м все карманные
зеркальца.  Он  недоумевал,  почему это затонских мальчишек обуяло вдруг такое
повальное кокетство.
    Ребята  ценили прелесть тайны, и Арсений Петрович отлично понимал это. Гай
говорил,  что дела важнее славы, а слава придет с делами. После его отъезда на
фронт  дела,  однако,  не  ладились,  а  теперь  мальчики  уже  прослышали  от
Черепашкина,  что  назначенный Гаем командор Капка намеревается уйти. Это всех
очень тревожило. Потому мальчики с нетерпением ожидали вечера.
    Островок,  отрезанный от города рукавом Волги, который все звали прораной,
и  почти  весь  залитый  половодьем, носил у синегорцев прекрасное имя: остров
Товарищества.  Остров  был  песчаный,  весь заросший ивняком, но посредине его
вздымалась   возвышенность.  Выветрившийся  известняк  образовал  здесь  гряду
утесов. Ветер выдул в них пещеры. В одной из них и собирались синегорцы.
    К  назначенному  часу  меж  полузатопленных кустов и деревьев, обмакнувших
свои  ветви в струи Волги, стали пробираться лодки. Прорана была тут узкой, на
лодке  ее можно было переплыть минут за пять. Но нелегко было пробраться через
затопленный  ивняк  до  места,  где находилась пещера. Лодки терлись бортами о
тугие  ветви, приходилось руками раздвигать кусты и, цепляясь за них, упершись
ногами  в  днище  шлюпки,  подтягивать  ее  за собой. Шурша о плоские камешки,
шлюпки вылезали носами на бережок, твердый и пористый.
    День  был  свежий,  солнечный  с  утра. А теперь небо было закрыто низкими
тучами,  и  тьма  сгустилась  раньше  времени.  На  берегу,  у пещеры, Валерий
Черепашкин   проверял   прибывших   и   принимал  рапорты.  В  сумраке  тускло
поблескивали зеркальца, которые каждый вынимал из кармана, сойдя на берег.
    У всех мальчиков на рубашках темнели пионерские галстуки.
    - Отвага и Верность! - тихо говорил прибывший.
    - Труд и Победа! - отзывался Черепашкин, - Будь готов!
    - Всегда готов! - четко звучало в ответ.
    - Сдай рапорт! - разрешал Черепашкин.
    - Лому  всякого, железок - сто двадцать кило, шурупчиков и гаек там разных
-  полторы  кошелки,  да  еще  рельса  старая, не очень сильно ржавая, даже со
шпалой... Сколько весит, не знаю: больно тяжелая.
    - Проходи, - говорил Валерка. - А ты с чем? - обращался он к другому.
    - Был  в  госпитале,  провел  громкое  чтение вслух, да еще две книжки про
себя, сочинения писателя Марка Твена, очень интересные.... Отвага и Верность!
    - Труд и Победа! Проходи. Следующий.
    - А  я накрасил плакат против Ходули и прочих подобных срывщиков... Ходуля
меня стукнул два раза... - Проходи.
    Вот  уже  прибыл  Степушкин  Кира,  лучший  в  городе сборщик металлолома.
Соскочил  с  лодки  Коля  Кудряшов,  прославившийся в Затоне своей тимуровской
заботой  о  малышах,  желанный  гость в каждом доме, откуда отец ушел воевать.
Явился  главный  барабанщик  Павлуша  Марченко - этот отличился как неутомимый
песенник  в  госпиталях,  где он вместе с другими пионерами развлекал раненых.
Уже  сдали  рапорты  Начальник  Охоты  - юннат Веня Кунц, Рыцарь Клетчатых Лат
шахматист  Юра  Плотников  и  другие славные пионеры Рыбачьего Затона. Не было
только  самого  Капки  да Тимсона, который должен был сопровождать командора и
ждал его на лодке у Рыбной пристани.
    Долго  не  было  Капки.  А тьма все сгущалась, ветер порывами проносился в
кустах,  и  деревья  полоскали  свои  мокрые  ветви в воде. Мальчики стали уже
беспокоиться.  Но вот заскрипели уключины раздвинулись кусты, и длинный острый
нос  рыбачьей  лодки  вылез, шурша о камни, на берег. Тимка соскочил с носа на
землю и вытянулся. В левой руке он держал лодочную цепь, правой отдавал салют.
Капка, балансируя, чтобы не упасть, перепрыгивая со скамьи на скамью, сошел на
берег. Валерка шагнул ему навстречу и отсалютовал:
    - Товарищ  Командор  и Мастер Большого Костра! Пионеры-синегорцы Рыбачьего
Затона  собрались  по  вашему  сигналу.  Рапорты  приняты  и занесены в книгу.
