прасных хлопот.  Надо  же  распространить эти  бумажки!  Значит,
остается самому взяться за это дело".
     Пожалуй,  не  часто  случалось,  чтобы  прокламации  в  большом  городе
распространял человек,  не  знающий не  только этого  города,  но  и  вообще
незнакомый ни с каким городом.
     Обдумывая задачу,  Нонг неожиданно для себя вышел на пустырь. Пересекая
его,  парень наткнулся на  известную уже  нам  пушку с  фигой.  Как когда-то
Тугай-Салул,  теперь  и  Нонг  увидел  нескольких женщин,  которые приносили
жертвы, приходили, уходили или торжественно сидели возле пушки.
     Остановился и юноша.  Прислушиваясь к разговорам,  он вскоре понял, что
здесь происходит,  тем более что легенда о двух пушках была известна и в его
деревне.
     Решившись,  Нонг достал из корзиночки пачку прокламаций и  торжественно
положил ее перед фигой. Вторую пачку, чтобы не промокла от дождя, запихнул в
отверстие ствола.
     - Что это такое? - удивились богомольцы при виде необычной жертвы.
     - Величайшая жертва,  какая  только может быть!  -  вдохновенно ответил
Нонг.  -  Это весть от аллаха о том, что приближается время, когда обе пушки
соединятся и  весь  народ  станет  свободным и  счастливым.  Долг  каждого -
разнести бумажки по всем уголкам, чтобы все знали волю аллаха!
     Не  ожидая  дальнейших расспросов,  Нонг  поспешил отойти и  исчезнуть,
чтобы его не заметили те, кому не следует.
     И   святая  фига   начала  выполнять  порученные  ей   более   полезные
обязанности...  [Пушка с фигой,  возможно,  и теперь лежит в Батавии. В свое
время нам даже прислали фотографию ее]
     Начало казалось Нонгу удачным,  и  он более уверенно и бодро смотрел на
свое задание.  Вспомнил порт,  где  был  с  Гоно,  вспомнил,  что  там много
рабочих, и направился в Приорк.
     Но  днем,  во  время  работы,  лезть с  прокламациями было  рискованно.
Пришлось ожидать темноты,  чтобы разбросать в  таких местах,  где их  найдут
простые люди.  Нонг с  большим уважением относился к  листовкам и  старался,
чтобы ни одна не пропала зря.
     Вечером,  бродя по  Приорку,  Нонг вышел к  большим морским мастерским,
возле  которых  слышался сдержанный шум  толпы.  Подойдя  ближе,  он  увидел
очередь,  протянувшуюся от  ворот  в  соседний  переулок.  Очередь  состояла
исключительно из  рабочих.  Все они или сидели на  земле,  или спали и,  как
видно,  расположились тут надолго. К некоторым подходили женщины и приносили
еду.
     - Куда лезешь?  Становись в  очередь!  -  закричали на Нонга,  когда он
подошел ближе.
     - А что тут происходит? - спросил юноша.
     - А вот что тебе нужно, если даже не знаешь? - со злобой ответили ему.
     Нонг сразу понял,  что  для  его  дела тут самые наилучшие условия.  Он
направился в конец, чтобы занять в очереди место.
     - Этот парень,  кажется,  новый. Я его никогда не видел, - заметил один
из рабочих, когда Нонг проходил мимо.
     - Своих полно, а тут еще новички лезут! - недовольно проворчал другой.
     Нонг остановился:
     - Я никому не хочу мешать, - сказал он. - Объясните, чего вы ждете?
     - Утра, - ответили ему, и несколько человек засмеялось.
     Нонг  добрался до  конца и  стал последним.  Перед ним  сидел немолодой
человек болезненного вида.  Сидел он на корточках, опершись спиной о стену и
обхватив руками колени.  Юноша почувствовал,  что  этот  человек должен быть
более приветливым, и обратился к нему с тем же вопросом.
     - А ты разве не знаешь? - удивился тот.
     - Я нездешний.
     - Мы работаем на этом заводе и ждем утра, чтобы стать на работу.
     - Зачем же так, на улице? - в свою очередь удивился Нонг.
     - Нас каждый вечер увольняют, а утром нанимают вновь. Желающих работать
больше, чем нужно, вот и приходится становиться в очередь.
     - Почему хозяева так делают?
     - А что им стоит?  -  вздохнул рабочий. - Видно, это делается для того,
чтобы  рабочие  не  создали  постоянный  коллектив.  Хотят  разъединить нас,
уморить  окончательно,  день  и  ночь  держать  в  своих  руках.  Подождите,
проклятые, придет и на вашу голову кара! - закончил он, сверкнув глазами.
     Нонг убедился,  что этого человека остерегаться не надо, и наклонился к
нему:
     - Тут у меня прокламации.  Нужно их раздать, а я никого не знаю. Помоги
мне!
     Рабочий взглянул на парня так, будто перед ним возник сам жандарм.
     - Нет,  братец, с такими предложениями подъезжай к кому-нибудь другому,
- усмехнулся он.
     - Честное слово,  я говорю правду!  - сказал Нонг. - Вот, посмотри, они
тут.
     Но рабочий и смотреть не захотел.
     - Не веришь?  -  с жаром шепнул Нонг.  -  Думаешь, я подослан полицией?
Клянусь  тебе,   что  меня  прислали  из  Суракарты  в  Батавию  к  товарищу
