ьно научился командовать. А так ничего, другие мальчишки хуже. Хулиганят. А
он  ничего.  Тяжело  ему, верно, работать. Вон, не отмылся даже как следует. И
дышит  трудно.  Устал.  Рима  села на свою постель, уронила голову. Трудно без
отца.  Может  быть, еще напишет. У Лиды Бельской отец полтора года пропадал, а
потом отыскался. А вот мать уж никогда не вернется. Плохо, пусто, ох, как худо
без  мамы!  Сейчас  бы спросила: "Ну, Римочка, что в кино показывали? Из какой
жизни?  Домой одна шла? Небось провожал кто. Ах, красавица ты моя!.." И она бы
рассказала маме, что картина была из жизни летчиков, очень видовая, а провожал
ее  до угла их улицы молодой военный моряк, юнга из-под Ленинграда, вежливый и
ловкий...  А  сейчас  и  рассказать  некому.  Она сердито посмотрела на Капку.
Завалился  спозаранок!  Дождаться  не  мог. Ей вдруг сделалось 'очень грустно,
одиноко и стало жалко себя. Она зарылась головой в подушку.
    Нюшка  открыла  один  глаз и сказала ей шепотом, тепло дыша в самое ухо: -
Рима, ты пришла! А я уже сплю.
    А  вожак затонских синегорцев, бригадир с Судоремонтного, спал, уткнувшись
подбитым глазом в подушку, отбросив в сторону крепкую, плохо отмытую руку, где
у локтя над самым сгибом темнел таинственный знак.


    ГЛАВА 14
    Встреча на переезде

    Утром,  когда  Капка уходил в Затон, он увидел, что Рима растапливает печь
знакомой зажигалкой.
    - Римка, опять!
    - Чего  ты?..  Это  мне флотский подарил. Юнга. Эх, вот ребята так ребята!
Сто  очков  вам! А вы им всякие записочки посылаете... Он мне показал. Уж мы с
ним  смеялись-смеялись! Я думала сперва, что девчонки какие-нибудь набиваются,
а оказывается, ты. Еще бригадир, "Я... я"! А сам как маленький.
    - Римма, - сказал Капка так, как будто в имени сестры было по крайней мере
пять  "м",  -  Рим-м-ма,  смотри  у  меня!  Я  этому флотскому твоему ленточки
пообрываю, так и знай!
    Он схватил с шестка зажигалку и сунул ее в карман.
    Пошел  он  сегодня  в  Затон  не обычной дорогой, а сделал небольшой крюк,
чтобы  пройти  мимо  школы.  Хотелось посмотреть на этих флотских. У школьного
двора,  несмотря  на  ранний  час,  уже  толпились ребята. Припав к прозорам в
ограде,  они  любовались  диковинным  зрелищем.  На  школьном  дворе  были уже
устроены  какие-то  странные  помосты  с  продольными  углублениями.  В них на
маленьких не то тележках, не то салазках сидели юнги - друг другу в затылок. В
руках  у  юнгов  было по длинному веслу, положенному на высокие кочетки. Седой
длинноусый  моряк  с  нашивками и орденами ходил вдоль помоста и командовал, а
юнги, занося назад весла, плавно и враз наклонялись вперед (причем тележки под
ними скользили по рельсам), а потом резко откидывались спиной.
    - Ррраз!  - отсчитывал седоусый. - Навались! Ровно! Палихин, загребной, не
части!..  Ррраз!..  Дружно!  От  банки  не  отдирайся, хвостом не плюхай, сядь
плотненько! Ррраз!
    И юнги гребли, гребли посуху.
    - Ай  моряки! - кричали сквозь ограду зеваки. - Этак к вечеру до Астрахани
уедете.
    - Эй, флотские, гляди на мель не сядьте!
    - Далеко ли плывете? А, моряки?
    Юнги мрачно косились на ограду, но продолжали дружно работать веслами.
    Как  ни был гостеприимно настроен Капка, все же он остался в душе доволен,
что флотским немножко посбивали спеси.
    Встретив  у  табельной  Ходулю,  Капка  подошел  к  нему  и  молча  вручил
зажигалку.  Ходуля  был  так  ошарашен,  что  долго  не  знал, как ответить, и
невпопад выпалил несколько лермонтовских строк, все сразу:
    - О  други,  это... Коль не ошибся я... Блеснула шашка, раз и два... - Он,
не веря своим глазам, разглядывал заколдованную зажигалку, снова вернувшуюся к
нему. - Ах, флотский, флотский! Ну погоди!
    В  этот  же  день  на  переезде  произошла  памятная встреча. Ремесленники
направлялись  по  случаю  субботнего дня в баню. Они шли под присмотром Корнея
Павловича  Матунина.  На  них  были шинели и на форменных фуражках буквы "Р" и
"У".  Капка  Бутырев  шагал  в  самом заднем ряду - рост подвел бригадира. И у
самого  переезда,  там,  где шоссе пересекало заводскую железнодорожную ветку,
ремесленников  нагнали  юнги,  перешедшие  пустырь. Их вел мичман сверхсрочной
службы  Антон  Федорович  Пашков.  Юнги  также  шли  в баню. Они были в черных
морских  шинелях,  туго  перехваченных  кушаками,  в бескозырках, пришлепнутых
блином  и  сдвинутых  на  .  правую бровь. Под мышкой у каждого был аккуратный
сверточек  с  бельем.  И  в  первом  ряду, звучно печатая шаг, шел юнга Виктор
Сташук.  Шедший с ним Сережа Палихин, с лицом бледным, тонким, как у дe-вушки,
запевал высоким, чистым голосом:


