есня оборвалась.
     Вскоре  невдалеке  от  дома  раздались  шаги. Из-за  изгороди появилась
высокая женщина в пуховой  косынке,  в  ситцевой  широкой юбке,  в  коротком
полушубке   и  серых   валенках-чесанках.  Поровнявшись  с  комиссаром,  она
остановилась и, по-старинному кланяясь ему в пояс, тихо проговорила:
     - Здравствуйте,  Павел Игнатьевич. А я вас, почитай, с  утра добиваюсь,
да  у  вас,  как  на  грех, все  народ да  народ. Аль  не узнали?  Это  я...
Нестерова!
     - Любаша!.. - обрадованно воскликнул Фролов и вскочил с лавочки.
     Люба рассказала Фролову о том, как добралась сюда из Котласа.
     - Ну, а Тихон-то как? Как его здоровье? - спрашивал Фролов.
     -  Да  не дюже, Павел Игнатьевич. В госпитале покамест...  Левым глазом
что-то видит. "Обойдусь, - говорит. - Я, - кричит, - теперь носом чую больше
собачьего!" Выписки требует. Ругается, бедокур.
     Затем,  не упуская ни малейшей подробности, она  сообщила,  как старика
Нестерова привезли  в  Вологду и как  лечили  сперва  на  пароходе,  потом в
госпитале.
     - Я ведь в Нижней Тойме его перехватила, пароход с ранеными за  дровами
пристал... От патрульных моряков узнала. Ну как же было старика бросить... И
про Андрейку все узнала.
     Люба опустила голову.
     -  И  командира вашего  убили...  -  печально  сказала  она, ресницы ее
задрожали. - Дошла весть! Вот горе-то,  злосчастье.  Горе, что  бусы...  Все
одно  к  одному. Ну, я так думала:  провожу свекра! Похороню хоть сама, а не
чужие люди. Уж  так плох был! Никак не чаяла, что оправится. Никак! Доктор в
сиделки определил. Помочь, покормить, питье больному подать. Чужая рука хоть
гладка, да чужая... А своя жестка, да легка! Доктор сказал: "Ты выходила..."
     - Да ведь так и было, наверное...
     - Бог знает, - Любаша пожала плечами.
     Она  очень изменилась  за это время: похудела, черты лица  стали резче,
обозначились скулы.  Но  голова ее с  бело-золотистыми тяжелыми косами, туго
затянутыми  и  скрученными  на  затылке,  сохранила  свою  прежнюю  красоту.
Распахнувшаяся теплая косынка  открывала белую шею, видневшуюся из открытого
ворота бумазейной кофточки. "Лебедя бы с тебя рисовать",  - невольно подумал
Фролов.
     - А почему ты, Люба, просилась непременно сюда?
     - С Вологды-то? И сама не знаю. Здесь  с Андрейкой несчастье случилось.
Потянуло. Пленных-то отправляют в Архангельск. Вот и я...
     "Она  думает,  что  Андрей  в плену, - подумал комиссар. -  Ну и  очень
хорошо. Может быть, так ей легче. Не хочет примириться с тем, что его убили.
Впрочем, кто знает?.."
     - Принесло  меня сюда,  как  ветром  пушинку,  - продолжала  Люба. -  К
Валерию в отряд пойду.  Мне  баяли  в  Вологде, будто он  на  Ваге  лыжников
собирает...
     - Правильно. Там формируют лыжную команду.
     - Ну вот! У  него и буду воевать...  - сказала Люба, решительно тряхнув
белокурой головой. -  Ах, Павел  Игнатьевич...  Где  же наш Андрейка-то? Вот
бедная головушка! Жив  ли?  - Она вздохнула,  закрыла лицо руками, чтобы  не
показать  слез, потом  вытерла глаза ладонями. - Свет не  мил, правду скажу.
Словами  горе-то не размочишь! Слова не  вода, горе не сухарь... - Она опять
тряхнула головой. - Завтра человек пятнадцать  отсюда на Вагу  уходят. И я с
ними.
     - Ну воюй, Любаша. Желаю тебе всякого счастья. Счастливо воюй... Да про
Андрея не забывай.
     - Я еще  увижу его, Павел  Игнатьевич,  -  сказала  Люба.  - Непременно
увижу...
     - Если верится, верь... Это ты у околицы пела? - спросил комиссар.
     - Я...  Петь-то пела,  а на душе...  деготь. - Люба горько вздохнула и,
поджав губы, замолчала.
     Через  некоторое  время  она  шла  вдоль пустынной деревенской улицы на
другой  конец  деревни.  Шла, задумавшись,  опустив  голову,  иногда  что-то
говорила себе. Кругом было ровное снежное поле, голубое от луны.
