стал  развиваться
литературный талант Герцена. Когда (в 1836-ом году) Герцену  было  разрешено
вернуться в Москву, куда он приехал уже женатым, он сразу  занял  выдающееся
положение среди самых ярких людей  этого  "замечательного  десятилетия",  по
удачному выражению Анненкова. В это  именно  время  Герцен  стал  заниматься
изучением Гегеля; благодаря знанию немецкого языка,  а,  главное,  благодаря
хорошей философской подготовке, Герцен лучше и глубже других усвоил основные
принципы философии Гегеля. Из Москвы он переехал в Петербург, но  пребывание
здесь было скоро прервано (он был обвинен в распространении  неблагоприятных
для правительства слухов); Герцена переведи  в  Новгород.  Уже  в  то  время
Герцен стал усиленно добиваться разрешения выехать заграницу; когда он попал
туда, то оставался там уже до конца жизни. Еще до отъезда из  России  Герцен
пережил много тяжелого (у него умерло трое детей,  и  это  отразилось  очень
остро не только  в  общем  настроении  Герцена,  но  внесло  трещину  в  его
гегелианский  "панлогизм"),  но  все  же  он  ехал  заграницу   с   большими
ожиданиями. Романтический радикализм этой эпохи лучше всего  характеризуется
одной фразой, позднее высказанной Герценом: "слово  "республика",  писал  он
впоследствии о своем переезде заграницу, имело тогда для  меня  нравственный
смысл". Действительно с понятием  республики  было  связано  у  Герцена  (и,
конечно,  не  у  него  одного)  представление  не  только  об   определенном
политическом строе, но еще больше - о наступлении, если не  идеального,  то,
во всяком случае, стоящего на пути к идеалу социального  строя.  Собственно,
уже в это время у Герцена ясно выступает примат социального
    ---------------------------------------(7) Флоровский, Искания  молодого
Герцена, Современные Записки, т. XXXIX, XL, стр. 338.
    [282]
    момента в его радикализме; хотя всю жизнь Герцен занимался политикой, но
политика имела для него инструментальное значение. Герцен  ехал  в  Западную
Европу с глубокой верой  в  нее,  в  ее  смелое  и  искреннее  стремление  к
установлению социального идеала. Но как только он попал  заграницу,  в  душу
его  стали  забираться  мучительные  сомнения,  которые   стали   постепенно
разрастаться - особенно, когда  вспыхнула  революция  1848-го  года.  Герцен
поспешил из Италии, где он был в это  время,  в  Париж.  Весть  о  революции
чрезвычайно  взволновала  Герцена,   уже   порывавшего   с   сентиментальной
идеализацией Западной Европы (8), но когда Герцен попал в  Париж  и  пережил
там июньские дни, им овладело глубокое отвращение к  европейской  буржуазии,
которое довело  Герцена  до  отчаяния,  -  он  почувствовал  себя  "на  краю
нравственной гибели" (9). Это был последний удар  по  всему  тому,  чем  жил
Герцен в своем романтическом идеализме. Надо иметь в виду, что еще в  начале
40-ых годов Герцен отошел от религиозного мировоззрения, которое расцвело  у
него в период  ссылки  под  влиянием  невесты.  Правда,  некоторые  элементы
христианской веры, особенно серьезное отношение к Евангелию,  сохранились  у
Герцена на всю жизнь  (10);  мы  увидим  дальше,  что  решающие  основы  его
позднейшего мировоззрения до конца определялись христианскими идеями. Тем не
менее, Герцен отошел по существу от  религиозного  мировоззрения  и  всецело
принял построения атеистического натурализма. Прочным и устойчивым  оказался
только  этический  идеализм,  но  он  был   теснейшим   образом   связан   с
принципиальным имманентизмом, со всецелым погружением в мир "посюсторонний".