    Ты, моряк, красивый сам собою,
    Тебе, моряк, всего лишь двадцать лет...
    Не уезжай, побудь еще со мною...
    Не уезжай, побудь еще со мною...

    И дружно, как один человек, откликнулась вся колонна юнгов:

    По морям, по волнам!
    Нынче здесь, завтра там...
    По морям, морям-морям-морям!
    Эх, нынче здесь, а завтра там!

    Завидя  еще  издали  флотских,  Корней  Павлович  приосанился  и  прошелся
пальцами по пуговицам своего драпового демисезона.
    - А   ну,  заводские,  затонские!  -  прикрикнул  он.  -  А  ну,  волгари,
ремесленнички!  Подтянись. Кадровые, ходи поаккуратнее, чтоб перед моряками во
всей форме пройти. Дульков! Тебя что, это не касается?
    Юнги  также  заметили  идущих  с  пустыря  затонских ремесленников. Мичман
Пашков строго оглядел ряды своего войска.
    - Твердо  ногу,  держи  равнение!  Разговорчики  кончай! Ать-два! Ать-два!
Пускай видят мелководные, как балтийцы ходят.
    Оба  отряда прибавили ходу. Ремесленники не хотели пропустить юнгов к бане
первыми. Но крупно шагающие морячки вскоре настигли затонских.
    Когда   колонны   поравнялись   одна  с  другой,  юнги  узнали  во  многих
ремесленниках  утренних  обидчиков,  которые дразнили их через ограду во время
занятий по академической гребле.
    - Ребята,  -  сообщил  своим  Виктор  Сташук, - гляди, ручок какой в самом
заднем ряду топает. Вот смех! Словно кадушка, честное слово... Эй, замыкающий,
подбери корму, на мель сядешь!
    И пошло, посыпалось:
    - Ручок! Держись за шинель, а то выпадешь!
    - Полы  подбери,  малый!  Чего улицы метешь! В дворники записался, что ли?
Шпиндель!..
    А Сергей Палихин, запевала и озорник, громким своим голосом пропел:


    Рано, рано поутру,
    Пастушок...

    И все юнги подхватили, рявкая "в ногу":


    Ру! Ру! Ру! Py!..

