зьми  курс  левее!  Слышишь,  девочка  или
гражданка, как ты там?.. Я тебе, кажется, ясно семафорю.
    Рима  остановилась,  изумленная. На знакомом подъезде школы, в которой она
сама  еще  училась этой зимой, стоял молоденький моряк; пояс туго перехватывал
его  аккуратную шинель, матросская шапка-бескозырка, приплюснутая блином, была
надвинута  на  правую  бровь,  прямую  и  тонкую, ленточки вились за плечами у
моряка.
    "Ишь  ты,  флотский  с  винтовкой!  Чего  это  он у нашей школы делает?" -
удивилась  Рима  и  на  всякий  случай  натянула  платок на голову и поправила
волосы.
    - Чего  стала? Сигналов, что ли, не видишь? Говорю, сворачивай, не подходи
к трапу, тут теперь нет хода, отверни в сторону.
    - Да ну вас! - рассердилась Рима. - Як вам вовсе не собираюсь. Раскричался
тоже! Может быть, это наша школа как раз.
    - Может быть, и была ваша, - ответил флотский, - а теперь мы тут будем.
    - А что это за такие "мы"?
    - Ты  что  это, с виду не различаешь? - наставительно произнес флотский. -
Юнги мы Балтийского флота. Школа гонгов. Ясно, кажется.
    - К   нам,   значит,  эвакуированные?  -  спросила  Рима.  Любопытство  ее
преодолело обиду.
    - Кто  это  -  эвакуированные?  Соображать  надо  все-таки... Мы с острова
Валаама,  из  Ладожского  озера.  Нас  сперва  под  Ленинград,  а  теперь сюда
перевели,  на  берег  к  вам.  Вроде  как  морская  пехота. И вообще я с тобой
разговаривать  не  обязан,  я вахтенный. Ясно, кажется, говорю. Ну, отваливай,
отваливай на ту сторону! Должна понимать, раз военный объект!
    Рима совсем разобиделась и повернулась спиной.
    - Ну  и  не  больно  нужно!  Подумаешь, какой объект! Это наша школа, а не
объект.  Моряк с разбитого корабля! Вот я скажу нашим мальчишкам, так они тебе
покажут  "объект".  У  наших форма-то почище вашей будет - с козырьком. У меня
знаешь какой брат есть?
    - Хватит разговорчиков! - отрезал флотский.
    - А  я,  кажется,  с  вами  не разговариваю. Не собираюсь даже. Вы сами же
начали. Подумае-шь, флотский! Надел фуражку набекрень и уж воображает!
    - Первым  делом,  это  не  фуражка,  а бескозырка, по-нашему - беска. Надо
знать.  Выросла  уже  порядочно,  а  различать не можешь. И вообще это не твое
дело...  Ты  вот лучше скажи, куда у тебя с правой ноги галоша ушла? - спросил
он  неожиданно,  бросив  взгляд на ее ногу и улыбнувшись. А улыбка у него была
славная, зубы так и блеснули.
    - Ой, и правда! - вспомнила Рима. - Вы случайно мою галошу не видели?
    - Только  мне  и  занятие,  что за твоими галошами смотреть! - Морячок уже
внимательнее  оглядел  ее и вдруг перешел на "вы". - Стойте, у вас же на левой
ноге обе галоши, надели одну на другую! Эх вы, сухопутные!..
    - И  правда!  -  обрадовалась  Рима. - А я-то смотрю, что это у меня левая
нога заплетается!
    И оба они стали смеяться и смеялись долго и весело.
    Потом  Рима,  сочтя  неловким это уличное знакомство, резко оборвала смех,
степенно поджала губы, вздернула кверху упрямый, как у брата, подбородок:
    - Ну, спасибо вам, а то бы я искала, искала... Теперь пошла.
    - Добро, - крикнул ей флотский, - счастливого плавания! Виноват, погодите,
как позывные-то ваши-?