     В ночь со второго на третье января Фролов выехал в Красноборск. Соколов
опять  сидел на облучке рядом с парнем-ямщиком. Под ногами  лежали в  соломе
две заряженные винтовки. Вторые  сани с пленным американцем и сопровождающим
его  бойцом тащились где-то позади. На пути Фролову  пришлось несколько  раз
менять   лошадей.  Домой  он  приехал   только  к  вечеру   следующего  дня,
невыспавшийся, усталый, но в отличном настроении.
     В конце широкой улицы светились за сугробами окна Красноборского штаба.
     Тройка  коней,  окутанных  морозным паром,  вкатила на  штабной  двор и
остановилась посредине его. На ступеньке крыльца метнулась фигура.
     -  Приехали?!  -  крикнул  дежурный,  узнав Фролова.  -  Здравия желаю,
товарищ комиссар!
     Ответив на приветствие, Фролов прошел холодные темные сени  и  шагнул в
горницу.
     Драницын  и  Воробьев сидели  за ужином.  Они  не  слышали,  как Фролов
подъехал, и вскочили из-за стола, обрадованные его неожиданным появлением.
     Комиссар тоже был рад возвращению в штаб, который  казался  ему  теперь
родным домом.  Но  радость  его  быстро  погасла,  когда он  узнал  новости,
полученные за несколько часов до его приезда.
     Потерпев  неудачу на  Северо-Двинском направлении,  интервенты изменили
план, и, послушный их воле, адмирал  Колчак двинул крупные  силы  на  Пермь,
намереваясь  двигаться дальше на север  и  захватить  Вятку и Котлас. Третья
армия Восточного фронта не выдержала этого  удара. Лишенная поддержки, она в
течение двадцати дней героически сражалась с белыми, но 24 декабря вынуждена
была оставить Пермь.
     Через  два  часа  после  того,  как  пришло известие  о падении  Перми,
Драницын получил длинную телеграмму от Семенковского.
     Семенковский приказывал  Северо-Двинской бригаде как всегда  срочно,  и
как всегда  "неукоснительно", снять с  позиций несколько  "лишних"  частей и
немедленно отправить  их на другой1 участок Северного фронта,  на
Вологодскую  железную  дорогу,  чтобы  "усилить   железнодорожный   сектор".
Одновременно с этим бригаде предлагалось: "всемерно укрепить линию обороны".
     -  Это у нас-то лишние части?  Что за  чушь!  - пожимая плечами, сказал
Фролову Драницын.  - "Снять части...", "всемерно укрепить..." Это же чушь! -
возмущенно  повторял он. - Кроме того, я не  понимаю, почему приказание идет
от него, а не от командарма.
     Фролов молчал. Вдруг, скорее сердцем,  чем рассудком, он почувствовал в
этой переброске частей что-то неладное, какую-то страшную беду.
     -  Обнажить Котлас? - прошептал он и  поглядел на  товарищей. -  Что за
притча?
     На него  было страшно смотреть. Он  был обескуражен  и  в то  же  время
разъярен.
     -  Ты  связался  по  прямому  проводу  с  Семенковским?  -  спросил  он
Драницына.
     -  Связался,  -  ответил  тот и  метнул  в сторону сердитый,  обиженный
взгляд. - Мне приказано не рассуждать. Это - распоряжение главкома.
     В  комнате воцарилось молчание. Слышно было только, как  трещат в печке
еловые поленья.
     - А с Реввоенсоветом Шестой не пытались связаться?
     - Как же... - сказал Воробьев. - Гринева сообщила мне, что по поручению
Владимира Ильича из  Москвы на Восточный фронт выехала комиссия ЦК, во главе
ее товарищи Сталин и Дзержинский.
     Фролов вскочил.
     - Вот как?! - воскликнул он. - Это очень важно.
     Ночью  Фролов говорил по прямому  проводу  с Гриневой. Он  спросил, как
относится Военный совет 6-й армии  к приказу Семенковского. Выполнение этого
приказа должно привести к тому, что будет обнажен один из важнейших участков
фронта - Котлас.
     - Что это? - спрашивал Фролов. -  Согласно  букве  военного  закона,  я
обязан подчиняться приказам,  идущим свыше.  Но я  коммунист, я  выполняю не
только букву, но и смысл закона. Я обращаюсь к партийной организации. Должен
ли  я  подчиняться  приказу? Семенковский заявляет,  что это  - распоряжение
главкома. Каково мнение командарма?
