ял полотенце, висевшее под самым носом у мальчика, и, ни  слова
не говоря, подал ему. Потом он стал сам умываться, а его  приемный  сын  в
это время уже уселся за стол и готовился приступить к еде. Гендон поспешил
покончить с умыванием, придвинул себе другой стул и хотел уже  сесть,  как
вдруг мальчик с негодованием воскликнул:
   - Остановись! Ты хочешь сидеть в присутствии короля?
   Этот удар поразил Гендона в самое сердце.
   "Бедняжка! - пробормотал  он.  -  Его  помешательство  с  каждым  часом
растет; и это понятно:  после  той  важной  перемены,  какая  произошла  в
государстве, он воображает себя _королем_! Ну что же, надо  мириться  и  с
этим, иного способа нет, - а то он еще, чего доброго, велит заключить меня
в Тауэр". И, довольный этой шуткой, он отодвинул свой стул, стал за спиной
короля и начал прислуживать, как умел, по-придворному.
   За едой королевская суровость мальчугана немного смягчилась, и, едва он
насытился, у него возникло желание поболтать.
   - Ты, кажется, назвал себя Майлсом Гендоном, так ли я расслышал?
   - Так, государь, - отвечал Майлс и про себя добавил:
   "Если уж подделываться к  безумию  этого  бедного  мальчика,  так  надо
именовать его и государем и вашим  величеством;  не  нужно  ничего  делать
наполовину; я должен войти в свою роль до  тонкости,  иначе  я  сыграю  ее
плохо и испорчу все это доброе дело, дело любви и милосердия".
   После второго стакана вина король совсем согрелся и сказал:
   - Я хотел бы узнать тебя ближе. Расскажи мне свою историю. Ты храбр,  и
вид у тебя благородный, - ты дворянин?
   - Наш род не особенно знатный,  ваше  величество.  Мой  отец  -  мелкий
барон, выслужившийся из дворян, сэр Ричард Гендон, из  Гендонского  замка,
близ Монксголма, в Кенте.
   - Я не припомню такой фамилии. Но продолжай, расскажи мне свою историю.
   - Рассказывать придется немного, ваше величество, но, может  быть,  это
позабавит вас на полчаса, за неимением  лучшего.  Мой  отец,  сэр  Ричард,
человек великодушный и очень богатый. Матушка моя умерла, когда я был  еще
мальчиком. У меня два брата: Артур - старший, душою и нравом в отца; и Гью
- моложе меня, низкий, завистливый, вероломный, порочный,  лукавый,  сущая
гадина. Таким он был с самого детства, таким был десять лет назад, когда я
в последний раз видел его, - девятнадцатилетний, вполне созревший  подлец;
мне было тогда двадцать лет, Артуру же двадцать два. В  доме,  кроме  нас,
жила еще леди Эдит, моя, кузина,  -  ей  было  тогда  шестнадцать  лет,  -
прекрасная,  добросердечная,  кроткая;  дочь  графа,  последняя  в   роде,
наследница большого состояния и прекращавшегося после ее смерти  графского
титула. Мой отец был ее опекуном. Я любил ее, она  меня.  Но  она  была  с
детства обручена с Артуром, и сэр Ричард не потерпел  бы,  чтобы  подобный
договор был нарушен. Артур любил другую и убеждал нас не падать духом и не
терять надежды, что время и  счастливая  судьба  помогут  каждому  из  нас
добиться своего. Гью же был влюблен в имущество леди  Эдит,  хотя  уверял,
что любит ее самое, - но такова  была  его  всегдашняя  тактика:  говорить
одно, а думать  другое.  Однако  его  ухищрения  не  привели  ни  к  чему:
завоевать сердце Эдит ему так и не удалось; он мог  обмануть  одного  лишь
отца. Отец любил его больше всех нас и во всем ему верил. Гью был  младший
сын, и другие ненавидели его, - а этого во все времена бывало  достаточно,
чтобы  завоевать  благосклонность  родителей;  к  тому  же  у   него   был
вкрадчивый, льстивый язык и удивительная  способность  лгать,  -  а  этими
качествами легче всего морочить слепую привязанность. Я  был  сумасброден,
по правде - даже очень сумасброден, хотя сумасбродства мои были  невинного
свойства, ибо никому не  приносили  вреда,  -  только  мне.  Я  никого  не
опозорил, никого  не  разорил,  не  запятнал  себя  ни  преступлением,  ни
подлостью и вообще не совершил ничего, не подобающего  моему  благородному
имени.
   Однако мой брат Гью умел воспользоваться моими проступками.  Видя,  что
Артур слаб здоровьем, и надеясь извлечь выгоду из его смерти, если  только
удастся устранить меня с дороги, Гью... Впрочем, это длинная история,  мой
добрый государь, и не стоит ее рассказывать. Короче говоря,  младший  брат
очень ловко преувеличил мои недостатки, выставил их в виде преступлений, и
в довершение всех своих низких поступков он нашел в моей комнате  шелковую
лестницу, подброшенную им же самим, и при помощи этой  хитрости,  а  также
показаний подкупленных слуг и  других  лжесвидетелей  убедил  моего  отца,
будто я намерен увезти Эдит и жениться на ней наперекор его воле.