Сукравате!..
     Услышав это имя, рабочий вздрогнул и уставился на Нонга:
     - И что же?
     - Сукраваты нет дома.  Соседка сказала,  что он арестован.  А  больше я
никого тут не знаю.
     - Кто тебя послал?
     - Салул и Гейс. Ты, может быть, их не знаешь. Они захватили оружие...
     Но рабочий все знал,  знал даже больше,  чем сам Нонг. И когда выслушал
Нонга,  когда уверился,  что тот говорит правду, положил ему руку на плечо и
сказал:
     - Хорошо,  что ты встретил меня,  а  то мог бы и  сам пропасть,  и беды
наделать. Остерегайся называть имена: услышат - каленым железом выпытают все
тайны. У нас тут очень тревожно... Несколько сот товарищей арестованы, в том
числе все вожаки,  такие,  как Сукравата.  Особенно навредил взрыв во дворце
генерал-губернатора. Начались обыски, репрессии, - всем досталось, кто прав,
кто виноват...  А потом еще вести дошли,  что на юге что-то происходит...  В
связи с  арестами каждый день можно ожидать серьезных событий.  Гнев рабочих
невозможно  сдержать,  молодежь  требует  немедленно выступить  и  в  первую
очередь освободить арестованных.  Но  дело  усложняется тем,  что  все  наши
ответственные руководители арестованы.  А  лишь они имели связь с остальными
районами страны.
     Нонг  жадно слушал все  это  и  удивлялся,  что  вокруг так  спокойно и
обычно.  Весь день он  шатался по городу и  нигде ничего не заметил.  Спешит
народ по своим делам, стоят на своих местах полицейские, ездят в автомобилях
белые господа, торгуют лавочники, бегают разносчики, трудятся рабочие.
     А между тем где-то что-то делается...
     Где-то   в   глубине  накапливается  гнев   и   возмущение  сотен  лет.
Накапливается незаметно,  сдержанно,  как было у отца Нонга,  и, может быть,
скоро выльется в  один большой "амок"!  Нонга охватило волнение,  захотелось
стать еще ближе к этим таинственным делам!
     - А нельзя ли попасть на какое-нибудь собрание? - спросил он.
     - Теперь  крупных собраний не  бывает.  Собираются на  совещания только
небольшие группы представителей.  Даже не все из нас знают,  когда и где это
происходит.  Общее настроение,  конечно,  известно,  и  соответственно этому
принимаются  меры.   Но  знают  о  них  немногие.  Я,  например,  могу  лишь
сочувствовать и ждать, когда наступит время до конца выполнить свой долг.
     Рабочий тяжело закашлялся,  встал,  прошел вдоль  очереди и  вернулся с
четырьмя товарищами.  Они быстро разобрали из  корзины прокламации и  тут же
исчезли в темноте.
     - За  ночь прокламации окажутся во  всех уголках Приорка и  Батавии,  -
пообещал рабочий и устало опустился на свое место.
     - Сколько ты заработаешь за завтрашний день? - спросил Нонг.
     - Полгульдена, не больше. Если, конечно, меня наймут.
     Нонгу очень хотелось помочь этому больному человеку,  да и денег у него
было  порядочно после  недавнего расчета  с  мингером Пипом.  Но  примет  ли
рабочий денежную помощь, не обидится ли? И юноша решил поступить иначе.
     - Слушай, - сказал он, - приюти меня в своем доме, и я заплачу тебе пол
гульдена за день. И мне будет хорошо, и ты отдохнешь.
     Рабочий удивленно посмотрел на неожиданного благодетеля.
     - Вот так богач! - усмехнулся он. - Заплатишь! - А что, если мое жилище
окажется неподходящим? Да и откуда ты возьмешь деньги?
     Нонг начал подробно рассказывать о  себе,  об отце,  о службе у мингера
Пипа.  Объяснил, что мешает ему искать сейчас работу, и в заключение сказал,
что будет очень рад помочь больному товарищу.
     Искренний рассказ юноши растрогал больного.
     - Вижу, что ты честный парень, - сказал он. - Пойдем!
     Дан, так звали рабочего, жил на отшибе, приблизительно на полпути между
Приорком и  Батавией.  Долго шли они по темным переулкам.  Кое-где светились
огоньки,  из раскрытых дверей доносились пьяные крики,  песни, дикая музыка,
женский смех. Там веселились подонки, потерявшие человеческий облик...
     В  нездоровом  болотистом месте,  где  нельзя  было  строить  городские
здания,  ютились бедняцкие хижинки деревенского типа. Болото, смрад и пышная
растительность оберегали их от людского глаза.
     В  хижине Дана  кроме него  самого жили  жена и  трое детей от  двух до
восьми лет.
     - Если нет дождя, я сплю под крышей, - сказал Дан, указывая на угол под
небольшим навесом.
     - Вот и хорошо!  - весело сказал Нонг. - Я такой же господин, как и ты.
Значит, и мне будет здесь отлично!
     - Но ведь ты платишь большие деньги!
     - Не за это. Мне надо пожить тут некоторое время, чтобы познакомиться с
очень важными для всех нас делами.  А для этого лучше жить среди своих,  чем
шататься по незнакомому городу.


