деревням  Афанасьевская и Захавка. Центральная же  колонна,
ведущая  бои  на Важском тракте, повидимому, должна выполнить  роль  тарана.
Большевики тщательно продумали весь план операции. Они  прекрасно  понимают,
что взятие Шенкурска открывает им путь на Архангельск.
     - Простите,  господин  Брагин,  -  сказал  подполковник  Ларри,  быстро
выступая вперед. - Что такое охват? -  спросил он, с пренебрежением глядя на
Брагина. - Говоря об охвате, вы,  господин  полковник, забываете о том,  что
охватывающая сторона должна иметь гораздо больше сил, чем обороняющаяся. Это
- неизменное правило. В  данном же случае все как раз наоборот... Большевики
вдвое слабее  нас. Мы располагаем мощными артиллерийскими средствами.  А что
есть у большевиков? Наши склады ломятся  от снарядов. А  что  могли подвезти
большевики? Чем  ближе они  подойдут  к Высокой горе,  тем хуже для них. Уже
второй день они штурмуют ее,  но  все их усилия безуспешны. До тех пор, пока
стоит  Высокая  гора, большевистские фланговые  колонны не стоят  выеденного
яйца. Еще сутки - и они будут разбиты.
     Айронсайд посмотрел на русских.  Миллер что-то шептал Брагину на ухо, и
тот краснел, как ученик.
     Тем временем слова попросил высокий лысый майор с обмороженными щеками.
Это   был   начальник  американского  карательного  отряда,  сегодня   утром
прилетевший из Шенкурска.
     -  На пути к Шенкурску, - заявил он, - большевики найдут только пепел и
руины.  А  они,  конечно, надеялись на поддержку  местного  населения.  Скот
частью реквизирован, частью истреблен. - Майор улыбнулся командующему. - Чем
большевики будут  питаться,  трудно  себе представить.  В  деревнях,  точнее
говоря, в бывших деревнях, бродят только одичавшие кошки...
     Это заявление окончательно убедило Айронсайда в том, что все его страхи
преждевременны.
     После совещания, которое всех успокоило, присутствующие были приглашены
к ужину.
     Офицеры  выпили   по   нескольку   рюмок  русской  водки,  и   разговор
возобновился.
     -  Вы действуете  вяло,  -  говорил Айронсайд,  обращаясь  к  Миллеру и
Марушевскому.  - Вы должны  немедленно  призвать под ружье всех - от мала до
велика.
     Накладывая себе зернистую икру, Миллер почтительно слушал Айронсайда.
     -   Но  всеми  вашими  частями  должны  командовать  американские   или
английские офицеры.
     - Это будет похоже на индусские корпуса  или на негритянские  дивизии в
Африке? - заметил Марушевский.
     -  Вот именно,  -  спокойно ответил Айронсайд. - Не вижу в  этом ничего
странного.
     - За славный американский гарнизон в Шенкурске! - провозгласил Ларри. -
За гарнизон Высокой горы!
     -  За американских  солдат! -  отозвался  Айронсайд, любезно  чокаясь с
Ларри.
     Айронсайду подали телеграмму из Шенкурска.  Генерал  Финлесон, командир
Северо-Двинской бригады,  телеграфировал:  "Все атаки большевиков  отбиты  с
большим для них уроном".
     - Вот! - сказал Айронсайд и бросил телеграмму на стол. Ларри схватил ее
и громко прочитал вслух. Офицеры захлопали в ладоши.
     Штаб Фролова уже  второй день находился в деревне,  расположенной между
Усть-Паденьгой и Высокой горой.
     Позиции интервентов в районе  Высокой  горы действительно  представляли
собой  сильно укрепленный  оборонительный пояс. Селение,  стоявшее на  самом
верху  крутого  склона  Ваги,  было   окружено  цепью  хорошо  оборудованных
блокгаузов. Все  подходы к Высокой  горе  преграждала колючая проволока. Это
было сплошное  кольцо  из двенадцати рядов, за которыми шло  несколько линяй
глубоких, в человеческий  рост окопов. Десятки прекрасно  укрытых  вражеских
пулеметов  простреливали каждый клочок земли.  Мощные батареи,  стоявшие  на
окраинах деревни, в  любую  минуту  были  готовы  открыть огонь.  По  словам
пленных,  в   тылу  стояли  резервы.  Казалось,  все  было  рассчитано,  все
гарантировало от поражения.
     Действительно, ни  одна  из атак,  предпринятых  командованием  Важской
колонны,  не  дала результата. К ночи грянул  мороз. Но Фролова больше всего
беспокоило отсутствие сведений из фланговых колонн. Связь с  ними порвалась.