    - Какие это позывные? - не поняла Рима.
    - Ну, как зовут это по-нашему значит.
    Рима глянула на него через плечо:
    - А  как  звать,  не  вам  знать. Сперва наорал, а потом - как звать! Рима
звать, а вас это и не касается.
    - Рима? - переспросил флотский. - Интересное имя.
    - По-моему,  самое  обыкновенное.  А  фамилия  какая,  не  скажу.  -  Рима
помолчала   немножко,   но  флотский  не  цросил  сказать  фамилию,  она  сама
смилостивилась.  -  Ну  ладно,  скажу,  так  и  быть.  Бутырева фамилия. Капку
Бутырева  еще  не знаете? Его все тут знают в Затоне. Он в ремесленном училище
самый главный мальчишка, а я его родная сестра. Ну, всего вам.
    - Рима,  погодите, - остановил ее флотский. Голос у него был теперь совсем
другой - вежливый, тихий. - Как тут у вас?.. Населенный пункт большой?
    - Какой населенный пункт?
    - Ну, этот самый... как его... Затонск, что ли, по-вашему.
    - Так это же город.
    - Для кого город, для нас - населенный пункт. Кино бывает?
    - Бывает, конечно. В клубе водников.
    - Водников?  -  насмешливо  протянул  флотский.  - Откуда же у вас тут, на
сухом месте, взялись во-одники?
    - Да  тут  же  у нас Волга! - искренне возмутилась Рима. - Вон, видать ее.
Знаете, у нас пароходы какие ходят!
    - Тоже река! Водники-мелководники. Вот у нас на Ладоге как рванет штормяга
да как двинет зыбайло, так это вот дает жизни!
    - Это  что  там за разговорчики на трапе! - послышался густой, раскатистый
бас,  и  в дверях показался пожилой седоусый моряк с четырьмя узкими нашивками
на рукаве. Углом вниз шли широкие золотые шевроны.
    "Это, наверно, самый главный у них, капитан", - подумала Рима.
    - Вахтенный!  -  гаркнул  моряк  с  нашивками  и перешел вдруг на зловещий
шепот:
    - Сташук,  галок  считаешь, разговоры разговариваешь! Кажется, ясно сигнал
играли.  Кончай  возиться!..  -  загремел он опять. - Свистать всех на верхнюю
палубу. Юнги, на занятия! Разболтались уже, подтянись! Живо-два, ходи веселей,
моментом!
    - Есть всех на верхнюю палубу! - И юнга, звонко щелкнув каблуками, скрылся
в подъезде школы.
    А  Рима  пошла в булочную и все оборачивалась. Над школой на высокой мачте
вился  большой  серебристо-белый  флаг,  синий  снизу,  с  красной  звездой  и
серпом-молотом. Рима шла и заранее предвкушала, как она первая сообщит новость
всем подругам - и Лиде Бельской, и Шуре Куличевой, и всем другим девочкам.
    Юнга ей понравился. Росту высокого, собой хорош и совсем настоящий, моряк.
Задается  немного, воображает из себя, но, видно, симпатичный. Наверно, придет
вечером к водникам.
    И,  увидев  в  очереди  за  хлебом свою подругу Лиду Бельскую, черноглазую
смуглянку, эвакуированную из Одессы, Рима кинулась к ней:
    - Знаешь,  Лида,  в нашей школе теперь флотские жить станут. Их там много,
мальчишек.  Одеты  на  манер  матросов, вот тут ленточки. Один там такой есть,
Ста-шук,  с винтовкой на крыльце стоит и на ту сторону всем велит сворачивать.
А я все равно не свернула. Обещал к водникам прийти. Выйдешь вечером?
    - Хо!  Новость  тоже!  - протянула Лида. - Моряков, что ли, я не видала? У
нас их знаешь сколько...
