ные
качества и  личные усилия  уже ничего
не значат.  События складываются  вне
зависимости от того, добродетельны мы
или    нет.     Результат    действия
самодействующих структур  один и  тот
же. Акт  купли-продажи  строится  вне

132

морали. Политика - вне чести. То есть
современное   общество    освобождает
огромный    материк    нечеловеческих
связей,  к  которому  человеку  нужно
было приспособиться,  которыми  нужно
было овладеть,  не  подгоняя  их  под
метрики    традиционного    общества.
Огромные  массы  ничем  не  связанных
людей нужно  было как-то связать. Для
того, чтобы  овладеть этой  энергией,
нужны были не идеи, а интересы. Общие
интересы   связывают   людей.   Между
"автономным               человеком",
самостоятельно   ориентирующимся    в
мире, и  человеком "элементом  массы"
лежит    пропасть.     Цивилизованный
человек,  иронизирует  Юнг,  научился
делать свою  работу без  песнопений и
барабанной       дроби,       которые
гипнотически   вводили   бы   его   в
состояние "делания".  Он  даже  может
обойтись без  ежедневной молитвы.  Но
вот   что    странно.    Одновременно
появилось  множество  людей,  которые
живут так,  как если  бы они не имели
органов чувств:  они не  видят вещей,
которые  у   них  перед  глазами,  не
слышат слов, звучащих у них в ушах.
  "Массовый"     человек      сверяет
предпосылки   своего    мышления    с
мышлением и  действием массы, с ходом
истории.  А   поскольку  "масса"   не
мыслит,  а   история  не   действует,

                                  133

постольку     возникает      массовая
потребность в  представителях истории
и масс.  Поверенные хода  истории  не
могут не знать истины того, что лежит
в  конце   пути  истории.  Они  знают
законы целого  и  видят  перспективу,
внутри которой неравенство заменяется
равенством,    несправедливость     -
справедливостью, а свобода становится
привычным делом каждого. Единичное не
должно    мешать    перспективе,    а
особенное   обязано    не   затемнять
всеобщее, ибо  сами по  себе  они  не
имеют  никакого   значения.  Если  мы
видим всеобщее,  то особенное нас уже
не  интересует.  Значение  отдельного
устанавливается   в    контексте    и
отдаленной  перспективе   закономерно
развивающейся   истории.   Фактически
данное      рассматривается       по-
преимуществу через  идейно  предпола-
гаемое.   Если    сущности   вводятся
предположением  поверенных  масс,  то
единичные факты  нельзя ввести  пред-
положением. Они  либо есть,  либо  их
нет. И  поэтому проективное  сознание
принуждено всякий  раз заново  решать
один и  тот же  вопрос: что же в мире
от предполагаемого,  а что в нем - от
фактически данного, и не сковывает ли
предполагаемое еще живое и особенное,
не замещает ли предложенное сознанием
положенное    бытием?     Проективное

134

сознание  вовлекает   массы  в   пер-
спективу истории.  Его интересует  не
жизненная  позиция  человека,  а  его
классовое положение,  не личный опыт,
а историческая  тенденция, не условия
вовлеченности индивидов в то или иное
событие, а эффект массового действия.
Опыт   не   концептуализируется.   Он
оценивается   в    контексте   научно
обоснованных  проектов   и   массовых
действий.  Философия  превращается  в
идеологическое украшение  жизни масс,
в  спекулятивный  орнамент  общества.
Производство   сознания    становится
элементом воспроизводства  социально-
политических    структур    общества.
Создается обстановка,  в  которой  не
философия выражает  эпоху в  мысли, а
сама историческая  эпоха  захватывает
мысль, лишает ее автономности и права
на     представительство      истины.
Членораздельная,   целостная    мысль
становится недостижимой, ибо сама она
превращается в  симптом ускользающего
бытия.    Смещение     субъективности
уловил,  например,  Пастернак,  слова
которого: "Меня  деревья плохо  видят
на  отдаленном   берегу",  могли   бы
повторить все  современные  философы.
Но   если    современная    философия
признает "я"  не  существующим,  если
"я"  -   это   какая-то   производная
квазиструктура сознания, то почему же