Вологда  не имела  телеграмм ни от  Левко, кома'ндира левой  колонны, ни  от
Солодовникова, стоявшего на правом фланге с конницей Хаджи-Мурата.
     Ночью  все  группы,  подготовленные для  штурма, были размещены  вокруг
Высокой и разведены по снеговым окопам.
     В окопы  первого  батальона шенкурские коммунисты принесли  знамя.  Оно
было  свернуто  и  перевязано тесемкой.  Черепанов хотел распустить  его, но
Фролов не разрешил.
     -  Я разрешу это  только тогда,  - сказал он,  - когда буду уверен, что
знамя не вернется назад. Мы ведь не на параде.  Со знаменем взад и вперед не
ходят.
     Мороз  усиливался. Бревна  избенки,  отведенной  под  командный  пункт,
потрескивали.   Маленькие   окна   были  завешены  байковыми  одеялами.   На
бревенчатых стенах выступил иней. Здесь было немногим  теплее, чем на улице.
На столе дымила коптилка,  тускло освещая бумаги и чертежи.  В углу на лавке
пристроился со своим аппаратом телефонист.
     На  командном пункте  собрались  почти  все  командиры. Не  было только
Драницына. Он вместе с Саклиным находился на артиллерийских позициях.
     Фролов  молча  сидел у стола.  Коптилка озаряла  его  лицо,  изрезанное
глубокими  морщинами.  Командиры тоже  молчали. Все были в  шапках, папахах,
тулупах и шинелях. Никто не раздевался и даже не расстегивался.
     - Не слышно чего-то...  -  отчетливо раздался в тишине негромкий  голос
Сергунько.
     Все поняли, о  чем он говорит. Лыжники, посланные для взрыва вражеского
артиллерийского склада, очевидно,  погибли. Если бы они  выполнили  задание,
взрыв был бы, конечно, слышен.
     На  слова   Валерия  никто  не  откликнулся.  Только  командир  второго
батальона,  человек  желчный,  раздражительный  от  постоянно  мучившей  его
болезни, надел рукавицы и с сердцем сказал:
     - Послали баб!
     Он вышел из избы, сильно хлопнув дверью. Пламя коптилки качнулось.
     В эти минуту  американская  артиллерия  дала  мощный  залп.  Вздрогнули
оконные  стекла.  При втором  залпе они  вылетели из рам с  каким-то злобным
звоном. Фролов вскочил и  выбежал на улицу. Все последовали за  ним. Валерий
Сергунько побежал  к своему  батальону.' На командном пункте  остался только
Бородин  с  помощником  по  оперативному  отделу  и   телефонистом.   Вокруг
командного  пункта  в  двух  окопчиках  лежали  бойцы  комендантской охраны.
Заслышав канонаду, они тоже вскочили.
     Неприятельские  орудия  усилили  огонь.  Наши  батареи  стали  отвечать
противнику  с не меньшим ожесточением. Началась артиллерийская  дуэль. Бойцы
лежали в окопах, ожидая сигнала к штурму.
     Фролов направился в батальон Сергунько.
     -  Сейчас американцы начнут атаку, - сказал он бойцам. - Мы встретим их
контратакой.
     Вражеские снаряды рвались главным  образом в тылу. Среди  артиллеристов
появились убитые и раненые. К Фролову подскакал запыхавшийся Крайнев.
     - Павел Игнатьевич, - с трудом переводя  дыхание, сказал он,  -  Саклин
убит.
     - Кто тебе сказал?
     - Санитары... Когда начался обстрел,  Саклин  приказал  сменить огневые
позиции. Это случилось по дороге. Снаряд разорвался в двух шагах...
     "Еще  одна  жертва,  -  с  горечью подумал Фролов,  -  еще  одну  жизнь
погубили, проклятые..."
     Но предаваться горестным размышлениям не было времени. Американцы пошли
в атаку.
     Скрытно,  по заранее  подготовленным  проходам  пробравшись сквозь свои
проволочные заграждения, они появились совсем внезапно, будто выросли из-под
земли,  и под прикрытием артиллерийского  и пулеметного огня упорно ползли к
нашим окопам. Несколько залпов артиллерийской батареи, стрелявшей шрапнелью,
смяли  их  и  прижали  к  земле.  Некоторые  побежали  вперед  и  легли  под
собственным огнем. Другие бросились назад.
     В это время по скату горы стали  взрываться тяжелые снаряды. Они падали
то  на  подступах  к деревне Высокой, то  в  самой  деревне. Видно было, как
поднимаются в воздух колья вместе с проволокой, как летят бревна блокгаузов,
как загораются постройки. Глыбы земли взметывались  вверх, будто  гигантские
черные фонтаны.
