овил зеркало, лучше которого никогда еще не делал.
Потом он доложил королю, что работа готова.
    Король посмотрел на зеркало сбоку и сказал:
    "Я не замечаю, чтобы поверхность его была кривой".
    "В  этом-то  и весь секрет, ваше величество, - ответил Амальгама. - С виду
это обыкновенное стекло. Не угодно ли посмотреться в него?"
    Король взглянул на себя в зеркало, и так как был он несказанно безобразен,
но уже много лет не видел себя в зеркале, то захохотал от восторга:
    "Ты  молодец,  Мастер,  я  награжу  тебя знаком Опахала! Ну и коверкает же
человека  твое  зеркало! Смотри - нос поперек лица, глаза вылезли на щеки, рот
растянулся  до ушей и уши висят, как у собаки. Слава богу, что это лишь кривое
зеркало".
    И, уже ничего не опасаясь, Фанфарон приказал явиться Мельхиоре.
    "Я  выполнил  твою  просьбу,  Мельхиора,  -  сказал  король.  -  Вот самое
правдивое зеркало, его сделал твой друг Амальгама. Взгляни в него и согласись,
что я говорил тебе правду". - Так сказал король посмеиваясь.
    Но  едва  Мельхиора  взглянула  в зеркало, она отшатнулась и закрыла рукой
глаза, не сразу поверив им.
    "Теперь, надеюсь, ты убедилась, какова ты?" - спросил довольный король.
    "Да,  теперь  мне известно, какова я", - тихо произнесла Мельхиора и снова
приникла к зеркалу, не в силах оторваться от него.
    "То-то же, - сказал король. - Ну, теперь ты не будешь больше упрямиться".
    И,  повеселев,  король  позвал  придворных  и  велел  им  всем глядеться в
зеркало.
    Министры  и  вельможи,  ветродуи  и  начальники  Печной  Тяги смотрелись в
зеркало и отплевывались:
    "Ну и рожи у нас получаются в этом стекле!"
    Им  и  невдомек  было, что Амальгама изготовил зеркало совершенно прямое и
верное.  Только  хитрый  Жилда-был  заподозрил  что-то  неладное.  Он  схватил
зеркало,  внезапно поднес его к лицу Амальгамы и увидел, что мастер отражается
в стекле таким же ясноглазым, каким он был на самом деле.
    "Смотрите,  ваше величество, - завопил Жилдабыл, - негодяй обманул вас! Он
изготовил  зеркало  с  коварным  свойством:  наши лица и прекрасный лик самого
короля   стекло   уродует,   а   лица   Мастера   и  этой  упрямицы  оставляет
неискаженными".
    "Ну,  не  миновать  теперь  тебе вентилятора!" - сказал Мастеру взбешенный
король.  Он хватил зеркалом о каменный пол с такой злобой, что стекло брызнуло
во все стороны, и стал топтать осколки.
    Королевские ветродуи схватили Амальгаму. Его бросили в темный подвал, куда
не проникало ни искорки света.
    На другой день ослушника судил Совет Ветров.
    "Признаешь ли ты себя виновным?" - спросил король.
    "Я  виновен  только в том, - гордо отвечал Мастер, - что всю свою жизнь не
искажал прекрасного, не скрывал уродства, не льстил безобразию и говорил людям
правду прямо в лицо".
    "В вентилятор его!" - закричал король.
    "В вентилятор!" - повторили ветры.
    Это была самая лютая казнь.
    Амальгаму  заключили  в  высокую  башню  одной  из  стен замка. Казнь была
назначена на утро.


    ГЛАВА 4
    B поисках Синегории

    Гай замолк.
    - Что же случилось дальше? - спросил я нетерпеливо.
    - Прекрасная Мельхиора... - начал было Арсений.
    Но  тут сигнальщики закричали "воздух". У командного пункта взвыла сирена.
