел на часы. Бой должен был начаться с минуты на минуту.
Фролову казалось, что стрелки движутся с невероятной медленностью.
     Шагах  в   десяти  от  командиров,  возле  небольшого  костра,  грелись
артиллеристы. Фролов крикнул им:
     - Желаю успеха, товарищи! Сегодня  вы  должны  показать, что  советская
артиллерия - первая в мире!
     - Есть, товарищ комиссар, - ответили бойцы. - Постараемся!
     Слегка ссутулившись и нахлобучив на уши  свою  папаху, Фролов пошел  по
тропинке к саням.
     Тройка снова выехала  на  тракт. Небо на  востоке уже посерело, повсюду
разливалась предутренняя мгла.
     Сидя  в  возке рядом  с  комиссаром,  Драницын молчал. Сосредоточенное,
хмурое  лицо  Фролова  не  располагало  к  разговор