                                  135

тогда  не   испаряется  слово  "сам"?
Почему мы  признаем умного в том, кто
сам подумал,  а не  в  том,  кто  сам
допускает, чтобы за него в его голове
что-то кем-то  мыслилось?  Почему  бы
нам не  признать, что  есть  глупость
сознания и есть умные сны? Ведь когда
мы видим сон, то это не мы его видим,
а он проясняет нам наши же состояния,
рассказывает  о   нас.  И  чтобы  его
понять, нам нужно быть на его уровне,
нужно сделать  усилие. Какое? Увидеть
его  конкретно,   а  не   абстрактно.
Конкретно мы  видим тогда,  когда  не
выходим за  пределы видимого.  А  это
сделать  трудно.   Для  этого   нужно
отказаться от  "я  сам"  и  допустить
возможность   того,    чтобы   и    в
"безбытийности"   кружилась    листва
бытия. Классическое  философское  со-
знание "не  заметило" эпоху  массовых
идеологических     движений.      Оно
концептуализировало  опыт   свободной
личности, отыскивая  в нем  всеобщее,
рационально контролируемые  элементы.
Объективность      растворена       в
субъективном опыте.  Сама по себе она
не дана.  К ней  нужно еще прийти, ее
нужно  установить   в  процессе   де-
субъективизации опыта  представителей
свободных         профессий         и
интеллигентского сознания.


136

  Мы думаем,  что наша  перво-природа
делает нас  немыми, что она связывает
нас по  рукам и  ногам. И  поэтому мы
развязывали эти  связи, вытаскивая их
на свет  воли и  разума.  Вытаскивали
связи,   а   вытащили   взрывоопасную
энергию идеологически ориентированных
масс.
  Концептуализация   движения    масс
связана  с   идеологией  проективного
сознания. В  качестве нового идейного
течения  создаются   интеллектуальные
структуры для  включения (и описания)
массовых движений  в историю.  В  них
рационализируется мироощущение людей,
выброшенных за  пределы традиционного
уклада жизни.
  Если  человек   есть  условие  того
мира, который  он может  понимать и в
котором  он   может  действовать  по-
человечески,   то   реализуются   эти
возможности в принципе "я могу". Могу
не только  объяснить мир,  но и  могу
изменить его.  Это две  стороны одной
медали. Бытие "я есть" превращается в
бытие "Я могу". Недаром философии был
брошен упрек:  мол,  хватит  болтать,
настала пора изменять эпоху.
  Слово "эпоха"  здесь  случайно.  На
его  месте  мы  могли  бы  увидеть  и
"бытие", и  "человек". Кто  откажется
схватить в  мысли бытие или человека?
А,  "схватив",   почему  бы   его  не

                                  137

изменить?  Но  в  этой  настроенности
есть  один   оттенок,  вернее,   одна
скрытая ее  посылка. Мало  "схватить"
вещь в  мысли. Ее  еще  нужно  суметь
"вывернуть"  так,   чтобы  у  нее  не
оставалось     изнанки,      какой-то
внутренней   стороны.    Что    такое
"внутренняя  сторона"?  Это  "провал"
мысли, темное  пятно в поле сознания.
Значит,  бытие  нужно  изменить  так,
чтобы   не    было   "темных   пятен"
сознания. И тогда умельцы мысли будут
иметь,     с      одной      стороны,
цивилизованные      связи      бытия,
основанные на  знании сути вещей, а с
другой   стороны,    философию   (или
науку), которая  им эту  суть постав-
ляет,  т.е.   само   философствование
ставится     в     зависимость     от
возможностей  "выворачивания"   эпохи
(бытия и человека).
  Современная философия  ужаснулась и
"онемела",    увидев     "я     могу"
осуществленным в  образе цивилизации.
Как заклинание  ею стало  повторяться
одно слово:  "не все".  Не все  можем
стянуть в  причинный узел,  в  фунда-
ментальную  зависимость.  Есть  вещи,
которые  очень   хотелось  бы  понять
через набор  последовательностей,  но
не все  может человек. Есть "провалы"
мысли и  темные пятна  сознания, т.е.
есть бытие.  Ведь бытие  - это и есть