     Это работал  Драницын. Орудия его  батарей непрерывно били  по деревне.
Огромное зарево поднялось над Высокой горой.
     Первыми по  приказанию Фролова появились на склоне горы  партизаны.  Их
поддержали  моряки  и бойцы  батальона  Сергунько.  Склон  горы  был  усыпан
ползущими  по снегу людьми.  В открытом поле бойцы и  матросы  встретились с
американцами, поднялись во весь рост и пошли на них в штыки.
     Однако когда они  почти достигли первой  линии проволочных заграждений,
противник  встретил  их таким огнем, что люди не выдержали.  Хотя  вражеская
атака была  сорвана,  но и наша  контратака  захлебнулась.  Бойцы  и матросы
вынуждены были откатиться назад, в свои окопы.
     Уже  под  утро  Фролов  и  Драницын приехали в  штаб,  находившийся  на
разбитом  хуторе, неподалеку от Усть-Паденьги. Повсюду в штабе на  полу,  на
лавках спали люди.  За столом у фонаря, рядом с телефонистом, сидел дежурный
адъютант   и  тоже  дремал,  опустив  голову  на  руки.  Фролов  и  Драницын
чувствовали такую усталость, что им ни о чем не хотелось говорить. Даже есть
не хотелось. Они растянулись прямо на полу, чтобы поспать хоть часок.
     За окнами слышались возгласы санитаров, отправлявших в Березник обоз  с
ранеными.
     Укладываясь, комиссар сказал Драницыну:
     - Надо завтра написать письмо в Москву матери Саклина...
     В   то   самое   время,    когда   Важская   колонна   действовала   на
Вельско-Шенкурском   тракте,   ведя   бой   за    овладение    Лукьяновской,
Усть-Паденьгой и Высокой  горой, в глубине шенкурских лесов действовал отряд
Макина.
     Он дрался  с белогвардейскими частями, которые по приказанию Айронсайда
были размещены в тылу за Шенкурском.
     Бои были  не  из удачных.  Правда, комиссар Фролов и не надеялся на то,
что   Макину   удастся  разбить  вражеские  части.   Сравнительно  небольшой
партизанский  отряд  не мог справиться с такой задачей. Фролову  было важно,
чтобы противник нервничал, постоянно ощущая всю непрочность своего тыла. Эту
задачу партизаны Макина полностью  разрешили. Но  сам Макин  считал,  что он
должен был наголову разбить врага, и теперь, не добившись столь  решительной
победы, мучился своими неудачами.
     Отряд  Макина  встретился   с  белыми  на  Святом  озере.  Его  здорово
потрепали.  Вернувшись в Пучегу, отряд отдохнул, получил оружие,  пополнился
людьми и  двинулся на Коскару. Дойдя до своей  родной деревни,  Макин  решил
остановиться. Здесь он  получил новый приказ.  Прибывшие  от Фролова связные
сообщили, что в  час ночи 20 января отряд  Макппа должен произвести налет на
селение  Шеговары,  находящееся  в сорока  верстах  от Шенкурска, в глубоком
тылу.  Приказ был выполнен. Партизаны  подошли  к Шеговарам измотанные после
шестидесятиверстного  похода.  Налет  был  отбит  белогвардейским офицерским
батальоном, который встретил партизан яростным пулеметным огнем.
     Отряд отступил.  Настроение было мрачное. Люди поговаривали о том,  что
Яков сплоховал. Некоторые считали, что следовало бы сменить командира...
     Партизаны  вернулись в Коскару поздней  ночью.  Выставив караулы, отряд
расположился в деревне.
     Когда, сделав все  распоряжения,  Макин переступил  порог родного дома,
отец встретил его в сенях.
     - Ну, Яшка... не справился? - с упреком сказал он сыну. - Что же теперь
люди скажут?
     Макин молчал. Ему и без отцовских упреков было тяжело.
     Он  сел на  лавку и  сбросил  тяжелые, отсыревшие валенки.  Отец  сидел
рядом, взъерошенный, маленький, щуплый, и сердито поглядывал на  сына. Мать,
не проронив ни слова, полезла на теплые полати. От молчания в избе стало как
будто еще душней.  Отец и сын сидели  каждый со своими думами.  Отец  думал:
"Как же так, Яшка? Теперь стыда не оберешься..."
     Догорала лучина, угольки с коротким шипеньем  падали в  корыто с водой.
Так прошел час. Яков закурил, прошелся по избе, вздохнул и снова сел.