    Капка не стерпел.
    - Молчи,  закройсь!  -  огрызнулся  он,  не  поворачивая головы. - Морями!
Поперек борща на ложке плавали!
    Ходуля,  обозленный  на  всех моряков после коварства Римы, заметил, что у
шагающих в последних рядах младших юнгов нет ленточек на бескозырках.
    - Эй, стриженые моряки, тесемки-то еще не пришили?
    - Что такое? - ответил за младших Сташук. - Я тебе вот сейчас пришью!
    Мичман  Пашков,  который  вначале  ограничивался  лишь  замечаниями вроде:
"Разговорчики,  разговорчики  слышу  в  строю,  разговорчики",  - окончательно
рассердился:
    - Это что за базар такой? Слушай мою команду! Рота, стой!
    У  бани пришлось стать и дожидаться, когда кончат мыться военные курсанты.
Мичман скомандовал своим "вольно".
    - Стой, ребята! Повернись! - скомандовал и своим мастер Корней Павлович.
    Обойдя голову колонны, он приблизился к Пашкову.
    - Доброго  здоровья.  В  нашей  местности,  значит,  обучаться приехали, -
заговорил  он первым, как полагалось местному человеку при встрече с приезжим.
- Очень приятно: Матунин, мастер.
    Моряк козырнул:
    - Пашков,  мичман.  Сверхсрочной  службы.  Будем  знакомы. Нас сюда из-под
Питера перевели. А вы, значит, на заводе тут, так получается?
    - Именно.  Молодые  кадры  готовлю.  Помаленьку работают ребята. Дело свое
делают.  И  довольно-таки неплохо, могу сказать. Так что я, извиняюсь, считаю,
дразнить их неуместно со стороны флотских. Как по-вашему?
    Мастер строгим взглядом окинул ряды юнгов.
    - Точно!  -  сказал  мичман.  -  Недопустимый  факт.  Форменная ерунда. Не
сознают  положение.  Какие  тут  могут быть дразнилки? Что вы, что мы - в одну
точку долбим.
    - Вы разрешите, я им по-своему два слова скажу?
    - Очень  хорошо  будет,  - согласился мичман. - В самый раз уместно. Рота,
смирно, слушай!
    Мастер подошел к морякам.
    - Вот  вы,  ребята,  как истинные доподлинные сыны коренных моряков нашего
Балтийского  флота,  должны  сами  понять,  какое  есть  у  нас  теперь  общее
положение. Не в том суть, кто на воде, кто на тверди земной, а в том суть, что
немца  надо побить, шут его дери, паразита, совсем! И тут уж, конечно, никаких
таких  дразнилок  у  нас  с  вами допустить невозможно. Вот ребятки затонские,
заводские  наши,  они  есть,  так сказать, поколение нового кадрового рабочего
класса  и  приставлены к делу, каковое я вместе с их батьками достигал тут же,
на  Судоремонтном. Понятно? Понятно, В девятнадцатом году тут с Красной Армией
Царицын  отстаивать ходили со всей, конечно, нашей затонской рабочей гвардией.
Понятно?  Понятно.  А  вы  нынче  моих же, выходит, воспитомцев в смехотворный
оборот  ставите.  Это  никак  не  возможно. Вот вам и ваш командир то же самое
скажет.
