од прораны. Рядом с мичманом, у левого плеча его, полз гибкий,
изворотливый  Сташук,  а справа сосредоточенно пыхтел маленький Капка Бутырев.
Он  для  чего-то надел черные суконные наушники, которые носил иногда зимой, в
холодные дни, и перевернул фуражку задом наперед, так что она смахивала теперь
на  бескозырку.  Оттого,  что  они  ползли, прижимаясь к земле, мир казался им
очень высоким, деревья, кусты, былинки и самое небо - все ушло вверх.
    - Ну как, ручок, не страшно? - тихо спросил Сташук.
    - Пока  еще  не  страшно  совсем, - шепотом ответил Капка, - а так только,
боязно чуток.
    - Разговорчики! - зашипел на них мичман.
    Они  ползли,  и все громче отдавался в ушах частый стук близких пулеметов,
низко  посвистывали  пули. Учебный ров, вырытый недавно юнгами, был совсем уже
рядом, за кустами. Во рву и сидели немцы, живые немцы, немцы, обстреливавшие с
островка Затон. Юнги бесшумно подползали.
    - Передать  по  цепи.  Слушать  мою  команду, - шепотом приказал мичман. -
Товьсь! Встали... За мной!
    Сташук пронзительно засвистел в два пальца и швырнул гранату. Капка бросил
свою.  Крики  "ура",  "бей  фашистов",  "балтийцы, вперед" слились с трескучим
грохотом  разрывов,  с  беспорядочным щелканьем выстрелов. Капка почувствовал,
что какая-то сила увлекает его вперед и он летит в ров.


    ГЛАВА 24
    Под землей

    Фашисты,  должно быть, не сразу поняли, что случилось, когда на них с тылу
в  упор,  слепя,  кроя  огнем и грохотом, посыпались в ров гранаты и откуда-то
сзади,  где  за  минуту  до этого никого не было, с гиканьем, визгом и свистом
какие-то  разъяренные  дьяволята  свалились на головы и на плечи парашютистам.
Гитлеровцы  не сразу начали отстреливаться. Гранаты оглушили их, неожиданность
сбила  с  толку.  Стесненные  узким  пространством  рва,  десантники  пытались
выкарабкаться  из  него,  но  цепкие  мальчишки  повисали на ногах, стаскивали
немцев обратно, душили, прыгали с налету, кололи штыками, матросскими ножами -
бебутами.  Фашисты пустили в ход тесаки. Свирепая резня закипела на дне рва. И
дальше  было  уже трудно разобрать что-нибудь в общей кромешной свалке. Капка,
падая,  видел  только, как несколько юнгов ничком свалились на дно траншеи. Их
давили,  топтали  пудовые  ботинки с толстыми подошвами, обитыми шипами. Потом
Капка  увидел  около  себя  Сережу Палихи-на. Он обливался кровью. Вот Палихин
свалился,  но  оперся  сперва  на одно колено, потом подтянулся, встал и опять
бросился   на  немцев,  ухватив  обеими  руками  дуло  автомата  у  одного  из
парашютистов.  Капку  притиснули  к сырому глинистому откосу рва. Он был здесь
самый маленький, рукопашная бушевала над ним. Капке видны были главным образом
ноги  сражающихся.  Он  видел мокрые кл„ши юнгов и кованые бутсы парашютистов,
топтавшиеся  в  неистовой толчее, месившие глину, оступавшиеся. И он делал что
мог:  хватал,  царапал,  дергал,  валил  эти  зеленые слоновьи ноги в огромных
бутсах...  Он  пытался  кинуться  на  помощь  Палихину, но увидел, как высокий
парашютист  ударил  с  маху  прикладом  автомата  юнгу  по  годове  и тот упал
навзничь. В ту же минуту сзади на фашиста кинулся Сташук:
    - А, фашисюк, жаба, получай! Так, добро! Капка, держи его там снизу!