138

все то,  что мы  в  зеркале  сознания
видим в  качестве пятна,  в  качестве
того, что  складывается не по законам
сцепления  мыслей,   не  по  правилам
сознания. Когда  по  правилам,  тогда
появляются  замещенные   связи  циви-
лизации.  Ведь   цивилизация  -   это
выполненное  человеком  представление
мира,   замещающее    вяжущие   связи
человеческой   природы,    выражаемые
словами "я  не все  могу". И  это "не
могу" необходимо исполнить без ропота
и смиренно  как условие  того,  чтобы
что-то       "мочь".       Разрушение
человеческой    природы    под    тем
предлогом, что  не может  быть бытия,
невыразимого в  мысли, имеет еще одно
следствие. Пытаясь обмануть сущее, мы
обращаемся  к   сущности  сущего.   А
сущности заставляют  нас  вступать  в
сговор с  несуществующим. Если  нечто
существует, то  ничто ничтожит вполне
благопристойно    и    цивилизованно.
Например,  в   виде  представлений  о
всеобщем   счастье    или   тотальной
честности   вывернутых    "наизнанку"
людей.  Вот   эту  посылку  разрушает
современная    философия,     которая
проявляет особую  чувствительность  к
непоследовательностям               и
недоговоренностям        классической
метафизики.  Сегодня  нас  интересует
уже    не    сущность    сущего,    а

                                  139

избыточность    бытия.    Но    бытие
безмолвствует,  а   публика  публично
жжет себя глаголом.


        7. Поддельная свобода

  Кажется,   нет    более    трудного
вопроса, чем  объяснить себе,  почему
ты не  видишь то, что видишь, т.е. не
знаешь о  том,  что  слеп.  Например,
кто-то  увидел   "закат  Европы"  или
"приближение  к  бессознательному"  и
рассказал  об   увиденном.  А  ты  не
видишь и  рассказа не понимаешь. Или,
наоборот, тебе  повезло и  ты  что-то
понял, а  кому-то  не  повезло  и  он
этого не  понял. "...Человек,  -  го-
ворит Тейяр  де Шарден,  - непрерывно
терзается    от    разлук,    которые
производит между  телами  расстояние,
между душами  - непонимание,  а между
жизнями -  смерть"21. Нити  понимания
между людьми  разорвались, а  жить им
нужно вместе,  т.е. какие-то  вещи им
нужно  делать  там,  чтобы  бытие  не
перестало быть. Ибо само собой оно не
бывает и  сами по  себе (органическим
созреванием) люди не прозревают.

____________________
21   Тейяр де Шарден П. Указ. соч. С.
  108.

140

  "Закаты" и  "восходы" мы  видим  не
потому, что они существуют, хотя они,
может быть, и существуют. Мы видим их
потому, что  обживаем  нечеловеческий
мир  с   надеждой,  что  нам  удастся
воспроизвести    его    как    заново
рожденную  вселенную  на  человечески
осмысленном уровне.  Желания овладеть
миром приходят  и уходят,  а какие-то
слова, сказанные  при этом, остаются.
Но полнотой слов не заполнить пустоту
человеческого   бытия.    Все,    что
исключено      бытом,      становится
избыточным.  В   нашем  мире   всегда
найдется  такое  содержание,  которое
складывается   вне   зависимости   от
возможностей  понимания   мира.   Это
содержание держится не словами, а из-
быточным взаимодействием  всех частей
целого. Но  бытие -  это  и  есть  то
избыточное целое,  которое слова раз-
бивают на  части  так,  что  рядом  с
одним целым  появляется другое целое.
И если кто-то из нас живет по законам
одного целого,  то найдутся и те, кто
живет  как   бы  по  законам  другого
целого. Ничто  нас не может связать в
одно целое,  т.е. существует один мир
и существует другой мир, и существуют
еще слова, по которым мы узнаем своих
и отделяем их от чужих.
  Слова    раскололи    мир    и    в
образовавшуюся    в    нем    трещину