    Но  все-таки  пошла  проводить  Риму  до  дому, чтобы по дороге хоть одним
глазком  посмотреть  на  моряков.  Весть о том, что в затонскую школу приехали
моряки,  балтийские юнги, быстро облетела весь Затон, и мальчишки уже лезли на
ограду,  чтобы  посмотреть,  что  там  делается,  на школьном дворе. Потом они
наперебой  рассказывали,  как  юнги  стоят,  выстроившись  во  дворе,  а самый
главный,  с нашивками - усищи во! - командует и распоряжается, и все перед ним
в струнку. А у самых маленьких юнгов бескозырки без ленточек, но остальное все
как и у настоящих флотских.
    Галки,   немного   поуспокоившись,  сидели  на  ветках  у  своих  гнезд  и
внимательно  поглядывали  то  одним,  то  другим  глазом  на снующих по двору,
бегающих вниз и вверх по лестницам незнакомцев.


    ГЛАВА 11
    И стар и млад

    В  пролете гудели вентиляторы, стучали дробно, цокали и жужжали работающие
станки,  трансмиссии,  сверла.  В слитный шум цеха врезался минутами звенящий,
взвывающий  визг  электрической  пилы  со  двора.  Капка  в  старой  спецовке,
замасленной  и  местами  протравленной  чем-то,  стоял у своего станка, самого
крупного  в пролете. Под ним была небольшая скамеечка, которую в цехе называли
трибункой.   Капка  был  человек  аккурат-  ный;  станок  был  ему  велик,  но
подставлять себе, как это делали другие, пустой ящик он считал невозможным. Он
сам  сколотил  себе  трибунку,  выкрасил  ее кубовой краской, а по его образцу
стали  делать  себе  трибунки  и другие ремесленники, если станок был им не по
росту.
    Вчерашняя обида прошла, глаз почти не беспокоил, налаженный с вечера самим
мастером  станок  слушался  руки, лилась, брызгала белая эмульсия, топорщилась
взрытая  фрезой  металлическая  стружка.  Настроение  у Капки улучшилось после
решительного  разговора  с  Ходулей.  Он  был  доволен,  что  Лешка  не посмел
ослушаться и явился-таки в цех. Вид у Ходули был жалкий, перевязанный палец он
все  время  держал  на виду. К станку Лешку ставить было нельзя, так как палец
действительно раздуло, но подносить детали, убирать стружку и выполнять всякую
подсобную работу он вполне мог.
    Когда  работа  шла  споро,  станок  не  капризничал, внизу у левой станины
быстро  вырастали  колонки  готовых деталей и все в бригаде были заняты делом,
как  надо.  Капка чувствовал сам, что в эти часы на своей кубовой трибунке он,
как  говорили  товарищи,  "силен парень" В такие минуты никто уже не посмел бы
даже  втихомолку  назвать  Капку  шпинделем,  как  дразнили  его  на  уляце за
маленький рост.
    По   пролету  цеха  шел  мастер  Корней  Павлович  Матунин,  общий  дядька
ремесленников,  воспитатель  молодых производственников. На нем был аккуратный
туальде-норовый   халат,  из  кармана  которого  торчали  железная  линейка  с
делениями,  узенькая  расческа и красный карандаш. Пощипывая коротенькие седые
усики, он не спеша переходил от станка к станку, посматривая на своих учеников
поверх старомодных железных очков.
    Капка,  с  головой  ушедший  в  работу, не видел приближавшегося мастера и
орудовал на своем станке, легонько насвистывая сквозь зубы.
    - Это что за соловьи в цехе заливаются? - услышал он над самым своим ухом.
Не прекращая работы, оглянулся на мгновение и увидел возле себя мастера.
    - Это  я  сам  себе  подсвистываю,  Корней  Павлович,  -  смутился  Капка,
удивившись, как это мастер в таком гуле расслышал его свист.
    -Ты  бы уж в таком разе про себя свиристел, а то, как говорится, свистунов
на мороз! - строго заметил мастер.