    Капка  что  было  силы рванул фашиста за ногу, Тот поскользнулся, и Сташук
ударил  его  сзади  бебутом под лопатку. Немец тяжело осел и кулем перевалился
через  Капку  на  дно  рва. Капка весь съежился от омерзения и выбрался из-под
тяжелого  тела.  С  немцами  во  рву  было  покончено.  И  в  это  время из-за
железнодорожной насыпи у Затона ударили через прорану автоматы и пулеметы. Это
прибыло  первое  подкрепление.  Красноармейцы  вместе  с  ополченцами бежали к
берегу  Затона.  Уже  наплывало,  становясь  все  громче и яростнее, протяжное
"ура".
    И  вдруг сбилось, замолкло... Откуда-то сбоку длинными и частыми очередями
забил  с островка немецкий пулемет. Это один из парашютистов засел в маленьком
блиндаже-пещерке  по  ту сторону рва, ближе к берегу острова. Юнги видели, как
красноармейцы,  пытавшиеся  пробиться  к  берегу,  падали,  сраженные  пулями.
Добраться до пулеметчика было невозможно, он вел круговой обстрел, нельзя было
высунуть голову из рва. И тут Витя Сташук вдруг вспомнил:
    - Стой,  ребята! Помните, мы, когда практические занятия вели, в том конце
рва подземный ход сообщения начали рыть для соединения с пещерой. Аида туда!
    Они, сгибаясь, пробежали по дну рва в конец, где был подземный ход. Тесная
лазейка полуосыпалась и зияла зловещей чернотой.
    - Ну-ка, дай-ка я!.. Разрешите, товарищ мичман?
    Но   как  ни  прилаживался  Сташук,  широкие  плечи  его  не  проходили  в
полуосыпавшуюся лазейку. Он вылез, приподнялся, стряхнул землю и вопросительно
посмотрел на Капку Бутырева:
    - Эх, кабы ты моряком был, а, Капитон?..
    - Это туда подлезть-то? А?
    Капка  заглянул  в  ход.  Казалось, злой черный ветер дул оттуда: сквозило
сырым, могильным холодом. Капка помедлил немножко. Тоскливый озноб пробрал его
разгоряченное  тело. Лицо Арсения Петровича Гая проплыло у него перед глазами.
Арсений  Петрович  надеялся  на  Капку, и синегорец Капка не мог подвести его.
Капка  молча  сбросил  шинель,  взял  в  зубы нож, а в руку гранату, кивнул на
прощание Сташуку и решительно ввинтил свое маленькое тело в подкоп.
    ...Немецкий  пулеметчик внимательно проглядывал из своего земляного гнезда
весь  противоположный  берег  Затона.  Берег  отлично  простреливался. Это был
опытный парашютист. Он видал многие виды и в воздухе и на земле. Сперва он был
спокоен.  Все шло как надо. Но что-то непонятное внезапно произошло сзади него
во  рву.  Оттуда  слышались  выстрелы, вопли, взрывы гранат. Потом стихло. Это
начало его очень тревожить. Тащить туда на подмогу свой пулемет он не решался.
Но меньше всего он думал, что опасность грозит ему из-под земли.
    В  это  время  красноармейцы  и ополченцы опять бросились к берегу Затона.
Парашютист  устроился  поудобнее,  оперся  спиной  о  край  гнезда  и припал к
пулемету,  чтобы дать снова очередь по наступающим. Но вдруг под ним зашуршала
глина,  что-то  цепко  и  больно ухватило его за лодыжки, и, прежде чем фашист
что-нибудь  сообразил,  он оказался мгновенно втянутым по пояс в рыхлую землю.
Пулемет свалился ему на голову и оглушил.
    Прошло минут пять. Выстрелы в Затоне стихли.
    Бой  кончался.  У  выхода  из  подземной траншеи, заглядывая в черноту, на
корточках замерли юнги.
    - Немец-то, пулеметчик, уже сколько времени как смолк...
    - А  Капки  нет,  -  сказал  встревоженный Сташук. - Ка-ап-ка! Ка-ап-ка! -
закричал он в подкоп.
    Ответа не было.