Под  навесом  посыпались  со  стола  кости  домино. Румяная подавальщица Клава
промчалась мимо нас к щелям укрытия, опережая всех.
    - Клавочка, самовар поспел, бежит! - крикнул кто-то из летчиков.
    Клава  выскочила  из  укрытия,  схватила  горевший  яркой  медью самовар -
гордость  аэродромной столовой - и, как ни фыркал он, как ни плевался, утащила
его под скалу.
    Немцы шли от солнца. Крылатые тени ударили нас по глазам.
    Ды-ды-ды-ды!!! - оглушительно зачастили счетверенные пулеметы.
    Даранг-даранг-даранг! - задергались скорострельные зенитки.
    Мы  едва  успели добежать до щели, как над нами, переходя с тонкого свиста
на  тошнотворный  вой,  что-то  прог  сверлило  воздух и, покрывая все тяжким,
стопудовым  обвалом,  ахнулось оземь на аэродроме. Потрясенная округа долго не
могла  прийти  в  себя,  и  каждое  ущелье  спешило скорее сбыть подальше этот
ужасный, не вмещающийся в мире гром. Только мы подняли головы, как земля снова
судорожно  забилась  под нами, и стало темно от взброшенных к небу камней. И в
эту  минуту  я  увидел,  как  Арсений Гай вскочил и, сгибаясь, побежал к своей
землянке.
    - Я сейчас... термометр снять...
    Ложись!..
    Поздно...  Бомба  рассадила  до  основания  скалу  возле метеорологической
станции. Когда мы подбежали туда, на мху и расщепленных бревнах блестели капли
ртути.
    Я бросился на колени, подвел руку под тяжелое, большое тело Гая, лежавшего
ничком, повернул его лицом к себе. Он посмотрел на меня словно очень издалека,
губы его разжались, но зубы оставались стиснутыми, и сквозь зубы, чуть слышно,
он проговорил:
    - Если доведется... встретите если... зеркало...
    Он  попытался  нашарить карман на груди, но пальцы у него свело, и рука на
полпути  вывернулась  ладонью  вверх.  Я  осторожно  вынул  у  него из кармана
гимнастерки зеркальце, раскрыл, приложил ко рту Арсения. Стекло не замутилось.
Зеркальце оставалось ясным. И говорить больше было не о чем.
    Злой  ветер,  мы  знаем, из какого гнезда прилетел ты, злой, черный ветер,
чтоб унести на своих желтым крестом меченных крыльях жизнь нашего синоптика...
Комкая  в  стиснутых  кулаках  пилотки,  молча  стояли  вокруг летчики и бойцы
батальона  обслуживания.  Тихо  плакала,  уткнувшись  в передник, подавальщица
Клава.  А  полярное  бессонное и немигающее небо смотрело сверху на нас, и все
окрест  было  таким же, как и пятнадцать минут назад. Но мне показалось, чтб и
море,  и  сопки,  и  скалы  -  все, что было перед этим таким знакомым, теперь
облеклось в сумрачную тайну, которую нам было уже не разгадать без нашего Гая.
    В разбитом блиндаже все было искромсано и опалено.
    Я нашел лишь обрывок начатого письма:
    "Привет вам, славные синегорцы, привет тебе, прилежный Изобар, здравствуй,
солнечный Амальгама, Добрый день, Дрон Садовая Голова. Как живете, дорогие мои
ма..."
    ...Мы  похоронили  Арсения Петровича Гая на вершине одной из сопок. Могилу
подкопали  под  большим валуном, похожим на дремлющего белого медведя. Камень,
выбранный  нами  в надгробье Гаю, был надежным: никакая фугаска не свернула бы
такую  махину.  Клава  обложила  могилу  серебристым  мхом  ягелем.  На валуне
большими буквами написали: "Арсений Петрович Гай". А я нарисовал на камне герб
страны   Синегории:  радугу  и  стрелу,  повитую  плющом.  Я  срисовал  это  с
треснувшего  зеркальца,  которое  взял себе на память об удивительном человеке
Арсении Гае и тайне его, которую он унес с собой в могилу.