Именно потому социально-политический радикализм стал единственным выражением
этического идеализма Герцена. Этот этический идеализм - мы это увидим дальше
.подробнее - не имел теперь под собою никакого принципиального  основания  и
держался всецело на утопической вере в прогресс и западно-европейскую борьбу
за свободу и социальную правду. Вот почему крушение веры в  Западную  Европу
привело Герцена "на край нравственной гибели" (11). Отказаться
    ---------------------------------------(8)       Первое       проявление
разочарования в Зап. Европе находим в "Письмах из Франции  и  Италии"  (1847
г.). Сочинения,т. V. Страхов справедливо  отмечает,  что  "Герцен  дошел  до
полной безнадежности еще раньше, чем совершилась революция 1848 r.  ("Борьба
с Западом...", стр.  31).  См.об  этом  дальше  в  тексте.  (9)  "Письма  из
Франции..." Соч. т. V, стр. 110. (10) См. выше цитату  из  "Былого  и  Дум";
приведем здесь более полный текст ее: "не помню, чтобы когда нибудь я взял в
руки Евангелие с холодным чувством - это проводило меня через всю жизнь;  во
все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий
раз его содержание низводило мир и кротость в мою душу". Былое и Думы, ч. I,
стр. 83 (11) Сочинения, т. I, стр. 110.
    [283]
    совершенно от веры в идеал и его  правду  значило  для  Герцена  утерять
всякий смысл в личной и исторической жизни;  от  "нравственной  гибели"  его
спасла, по собственному признанию, "вера в Россию". Творческие силы  Герцена
уходили в страстное  обличение  духовного  строя,  духовного  мира  Западной
Европы, -н в его часто придирчивой критике Западной Европы с особенной силой
зазвучал, рядом с требованиями морального идеала, эстетический  мотив.  Этот
мотив - мы увидим это подробнее дальше - всегда звучал в  душе  Герцена,  но
его борьба с мещанством Западной Европы, его страстное  обличение  моральной
ограниченности  и  духовного  ничтожества  мещанства  определялись   главным
образом  именно  эстетическим  отвращением.  В  этом  пункте   Герцен   тоже
глубочайше связан с целым  рядом  русских  .мыслителей,  -  прежде  всего  с
Гоголем, а затем - К. Леонтьевым, Н. К. Михайловским, отчасти Достоевским, в
новейшее  время  -  Бердяевым.  В  Европе  ныне,   по   выражению   Герцена,
"распоряжается  воем   купец";   подмена   духовных   ценностей   ценностями
коммерческого характера есть симптом глубочайшего  духовного  оскудения  для
Герцена, мировоззрение которого отныне принимает трагический отпечаток.  Ему
все же нужно 'верить во  что-либо  большое  и  светлое;  в  той  "переоценке
ценностей",  которая  определилась   разочарованием   в   Западной   Европе,
единственной ныне точкой опоры явилась для Герцена защита  личности.  Уже  в
замечательной книге "С того берега", которая вместе с "Письмами из Франции и
Италии" запечатлела внутренний перелом,  "душевную  драму"  Герцена,  -  это
выступает  с  полной  ясностью.  Персонализм  и  принципиальный  алогизм   в
историософии соединяются у Герцена в своеобразную трагическую философему,  в
которой он по-прежнему является романтиком. Позиция  трагического  смирения,
оставшаяся  у  Герцена  после  крушения  веры  в  европейскую   цивилизацию,
определялась, с одной стороны, мотивом правдивости ("из страха истины себе я
не солгу"), а, с другой стороны, пессимистическим восприятием всего космоса,
в котором случаю принадлежит, по мысли Герцена, огромное и  страшное  место.