Зеркала проверены. Костер зажжен.
    Капка  поднял  было руку для ответного салюта, но, не донеся ее до головы,
тяжело махнул.
    Да ладно уж... - тихо произнес он.
    Валерку покоробило это пренебрежение к обычаям. Совсем по-другому, не так,
не таким голосом, не теми словами должен был ответить командор.
    Все  молча  прошли к пещере. У входа ее Кира Степушкин, почетный Хранитель
Огня,  уже  разжег костер. Он еле заметно тлел под ржавым листом жести, потому
что  время  было  военное  и  нельзя  было  палить огни - в районе проводилось
затемнение, даже бакенов не зажигали на ходовом русле Волги. Ветер загонял дым
костра в пещеру, ело глаза, но закон есть закон, обычай свят, и мальчики молча
расселись  вокруг  небольшого  возвышения,  которое  громко называлось Круглым
Столом. Тимка стал у выхода па часах.
    - Ребята...- начал тяжелым, осипшим голосом Капка.
    "Плохо дело! Сейчас откажется", - подумал Валерка.
    - Ребята, я сейчас вам... - Капка запнулся.
    "Решил, все кончено", - догадался Черепашкин.
    - Ну...  мне приходится, - продолжал еле слышно Капка, - мне вышло сказать
вам плохое...
    Все замерли.
    Капка опустил голову.
    - Арсения  Петровича  убили,  -  проговорил  он  быстро,  и  горло  у него
перехватило.
    - А-а-а! - глухим стоном прошло но кругу.
    И стало ужасно тихо. Каждому казалось, что сердце его во мраке колотится о
стены пещеры. Потом кто-то, еще словно надеясь, спросил осторожно:
    - Капка,  ты  правду  говоришь?.. Ты верно это знаешь?.. Может, неизвестно
еще... А, Капка? Может, это не так...
    Но Капка замотал низко опущенной головой.
    - Мне  его мать из Саратова письмо написала. Ей похоронную уже прислали, -
сказал он.
    Было темно, и дым очень ел глаза, и некоторые вс„ откашливались.
    - Ребята,  - заговорил опять Капка, - конечно, горе. И даже очень большое.
Хуже уж некуда. Таких, как Арсений Петрович, мало где сыщешь. А коли найдется,
так для нас все равно лучше Арсения Петровича никто на свете не будет.
    Он  помолчал  некоторое  время. Было тихо в пещере. Костер у входа угасал.
Кто-то опять коротко и тяжело ахнул в темноте.
    - Ребята,  -  голос Капки зазвучал вдруг твердо и громко, - только давайте
мы  дела  не  бросим.  Сами  уж как-нибудь. Одни... Я тут намедни отказываться
думал.  То  забыть.  Глупости это. Раз и навсегда. Если когда манкировал чего,
пусть  каждый  скажет  прямиком:  так,  мол, и так. Коли в чем виноват - то же
самое.  Буду  знать и сделаю как надо, как следует. Но дело бросать - это хуже
еще,  чем  память  Арсения  Петровича позабыть. Значит, надо дело делать. Вот,
по-моему, как. Это, я считаю, до осени так, до школы... А как в школу пойдете,
так там, конечно, уже другой разговор...
    Капка тяжело перевел дух и затем продолжал уже решительнее:
    - Арсений  Петрович  что  говорил? Что мы прежде всего пионеры и даже всех
других  пионеров  попионери-стее.  Мы  и  есть  пионеры своего города, пионеры
военного времени.
    - А если дразнятся вот юнги эти? - спросил кто-то в темноте.
    - За  словом  в  карман не лазить, резать с ходу, брить начисто, - ответил
Капка.
    - И вот! - Тимсон для наглядности поднес к костру свой объемистый кулак.
    - Ты  только и знаешь, что "вот"... А они эвакуированные. Знаешь, как им в
Ленинграде   досталось?  Какое  у  них  было  переживание?  Надо  считаться  и
соображать.  И  помочь,  если  что. Ведь наш город, мы хозяева. Ну и, конечно,
если уж сами полезут, не давать им очень-то...
    Костер гас, вот-вот совсем потухнет.
    - Степушкин,  ты  Хранитель  Костра,  за  огонь  отвечаешь.  Почему жар не
поддерживаешь? Костер должен все равно гореть.
    Да, костер должен гореть все равно. Что бы там ни было - он должен гореть.
Капка  очень  устал  за  день.  Много пришлось ему передумать сегодня. Тяжелая
весть  напомнила  об  отце...  Вот  как  принесут такое же письмо... Но костер
должен гореть. Он должен гореть все равно.