    Через  час мне пришлось улететь. С тяжелым сердцем покидал я аэродром, где
остался лежать под каменным белым медведем Сеня Гай - добрый великан из страны
Лазоревых Гор.
    Так  и  не  узнал  я,  что  же  стало  с  Мастером Амальгамой и красавицей
Мельхиорой.
    Потом  я  вернулся в Москву, занимался своими делами, но у меня не выходил
из  головы Арсений Гай и его рассказ, конец которого я не успел дослушать. Мне
подумалось, что надо будет рассказать об этой истории по радио, и тогда, может
быть,  откликнутся  люди,  знающие,  где  находится  Синегория и как найти мне
славных  Мастеров.  Сделать  мне это было нетрудно. Я работал на радио и раз в
месяц собирал за Круглым Столом разных интересных людей. Тут были и знаменитые
артисты, и герои-воины, и прославленные мастера заводов, и известные писатели.
И каждый рассказывал у микрофона что-нибудь занятное, интересное. И вот я тоже
рассказал  однажды об Арсении Петровиче Гае и о трех его неведомых Мастерах из
страны Лазоревых Гор.
    Не прошло и недели, как я получил письмо из волжского города Затонска:
    "Уважаемый  Председатель  Круглого  Стола!  Добрый  день!  Привет  Вам  от
синегорцев  Рыбачьего  Затона. Мы слышали передачу, как Вы говорили по радио о
нашем  славном  родоначальнике товарище Гае А. П., который пал смертью храбрых
на фронте. Мы знаем дальше о Трех Мастерах. Если, конечно, это Вас интересует.
Приезжайте  к  нам  в  Затонск.  Мы  еще  можем  сообщить  Вам много всего для
рассказов за Круглым Столом. Только не забудьте захватить то зеркальце.
    Отвага, Верность, Труд - Победа!
    По поручению синегорцев - Амальгама". (Подпись и герб синегорцев.)
    Обратного адреса в письме не было, других подписей также не оказалось. И я
подумал: уж не подшутил ли кто надо мною?..
    Недавно  я  был  на Волге, в своих родных краях. У меня выкроилось немного
свободного времени, и я решил съездить на денек в Затонск. Сойдя с парохода, я
отыскал  дом для приезжих. Конечно, комнат свободных не было. Мне дали койку в
номере  на  несколько  человек.  Я  оставил  чемодан и пошел в горсовет, чтобы
узнать,  где  находится  Дом  пионеров;  там  уж  наверное  слышали об Арсении
Петровиче,  и  я, может быть, выяснил бы все, что мне требовалось. В горсовете
мне  дали  нужный адрес, но сказали, что пионеров я застану позже, пообещали к
вечеру  устроить  отдельный  номер в гостинице, а пока что я решил погулять по
городу.
    Городок  был небольшой и всем обликом своим очень напоминал тот, в котором
я  сам  вырос.  И,  хотя я был в Затонске первый раз, мне все казалось тут уже
знакомым:  и  пески  на  Волге, заросшие ивняком, меж ветвей которого с легким
звоном  ветер  нес  песчаные  струйки,  и  акации вдоль кирпичных тротуаров, и
горбатые землечерпалки в Затоне, и базар с каланчой.
    Лазоревых  Гор  я  нигде  не  заметил.  На  левом берегу Волги вообще горы
встречаются  редко  -луговая  здесь  сторона.  А  ветер  действительно  дул не
унимаясь, горячий, сухой ветер Заволжья.
    Когда  я  вернулся  к себе, мой сосед по комнате, сидевший на своей койке,
роясь  в  толстом  портфеле,  сообщил,  что мне есть письмо. Я увидел на своей
подушке хитро сложенный ромбиком пакетик и, развернув его, прочел:
    "Синегорцы знают, что Вы прибыли, и приветствуют Вас в своем городе.