Но именно это "неразумия" бытия самого по  себе  еще  ярче  выдвигает  право
человека, на независимость от мира.  Идеальные  запросы  человеческого  духа
стоят в непримиримом  разногласии  со  слепотой  природы  и  властью  в  ней
случайностей, но эта оторванность духа человеческого от природы и определяет
собою нежность у Герцена к человеку и его исканиям и запросам, а,  вместе  с
тем, создает какую-то меланхолическую любовь к красоте и  искусству.  Слова,
которые Герцен написал однажды о современности (..."мир живет  кое-как...  и
ищет не устроиться, а
    [284]
    забыться") (12), относятся прежде всего в нему самому. "Искусство, писал
он в позднюю эпоху (13), вместе с  зарницами  личного  счастья  единственное
благо наше". Перед  нами  все  тот  же  эстетический  гуманизм,  у  которого
согревают свои души русские мыслители, порвавшие с Церковью, но  не  могущие
заглушить в себе идеальных запросов.  Мы  видели,  что  Герцена  "спасла  от
нравственной гибели" вера в Россию. Конечно, здесь сказалась горячая  любовь
к России, которая всегда была присуща Герцену,  но  и  вера  в  Россию  (как
раньше вера в  Западную  Европу)  гораздо  больше  определялась  социальными
исканиями, чем национальным чувством. Герцен возлагал  все  свои  социальные
упования на русскую  общину  (в  этом  смысле  Герцен,  -  даже  более,  чем
славянофилы, - является создателем так называемого  народничества,  (см.  об
этом ниже, в гл. VIII). Вместе с Толстым,  Достоевским,  Леонтьевым,  Герцен
отрекается от прежнего "зона" истории (т. е.  от  европейской  ее  эпохи)  и
отдается мысли о  "новом  зоне".  Критика  европейской  культуры  у  Герцена
постепенно  освобождается  от  придирчивости  и  всецело  определяется  лишь
раздумьем над ошибками  и  неправдами  прошлого.  Литературная  деятельность
Герцена целиком уходит в публицистику, но это публицистика философская,  вся
пронизанная общими (новыми) взглядами на историю, на проблему  прогресса.  В
последний период своей деятельности Герцен причисляет  себя  к  "нигилистам"
("), но  в  истолковании,  которое  не  приближает  его  к  современным  ему
Базаровым, а, наоборот, отдаляет от них. Разрыв  с  новым  поколением  очень
омрачал последние годы жизни Герцена, - тем более, что он имел  за  собой  и
достаточное основание. Новое поколение, - мы будем о нем  говорить  в  главе
VIII-ой, посвященной Чернышевскому, - защищало  реализм  (в  его  достаточно
примитивной форме), - Герцен же, хотя и был позитивистом, хотя и  тяготел  к
философскому реализму, но  всегда  был  и  до  конца  оставался  романтиком.
Духовные установки у обеих сторон, при всей  близости  в  отдельных  пунктах
мировоззрения,              были              глубоко              различны,
----------------------------------------  и  не   один   Герцен   болезненно
переживал вытекавший отсюда разрыв.  Вся  заграничная  эпоха  жизни  Герцена
(1847 - 1870) была посвящена журнальной работе  -  Герцен  издавал  один  за
другим журналы свободной русской мысли. Он был  близок  ко  всем  выдающимся
политическим деятелям того времени, стоял
    ---------------------------------------(12) Былое и  Думы,  ч.  V,  стр.
203. (13) Ibid., стр. 368. (14) Былое и Думы, ч. V.
    [285]
    в самом центре международной революционной деятельности. Об этом он  сам
бесподобно  рассказал  в  томах  "Былого  и  Дум".   Обладая   значительными
средствами, Герцен охотно субсидировал издания радикального характера.  Одно
время был он близок к Прудону, книги которого были высоко  ценимы  Герценом,
еще когда он был в России. Впрочем, дружба с  Прудоном  скора  оборвалась...
(15). В личной жизни Герцена было тоже много трудного и тяжелого, о чем он с
большой откровенностью поведал сам в "Былом и Думах". В 1870-ом году  Герцен
скончался. 3. Переходя  к  анализу  философских  взглядов  Герцена,  заметим
прежде всего, что он сам никогда не  приводил  в  систему  свои  философские
взгляды (хотя их внутренняя  связность  и  единство  не  подлежат  сомнению)
(15a). Герцен был очень  цельной  натурой,  к  цельности  в  сфере  идей  он
постоянно  стремился,  не  щадя  самых  дорогих  своих  убеждений,   но   то
обстоятельство, что Герцен от чистой философии перешел  (уже  заграницей)  к
философской публицистике, мешало ему в приведении в систему его  философских
построений. Задача историка заключается здесь в том, чтобы выделить основное
в высказываниях Герцена, не следуя педантически хронологии  его  творчества,
но, конечно, и нигде не переходя за пределы того, что мы  находим  у  самого
Герцена. Философские взгляды Герцена были  обследованы  до  сих  пор  только
двумя авторами - Плехановым и Шпетом (отчасти еще Massaryk-ом). Но  Плеханов
в сущности все время занят тем, чтобы показать,  что  Герцен  "развивался  в
направлении от гегелианства к материализму" (16), а Шпет не хочет говорить о
философии  Герцена  в  точном  смысле   слова,   а   лишь   о   "философском
мировоззрении" его.  Но  это  противопоставление  философии  и  философского
мировоззрения, не оправдываемое по  существу,  характерно  лишь  для  самого
Шпета, а не для Герцена,  который  не  раз  выдвигал  идею  философии,  "как
науки", т. е. в строгом и точном смысле системы основополагающих идей  (17).