    Под ржавым громыхнувшим листом жести Степушкин чиркал спичками. Но хворост
попался сырой и никак не разжигался.
    - В  общем,  так,  -  проговорил  Капка.  -  Если  ребята  не против, то я
согласный,  как  прежде.  Давайте  решать.  Ставлю на голосование. Приготовьте
зеркала! Ну, кто "за"?
    Он  вынул  свой  заветный  карманный  фонарь.  Батарейка  уже иссякала, но
лампочка  еще  давала  слабый  свет.  И  бледным желтеющим лучом Капка обвел в
пещере  вокруг  себя.  Каждый синегорец подставлял под луч свое зеркальце, оно
вспыхивало в темноте, и Капка считал голоса.
    - Против?
    Полная  тьма,  единодушная  тьма  была  ответом.  Капка еще раз обвел всех
товарищей лучом: не блеснет ли кто против? Нет. Он погасил фонарик.
    - И  предлагаю...  В  общем,  ребята,  давайте  споем  нашу песню, которую
Арсений  Петрович для нас сложил. Только... пускай кто-нибудь запевает. У меня
сегодня горло чего-то простыло.
    Синегорцы встали тесным кругом, обняв друг друга за плечи.
    В темноте запел своим ясным, зеркальным альтом Валерка:


    Отца заменит сын, и внук заменит деда,
    На подвиг и на труд нас Родина зовет!
    Отвага - наш девиз, - Труд, Верность и Победа!
    Вперед, товарищи! Друзья, вперед!

    Мальчики  пели  негромко,  ломкими,  еще не устоявшимися голосами, чуточку
севшими  от волнения. Они пели почти невидимые в темноте, но каждый чувствовал
плечом плечо товарища.

    И, если даже нам порой придется туго,
    Никто из нас, друзья, не струсит, не соврет.
    Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.
    Вперед, товарищи! Друзья, вперед!

    А  снаружи  над  островком, над Волгой спустилась ночь без огней и звуков.
Только ветер шумел в затопленных кустах да, журча в ветвях, вились струи полой
воды.  Кира  Степушкин  наконец  разжег  костер,  укрыл  его жестью, поднялся,
отдуваясь,  и  присоединился  к  поющим.  Горячие  красноватые  отблески  огня
заиграли  на  лицах. Черты отяжелели, резкие тени легли у всех над бровями, на
крыльях  носа,  на  губах.  Лица  казались  теперь суровыми, крепко, по-мужски
отвердевшими. И мальчики пели:


    Пусть ветер нам в лицо и нет дороги круче,
    Но мы дойдем туда, где радуга цветет!
    Окончится гроза, и разойдутся тучи.
    Вперед, товарищи! Друзья, вперед!


    ГЛАВА 16
    Гранатометчики, на линию!

    С  каждым днем все тревожнее становились вести с фронта. И утром, когда на
заборе  у  Затона  наклеивали свежее сообщение от Советского Информбюро, люди,
сгрудившись,  заглядывая  друг  другу  через плечо, молча вчитывались в строки
сводки, а потом медленно расходились с замкнутыми лицами, покачивали головами.
Иногда кто-нибудь говорил:
    - Гляди, как прет, окаянный!..
    Люди  смотрели  на  Волгу.  Вода еще в ней не спала, река была бескрайной,
плыла всей ширью мимо городка, отражая безоблачное летнее небо.
    А  уже  полетывали  иногда  над  Волгой немецкие разведчики, цыкали на них
где-то  за  горизонтом  резкие  на  язык  зенитки,  и небо вдали подергивалось
частыми  пляшущими  звездочками разрывов. В Затоне спешно ремонтировали суда и
делали  сверх  положенного  еще  кое-что по особому заданию, приезжали военные
инженеры,  долго  в  ночь  засиживались  у  директора. Юнги усиленно проходили
строевые  занятия,  упражнялись в стрельбе и гребле, одолевали военное дело. И
однажды  юнги  решили  показать  местным свою выучку и вызвали на соревнование
зитон-ских.  Объявили,  что  в  воскресенье,  на  площадке Дома пионеров будет
военизированный  бег  с препятствиями, футбольный матч и состязание по гранате
на меткость броска.