    Добрый день, с приездом. Отвага, Верность, Труд - Победа!

    Привет, Амальгама".

    И внизу стоял значок синегорцев - оплетенная вьюнком стрела, положенная на
радужный лук.
    Я  утомился  с  дороги  и  лег вздремнуть. Когда я проснулся, внимание мое
невольно  привлекло  что-то,  настойчиво мелькавшее по потолку. Я поднял глаза
кверху и увидел светлое радужное пятнышко, обегающее карниз комнаты, прыгающее
на потолок и снова соскальзывающее на стены. Сперва я не придал этому никакого
значения,  но  потом  зайчик  заинтересовал  меня,  Я  заметил,  что он делает
правильные  круги  по потолку и останавливается на запыленной люстре, висюльки
которой  вспыхивали  при  атом  красными, фиолетовыми, оранжевыми и зелены- ми
огоньками.  Слегка  задержавшись на хрустальных подвесках люстры, зайчик снова
спрыгнул на стену.
    Я встал с постели и выглянул на улицу. Зной плыл над ней. Запыленная трава
пробивалась  сквозь  унылый  булыжник, и против окна, на другой стороне улицы,
стоял  под  акацией паренек в пионерском галстуке с толстой папкой под мышкой.
Увидев  меня,  он  отдал  салют,  потом  показал  мне  издали  что-то красное,
сверкнувшее у него в руке, спрятал этот предмет в карман и снова отсалютовал.
    - Это  ужас  глядеть, до чего дети распустились! - проворчал мой деловитый
сосед,  приподнявшись  на  своей  койке.  -  Буквально  драть бы следовало, да
некому...  Я  вот  тебе!  -  погрозил  он  в окно. - По твоему возрасту люди в
настоящее  время  знаешь  уже какие дела делают? А ты в кошки-мышки балуешься.
Еще пионер...
    Мальчуган,  словно бы не слушая его, смотрел на меня во все глаза. А глаза
у  него  были  огромные;  казалось,  что от них самих сейчас побегут солнечные
зайчики. Я крикнул ему из окна:
    - А  ну,  довольно там тебе мешком солнышко ловить! Так, что ли, в песенке
поется? Заходи!
    Мальчишку  словно  ветром  сдуло.  Затопали,  застучали  внизу  деревянные
стукалки-сандалии, и я еще не успел дойти до двери, как за ней раздалось:
    - Можно?
    - Прошу пожаловать.
    Вошел  мальчик,  небольшой,  очень худенький, но стройный, светлоглазый, в
выгоревшей тюбетейке на макушке.
    - Здравствуйте. Это я вам сигналил.
    - Что же это ты мне сигналил?
    - Вызов  давал.  - И он внимательно, испытующе посмотрел мне в лицо. Затем
продолжал  чуточку  с  недоверием:  - А разве вы сигнал не знаете, у вас нет с
собой зеркала?
    Тогда я что-то понял и предъявил свое заветное зеркальце.
    - Значит, Отвага и Труд? - сказал я.
    - Верность и Победа! - откликнулся он
    - Так это ты мне писал?
    - Я, - сказал он, чуть покраснев, но продолжая глядеть мне прямо в глаза.
    - Стало быть, ты и есть Амальгама?
    Он кивнул головой:
    - Я  тоже. Но только вам Арсений Петрович про другого говорил. Вот тут все
написано.  -  И  он протянул мне большую папку, завязанную тесемочками. На ней
красовался цветной герб синегорцев.
    Я развязал папку, открыл ее и на первом листе прочел крупный заголовок:


    КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ГОРОДА ЗАТОНСКА
    Составлено Валерием Черепашкиным,
    учеником 5 "А" класса средней школы гор. Затонска.