IX. ВОССТАНИЕ В БАТАВИИ

     В здании почты. - Возле тюрьмы. -
     Напрасные усилия. - За городом. -
     Приключения партизанского отряда. -
     В ущелье.

     Ночь на 13 сентября 1926 года.
     Ароматная южная ночь,  когда дышится так легко и привольно, когда можно
отдохнуть от дневной жары.
     Те,  кто может,  проводят ее в садах,  кафе,  ресторанах.  Свет,  точно
зарево, поднимается над центром города. Мелодичная музыка доносится оттуда в
темные,  грязные кварталы, где спит придавленный гнетом властьимущих простой
народ.
     Наконец проходят и  эти  часы.  Веселая публика разъезжается по  домам,
меньше становится огней, закрываются ночные заведения.
     Батавия спит. Только кое-где виднеются фигуры полицейских.
     Но  вот на  одной из  темных улиц мелькнула тень.  За ней вынырнула еще
одна из соседней улицы. А там еще и еще...
     Мелькнут - и пропадут, чтобы появиться в другом месте.
     Если бы проследить внимательнее,  можно было бы заметить,  что движутся
они по  двум направлениям:  к  центру города и  к  воротам с  головой Питера
Эльбервельда.
     Вот на  углу двух улиц пристал к  трем человекам полицейский.  Спор был
недолгий:  через  минуту труп  полицейского лежал за  соседними воротами,  а
вокруг опять было так же тихо, как и прежде.
     Полицейский  возле  почты  заметил,  что  в  соседний  сад,  крадучись,
пробралось несколько человек. Только было собрался поинтересоваться ими, как
вдруг в ушах зазвенело,  и блюститель порядка потерял сознание. Очнуться ему
уже не суждено было никогда...

x x x

     В помещении почты, телеграфа и телефона царит тишина. Стучат, будто без
цели, аппараты. Чуть шевелится сонная дежурная.
     Зазвенел телефон.
     - Центральная,  -  отвечает телефонистка-метиска и слышит взволнованный
голос:
     - Соедините скорее с генерал-губернатором! Говорят из тюрьмы!
     Но  соединить дежурная не успевает:  шум,  грохот,  -  и  распахивается
наружная дверь.
     - Не двигаться! - гремит зычный голос.
     Помещение мгновенно наполняется вооруженными людьми.
     - Не бойтесь,  товарищи!  -  уже мягко звучит тот же голос. - Это народ
пришел хозяйничать в своем учреждении!
     И  служащие-туземцы  не  боятся.  Только  сильное,  незнакомое до  того
волнение охватывает их...