    - Я  как-нибудь  пролезу  за  ним,  задохнется  ведь,  - решительно сказал
Сташук. - Или вылезу наверх и так, полем, побегу.
    - Сташук, отставить! - крикнул на него мичман. - Куда? Не дури!
    Прошло  еще  несколько  минут.  Сташук, стуча себя от волнения по коленке,
сидел  на корточках у лазейки и всматривался в молчаливое жерло подкопа. Потом
он  встал и молча отошел в сторону. Пропал Капка, погиб парень... Не надо было
его  пускать. А что скажет Рима, когда узнает, что это сам Сташук послал Капку
на смерть?..
    - Лезет, будь он неладен, лезет! - закричал вдруг один из юнгов.
    Сташук  одним  прыжком  подскочил к лазейке и растолкал всех. Из подкопа в
ров  задом  выполз  Капка.  Он  был весь в глине. Глина забилась ему в уши и в
ноздри. На лбу кровоточила глубокая ссадина. Это был след каблука пулеметчика,
который успел лягнуть Капку под землей.
    - Капка,  друг,  браток,  живой! Ух, Капка ты "эда-кий... - кинулся к нему
Сташук, теребя, обнимая.
    - Он  дальше  никак не пролазит, - прерывисто и виновато сказал Капка, еле
ворочая языком.
    - Да кто не пролазит?
    - Фриц  этот.  Я его за ноги потащил, туда втянул, где подкоп, а он дальше
уже не пролазит ни в какую...
    - Ай Капка! Вот так шпиндель! - ахнули юнги.
    - А что это лоб-то у тебя в крови?
    --  Это...  - начал было Капка, но сомлел и повалился бы на землю, если бы
его не подхватил Стадия.
    В грязной, бессильно повисшей руке Капки торчал какой-то лоскут.
    - Гляди-ка,  ну  и  ну!..  От фрицевых штанов образчик прихватил! - сказал
один из юнгов.
    Когда  Капка  окончательно  пришел  в  себя, кругом стояли красноармейцы и
ополченцы.
    Прибыл  на  лодке  мастер Корней Павлович. Оглушенного немца-пулеметчика с
немалым  трудом  вытащили из-под земли - так крепко засунул его в проход Капка
Бутырев.
    Придя в себя, парашютист понял, что дело кончено, весь десант уничтожен.
    - Ну,  Бутырев,  молодец,  добро,  - сказал мичман. - Из тебя бы, пожалуй,
даже и моряк вышел!
    - У него дела и на земле хватит, - тотчас же ответил мастер.
    - Ну что же, тоже хорошее занятие.
    - Ну, как здоровье-то, Капитон? Ты герой, говорят?
    - Он немца за ноги под землю утянул, честное слово! - подтвердил Сташук.
    - Точно, - промолвил мичман. - Хорошо нам помог. Живьем здоровенного фрица
в преисподнюю завлек. Еле откопали. Вот, глядите, какой!
    Здоровенный  фашист,  помятый  и бледный, моргал потными веками: - Дас ист
унм„глих! Я завеем засипалься унтер грунт...
    - Чего, чего он сказал? - встрепенулись юнги.
    - Эх,  батеньки-матеньки,  жаль,  переводчика  нет,  -  произнес мастер. -
Втолковать  бы ему... Ну куда вы, немцы, лезете? Не ступить же вам через Волгу
ни в жизнь,никогда. В уме вы, что ли? Куда залезли, сами соображаете?
    Он  оглянулся,  замолчал  и  посторонился, сдернув картуз с головы. Сташук
отступил,  потом  резко отвернулся, снял бескозырку и спрятал в ней лицо. Мимо
пронесли на шинели убитого Палихина. Красноармейцы медленно опустили тело юнги
на землю рядом с другими убитыми. Bee сняли шапки и стояли, понурив обнаженные
головы.
    - Вон  лежат  под  шинелями  сыночки,  -  проговорил мичман, - не дошли до
открытого моря, полегли, дорогие, в бою. Превечная им слава!