    В   Затонске   любили   всякие   спортивные  зрелища  и  гордились  своими
футболистами.  Юношеская  команда  Затона  целую  неделю  тренировалась  перед
встречей  с  юнгами.  Ходулю,  игравшего  вратарем,  мастер  ради  такого дела
безропотно  отпускал  на  два  часа  раньше других. Несмотря на военное время,
народу  в  воскресенье  собралось много. На дощатых трибунах уселись в ряд все
знаменитые  старики  Затона  -  и  Егор  Данилыч  Швырев,  и  Макар  Макарович
Раснгавин,  и  Маврикий  Кузьмич Парфенов, и Ми-хайло Власьевич Бусыга, и Иван
Терентьевич  Яншин.  Стариканы  были  заядлыми  болельщиками  своей  затонской
команды.  Они  были  твердо  убеждены, что только благодаря проискам неведомых
завистников  юношеская  команда  Затона не взяла первого места в области. А по
справедливости-то,  конечно, она и в самой Москве бы не уронила своей волжской
чести  - дали бы только сыграть да чтоб дело решал праведный судья, который не
подсвистывал бы Противнику.
    К  состязаниям  по  военизированному  бегу  старики отнеслись сравнительно
равнодушно.  Правда,  когда  по  всем  статьям  - и по бегу в противогазе, и в
состязании  на  бревне,  в  штыковом  примерном  бою,  и  в  проползании через
препятствий  -  юнги  начисто обставили затонских, старики бтали беспокоиться.
Честь  Затона  была  задета. Но совсем Загорюнйлись затонские патриархи, когда
начался футбольный матч.
    Легкие,  худощавые,  быстроногие  фигуры юнгов в черных трусах и полосатых
сине-белых  тельняшках стремительно неслись по зеленой площадке, тесня, обводя
и  сбивая  с  толку  затонских,  которые  играли в оранжевых футболках. И, как
всегда   бывает,  если  какая-нибудь  команда  явно  сильнее,  зрителям  стало
казаться,  что  оранжевых  на  поле  меньше,  чем  бело-синих. Затонских сразу
прижали  к  воротам.  Старики  Привставали,  стучали  палками о доски трибуны,
хватались  за  седые  свои  головы,  в  сердцах  швыряли шапки оземь и кричали
игрокам  затонской команды сперва еще ласково: "Сережа, голуба, шибче, милуша,
давай,  давай!"  Потом  стали подбадривать крепче: "Ну, ну, не сдавай, Петька,
рви  с  ходу,  дай  ему!"  И  наконец,  махнув  на все рукой, уже отпускали во
всеуслышание  совсем  обидные  замечания:  "Эх,  мазилы-мученики!.. Куды ты, к
шуту,  подаешь?  Раззява-кукла!  Балда окаянный! Забыл, где ворота? Дурила!.."
Ничего  не помогало. Затонские проигрывали. Веки легко и точно передавали друг
другу  в  ногу  мяч,  и половина поля от ворот юнгов до центра почти все время
пустовала,  зато  у  ворот,  где стоял голкипером долговязый Ходуля, все время
клубился  песок, молниеносно перемещались бело-синие тельняшки и суетились без
толку  оранжевые футболки. Лешке Дулькову пришлось туго. "Господи ты боже мой,
и откуда только этого длинночертого выискали?" - возмущался старик Швырев.
    - Дубина  стоеросовая! Чтоб ему пусто было! - честили старики злосчастного
Ходулю, который только и успевал вынимать мячи из своей сетки.
    Разгром  был  полнейший. В центральной ложе начальник школы гонгов капитан
первого  ранга  Иванов-Тарпанов, положив на барьер руки, поблескивая на солнце
широкими  золотыми  нашивками  у  обшлагов,  легонько  усмехался, довольный, и
поглядывал  на  соседей. Рядом с ним, то и дело снимая кепку и вытирая платком
вспотевший  лоб,  страдал директор Судоремонтного Леонтий Семенович Гордеев. И
при  каждом  забитом  мяче  на директора искоса и сердито поглядывал секретарь
городского комитета партии товарищ Плотников.
    К перерыву счет достиг цифры, для футбола почти астрономической, - 9 : 0 в
пользу  юнгов. А впереди был еще один тайм. И в нем сорок пять минут и бог еще
знает сколько голов...
    Синегорцы  сидели  внизу все рядом на одной скамье и пребывали в полнейшем
отчаянии.   Игроки  ушли  в  раздевалку.  Мальчишки  свистели  затонским  и  с
недоброжелательным уважением смотрели на гонгов.
    В  перерыве проводили соревнования по гранате. Позади футбольных ворот был
вырыт  небольшой  и  узкий  окопчик.  В отдалении мелом по траве была наведена
черта, с которой участники должны были метать гранаты в ровик.
    - Гранатометчики, на линию! - вызвал судья.
    К  белой черте вышли двое затонских парней и двое юнгов: Палихин и Сташук.
Перед каждым участником положили по десятку учебных гранат. Это были небольшие
деревянные булавы, смахивающие на бутылки.