x x x

     А  возле тюрьмы тем временем шла стрельба.  Сразу ворваться в тюрьму не
удалось и  пришлось обстреливать ее со всех сторон.  Тут,  среди нападавших,
были и Нонг с Даном.
     Выстрелы тюремной охраны смешивались с шумом и криками повстанцев.
     Начальник,   как  шальной,   носился  из  конца  в  конец,  револьвером
подбадривая ненадежную свою охрану.
     - Ворота, ворота ломайте! - слышалось снаружи.
     Дан  первый  схватил большой камень и  бросился к  воротам.  Нонг  даже
удивился: откуда у больного такая сила? Со страшным грохотом ударился камень
в  ворота,  зазвенели железные  створки,  а  Дан  упал  на  землю,  насмерть
сраженный пулей в голову.
     Нонг подхватил тот же  камень,  но  бросить не успел:  сзади неожиданно
загремели  выстрелы.  На  помощь  тюремной  охране  прискакал  отряд  конных
жандармов.
     Повстанцы дрогнули, смешались.
     - Товарищи!  Вперед!  Их  только  тридцать человек!  -  раздался чей-то
бодрый голос.
     Но  хоть  и  тридцать,  а  засели  враги  среди  строений  и  в  садах.
Требовалось время,  чтобы и окружить, и выбить их, а времени не было совсем.
И  все же  повстанцы разделились на две части,  одна бросилась на жандармов,
другая - на штурм тюрьмы.
     И  когда  успех,  казалось,  был  уже  совсем близок,  вдруг  застрочил
пулемет: к тюрьме подошел большой отряд войск с бронеавтомобилем...

x x x

     Город уже не спал. Кавалеристы и автомобили носились по улицам. Каждого
туземца расстреливали на  месте.  Лишившись телефонной и  телеграфной связи,
власти отдавали самые противоречивые приказы.
     - С Вельтевредэном связи нет!
     - Повстанцы напали на дом генерал-губернатора!
     - В  предместье Мейстер Карнелиус повстанцы разрушают правительственные
учреждения!
     Вспыхнул один пожар,  другой.  Вот и  над Приорком поднялось зарево.  В
разных местах боевые группы вступают в схватки с солдатами. С каждой минутой
повстанцы становятся сильнее.  Скоро восстанут поголовно все,  и  не  хватит
солдат подавить мятеж.  Власти нужен быстрый и  решительный успех в  главных
пунктах, а на уличную стрельбу можно не обращать внимания.
     И в это время разносится весть, что возле тюрьмы повстанцы разбиты...
     Но почта держится. Из всех окон отстреливаются герои. На полу уже лежат
убитые и  раненые.  Двое  служащих почты  подхватили оружие и  тоже  приняли
участие в обороне.
     У  всех надежда,  что сейчас на  помощь придут товарищи из тюрьмы,  что
восставший народ зальет весь город!
     Но вместо товарищей прибывают все новые и новые солдаты. Круг сужается.
Здание почты плотно охвачено со всех сторон. С соседних крыш и из окон домов
стреляют солдаты. Внизу уже ломятся в двери.
     Проходит час,  второй...  Изменений все нет, а солдаты подходят ближе и
ближе.
     Холодное отчаяние сжимает сердце.  Неужели все  зря,  неужели восстание
задушено? Не может этого быть! Нужно лишь продержаться как можно дольше!..