То обстоятельство, что Герцен во вторую половину жизни  ушел  в  философскую
публицистику,  связано  теоретически  с   его   "философией   деяния"   (что
равносильно бакунинскому уходу в "дело", в живое претворение идей в  жизнь).
В этом отношении очень любопытен один философский термин, который  постоянно
встречается у Герцена (он не привился в русской философской
    ---------------------------------------(15)  См.  об  этом   специальное
исследование Labry. Herzen et Proudhon. (15a) "У меня никакой нет  системы",
писал Герцен в книге "С того берега" (1859  г.).  никакого  интереса,  кроме
истины, и я высказываю ее, как она мне кажется" (Соч. т. V. сто. 462).  (16)
Плеханов. Собр. соч. т. XXIII, стр. 368. (17) См., напр.,  первую  статью  в
серии "О дилетантизме в науке".
    [286]
    терминологии):   "одействорение",   "одействорять",-вероятно,    перевод
немецкого термина "Verwirklichen". Этот переход к воплощению  в  жизнь  идей
лежал на пути развития гегелианства, как это  ярче  всего  выразил  польский
гегелианец  Цешковский  (Cieszkowsky)  в  своей   книге   "Ртоlеgomena   zur
Historiosophie" (1838-ой год) (18). Это движение мысли от теории к практике,
от .идеи к ее воплощению теснейшим образом связано с тем, что мы уже не  раз
встречали выше, - с "онтологизмом" в понимании познания.  В  свое  время  мы
остановимся на этом при  изучении  Герцена.  Был  еще  один  существенный  в
философском смысле мотив в oбpащенности Герцена к публицистике - неразрывная
для него связь чисто-теоретического и оценочного момента в понимании  бытия.
Герцену действительно чужда идея "чистого" познания, - он везде  в  познание
привносит оценочный момент, и в этом смысле Герцен является одним из предтеч
того  "субъективного  метода",  который  расцвел   в   построениях   Н.   К.
Михайловского и близких ему мыслителей. Герцен часто твердит о  "неподкупном
разуме",  о  необходимости   принимать   факты,   как   они   есть,   но   в
действительности он никогда  не  мог  освободиться  от  оценочных  суждений,
страстных и часто пристрастных. Не оттого-ли его  взгляды  могли  показаться
Шпету скорее "философским мировоззрением", чем философией? Но это ведь, если
угодно, одна из коренных  особенностей  русской  мысли  вообще  -  сплетение
теоретического и аксиологического (оценочного) подхода  к  бытию.  Герцен  с
мучительной болью переживал несовпадение этих двух "установок", но не  менее
остро переживал он и их глубочайшую неразрывность. Конечно,  это  есть  лишь
выражение того, что Герцен всю жизнь по существу был религиозным  мыслителем
(19), ибо  для  религиозной  установки  (и  только  для  нее)  и  характерна
внутренняя  неотделимость  теоретического  и  аксиологического   момента   в
понимании бытия. Потому-то и надо в изучении  Герцена  и  реконструкции  его
идей исходить из анализа его религиозного сознания  и  религиозных  идей.  В
одном письме к своей невесте (20) Герцен пишет: "до 1834-го года у  меня  не
было религиозных идей; в этот год, с которого начинается другая  эпоха  моей
жизни, явилась мысль о Боге; что-то неполон, недостаточен стал мне  казаться
мир". Мы имеем, однако, достаточные свидетельства  того,  что  Герцен  и  до
этого мыслил религиозно. В письме Огареву (19. VI. 1833) (21)
    ---------------------------------------(18) См. о нем экскурс I в  книге
Шпета. (19) Эта сторона в творчестве Герцена особенно выпукло  обрисована  в
указанном уже этюде С. Булгакова. (20) Сочин., т. 1, стр. 407.  (21)  ibid.,
стр. 117
    [287]  Герцен,  увлекавшийся  Сен-Симоном  и  его   мыслями   о   "новом
христианстве", писал: "мы чувствуем, что мир ждет обновления..., надо другие
основания положить обществам Европы". В том же письме находим и  комментарии
к этим словам: "возьмем чистое основание христианства, - как  оно  изящно  и