     -  А  Фролов-то еще  не взял Шенкурска! - негромко заговорил он.  -  Мы
языка сегодня  поймали. Под Высокой еще идет бой. Большой  бой. Много орудий
стреляют.
     У старика шевельнулись брови. Яшка опустил голову.
     - Горько мне, батя, - сказал он. - Ты мне отец... Пойми ты меня...
     - Вот и должен перед отцом ответ держать.
     - Я перед партией, перед товарищами в ответе, батя!
     - То-то и есть. Ты слушай, что народ говорит...
     -  Ладно! - решительно  сказал Яков. - Шеговары я  возьму. Меня  сейчас
неудачи  преследуют. Но будет и удача. Ты,  батя, не сомневайся... Слово мое
свято. Худого ты про меня не услышишь.
     На этом  разговор оборвался. Отец  полез на  печь, а Яшка  устроился на
лавке, подложив под себя тулуп. Он смертельно устал  и заснул сразу, будто в
воду камнем ушел.
     Под  утро  его разбудили голоса  под  окном.  Он привстал,  подышал  на
замерзшее стекло, растер иней пальцами и посмотрел.
     По улице кого-то вели. Неизвестный был в кубанке и в коротенькой рваной
бекешке,   отороченной   по  бортам  черным  барашком.  Яков  еще  не  успел
сообразить, что  случилось, как в  избу  застучали. Не надевая  валенок,  он
бросился в сени.  В избу с  руганью  и шумом  ввалились люди из отряда.  Они
заговорили все разом:
     -  В полверсте от деревни  поймали...  Тебя ищет! Кто  его  душу знает?
Может, ихний разведчик?..
     Среди партизан  стоял горбатый человек.  Лицо  у него было  молодое. Он
смело взглянул на Якова.
     - Михаил?! - вскрикнул Макин, подаваясь вперед, и вдруг остановился.
     - Нечего сказать, хороша встреча!  - рассмеялся горбун. - Старому другу
не веришь? Не Каин ли?
     Скорбные,  глубокие  глаза  длинноволосого  плечистого  горбуна  как-то
противоречили смеху.
     - Что ты, Миша! -  смутившись, пробормотал Яков. - Садись,  друг. А вы,
ребята, идите... - сказал он партизанам.
     Отец Якова с печи покосился на пришельца.
     - Мишуха!  -  радостно закричал  он, спускаясь  с  печки. Во... И кости
целы? Ну, мать, ставь самовар. Мишуха ведь это, не признала, что ли?
     Михаил Смыслов действительно был старым другом Якова  Макина. Когда-то,
еще  до  революции,  деревенский  паренек  Смыслов,  начитанный  и  довольно
развитой, помогал Якову учиться.
     Яков любил разговаривать с  ним. Михаил много знал  и  невольно заражал
Якова  своей  страстью  к  науке  и книгам.  Они  читали  вместе  и  подолгу
беседовали  о  прочитанном.  В  восемнадцатом  году  Смыслов  переселился  в
Шеговары.
     Макин считал своего приятеля  давно погибшим, а он  вдруг объявился, да
еще так неожиданно!  Но пришлось ему, видать,  плохо: лицо такое  худое, что
кажется прозрачным, глаза лихорадочно блестят...
     - Искал  я тебя, чертушку... Измучился, как собака! -  сказал  Смыслов,
когда они сели за стол. - Слух-то про тебя идет по всей вселенной.
     Яков потупился.
     - Молодчага ты, хвалю! Знаю я, что ты делал налет на наши Шеговары...
     - Да не вышло, - Яков махнул рукой.
     Михаила  старики усадили за  стол.  Смыслов долго  рассказывал  о своей
жизни.
     - Прямо объявлю, товарищи-граждане, петля... Не  мне одному, конечно, а
всему  населению.  Всех большевиков и вообще свободомыслящих, как говорится,
похватали сразу... В Шенкурск, в комендатуру.  А там и  на  Мудьюг, говорят.
Таков ихний порядок... Без просвета живем...
     Он тряхнул длинными волосами.
     -  Нет,  вру,  Яков! Есть просвет...  Я  за  тем  и  пришел. К  тебе...
Шестьдесят верст отмахал. Правда, и на подводе случалось ехать. Я по лесному
промыслу начал работать... В конторщиках! Дак  вроде командировочки  у  меня
вышло.  А  то бы  и не попасть. Но командировочку я сам схлопотал... Историю
одну задумал. Как ты отнесешься?