x x x

     Отбитые от  тюрьмы  повстанцы рассеялись по  городу.  Хотели  собраться
возле почты, но наткнулись на крупные силы противника.
     Отдельные группы начали действовать на свой страх и риск.
     Нонг  попал в  группу из  двадцати человек,  которой командовал рабочий
Гуран. Они хотели занять вокзал, но и здесь были уже солдаты.
     - Идем за город, - предложил Гуран. - Разрушим железную дорогу, чтобы к
ним не подоспела помощь из Бейтензорга.
     Быстро   отошли   на   несколько   километров  от   города,   захватили
железнодорожную будку  и  с  помощью  найденных  в  ней  инструментов начали
выворачивать рельсы, валить телефонные столбы.
     Все соседние деревни были на ногах и  гудели,  как растревоженные ульи.
Из темноты,  из банановой чащи выныривали темные фигуры крестьян,  крестьяне
присоединялись к  повстанцам.  Скоро собралось больше ста человек,  и  с  их
помощью группа Гурана разрушила полкилометра железной дороги...
     Каждый крестьянин стремился чем-нибудь помочь общему делу, но ни у кого
не было оружия.  Даже крисы имелись не у  всех.  Большинство вооружались чем
попало,  но разве с  кольями и  палками пойдешь против винтовок и пулеметов?
Хорошо  хоть,  что  присутствие  двадцати  вооруженных  товарищей  придавало
крестьянам смелость и бодрость.
     - Идем в Батавию! - кричали они.
     Инсургенты помнили,  какую  борьбу  пришлось им  выдержать в  городе  с
солдатами, и не решились вести туда этих людей.
     - Хватит работы и тут,  -  говорили они.  - Поднимайте народ, занимайте
учреждения,   рвите   связь  между  ними,   задерживайте  и   обезоруживайте
голландцев,  жандармов,  полицию!  Нападайте из  засад  на  отдельные группы
солдат!
     Сами повстанцы начали советоваться,  что же им дальше делать: вернуться
в Батавию или идти поднимать народ? Гуран звал в Батавию, на решительный бой
с  врагом,  другие возражали ему,  доказывая,  что двадцать человек не решат
судьбу города,  а  вне  его  смогут быстро сплотить вокруг себя большие силы
жаждущего освобождения народа.
     В  числе последних был и Нонг.  Он зажегся великим делом,  утратил свою
обычную стеснительность и сам удивлялся, откуда у него берется красноречие.
     - Там,  на юге, в Бантаме, - говорил он, - есть много оружия, есть даже
наши войска.  Я  их сам видел!  Они и  решат нашу судьбу!  Пойдем навстречу,
окажем им помощь по дороге!
     И  он рассказал о  том,  что видел и в каких событиях принимал участие.
Услышав,  что  этот  тихий парень имел отношение к  таким событиям и  людям,
товарищи прониклись к нему уважением и доверием.
     Постепенно начинало светать. Все отчетливее вырисовывались на горизонте
горы. Вот уже заблестели их вершины.
     В  это время из  Батавии прибежали два товарища и  сообщили,  что почта
занята  солдатами  и   сорок  девять  повстанцев  захвачены  в  плен.   Лишь
разрозненные группы  все  еще  отстреливаются в  разных  местах города.  Нет
надежды, что им удастся достигнуть успеха без помощи со стороны. По можно ли
надеяться на эту помощь?
     - В районе Батавии вооруженной силы у нас больше нет, - сказал Гуран.
     - Значит,  нужно оставить Батавию, - подхватил Нонг, - и идти на юг, на
соединение с нашими войсками.
     С этим вынуждены были согласиться все.
     Перед походом решили укрыться и часа два отдохнуть.
     Через час в отряд привели голландскую семью,  которая убегала в Батавию
из своей усадьбы.
     Важный мингер,  толстая мефрау [Мефрау - госпожа] и двое детей восьми -
десяти лет дрожали, ожидая смерти.
     - Берите все, только не убивайте! - просил голландец...
     - Свое добро мы и сами возьмем,  -  ответили ему,  -  а убивать вас нет
смысла. Идите себе по рельсам в Батавию!
     И семья зашагала,  трусливо оглядываясь,  а повстанцы оставили себе две
отнятые у нее лошади и револьвер.
     Вдруг со стороны Батавии появился поезд.  Дойдя до разрушенного участка
дороги,  он остановился, и из вагонов высыпали солдаты. Отряд счел за лучшее
отойти подальше. Повстанцев везде встречали как братьев, а солдаты ни у кого
не могли допытаться, есть ли в окрестностях инсургенты. Выдала их только что
отпущенная на свободу голландская семья.
     Тотчас  часть  солдат  бросилась преследовать отряд.  Во  время  погони
голландский офицер  исполосовал плеткой  человек  двадцать туземцев,  в  том
числе и женщин, но никто из них "не видел" никакого отряда.
     Зато отряд получал сведения о каждом шаге врага.  В полдень Гуран решил
встретить противника.  В  отряде насчитывалось уже  тридцать человек,  да  и
население могло помочь.
     Разместились в  чаще и стали ждать.  Солдаты шли без предосторожностей,
не думая, что безоружные крестьяне посмеют напасть на них.
     Первый же  залп скосил человек двенадцать,  остальные бросились наутек.
Вместе  с  ними  улепетывал и  офицер.  Лишь  отбежав подальше,  они  начали
отстреливаться и потеряли еще трех человек. Гнаться за ними дальше повстанцы
не стали, так как солдаты отступали туда, где находились их основные силы.
     За  одного своего раненого инсургенты получили пятнадцать винтовок!  Но
важнее  оружия  были  слухи  о  "большой победе",  полетевшие от  кампонга к
кампонгу. Эти слухи поднимали дух н