высоко, но посмотри на последователей его - мистицизм темный и мрачный".  Из
этих строк ясно, что Герцен недоверчиво относился к церковному христианству,
- и, действительно; за исключением краткого периода перед свадьбой, реальной
близости к Церкви у Герцена никогда не было. Его увлекали христианские темы,
он в сущности ими только и жил все время, как мы будем много раз  убеждаться
в  этом;  но  так  называемое  "историческое  христианство"  (Церковь)   его
отталкивало. Любя Евангелие, Герцен в то же время несомненно  еще  в  ранней
юности, впитывал в себя духовное наследие XVIII-го и начала ХIХ-го  веков  с
их романтической религиозностью, в которой Евангельские  идеи  сплетались  с
оккультизмом, мистицизмом (от С. Мартена) и "внутренним" христианством (22),
- что мы уже достаточно видели выше у русских масонов и мистиков XVIII-го  и
начала ХIХ-го веков. Когда Герцен попал в ссылку, он испытал сильное влияние
экзальтированной Захарьиной (невесты) и знаменитого Витберга (автора проекта
храма Христа Спасителя в Москве),  в  свое  время  входившего  в  Лабзинский
кружок. От Сен-Симона Герцен заимствовал  идею  "нового  зона"  ("обновление
мира") (23), а от мистиков заимствовал истолкование этого "нового зона".  Из
Вятки Герцен писал друзьям о присылке ему сочинений Сведенборга, Парацельса,
Эккартсгаузена   (24).   Герцен   становится   в   это   время    защитником
принципиального дуализма; в письме от 27. IV. 1836-го года он пишет: "теперь
меня чрезвычайно занимает религиозная мысль - падение Люцифера, как огромная
аллегория, и я дошел до весьма важных  результатов"  (25).  Через  несколько
месяцев (письмо друзьям 22. IX. 1836-го года) Герцен запальчиво пишет:  "все
теории о человечестве - вздор. Человечество есть падший ангел... (отсюда)  в
нас два противоположных течения, которые губят, отравляют нас своей  борьбой
- эгоизм, ...мрак - прямое наследие
    ---------------------------------------(22) См.  упомянутую  уже  работу
Viatte. Les sources occultes du romantisrne.  (23)  "Великие  слова  (Герцен
пишет о С. Симоне) заключали в себе целый мир новых отношений между  людьми,
мир здоровья, мир духа, мир красоты, мир естественно нравственный, потому  и
нравственно чистый". Возрождение идеи "естественной"  нравственности,  столь
характерное для руссоизма, глубоко залегло в душе Герцена. Об  этом  периоде
см. статьи Флоровского (Совр. Записки). (24) Соч., т. I, стр. 33, 341.  (25)
Ibid. стр. 271.
    [288]
    Люцифера, и любовь, свет, расширение -  прямое  наследие  Бога".  Герцен
думает,  что  "Откровение  высказало  это  нам"  (26),   -   тогда   как   в
действительности  это  есть  прямое  выражение   мистической   антропологии,
расцветшей в Европе в XVIII-ом  веке.  Человек,  как  "бывший  ангел"  (27),
томится на земле: "ангелу не хочется быть человеком" (28), ""Тело  в  смысле
материальном, эгоизм в смысле  духовном  -  вот  орудие,  которым  действует
Люцифер против воплощенного Слова". Несколько позже пишет Герцен: "мне  жаль
падшего брата,  я  вижу  на  челе  его  не  совсем  стертую  печать  красоты
Люцифера... Как хорош был Люцифер  до  своего  падения"  (29).  Весь  космос
светится для Герцена тем же двойным светом: "посмотри на  эти  горы,  утесы,
разбросанные камни, пишет он Н. А. Захарьиной (30),  это  изнеможенное  тело
непокорного сына, - но  вот  отовсюду  ко  взору  Отца  стремится  жизнь,  -
деревья, мох и это усилие жизни, кончающееся цветком, - в цветах уже  стерта
печать отчаяния (!), в них радость бытия. И между взором Отца и трупом  сына
есть мысль и чувство, облеченные... в плоть падшего ангела -  человека.  Ему
дано узнать изящное вселенной, он умеет радоваться  небом,  морем,  взглядом
подруги, и он не должен прежде уйти с земли, пока не постигнет все изящное в
ней". В в