    - Я  сперва,  Корней  Павлович,  пробовал  про себя, в уме мотив держал, а
потом  слышу, кто-то свистит, а оказывается, я сам. Очень песня хорошая, вчера
красноармейцы на пристанях пели. И военная песня и душевная.
    - Ну, Капитоша, как дело-то двигается? - спросил мастер.
    - Маленько подвигается, Корней Павлович. Вот уже, видите, сколько снял.
    Мастер опытным глазом окинул столбик готовых деталей.
    - Молодец,  Бутырев, молодец, Капитон, с превышением идешь! Только работай
ровненько,  без  дерганья.  Станок не дурит? Дай-ка я тебе делительную головку
проверю.  Вот  так...  Васенин,  Васенин! - закричал он в сторону белесоватому
парню, который бросил на пол деталь. - Ты зачем на пол так несуразно швыряешь?
Ты  ложи  деталь  аккуратненько,  а то будут у тебя заусеницы. Деталь этого не
любит,  чтобы  ее  швырком,  ты  с  ней поласковее обращайся, тем более, я уже
говорил,  что  сегодня почетный урок выполняем, спецзадание. Это дело на фронт
пойдет.  Ты  гляди,  Васенин,  как  Бутырев  щепетильно  работает.  Даром  что
маленький, из-за станка макушку чуть видать, а занимается вполне аккуратно.
    Тут  взгляд  мастера  упал на зловещее украшение Капкиной скулы. Он поймал
Капку за подбородок, сам пригнулся, поправил очки.
    - Батеньки-матеньки!  - сказал мастер (это было его любимой поговоркой). -
Батеньки-матеньки! Это кто же тебя так, а, Бутырев?
    - Никто. Это я сам, Корней Павлович.
    - С чего же это ты сам на себя так осерчал?
    Капитон  мотнул  головой,  высвободил подбородок и наклонился над станком,
сам  очень  удивившись тому, что еще бы немножко - и у него выступили бы слезы
на глазах.
    Корней  Павлович  постоял  у  станка,  отошел  было, опять вернулся. Капка
видел,   что  мастер  хочет  о  чем-то  поговорить  с  ним.  Корней  Павлович,
действительно, откашлялся и сказал негромко:
    - Я  вчера разговор ваш с Дульковым слыхал ненароком, когда за воротами вы
с  ним схлестнулись. Знаешь, Капа, ты бы сказал ребятам, чтобы по скверному-то
не  выражались. Иной хороших слов и не стоит, это верно, а язык-то свой марать
не  след.  Мальчики вы еще молодые, разговор должен быть у вас аккуратный. Кто
черным  словом содит, у того язык как помело, весь мусор в душу-то и сгребает.
Не надо так...
    А  потом  огромный,  все заглушающий рев заполнил пролеты цеха и двор. Это
был гудок на обед.
    Повалили  в  столовку.  За  обедом  ребята говорили, как всегда, о военных
орденах,  о  самолетах и о кино. Во всем этом они хорошо разбирались. И каждый
успел высказаться с полным знанием дела.
    После  перерыва мастер собрал всех в пролете и опять сообщил, что урок они
получили очень серьезный и особого задания. Тут же он объяснил на образце и по
чертежу, какова будет работа.
    - Значит,  тут  так:  двойная бороздка пойдет, продольная, будет проходить
фрезой  с  торца  четыре  миллиметра.  А  отсюда,  значит, нарезная пойдет, на
образец  втулочка.  Гляди сюда... Вот таким манером. А с этого боку получается
наподобие уже как мы делали. Всем ясно?
    - Корней  Павлович, а Корней Павлович! - Капка просунулся под самый локоть
мастера, заглянул ему под очки. - Эта деталь на что пойдет?
    - А  ты  не  любопытничай.  Раз  сказал  - специальное задание, так лишние
вопросы тут уж ни к чему. Понятно?