     - Командарм ждет приказаний  товарища Сталина. Товарищ Сталин  будет  в
Вятке.  Ждем  приема,   будем  беседовать   по  всем  вопросам.  Если   есть
возможность, приезжайте в Вятку. Я в Котласе закажу паровоз. Дело срочное...
     В ту же ночь комиссар Фролов снова выехал  из  Красноборска. На облучке
сидел неизменный  Соколов. Ямщик  вовсю гнал лошадей.  Морозный  воздух  так
обжигал, что трудно было дышать. Тройка мчалась в Котлас.

        "ГЛАВА ВТОРАЯ"
     Вятский  исполнительный комитет  помещался в здании бывшего губернского
присутствия.   В  просторных,   обставленных  массивной  мебелью   кабинетах
появились люди, одетые в  кожаные куртки  или в  мешковатые  пиджаки, из-под
которых  виднелись ситцевые косоворотки. Но к  канцеляриях прочно  сидели за
своими  письменными  столами вчерашние  царские  чиновники.  Обшив  материей
орленые пуговицы своих сюртуков, они делали вид, что добросовестно выполняют
порученные им обязанности.
     Войска контрреволюции двигались от Перми к Вятке. В конце декабря Пермь
была  сдана Колчаку. Ценнейшие механизмы и станки Мотовилихинского завода  и
почти  все   хозяйство  Пермского   железнодорожного  узла  попали  в   руки
противника.
     Усталая  Третья  армия  отступала под  натиском  врага. Вторая  же,  по
предательскому приказу главкома, не втятивалась в бой и не оказывала Третьей
никакой помощи.
     В этот грозный час из Москвы в Вятку шел поезд Комиссии ЦК-
     5  января 1919 года поезд подошел к низкому  насыпному перрону Вятского
вокзала. Навстречу прибывшим  торопливо выходили люди. Одни явились за  тем,
чтобы  немедленно  представить  свои  объяснения  или  доложить  о  военной,
хозяйственной и политической обстановке;
     Другие  считали  своим  непременным  долгом   лично   встретить  членов
Комиссии,    направленных    сюда    Центральным    Комитетом     Российской
Коммунистической партии (большевиков) и Советом  Обороны. Третьи пришли хоть
издали взглянуть на поезд,  прибывший из Москвы, и увидеть человека, который
спас Царицын.
     Сталин вышел из вагона вместе с Дзержинским. Поздоровавшись с военными,
партийными и советскими  работниками Вятки, он сразу  же пригласил некоторых
из них к себе.
     На путях  были поставлены бойцы комендантской охраны. Телефонный провод
тотчас связал  поезд  с городом. Сталин начал работу  с первой минуты своего
прибытия в Вятку.
     В течение дня около поезда можно было увидеть самых разных людей. Здесь
находились вызванные Комиссией ЦК ответственные работники,  сотрудники штаба
фронта,  военспецы, комиссары; пришли сюда и  крестьяне-ходоки из  деревень,
железнодорожники,  рабочие с  лесопильных и кожевенных  заводов. Одни из них
проходили  к товарищу Сталину, другие подавали заявления секретарям, вынимая
бумаги из портфелей, из  полевых сумок, из-за пазух тулупов или просто из-за
голенищ. И уже  по той  горячности, с  которой они обращались  к секретарям,
видно было, сколько надежд возлагали эти люди на приезд товарища Сталина.
     Небритый  человек с ввалившимися  щеками, в истертой  добела кожанке, с
черным маузером за поясом настойчиво говорил секретарю:
     -  Я из Кунгура... Я комендант станции! Ты, дружок,  доложи все, что  я
тебе говорю. Стогов - мерзавец. Назначили его начальником эвакуации. Головой
ручался,  что  эвакуирует Пермь.  Мастер  обещать,  сукин  сын!  Вывез  свою
рухлядь, ломаные  венские стулья, а пушки  оставил. Измена,  черт в их душу!
Так и передай товарищу Сталину...
     Едва  секретарь  успел  выслушать  коменданта  Кунгура, как  около него
появился  другой  посетитель  -  крестьянин  в  лаптях и в рваном тулупе. Он
возмущенно тряс бородой:
     -  Я бедняк... А чрезвычайный налог  как раскладают? По душам. На  что,
выходит, революция? У меня семь душ  и ни одной коровы. У кулака  три души и
пять коров... Рихметика!..
     Все  новые и  новые люди осаждали секретарей.  Поезд Комиссии ЦК  сразу
стал центром всей жизни не только города, но и губернии.
     ...Наконец,  посетители  были  отпущены,  но  Сталин продолжал  работу.