    Первым  метал  Сережа  Палихин. Он уверенно подошел к черте и - раз, раз -
быстро,  одну  за другой метнул все десять гранат. Шесть из них попали точно в
окоп.  Седьмая  ударилась о край и случайно не скатилась, отскочила в сторону.
Тремя гранатами Палихин промахнулся.
    Место  его  на  черте занял Белянин, лучший гранатометчик Затона. Медленно
нагнулся он, не снеша перебрал гранаты, выложил их аккуратненько в рядки, взял
одну,  крайнюю, размахнулся и метнул. Граната упала точно в окоп, даже краешка
рва  не  задев.  Так  же  уверенно  бросил  Белянин и вторую гранату. А за ней
третью. На трибунах ожили.
    - Ну, ну, Белянин, сажай, доказывай дальше!
    Белянин  только  головой  повел  -  дескать,  не сомневайтесь, все будет в
порядке.  Метнул  четвертую  - и промазал. Он досадливо покачал головой, долго
прицеливался,  метнул...  граната  упала  на  край  рва,  подумала  немножко и
скатилась  в окопчик. На трибунах, где сидели затонские, облегченно вздохнули.
Четыре  есть! Белянин удачно бросил еще две гранаты. Синегорцы на своей скамье
ерзали  и  чуть не подпрыгивали от возбуждения. Белянин, сильно размахнувшись,
метнул  еще одну гранату, но он, видимо, волновался, и граната легла далеко за
рвом.  На  трибуне  затихли.  Белянин  прокинул  еще гранату даром. Оставалась
последняя.  Долго целился Белянин, наконец решился и пустил гранату. Она упала
прямо  в  ров. Итак, результат Палихина был побит. Белянин уложил семь штук из
десяти.
    Теперь  настала очередь бросать Сташуку. Своей танцующей походкой, чуточку
вперевалку,  вышел  он  на  линию, быстро прикинул расстояние от черты до рва,
взял  гранату,  примерился и бросил. Граната упала, не долетев до рва. В рядах
затонских злорадно зашумели. Начальник школы гонгов с беспокойством задвигался
на  своем  стуле.  Но  Сташук не смутился. Он расправил выпуклую грудь, Плотно
обтянутую  матросской  фуфайкой,  помахал  рукой,  словно  разминал  ее, цепко
ухватил  новую  гранату  и, качнувшись вперед всем телом, метнул ее. Она упала
точно  в ров. Сташук нагнулся, взял в правую руку гранату, прихватил левой еще
две  и стал метать, перекладывая из одной руки в другую. И граната за гранатой
падали  в  ров.  Восемь  гранат  подряд  положил  на  место Сташук и только на
последней срезался: бросил слишком близко.
    Результат его был восемь из десяти.
    Теперь  бросал  Фомин,  один  из  лучших  физкультурников Затона. Но то ли
волновался  он,  то ли уже устал сегодня, так как участвовал в военизированном
беге  и  был  расстроен  неудачей,  но  лишь первые три гранаты он перебросил,
четвертая упала, не долетев до рва, и только остальные шесть попали в окопчик.
И   выходило   снова   так,  что  юнги  и  здесь  побили  затонских.  Директор
Судоремонтного   сконфуженно   тер   затылок,  избегая  смотреть  на  товарища
Плотникова.
    И  вдруг  внизу,  там,  где  сидели  затонские ребята, раздался низковатый
мальчишеский голос:
    - А можно я кину?
    На  трибунах зашумели, зрители вставали. Кто это там? И все увидели, как с
нижней  скамьи  трибуны  поднялся  паренек в фуражке, с буквами "РУ" на пряжке
пояса,  маленький, коренастый. Он твердой походкой прошагал к красному столу у
футбольных ворот, где сидели судьи.
    - А я можно кину?
    - Вы же не записаны в число участников. Вас никто не выставлял.
    - Мы,  мы  выставляем!  Пускай  кидает!  - закричали со скамьи, где сидели
синегорцы.
    Затонские старики приподняли позором пригнутые головы:
    - Этот еще чего вылез? Срамиться только. И так уж утерлись.
    Но на трибунах сотни голосов закричали:
    - Разрешить!.. Пускай бросает! Допустить!..
    Судья пожал плечами, посоветовался с другими людьми, одетыми во все белое,
потом скомандовал:
    - На линию!
    И Капка вышел на линию.
    Он  стоял,  маленький,  плотный,  упрямо  вобрав подбородок в шею, чуточку
избычившись. Десять гранат валялись перед ним в траве, белая черта протянулась
около его ног.
    - РУ!  РУ!  РУ! -