    "В  окрестностях нашего города было всегда полно не ископаемых сокровищ",-
прочел я далее и перевернул страницу. Мне бросились в глаза строки:
    "По-моему,  кто  не любит свой город, где сам родился и вырос, так города,
где  другие  родились, он совсем уж не полюбит. Что же он тогда, спрашивается,
любит на земле?"
    Обратил я внимание еще на одно место, подчеркнутое внизу той же страницы:
    "Великие  люди  из нашего города пока еще не выходили, но, может быть, они
уже родились и живут в нем".
    "Кажется,   недаром   приехал   я   сюда",   -  подумалось  мне.  И  я  не
ошибся.Действительно,  я  провел  в Затонске не один день, а целых двадцать. Я
выяснил  не  только,  чем  кончилась история Трех Мастеров, но узнал еще очень
много  интересного.  Обо  всем этом я написал в повести, которая и начнется, в
сущности, лишь со следующей главы, называющейся:


    ГЛАВА 5
    Утро делового человека

    - Капка!
    Капка не шевелился.
    - Капка, время уже...
    Он  не  отзывался. Ему было не до того. Он ничего не слышал. Лешка Дульков
был  перед ним, долговязый Лешка, по прозвищу Ходуля, и его следовало проучить
раз и навсегда, чтобы знал, чтобы помнил. Да, раз и навсегда!
    - Но, но, легче! Не имеешь права физически! - сказал Лешка, отодвигаясь.
    - А  дело  делать  на  шаляй-валяй  у  тебя есть право? Манкировать у тебя
откуда право взялось? Я тебя отучу манкировать!
    Манкировать - это было новое модное словечко у мальчиков Рыбачьего Затона.
    - Я не манкирую, - сказал Лешка. - Сами брак даете, а Дульков отвечает.
    Тоже не разговор.
    - Нет, ты скажи, совесть у тебя имеется? По твоей милости мы с самолета на
паровоз  перешли. А сейчас нас на велосипед пересаживают, на общий смех. Так и
до улитки недалеко!
    - Можешь  словами  высказываться,  а  насчет  рук  это оставь, говорю. Ну,
слышь, Вутырев?..
    Капка  ударил  левой.  Он был левша, и это было его преимуществом в драке.
Противник не ожидал удара с этой стороны. Ходуля покачнулся и сказал:
    - Не имеешь полного права! Попробуй только еще раз!
    Капка  попробовал  еще  раз.  Хорошо ударил, сильно ударил. Все видели: он
маленький, а не боится длинного.
    - Капка, время! - кричала ему в ухо сестра Рима и тормошила его.
    Он  не  слышал, он ничего не слышал. Он расправлялся с Лешкой,этим лодырем
Лешкой, этим всем надоевшим, все дело портившим Лешкой.
    - Что, получил? На еще! Мало? На! Будешь? Прими за это! Сыт?
    Он услышал, что сестра подсказывает что-то насчет времени.
    Да,  такое время, а этот Лешка срамит всех ребят. И вот вчера они еще были
на  щите в первой графе, на самолете, а сегодня уже по вине Лешки еле держатся
на паровозе, а того и гляди, их перенесут в пятую графу, под велосипед.
    - Капитон, довольно тебе, хватит спать! Время уже.
    - А ну тебя, Римка, вот пристала!.. Уйди. Мм... Вот как встану, да...
    Все  стало  уплывать куда-то вбок, порвалось, как в кино, когда происходит
обрыв ленты.
    Капка открыл один глаз. Над ним склонилась старшая сестра Рима.
    - Уйди,  Римка,  уйди  ты!..  Всегда ты доглядеть толком не даешь! Видишь,
человеку снится чего-то, можешь обождать!
    Капка  со  злосгью  посмотрел  на сестру одним глазом и попробовал открыть
второй.  Но  глаз  не  открывался.  Вот  еще  неприятность!  Это все вчерашняя
история.  Конечно,  это  он  подстроил,  Лешка.  Парни  со Свищевки сами бы не
полезли.  Да,  дело  было совсем не так, как сейчас приснилось. Еще бы: он был
один, а их трое.