Склонившись над столом,  он перечитывал донесения, показания,  доклады.  Был
уже поздний  вечер.  В вагоне ярко горело  электричество.  Временами  Сталин
откидывался  на  спинку стула и одну-две минуты сидел так, отдыхая. Затем он
вновь погружался в работу.
     "Сменить командарма третьей армии, - записал Сталин на листке блокнота.
- Вызвать из Москвы  тройку дельных  политических  работников...  Съездить в
Глазов, в штаб третьей армии..."
     Проводник  принес  крепкого,  только  что  заваренного чая. Сталин  пил
медленно,  грея  о  стакан озябшие  пальцы.  В  вагоне  было холодно.  Снова
принимаясь за работу, Сталин накинул на плечи шинель.
     Своим четким и ясным почерком он писал Владимиру Ильичу:
     "Расследование начато. О ходе  расследования  будем  сообщать  попутно.
Пока считаем  нужным заявить Вам об одной, не терпящей отлагательства, нужде
III  армии. Дело в том, что от III  армии (более 30  тысяч человек) осталось
лишь  около 11 тысяч  усталых, истрепанных  солдат,  еле сдерживающих  напор
противника..."
     Сталин задумался: "Надо, чтобы красноармейцы сразу почувствовали заботу
тыла... Тогда настроение у них окрепнет..." .
     Снова  наклонившись  над столом  и  обмакнув  перо  в  черлильницу,  он
продолжал писать:
     "Присланные  Главкомом части ненадежны,  частью даже враждебны к  нам и
нуждаются  в  серьезной  фильтровке.  Для  спасения  остатков  III  армии  и
предотвращения  быстрого  продвижения  противника  до Вятки (по всем данным,
полученным  от  командного  состава  фронта  и  III   армии,  эта  опасность
совершенно  реальна)  абсолютно необходимо  срочно  перекинуть из  России  в
распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка..."
     В дверях показался секретарь.
     - Товарищ Сталин, фельдъегерь прибыл, - тихо сказал он.
     - Хорошо...
     Закончив письмо и подписав, Сталин передал его секретарю:
     -  Ознакомьте Феликса Эдмундовича... Попросите тоже  подписать...  А  в
исполком сообщите, что заседание будет в одиннадцать тридцать.
     Секретарь вышел.
     Сталин  закурил трубку  и подошел  к висевшей  на  стене географической
карте России. Он долго стоял перед нею. Потом опять вернулся к столу.
     За стенами вагона гудел ветер, мела пурга, звенели от мороза телефонные
и телеграфные  провода,  слышались мерные шаги постовых. Фельдъегерь во всем
кожаном, на ходу поправляя  сумку, бежал по  заснеженным станционным путям к
настойчиво свистевшему паровозу.
     ...Два дня в поезде  Комиссии ЦК шла напряженная, не  прекращавшаяся ни
днем, ни ночью работа. Сталин выезжал в город - в губком партии, в исполком.
Как  и в первый день, в  Комиссию ЦК являлись военные работники, комиссары и
командармы,  губкомовцы и  члены президиума  обоих исполкомов -  Пермского и
Вятского. От Шестой армии была вызвана делегация, в  состав которой вошла  и
Гринева.
     Буквально с каждым часом выяснялись все новые  подробности сдачи Перми,
становилась все яснее  как общая картина пермской катастрофы, так и та роль,
которую сыграли в ней отдельные лица.
     Люди чувствовали,  что только  один Сталин может  разобраться  во  всем
этом, только он может направить поток событий в нужное русло, повести  людей
по верному пути, отбросить  все  негодное,  все  мешающее  успеху,  развеять
растерянность,  которая овладела даже  теми, кто мог, умел и хотел  работать
по-настоящему.
     Перелом наметился уже на второй день. На фабриках и заводах, в штабах и
войсковых  частях,  в  городских  учреждениях и даже на  улицах - всюду люди
заговорили о том, что теперь все пойдет иначе.
     Настроение заметно улучшилось.
     Это почувствовал и Фролов.
     Паровоза,  обещанного Гриневой, он не стал  дожидаться.  Поезд  выходил
раньше.  Пришлось трястись в переполненной военными, душной теплушке.  Ночью
только и было разговора,  что о Перми. Именно в эту ночь Фролов окончательно
осознал  всю серьезность  пермских событий. То, что так волновало его вчера,
теперь, по сравнению  с  пермскими событиями,  показалось  ему не  столь  уж
значительным и  важным. "Товарищ  Сталин  занят разрешением таких  огромных,
первостепенных вопросов... До нас ли  ему сейчас? Могли бы и сами как-нибудь
справиться..."