                                  141

ускользает  наше  бытие.  Ведь  бытие
одно и  нельзя сделать  так, чтобы на
стороне одного  целого было  бытие, а
на стороне  другого -  небытие, чтобы
нашими словами рождалось понимание, а
не  нашими  -  непонимание.  Забвение
бытия рождает  подозрительность. Ведь
если по  форме наших слов мы движемся
к  раю,  то  они  по  законам  своего
выбора двигаются  к аду.  В этой вза-
имной вражде  некому  беспокоиться  о
том, чтобы  оно  уцелело,  чтобы  оно
само за  себя  говорило  в  нас.  При
нормальных условиях, замечает Юнг, ни
одно  суждение   не  может  считаться
окончательным до  тех  пор,  пока  не
будет принято  во  внимание  обратное
ему суждение. Здоровое общество - это
общество, в котором не соглашаются, в
котором прислушиваются  к  тому,  что
бессознательное говорит в сознании.
  Невыговоренное     бытие     делает
оправданием  тот  тип  умозрительного
вопрошания, с  которым  знающие  себе
цену люди  вступают в  мир. Никто  из
них уже не спрашивает, что происходит
в мире  и что по поводу происходящего
думают люди.  Все  мы  требуем  дела,
которое  бы   обеспечивало   поставку
существа дела.  Наш интерес направлен
не на  то, что  бывает, а  на то, что
обеспечивает пребывающее;  не на  то,
что думают  люди, а  на то,  что  они

142

действительно  думают.   Вернее,  нас
беспокоит  одна   проблема:  что  нам
нужно сделать  для того,  чтобы  люди
подумали то, что они на самом деле не
могут думать.  Отныне все совершается
дважды: один раз явно, а другой раз -
потаенно.   Мысль,    попавшая    под
подозрение,  перестает   совпадать  с
самой же  собой. Жизнь,  спрашивающая
как     ей     жить,     окончательно
растворяется в  бессубъектном  образе
мира. Ибо субъект, т.е. первый объект
онтологии,    давно    уже    утратил
непорочность декартовского  "Я мыслю,
что мыслю". И он взят под подозрение.
Вернее, он  сам  себя  подозревает  в
незаконном присвоении онтологического
первородства.
  "Не мыслю,  а думал,  что я мыслю".
Эти слова преследуют каждого из нас и
отражают  смятение   мира,   когда-то
представленного  "я".   Представления
без   первопредставленного   объекта,
действие   без   субъекта   действия,
феномены      без      первофеноменов
надвинулись  на  мир  как  саранча  и
пожирают  остатки   его  былой  субъ-
ектности. В бессобытийной мысли никто
не  виновен,  в  бессубъектной  жизни
некому отвечать.  Поднимающаяся волна
спонтанности вовлекает  нас в игру, у
которой  нет  правил.  Вернее,  и  не
может  быть,  ибо  спонтанность  мира

                                  143

есть условие  того, чтобы  в нем были
какие-либо    законы.    Спонтанность
нельзя ввести определением, ее нельзя
знать заранее.  И  эта  невозможность
обессиливает силу  "я",  выставившего
науку  для   всеобщего  употребления.
Ведь наука  вылавливает как раз такие
состояния сознания, попадая в которые
мы можем  что-то  знать  заранее,  до
того, как  это  что-то  даст  о  себе
знать.  "Заранее   знающие",  мы   не
нуждаемся в тех состояниях, в которых
люди когда-то говорили с богом. У нас
нет   видений,    но   у   нас   есть
привидения,   т.е.    самодостаточные
мысли проективного сознания.
  В  классическую   эпоху   философия
выступает от  имени  истины,  и,  как
священник, освящает бытие, человека и
мысль.  Она   контролирует   духовные
процессы  и   требует   соразмерности
вещей  и   мыслей  о   вещах,   соот-
носительности разума  и бытия. Бытие,
в свою  очередь, рассматривается  как
нечто мыслеподобное  и в  силу  этого
подобия    рационально    устроенное.
Классикой     предполагалось,     что
самосознание общества  имеет развитые
формы,  если   философское   сознание
выступает в  качестве  их  доминанты,
источника     идейных      инициатив.
Собственно,  идейная   инициатива   в
философии  состояла   в  том,   чтобы