    Капка  отвернулся  от  сестры  и украдкой пощупал глаз. Эге, вот так гуля!
Здорово  запух.  Наверно, заметно будет. Глаз медленно приоткрывался, словно и
на свет смотреть не хотел. И верно, мало хорошего на свете, товарищи, особенно
если вас так стукнуть.
    - Мойся,  Капка,  да  садись  поешь,  я сейчас лепешек дам. С вечера тесто
ставила.
    - Некогда  мне  твоих  лепешек дожидаться, и так чуть не проспал. Говорил,
вовремя буди! - Капка старался не поворачиваться к сестре правой скулой.
    Рима  ушла  в сени. Он вскочил с отцовской кровати, вытащил из-под матраца
аккуратно  сложенные, чтобы прогладились за ночь, брюки, пошел умылся. Глаз пе
то чтобы болел, но ныл легонько.
    Проснулась маленькая Нюшка, села на кровати:
    - Я уже поспала... Рима, а лепешки будешь печь? Мне сколько дашь?
    - Иди умойся сперва! - крикнула из сеней сестра.
    - А почему Капка не умывался?
    - А я умылся.
    - Ну да, а у самого под глазом черное совсем.
    - Нюшка, битой будешь, предупреждаю! - пригрозил вполголоса Капка.
    - Не мылся, не мылся!
    - Да раз не отмывается, - проворчал Капка. - Это кислотой попало.
    Вошла с чайником Рима.
    - Капка, глаз-то, вот так да! Это как же?
    - Сказал, кажется, ясно: кислота. Ну, мне идти время.
    - Глаз-то смотрит? - озабоченно спросила Рима, заглядывая в лицо брату.
    Капка прищурил здоровый глаз и посмотрел ушибленным.
    - Глядит. Полная видимость.
    - Ты хоть в зеркало взгляни, какая у тебя видимость!
    - Некогда мие по зеркалам смотреть, это твое занятие главное.
    - Да, а у самого вон что я вчера подобрала, из кармана выпало.
    Капка  увидел  в руках у сестры маленькое зеркальце-книжку. Он подскочил к
Риме:
    - Дай  сюда  сейчас  же и запомни на всю свою жизнь, что хватать его никто
тебя не просит. Учти это для твоей же пользы.
    - Ну, с левой ноги встал! - сказала Рима.
    Капка  промолчал.  Он  налил  в  кружку кипятку и стал сердито макать туда
пригорелый  сухарь.  Маленькая  Нюшка,  торопясь, напяливала на себя платьице,
путалась  в рукавах, никак не могла выпростать голову и, зная, что брат спешит
уйти, тыкалась изнутри в материю, лезла с вопросами:
    - Капка,  а  когда  ты  мне  фырчалку,  чтобы сама крутилась, починишь? Ты
обещал.
    - Ладно, сделаю. Погоди.
    - Нюшка, - послышался из сеней голос Римы, - ты в тесте ковырялась? Кто же
это у меня разворочал все тут?
    - Рима,  я  правда  не  лазила,  ей-правду,  не лазила! - заспешила Нюшка,
выбравшаяся наконец головой из ворота.
    - Это, может, я, - признался Капка, уткнувшись в кружку.
    - Кто же тебя звал туда лазить?
    - Это  я  ночью  на глаз лепешки клал вроде примочки. Горело очень. Я клал
сперва тряпку мокрую, а она больно быстро сохнет; а тесто хорошо: долго сырое.
Я хотел обратно потом в квашню, да заснул.
    - И не совестно тебе? Муки и так нет, а он...
    - Чего  ты привязываешься сегодня ко мне все утро! - рассердился Капка. Он
был не в духе. - Уйду вот от вас в общежитие, и существуйте тут одни без меня.
Не  дадут  человеку  поесть толком! - Капка, нагнувшись, собрался было утереть
рот  углом  скатерти,