    Он яростно взглянул на фашиста.
    - Эх,  немец,  еще икнется вам за это дело! Так икнется, что и дух из вас,
проклятых, выскочит!..
    Он  шагнул  к  пленному,  сгреб  его за комбинезон на груди и так рванул к
себе, что гитлеровец плюхнулся на колени.
    - Гляди сюда, фашист: ваша земля. Сам я балтийский, а это Волга. Все одно.
Лучше  в  этой  земле мертвыми ляжем, а с нее не сойдем. Но скорей всего вас в
ней закопаем. Ферштеен? Понятно?


    ГЛАВА 25
    Еще одно непонятное слово

    Когда  Капке  перевязали лоб, а юнги, те, кто мог стоять, уже построились,
чтобы  идти  к лодкам, вдруг зашуршали, раздвинулись ближние кусты и показался
Тимсон.  Мокрый,  весь  в  тине,  сам  едва  держась на ногах, он нес Валерку,
обхватив  его  обеими  руками.  Голова Валерки беспомощно откинулась назад. На
тоненькой  шее  запеклась  кровь.  Тимсон  устал, тяжело отдувался и готов был
вот-вот сам свалиться.
    Валерка,  обвиснув,  сползал  у него с рук. Капка шагнул к нему навстречу,
подхватил худенькое тело.
    - Прямо в него, - сказал Тимсон, виновато хлопая глазами.
    Он  осторожно  передал  Валерку  подбежавшим  и тяжело опустился на мокрую
землю, утирая рукой лицо, перемазанное глиной.
    - Как же вас туда понесло?
    - Это  все  Валерка,  - попытался оправдаться Тимсон. - Говорит: я историю
пишу,  должен  все  видеть.  И  за  тобой  хотел идти. Отвязал лодку с исад, и
никаких. А немцы - трах в нас. И попали...
    Валерка приоткрыл глаза, узнал Капку и силился улыбнуться.
    - Капка,  ты?..  Хорошо...  а  мне  пулей...  зеркало  кокнуло, - с трудом
проговорил  он  и  снова закрыл глаза. - Ничего... сейчас... У меня сейчас это
пройдет... Ты только маме не говори. А то мне такое будет!
    Когда  Валерке  сделали  в больнице на берегу перевязку, Капке разрешили к
нему зайти. Верный Тимсон дежурил у дверей палаты.
    - Как он? - шепотом спросил Капка.
    Тимсон  только  рукой  махнул.  Полные  губы  его  дрогнули.  Он  уткнулся
стриженой  головой  в  неуютную,  ледяную  стену больничного коридора. Капка с
западающим  куда-то  сердцем на цыпочках вошел в палату. Валерка лежал у окна,
весь  до горла в бинтах, бледный, тоненький, прозрачный, как тающая льдинка, и
такой до ужаса большеглазый... Капке стало нестерпимо жалко его.
    - Капка...  - подозвал его Валерка слабым, осекающимся голосом: он потерял
много  крови.  -  Ты  подойди  поближе...  Тимсон,  ты  постой там, последи...
Капка...  Ой,  жгет  как,  больно...  Вот как у меня нескладно всегда выходит,
Капа. Самое интересное было, а я уж не запишу...
    - Да брось ты, Валерка, ты, наверно, не очень сильно раненный.
    - Нет,  Капа,  -  тихо  и  серьезно  сказал Валерка, - я уж чувствую. Да и
доктор,  когда  меня раздели, начали перевязывать, а он говорит: "Худо, ох как
худо!"  И  еще  какое-то  слово  по-латыни  сказал:  "Ха-би-тус..." А уж когда
по-латыни так говорят, это я знаю: скрывают, значит... что крышка...
    - Ну,  это ты зря, еще неизвестно, - возразил горячо, но неуверенно Капка.
- Ты брось это, Валерка.