144

сохранить  целомудренность   бытия  и
ума. Для этого вещи в себе отделялись
от вещей  для себя, невыговоренное от
сказанного и  т.д. Тождество  бытия и
мышления стало  тем  карающим  мечом,
используя    который     классическая
философия   сохраняла    прозрачность
бытия,   человека   и   самой   себя.
Несмотря на  все пестрое многообразие
идейных течений,  школ и направлений,
классическая философия  имела  четкие
ориентиры.  Она   лелеяла   мысль   и
опекала  человека,  хранила  в  своем
кармане  истину  и  вела  решительную
борьбу  с  заблуждениями.  В  составе
меняющегося мира  она отыскивала  не-
изменные сущности,  все  то,  что  не
подлежало релятивизации.  В борьбе за
чистое бытие,  прозрачного человека и
ясное  сознание   родилась  идеология
универсальных  возможностей   разума,
рационального использования природы и
автономного существования человека.
  Социально-политические            и
идеологические перемены последних лет
заставляют    усомниться    в    этих
предположениях.    Бытие     человека
обнаружило свою внеположность мысли и
вне мысли  самоопределилось. На  этом
"самоопределении"  бытия,  оживившего
архаические   смыслы    и   значения,
застряли Хайдеггер и Гадамер. Вопреки
цивилизованному  давлению   науки   и

                                  145

технологии в  жизненном мире человека
каким-то  чудом   сохранились   вещи,
неподдающиеся расшифровке  на  уровне
рефлексивного сознания. Например, еще
существует    общество    в    смысле
осуществленного   общения.   Но   оно
избыточно.  Сохранилась  и  действует
"техника" ускользания  от  ничто.  Но
она доверяет  больше "снам",  чем яв-
ленному сознанием.  Эту технику нужно
было  понимать.  Вернее,  нужно  было
учиться понимать  ее заново,  утратив
философскую   невинность,   философия
стала учиться.  Сегодня вряд  ли кого
шокирует почти  банальное утверждение
о том,  что философское  сознание  не
доминирует    в     духовной    жизни
современного   общества,    что   оно
утратило инициативу в области идейных
поисков  и  не  оказывает  (почти  не
оказывает)   никакого    влияния   на
формирование   мировоззрения   людей.
Философские   идеалы   рациональности
декартовских   времен    давно    уже
превратились в идеологию части ученых
и  околонаучной   публики.   Кругозор
образованных людей очаровал философию
своей  прозрачной   ясностью  и   по-
зитивностью     суждений.      Вполне
возможно,    что    позитивизм    как
теоретическая доктрина  и  позитивизм
как   спонтанная    позиция    "новой
интеллигенции" (Г.П.Федотов)  не одно

146

и  то  же.  Доктринальный  позитивизм
есть нечто вторичное и производное от
первобытного позитивизма образованных
людей  (Ф.Новосад).  Все  мы  сегодня
немного  позитивисты,  т.е.  верим  в
самодостаточность науки,  ценим факты
и  убеждены  в  преемственности  идей
научного познания.  Нам нужны не зре-
лища,  мы   требуем  научной  картины
мира.
  Философия       слишком       долго
ориентировалась на  эти настроения. В
предположении о  том, что  наука рано
или поздно  сумеет  стать  доминантой
культуры,    философское     сознание
поспешило самоопределиться в качестве
науки, исследующей  методы  наук,  их
предпосылки  и  допущения.  Философия
потеряла контакт с жизнью, с тем, что
еще   избыточно   бывает.   Философия
перестала быть  событием. И в этой ее
бессобытийности она устраивает погоню
за содержанием мысли. Мысли без бытия
и бытие  без  мысли  образуют  зазор,
внутри  которого   коренится  дуализм
рассчитывающего   сознания.   Обвиняя
разум в  лживости,  мы  ссылаемся  на
истину  бытия.   Подозревая  бытие  в
неистинности, мы  обращаемся к  мысли
как   адвокату    истины.   Вот   эта
двойственность,   находящая    полное
завершение в  раздвоенности, или  ду-
ализм мира,  строит  себе  ловушку  в

                                  147

виде    перспективы,     устраиваемой
проективным сознанием.  Этот  расчет,
или   сведение    счетов   с   миром,
заставляют  представлять   мысль  как
содержание  мысли.  Бытие  становится
разменной    монетой    бессобытийной
мысли,   которая   в   свою   очередь
покоится  в  бессубъектном  человеке.
Такова цена  сделки  рабочей  силы  с
первофеноменом  человека,   результат
которой  не   может  не   закончиться
крахом            ("антропологической
катастрофой",