    Мичман  Пашков  поправил  фуражку, одернул рукава с нашивками и шевронами,
откашлялся и начал, обращаясь, впрочем, скорее к ремесленникам, чем к юнгам:
    - Правильно  говорит  вам товарищ руководитель. Но хочу коснуться, по ходу
действия,  одного  вопроса.  Чтобы  вышла  полная  ясность. Кто в исторический
момент,  в октябре семнадцатого года, своим выстрелом дело решил? На это ответ
имеется:  крейсер  "Аврора".  На  весь мир известный. И кто был на том славном
крейсере  "Аврора"  в  этот исторический момент? Кондуктор Пашков был тогда на
крейсере  "Аврора"  и  не забудет вовек этой ночи и до деревянного бушлата, до
гроба  своего, будет гордиться ею. Выходит, мы с вашим товарищем руководителем
с  двух  сторон  на  одну  дорогу  вместе пришли, одним курсом идем, и всякие,
конечно, эти дразнения давно кончать надо.
    Дул  ветер  с  Волги. Гитарным строем гудели провода над линией. Ветер был
теплый,  но  сильный.  Он  отворачивал  полы шинелей у ремесленников и теребил
ленточки юнгов.
    Все  было уже хорошо, но мичман сам неосторожно чуть было не испортил дело
под конец.
    - Да,  -  промолвил  он  после  паузы и расправил усы,- наше дело морское,
конечно,  тонкое,  с  ним,  конечно,  равнять  что-либо  трудно.  У нас боевая
флотская  выучка  строго  поставлена...  Между  прочим,  рота,  можете  стоять
вольно...  Ну,  я  говорю,  вот,  например,  компас: ведь ежели спросить ваших
ребят,  то  они и насчет азимута, секстанта или, скажем, к примеру, "девияции"
вряд ли что соображают. Сташук!
    Сташук сделал два шага вперед:
    - Есть, товарищ мичман!
    - Скажите мне, Сташук, что есть такое "девиация"?
    - Девиация,  товарищ мичман, есть отклонение оси магнитной стрелки компаса
от меридиана под влиянием каких-либо явлений, как, например, может быть...
    - Гм,  гм!..  -  перебил  его  нахмурившийся  Корней Павлович. - Ну, ежели
насчет   синус-косинуса,   то   у  меня  ребятки  тоже,  слава  тебе  господи,
разбираются. Бутырев Капитон! - вызвал он.
    - Тут.
    И Капка выскочил из строя.
    - Ну-ка,  Бутырев,  скажи ты товарищам флотским, какие, допустим, на свете
бывают фрезы!
    Капка  оглядел гонгов, бросил мельком взгляд на своих, замерших в заметном
волнении, и, набрав в грудь воздуху, так что шинель вздулась пузырем, начал:
    - Фрезы  бывают  и  употребляются:  радиусные, цилиндрические, спиральные,
конические, угловые, торцовые, хвостовые, фасонные, ступенчатые... И еще также
прочие.
    - Ну,  хватит  с  тебя, Бутырев, - заметил мастер. - Зайди обратно в ряд и
стой покуда. М-да... А еще могу сказать, хотя лишь частично, чтобы не нарушить
военного  секрета,  что  вот  эти  мои ребятки хорошо ли, худо ли, а выполняют
сейчас  с  превышением  специальное задание. Да-с! Кое-какие деликатные вещицы