    - Нет,  слушай... Капка, ты вот что... Ты возьми тетрадку, она у меня дома
под матрацем осталась, где книжка "Квентин Дорвард" лежит, и там допиши все за
меня. Ладно? Нет, ты слушай! - проговорил он, видя, что Капка опять собирается
возразить  ему. - Ты там напиши...ой!.. Ух и больно... напиши про меня тоже...
Ну, ты как про это напишешь, а, Капка? Не знаешь? Эх, ты... Ты так напиши, что
ему было очень страшно... а он не струсил нисколечко... Напишешь?
    - Ну,  это  напишу, - сказал Капка, глотая что-то засевшее вдруг в горле и
чувствуя,  что  еще немножко, и он разревется. - Зря ты все это, Валерка, ведь
еще неизвестно же!
    - Молчи...  Карандаш  у  тебя есть? Ты запиши. Число поставь. И еще напиши
так:  "Когда  пришли  товарищи,  он  тихо сказал: Отвага и Берн..." Уй, больно
как!.. Ой, жгет как! Ой, мама!
    - Вот  "мама"  -  это  уже  лучше,  -  раздался позади Капки голос доктора
Михаила Борисовича Кунца, которого знали все затонские ребята. - Вот когда мои
пациенты зовут маму, я опять чувствую себя в своей сфере, а то все стали такие
герои,  что  уж  просто  нет сил от вас. Пустяки, хорошенькие детские болезни:
штыковые   раны,   сквозное  пулевое  ранение,  контузии,  шок...  Ну,  хватит
разговоров!  Нельзя  столько  болтать.  -  За  окном зашумела машина, хлопнула
дверца.  - О, сам товарищ Плотников пожаловал, - сказал доктор, подойдя к окну
и приложив золотое пенсне к кончику носа.
    В палату, слегка хромая, вошел Плотников. Вид у него был утомленный, левая
рука на перевязи.
    - Лежи, лежи! - крикнул он Валерке, который было шевельнулся. - Товарищ по
несчастью.  Тоже  вот,  видишь,  рука.  Приехал  какую-то  прививку  делать...
Велят...
    - Доктор, можно вас на минуточку? - послышался женский голос в дверях.
    Доктор вышел в коридор. Капка - за ним.
    Доктор  о чем-то говорил вполголоса с сестрой. У Капки все внутри сжалось.
Но он решился все-таки узнать правду.
    - Доктор, у него опасно? - спросил Капка.
    - Да  ничего не опасно, ослабел немножко, сквозное ранение в мякоть плеча,
потеря крови.
    - А вы сказали сами, что худо.
    - В жизни я этого не говорил! Глупости!
    Доктор отвернулся и опять заговорил с сестрой.
    - А  что  такое по-латынски значит "хабитус"? - спросил вдруг Капка. - Это
очень плохо?
    - Хабитус?  -  изумился доктор и пожал плечами.-Хабитус может быть разный:
хороший, средний, плохой. Это значит телосложение, упитанность, худоба...
    - Значит, вовсе он не умрет?
    - Ну  как  тебе сказать? Он не бессмертный. Когда-нибудь, вероятно, умрет,
но не от данного случая.
    Но Капка все еще не верил:
    - А у меня тоже есть хабитус?
    - И  довольно  приличный,  - сказал доктор и побежал куда-то, завязывая на
спине тесемки белого халата.
    Капка бросился в палату:
    -Валерка!  Хабитус  -  это ничего, это, доктор сказал, не опасно совсем. У
меня тоже, доктор говорит, есть хабитус!


    ГЛАВА 26
    Грозная радуга

    Через  несколько  дней, когда в городке уже все пришло в порядок и фашисты
больше  не  возобновляли попыток сбросить десант на левый берег Волги, товарищ
Плотников вместе с начальником школы юнгов решил навестить раненых.