    - Понятно,  -  протянул  Капка,  - только очень охота бы узнать. Интересно
ведь!
    - А  мне,  может быть, тоже охота вам сказать, да нельзя. Понятно? Сказано
раз  -  нельзя, и шабаш. Боевой секрет, военная тайна. Доверили нашему заводу,
сверх  задания  делать будем, и молчок. Придется, конечно, лишний часик-другой
понатужиться.
    - Может, на танки пойдет? - не унимался Капка.
    - Вполне допустимо, - согласился мастер.
    - Или на катюшу?
    - Возможное дело.
    - А не к самолету, Корней Павлович?
    - Мыслимо и так...
    А  ближе  к  вечеру  пришла  на  завод не совсем обыкновепная экскурсия. В
Затоне  узнали  каким-то  образом,  что  Судоремонтному заводу поручено особое
задание  сверх обычной работы. Явились местные старожилы, пенсионеры, ветераны
труда, старая ватонская гвардия, волгари. Пришли сказать, что они готовы, если
надо,  подсобить  народу.  Пришли  из  Свищевки  Егор  Данилыч  Швырев и Макар
Макарович   Расшивин.   С   пристаней  заявились  Парфенов  Маврикий  Кузьмич,
престарелый  Бусыга  Михаиле  Власьевич,  Устин  Ермолаевич  Скоков и сам Иван
Терентьевич  Яшкин,  тот  самый,  о  котором  в  дневнике  Валерия Черепапшина
говорилось,  что он жил еще при крепостном праве и оглох к моменту изобретения
звукового  кино.  Лет им всем вместе насчиталось бы полтысячи верных. Это были
кряжистые,  могучие  стариканы, ходившие в свое время по всей Волге бурлаками,
плотогонами,  крючниками  и  водоливами.  Некоторые, например Швырев и Бусыга,
плавали  кочегарами и механиками, а потом работали по судоремонту или доживали
свой  век  бакенщиками.  Затонских  стариков  сопровождал сам директор Леонтий
Семенович  Гордеев,  за  ним,  немного  отступя,  шел Корней Павлович Матунин.
Ребята  видели,  как волнуется мастер. Он то и дело пощипывал коротенькие свои
усики, оправлял халат, вынимал клетчатый платок и вытирал вспотевший лоб. Ведь
когда-то  сам  он поступил учеником в ремесленные мастерские Затона, и Михайло
Власьевич Бусыга с Егором Данилычем Швыревым были его наставниками.
    Старики  не  спеша,  опираясь на палки, шли по цеху. Они останавливались у
станков, заглядывали под низок, брали готовые детали, щупали их взыскательными
пальцами, близко подносили к подслеповатым глазам, покряхтывали строго.
    - В этом пролете мои работают, - застенчиво сообщил мастер.
    - Ничего ребятишки подобрались у тебя, Матунин, - признал старик Швырев, -
толк будет. Поддерживай, затонские! Вот и нашему делу управка!
    Подошли к станку, из-за которого была видна макушка Капки Бутырева
    .  - А это Бутырева, Василия Семеновича, сынок, - представил Калку мастер,
- отличается. Видали? На трехшпиндельном уже поставлен!
    - Ну-коси прогони разок, - сказал Бусыга.
    Мастер Корней Павлович даже заранее вспотел от волнения.
    - Давай, Бутырев! Показывай, чему Матунин обучил.
    Капка  весь  покраснел, в ушах стало жарко. Капка вспомнил, как давно уже,
когда  был  он еще маленьким, заходил к ним в воскресенье попить чайку Михаиле
"Власьевич  Бусыга.  Стол  накрывали  во  дворе,  под  деревом.  Мать наливала
почтенному  гостю  чашку  за  чашкой - Бусыга один мог выпить полсамовара. А к
вечеру  отец  звал уже сонного Капку, ставил его на стул и, придерживая рукой,
чтобы  не свалился, приказывал сказать стишок, желая похвастаться перед гостем
талантами  сына. "Ну-коси", - грубым голосом просил гость. И пятилетний Капка,
поглядывая  то  на  сладкий  кухен,  стоявший посреди стола, то на огромного и
страшного  гостя,  читал: "Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?.." Римка,
не нашептывай, без тебя знаю... "Ездок запоздалый, с ним сын молодой..."