соображают.
    Мичман приподнял мохнатые брови:
    - А  я  так  полагал,  что вы по части ремонта судов там и всего хозяйства
прочего.
    - Числимся  по  этой  статье  рубрики,  но...  -  Корней  Павлович  лукаво
прищурился,  оглянулся  и,  снизив  голос,  продолжал: - Но ведь теперь знаете
какое  время.  Военный  момент.  Вот, разрешите вам к случаю привесть, рассказ
такой  ходит.  Работал  один человек на эдаком заводе вполне мирного обихода и
домашнего  назначения, ну, словом, детские кровати они выпускали. И вот, стало
быть,  как  война началась, взяли его в армию, пошел он на фронт. Ну, повоевал
маленько,  но  вскорости  ранение  получил.  И  через  это его откомандировали
обратно  по  излечении  на  тот  же  завод.  И  тут  просит  его один знакомый
дружок-приятель:  "Никак, говорит, я ордера на кроватку получить не добьюсь, а
сынишка  из люльки вырос, так что пятки поверх торчмя торчат. Удружи, говорит,
сообрази  мне  как-нибудь,  по  личному  свойству,  как мы есть с тобой старые
знакомые  и  кумовья..."  Ну, тот, значит, ему обещает похлопотать: "Поговорю,
мол,  с  кем  надо  на заводе, а уж тебе по дружбе кровать сам соберу - первый
сорт!"  А  работал  он как раз, заметьте, в сборочном: по номерам, по деталям,
готовые  кровати  собирал.  Ну,  стало  быть взялся он за дело. Номер к номеру
ставит  согласно инструкции, приворачивает... Что, понимаешь, за притча?.. Как
ни  ладит,  как  ни  собирает, а все вместо кроватки пулемет получается!.. Вот
какая, значит, история. Суть смысла понятна вам?
    Мичман смеялся, слегка согнувшись, собрав усы в кулак.
    - Это вместо кроватки-то?.. Пулемет! Ах ты...
    Корней  Павлович  похохатывал, довольный успехом своего рассказа, но вдруг
оборвал  смех, сурово кашлянул, одернул рукава и чуточку сконфуженно глянул на
своих воспитанников: не сказал ли он чего-нибудь лишнего?
    - Вот, стало быть, будем знакомы. М-да...
    - Очень  приятно,  -  откозырял  мичман  и  рявкнул  на  своих:  - Понятен
разговор? То-то же!
    Обе стороны были довольны, что не подкачали, каждый свое доказал.
    А  Волга  вдали  текла  огромная  и полноводная, конца-края не видно... По
самые верхние ветви ушли в речку зазеленевшие деревья на затопленных островах,
далеко  на  луговой берег, в поймы и займища, ушла разлившаяся громада воды, и
мир,  омытый  этой  щедрой и неистощимой влагой, был так свеж и неоглядим, так
просторен,  что  всем  тут  хватало  места - и своим и приезжим, и затонским и
балтийским...
    И,  глядя  на могучий покой, плывущий к морю, не верилось, что есть где-то
всем  этим краям чужеродные существа, которые замыслили прийти сюда, чтобы все
наше  железом вмять в землю, а самим жадно хозяйничать на этих вольных берегах
и владеть широкими водами