    Осенний  вечер уже густо синел на улице. В больнице медлили зажигать огни,
чтоб  не  затемнять  окон.  И в палатах сумерничали. Плотников в сопровождении
доктора  и  начальника  юнгов прошел по полутемному коридору, приостановился у
палаты,  в  которой  лежал  Валерка,  и, оглянувшись, тихонько подозвал к себе
спутников. Те подошли. Плотников приложил палец к губам и молча указал в глубь
палаты.  Там  в  вечернем  сумраке  у  большого окна с форточкой-фрамугой, где
стояла  в  углу койка Валерки Черепашкина, сгрудилось много народу. Здесь были
раненые юнги, больные из соседних палат, красноармейцы, ополченцы. Одни сидели
на  соседних  койках,  другие  расположились  на  полу,  а  кто  устроился  на
подоконнике.
    Тихо  было  в  палате. Только звонкий певучий голосок Валерки Черепашкина,
почти неразглядимого в сумраке, раздавался из темного угла...
    Плотников  прислушался...  Так вот где довелось ему услышать конец истории
Трех Мастеров!
    - ...Прекрасная Мельхиора, - рассказывал Валерка, - прибежала к оружейнику
Изобару  и  бросилась  перед ним на колени, умоляя спасти Мастера. Но где было
узнать, в какой башне заключен Амальгама и как моягао освободить его, если все
башни замка были прямые и гладкие, как свечи!
    Когда  истерзанный  Амальгама  очнулся  после пыток, которым подвергли его
ветродуи,  он ощупал себя и нашел кусок стекла в своем кармане. То был осколок
зеркала, которое в ярости разбил Фанфарон. Амальгама успел спрятать его.
    Мастер  забрался  в  узкую  бойницу  башни,  поймал  осколком  луч солнца.
Радужный  зайчик  прыгнул на крыши, башни и стены дворца. И вот в каморку, где
рыдала,  ломая  нежные руки, Мельхиора и могучий Изобар в бессилии сжимал свои
тяжелые  кулаки, вскочил зайчик, посланец Мастера. Мельхиора сразу догадалась,
что  это  вестник  Амальгамы.  Она  подбежала  к окну и увидела радужный луч в
бойнице одной из башен.
    И тут Дрон Садовая Голова хлопнул себя по лбу:
    "О  я,  голова  садовая!  У  меня  же  есть семена вьюнка! Я выращивал его
пятьдесят  пять  лет  подряд.  Я ухаживал за ним днем и ночью, пока не добился
своего.  Этот  вьюнок  растет с такой быстротой, что если протянуть нить между
вершиной Квипрокво и его подошвой, а внизу бросить семена вьюнка, то мгновенно
побеги  его обовьются вокруг нити, оплетут ее, и не успеешь сказать: "Раз два,
три",  -  как  на  самой  вершине  горы  уже  распустятся  вьюнки. Но слушайте
дальше!..  Однажды  я  попробовал  посеять мой вьюнок во время ливня... Можете
себе  представить  -  он  мигом  обвил  струю дождя и, прежде чем она достигла
земли,  уже  взбежал  по  ней  на  небо.  Эх, дочка, я припасал эти семена для
хорошего дня - чтобы сплести венок вокруг дома, в который бы ты вошла со своим
любимым,  -  но,  видно, теперь пришла пора пустить в ход семена. Не плачь. Мы
спасем Амальгаму. Я посею мой вьюнок под окном башни, где сидит Мастер".
    "Но  башня  высока,  бойница на самом верху. Как протянуть на такую высоту
нить или вызвать дождь?" - усомнился Изобар.
    "О,  мой вьюнок так силен и быстр в своем росте, что для него достаточно и
прямого солнечного луча - он взберется и по нему!"
    "Но днем этого нельзя делать - заметит стража, а ночью нет солнца".
    "Да, но сейчас полнолуние".
    "Король  поставил  у  башни  самых верных своих ветро-дуев, - предупредила
Мельхиора. - Они ночью не смыкают глаз".
    "Ну,  это  я  беру на себя, - успокоил ее Изобар. - Я в этот час перепорчу
все флюгера на дворце. Ветры перессорятся, вот будет переполох!"
    Так  они  и  сделали. Ветры к ночи увидели, что стрелки дворцовых флюгеров
показывают разное направление, и тотчас забушевали.
    "Сейчас   моя  очер