    Глаза  у Капки слипались, рот тоже: он уже успел попробовать варенья. Стул
шатался под ногами, и в сумерках лохматый, зеленобородый Бусыга сам становился
похожим  на Лесного царя, о котором говорилось в стихотворении. Потому у Капки
очень  искренне  выходило:  "К  отцу,  весь издрогнув, малютка приник..." И он
тесно  прижимался  к  прочному  и  теплому  плечу  отца.  "Ну,  хватит с него,
молодец!"  -  говаривал  Бусыга. "Я дальше тоже знаю", - обижался Капка и, уже
спущенный на землю, торопился дочитать стишок до самого конца...
    Но сейчас предстояло испытание посерьезнее...
    Одной  левой  рукой  он быстро, не глядя, взял деталь, вставил в заправку,
проверил  шпиндели,  правой  пустил станок вручную и включил самоходную подачу
так мягко, что старики одобрительно крякнули. Потом Капка снял готовую деталь,
обтер ветошью и подал мастеру. Деталь пошла по рукам.
    - Ну  как,  Васильич,  отец  пишет  чего? - спросил старый Бусыга у Капки,
поковыривая деталь зелено-фиолетовым ногтем, толстым, как у носорога.
    Капка  глотнул  комок,  внезапно возникший в горле, и собрался было что-то
ответить, но директор опередил его:
    - Напишет еще, напишет. Знаете, теперь как почта идет... Ну, пошли дальше,
товарищи.
    Старики  проследовали  к  другому  станку,  а  Корней,  Павлович,  чуточку
поотстав,  оглянулся  и  подмигнул  своему  питомцу: молодец, мол, Бутырев, не
подкачал.
    С  этого  же  дня  решили работать по два лишних часа вечером. День этот с
непривычки  казался  нескончаемым.  Освоить  новый  урок было не так-то легко.
Детали  заедало на станках. Мастер-наладчик сбился с ног. У ремесленников были
усталые лица, посеревшие от металла, глубоко въевшегося в поры кожи.


    ГЛАВА 12
    Морей альбатросы и волжские чайки

    Уже  темнело,  когда  шли с Судоремонтного ремесленники. Бледны были плохо
отмытые, словно задымленные лица. Ремесленники шли молча, и огромными казались
глаза, подведенные темным налетом копоти и металла.
    А  у  "Сада  водников"  толпился  народ  перед афишей кино. В парке играла
музыка,  а  по  аллеям,  метя  песок  дорожек широкими отутюженными кл„шами, в
чистеньких  бушлатах,  сдвинув  бескозырки  на  правую  бровь, по четыре в ряд
прохаживались  затонские новоселы - юнги с острова Валаама. И, когда проходили
они  мимо  не  затемненного  еще входа в кино, выделялись на бескозырках буквы
темного золота: "Краснознаменный Балтийский флот". Девчонки с пристаней Затона
и  Свищевки,  сидевшие в ряд на скамьях, перешептывались, провожая любопытными
взорами молодых балтийцев.
    Мальчишки  с  уважением,  без  особой  приязни,  но  зато  не  без зависти
смотрели,  как,  покачиваясь по-морскому, шли аллеей юнги. И общее мнение было
уже  таково,  что  "ремесленникам нашим теперь крышка. Морячки верх возьмут по
всем статьям".
    Пронырливый  Лешка Ходуля был уже тут как тут. Он так ныл в цеху, что всем
осточертел, и добился своего: мастер отпустил его из-за больного пальца раньше
других.  Сам Ходуля никогда