     Горбун лукаво улыбнулся:
     - Есть, Яшенька,  и у нас,  в Шеговарах,  боевая, славная молодежь. Всю
зиму  мы  тайком  собирались,  обсуждали положение... И оружие  есть, крепко
спрятанное. Еще с восемнадцатого  года. В  дело  пустить хотим... Сейчас как
раз подходящий момент. Бьют их наши-то... Слыхал ведь, поди?
     - Знаю.
     - Ну, так и в Шеговарах надо скорее  кончать.  Надо нам  сговориться  с
тобой,  Яша. Оружие имеется. Ребята хорошие, самоотверженные.  Давай налет в
одночасье делать... Мы с тылу, а ты с фронту.
     - Это надо обмозговать, Миша. Сразу не решишь.
     -  Ну,  это  известно...  А кто  сказал,  что  сразу? Мозгуй... А народ
верный.  Уж  за  это ручаюсь. Шеговарский гарнизон - всего сто человек. Тут,
коли умно обдумать дело... подпереть во-время да нажать там, где у них слаба
гайка... побьем, Яша! Ей богу, побьем.
     - Да кушай ты, Мишуха! - сказал старик.
     - Спасибо, папаша. Я кушаю...
     -  Ты, Яшка,  борешься...  Эх, завидовал я тебе!  А  то  под их властью
чувствуешь  себя  последней  скотиной.  Башка  тупеет.  И  кажется,  что  не
выдержишь.  Нищета,  голод...  Молодежь  ищет  выхода...  Да  и  не   только
молодежь...
     Недоверие,  которое  промелькнуло  в  голове  у   Якова,   давным-давно
рассеялось. Смыслов был  паренек  серьезный, и, действительно, задуманное им
дело могло оказаться удачным.
     - Добро ты  задумал, Миша, добро... - сказал Яков. - А что бы ты делал,
коли меня не застал?
     - Надо было рисковать. Тебя ждут в Шеговарах.
     - Уж и ждут, - проворчал старик, в глубине души довольный за Якова.
     -  Ждут, папаша, не  вру...  Я до некоторой  степени могу  считать себя
посланцем народа.
     -  Да, это-то - дело  понятное,  - соглашаясь,  проговорил старик.  - К
примеру, возьми Коскары! Ни один мужик не выдаст, что здесь Яшка бывает.
     -  Народ измучился, отец, - сказал Смыслов. - Народ  с нетерпением ждет
той минуты, когда власть этих извергов будет сброшена...
     Командование Важской колонны еще несколько  раз  предпринимало атаки на
Высокую гору. Бойцы дважды врывались в деревню,  но закрепиться в ней  так и
не удалось. Американцы по-прежнему удерживали за собой эту ключевую  позицию
на подступах к Шенкурску.
     Наступило 23 января.
     Весь этот день Важская колонна  провела в приготовлениях к решительному
штурму.  Все  словно сговорились,  что сегодняшний ночной  бой  должен  быть
последним,  что как  бы там ни было, а Высокую гору сегодня ночью необходимо
взять.
     Весь день  сыпал снег. Даже  на  тракте лошади вязли  в  сугробах.  Но,
несмотря ни на  что,  снаряды  и патроны подвозились, орудия  меняли огневые
позиции, люди лихорадочно готовились к решительному бою.
     Комиссар  собрал  у себя  политбойцов  и  отдал  распоряжение, чтобы  с
бойцами были проведены беседы о значении предстоящего ночного штурма.
     Одну из таких бесед  проводил Касьян Терентьев, назначенный политбойцом
в первый батальон.
     Юное  лицо  Касьяна разрумянилось  не  столько  от мороза,  сколько  от
волнения.  Большинство бойцов было гораздо старше его, и  он боялся, что его
не станут слушать.
     -  Товарищи,  -  начал он, смущаясь  и тщетно  стараясь придать  своему
голосу необходимую твердость, - сегодня великий, можно сказать, день...
     Он умолк и с тревогой оглядел бойцов. Люди слушали внимательно.
     - Казалось бы, что такое Шенкурск, товарищи? - приободрившись, объяснял
парень. - Лесная глушь! Леса да болота! А ведь именно о нем наши комиссары с
товарищем Сталиным беседовали...
     Пожилой бородатый партизан сочувственно кивнул ему.
     - А  товарищ Сталин,  -  уже уверенным  тоном, баском сказал Касьян,  -
действует по поручению Владимира Ильича Ленина. Вот я  и говорю,  что бой, в
котором мы сегодня  будем участвовать,  - это  исторический бой. Мы запомним
его на всю жизнь и детям своим будем рассказывать.
     От сердца сказанные слова Касьяна взволновали бойцов.
     - Вправду, сынок, - тихо проговорил бородатый