    ГЛАВА 15
    Пионеры-синегорцы Фыбачъего Затона

    Прошло  пять  дней.  Валерка  видел Капку лишь мельком. Маленький бригадир
почти  не  появлялся  дома.  В Затоне гнали срочное задание, и были дни, когда
Капка  даже  ночевать  не приходил домой и, сморившись, засыпал где-нибудь под
опрокинутым  дощаником  прямо  на  заводской площадке. Он осунулся и словно бы
вырос  за  эти  несколь-ко  дней. И деликатный Валерка при молчаливом согласии
Тимсона решил, что следует обождать и не тревожить командора.
    Но  на шестой день на трубе домика, где жили Бутыревы, неожиданно появился
флюгер.  Дул  низовой ветер, вертушка, к радости Нюши, долго ждавшей обещанную
фырчалку,  звонко  гремела.  Валерка  сразу  заметил  этот  условный  сигнал и
помчался  к  своему  командору. Капки он не застал, командор уже ушел в Затон.
Рима  передала  Черепашкину записку. Она была заклеена смолой, что, правда, не
помешало  Риме  раскрыть  ее  и  полюбопытствовать,  о чем там говорится. Рима
ничего не поняла. В записке без единой запятой было сказано: Амальгама зажигай
Большой Костер где всегда в 9 Изобар".
    Но  Валерка все понял. Примчавшись домой, он сейчас же забрался на чердак,
вылез  оттуда через слуховое окно на крышу мезонина и, услышав, что на каланче
у  базара  пробило восемь (это был час, когда синегорцы должны были наблюдать,
не  появится  ли  на  горизонте  условный сигнал), вынул карманное зеркальце и
засверкал  им. Проще было бы, конечно, сбегать к товарищам и оповестить их. Но
Валерка  свято  берег  сложные  обычаи  синегорцев и, пользуясь ясной погодой,
решил  прибегнуть к помощи солнечного телеграфа. Он недолго вертел зеркальцем,
сидя  на  коньке  крыши.  Вот  на  другом конце улицы что-то блеснуло в ответ.
Замигало,  вспыхнуло зеркальце еще у одной трубы. И Валерка Черепашкин передал
соседям, а те с крыши на крышу при помощи световой азбуки Морзе, что сегодня в
девять назначен Большой Костер.
    Все  понимали,  что  произошло  что-то  крайне  важное. Капка давно уже не
созывал синегорцев на Большой Костер. После того как он пошел в училище и стал
работать  на заводе, командор как будто сторонился пионеров и тяготился своими
обязанностями.  Вообще вся затея как будто угасала после ухода в армию Арсения
Петровича  Гая.  Ведь  он  и  придумал  все  это,  -  собственно  он,  Валерий
Черепашкин, Капка и Тимсон - все они вместе.
    Началось  это  еще в прошлогоднем летнем лагере на Зеленом Острове. Сперва
Арсений  Петрович затеял там очень интересную игру в пионеров-мастеров. Каждый
участник ее должен был отличиться в каком-нибудь полезном деле. Звание Мастера
после  многих  увлекательных  испы-таппй  и  таинственных приключений, которые
нарочно  подстраивал  Гай,  давалось самым верным, храбрейшим и искуснейшим. А
потом,   когда   готовились   к  общелагерному  костру,  придумали  легенду  о
синегорцах.  Синегорию  открыл  Валерка  Черепашкин,  а  населил  ее  Великими
Мастерами  сам Арсений Петрович. И с этой сказкой о Сине-гории Валерка успешно
выступал у костра, на смотре лагерной самодеятельности.
    Но  на том дело не кончилось. Ребятам захотелось продолжать игру, овеянную
теперь  высоким  таинственным  смыслом,  открывшимся  в  рассказанной у костра
легенде.  И  так  как  друзья  наши  продолжали  встречаться  в городском Доме
пионеров  с Арсением Петровичем, то они продолжали считать себя синегорцами. В
игру  вовлекались  теперь  и  другие  пионеры,  пе  бывшие  в  лагере. Каждому
отводилось  соответственно  его  вкусам  и  наклонностям место в Синегории. То
хорошее, что делал пионер в жизни, по-своему определяло его роль и положение у
Лазоревых  Гор;  новую,  тайную,  биографию его придумывали сообща у костра. И
славные, добрые, полезные дела, которые совершал каждый участник игры в жизни,
заносились  в  летопись  Синегории соответствующим образом и особым, сказочным
шифром.  Например,  про  мальчика,  разводившего  в  Рыбачьем  Затоне почтовых
голубей,  Валерка  в  своей  летописи рассказывал как о Покорителе Подоблачных
Гнезд.
    Пионер,  вышедший  победителем  на  школьном  шахматном  турнире, принял в
летописи Валерки звание Рыцаря Клетчатых Лат. Под его началом войска Синегории
выгнали  из  ущелий Лазоревых Гор полчища Черных Коней. Лучший среди затонских
пионеров собиратель металлического лома был в Синегории Будильником Вулканов и
мог  вернуть к бурной жизни самый заброшенный кратер. Трудолюбивый и спорый во
всяком  ремесле,  Капка  стал  оружейником  Изобарой.  Большеглазый  фантазер,
летописец  синегорцев Валерка превратился в Мастера Зеркал Амальгаму. Бахчевод
Тимка  принял  имя: Дрон Садовая Голова. И всегда в их делах побеждали отвага,
верность и труд. Это стало девизом синегорцев. А на гербе Синегории появились:
радуга,  стрела  и вьюнок - знаки, тайный смысл которых станет вам ясным, если
вы  дочитаете  эту  книгу  до конца и узнаете о судьбе Мастера Амальгамы и его
возлюбленной.
    Продавец   в  базарном  ларьке,  где  торговали  галантереей,  был  весьма
озадачен,  когда  в  один прекрасный день у него раскупили разо