     По обеим сторонам  дороги тянулись необозримые леса. В  теплушке  нечем
было  дышать. На  нарах, построенных  в  два этажа,  лежали  и  сидели люди.
Фролова мучила жажда.  Ночь,  проведенная в дороге,  казалась ему бесконечно
длинной, и  он  с  трудом дождался утра,  когда поезд,  наконец, остановился
возле дощатого барака станции Вятка Котласская.
     Увидев неприветливые  станционные постройки,  поломанные  заборы, толпу
крестьян,  сидевших  прямо  на снегу со своими корзинами  и мешками,  Фролов
окончательно  приуныл.  "Ни  помыться,  ни  привести  себя  в порядок,  -  с
раздражением думал он. - Выпить бы хоть воды, что ли..."
     - Кипятильник тут у  вас есть или нет? -  опросил он встретившегося ему
на перроне путевого рабочего.
     - Пойдем... - ответил тот. - Есть бачок, ежели деревня не выпила.
     - Ну  и станция, - проворчал Фролов, следуя за быстро шагавшим рабочим,
- неужели воды нельзя запасти? Ведь она же не по карточкам!..
     -  Да, правильно, что говорить...  безобразий не оберешься!.. - рабочий
мотнул  головой.  Некоторое  время  они шли молча.  Вдруг  рабочий  радостно
сказал:  -  Ну,  теперь, слава  богу,  товарищ  Сталин приехал...  Не слыхал
разве?.. - Уже приехал?
     -  А  как  же!  От  Ильича с  полным  мандатом!..  Взять  хоть  бы  наш
транспорт... Приезд товарища Сталина будто душу в  нас вдохнул, ей-богу... А
то ведь  ни туды,  ни сюды. Теперь  пойдет дело!  И Пермь скоро  наша будет!
Недолго похозяйствуют господа колчаки!
     Они  поравнялись  с  бачком, возле которого  стояли люди  с чайниками и
кружками.
     - Вот и бачок! - сказал рабочий. Ну, прощевай пока. Комиссар какой, что
ли?
     - Комиссар, - улыбнулся Фролов.
     - То-то, - сказал рабочий, кивнул и скрылся за дверью путевой будки.
     Становясь в очередь за водой, Фролов почувствовал,  что  настроение его
вдруг изменилось. Станция уже не казалась  ему такой унылой.  "Теперь пойдет
дело", - вспомнил он слова рабочего и, посмотрев на часы, заторопил старика,
стоявшего у крана с большим чайником в руках.
     Напившись воды,  Фролов расспросил,  как ему пройти к главному вокзалу.
Путь предстоял далекий.
     Город был завален свежим, только что выпавшим снегом. Выглянуло солнце,
и  Фролов  совсем повеселел.  Выйдя  на  проспект,  он  увидел  обоз, далеко
растянувшийся  по  улице.  Неожиданно  из-за угла  появились сани,  покрытые
меховой полостью.  Молодой красноармеец, стоя, управлял лошадьми. Повернув к
обочине, он протяжным криком  предупредил возчиков,  степенно шагавших вдоль
обоза. Те кинулись к своим возам.
     Сани быстро промелькнули мимо Фролова.
     За облучком сидели двое. Один был в бекеше к в фуражке защитного цвета.
Рядом с  ним сидел  широкоплечий  человек  в  солдатской  шинели  и  меховой
шапке-•ушанке.
     "Сталин!" - с радостью подумал Фролов.
     Вагон  Вологодского штаба находился на  запасных путях.  Когда комиссар
Фролов вошел в купе Гриневой, там уже толпились военные и штатские люди.
     Но Гринева тотчас заметила его.
     - Успел! -  сказала она, крепко пожимая ему  руку.  -  Очень  хорошо...
Товарищ Сталин приехал...
     - Как же! Знаю!
     - Теперь все знают, - сказал похожий на  мастерового, пожилой мужчина с
лохматой  шевелюрой.  - Достанется кое-кому  из  наших  вятских!  Эх,  черти
драповые!
     Мужчина засмеялся, улыбнулась и Гринева.
     -  У  тебя  письменный доклад  или  "устный?  -  обратилась она затем к
Фролову:
     - Устный, - смущенно ответил Фролов. - А требуется письменный?
     - На  всякий случай  подготовь - Вот что,  Анна  Николаевна...  - начал
Фролов.  - Я  хотел спросить...  У  товарища Сталина сейчас  столько  важных
дел... Уместно ли... - он вопросительно посмотрел на Гриневу.
     Завязав коричневый