   Отец решил отправить меня на три года в изгнание. "Эти три года,  вдали
от Англии и родительского дома, - сказал он, - может быть, сделают из тебя
человека и воина и хоть отчасти научат тебя житейской  мудрости".  За  эти
годы моего долгого искуса я участвовал в континентальных  войнах,  изведал
суровую нужду, тяжкие  удары  судьбы,  пережил  немало  приключений,  а  в
последнем сражении я был взят в плен и целых семь лет томился в чужеземной
тюрьме. Благодаря ловкости и мужеству я, наконец, вырвался  на  свободу  и
помчался прямо сюда. Я только что приехал. У меня нет ни приличной одежды,
ни денег - и еще меньше сведений о том, что происходило за эти семь лет  в
Гендонском замке, что сталось с ним и его обитателями. Теперь, государь, с
вашего позволения, вам известна моя жалкая повесть!
   - Ты  жертва  бесстыдной  лжи,  -  сказал  маленький  король,  сверкнув
глазами. - Но я  восстановлю  твои  права,  клянусь  святым  крестом!  Это
говорит тебе король!
   Под влиянием рассказа о злоключениях Майлса у короля развязался язык, и
он выложил перед изумленным слушателем все свои недавние  невзгоды.  Когда
он закончил рассказ, Майлс сказал себе:
   "Какое, однако,  у  него  богатое  воображение!  Поистине  он  обладает
необыкновенным талантом, иначе он не сумел бы, будь он здоров или безумен,
сплести такую правдоподобную и пеструю сказку что называется  из  воздуха,
из ничего. Бедный свихнувшийся мальчик, покуда я жив, у него будет и  друг
и убежище. Я не отпущу его от себя ни на шаг;  он  станет  моим  баловнем,
моим малолетним товарищем. И мы его  вылечим,  мы  вернем  ему  разум,  он
непременно прославится, его имя прогремит на всю страну, а  я  буду  везде
похваляться:  "Да,  он  мой,  я  подобрал  его,  когда  он  был  бездомным
оборвышем, но и тогда уже мне было ясно, какие таятся  в  нем  силы,  и  я
предсказывал, что люди со временем услышат о нем. Смотрите на него:  разве
я не был прав?"
   Тут заговорил король вдумчивым, размеренным голосом:
   - Ты избавил меня от стыда и обиды, а быть может,  спас  мою  жизнь  и,
следовательно, мою корону. Такая услуга требует щедрой награды. Скажи мне,
чего ты желаешь, и, насколько это в моей королевской власти, твое  желание
будет исполнено.
   Это фантастическое предложение вывело Гендона из задумчивости.  Он  уже
хотел было поблагодарить короля и  переменить  разговор,  сказав,  что  он
только исполнил свой долг и не желает награды,  но  ему  пришла  в  голову
более разумная мысль, и он попросил позволения помолчать несколько  минут,
чтобы обдумать это  милостивое  предложение.  Король  с  важностью  кивнул
головой, заметив, что в делах, имеющих такое большое  значение,  лучше  не
торопиться.
   Майлс подумал несколько минут и сказал себе:
   "Да, именно этой милости и надо просить. Иначе ее невозможно  добиться,
а между тем опыт только что прошедшего часа показал, что продолжать  таким
образом было бы и неудобно  и  утомительно.  Да,  предложу  ему  это;  как
хорошо, что я не отказался от такого благоприятного случая".
   Он опустился на колено и промолвил:
   - Моя скромная услуга не выходит  за  пределы  простого  долга  всякого
верноподданного, и потому в ней нет ничего замечательного, но  раз  вашему
величеству угодно считать ее достойной награды, я беру  на  себя  смелость
просить о следующем. Около четырехсот лет тому назад, как известно  вашему
величеству, во время распри между Джоном, королем  Англии,  и  французским
королем, было решено выпустить с каждой стороны по бойцу  и  уладить  спор
поединком, прибегнув к так называемому  суду  божию.  Оба  короля  да  еще
король Испании прибыли на место поединка, чтобы судить  об  исходе  спора;
но, когда вышел французский боец, он оказался до того  грозен  и  страшен,
что никто из английских рыцарей не решился померяться с ним оружием. Таким
образом, опор - очень важный - должен был решаться не в пользу английского
монарха. Между тем в Тауэре как раз в  это  время  был  заключен  лорд  де
Курси, самый могучий боец Англии, лишенный всех своих владений и  почестей
и давно уже томившийся в темнице.  Обратились  к  нему;  он  согласился  и
прибыл на единоборство во всеоружии. Но как  только  француз  завидел  его
огромную фигуру и услыхал его славное имя,  он  пустился  бежать,  и  дело
французского короля было проиграно. Король Джон вернул де  Курси  все  его
титулы и владения со словами: "Проси у меня,  чего  хочешь;  твое  желание
будет исполнено, хотя бы оно стоило мне половины  моего  королевства".  Де
Курси упал на колени, как я теперь, и ответил: "В таком случае,  государь,
предоставь мне и моим потомкам  право  оставаться  в  присутствии  королей
Англии с покрытой головой, покуда будет существовать королевский престол".
Просьба его была  уважена,  как  известно  вашему  величеству,  и  за  эти
четыреста лет род де Курси не прекращался, так что и  до  сего  дня  глава
этого старинного рода невозбранно остается в присутствии  короля  в  шляпе
или шлеме, не испрашивая на то никакого  особого  позволения,  -  чего  не
смеет сделать никто другой [лорды Кингсэл, потомки де Курси,  до  сих  пор
пользуются этой привилегией  (прим.авт.)].  И  вот,  основываясь  на  этом
прецеденте, я прошу у короля одной только милости  и  привилегии,  которая
будет для меня больше чем достаточной наградой, а именно: чтобы мне и моим
потомкам на все времена разрешено было _сидеть_ в присутствии  английского
короля.
   - Встань, сэр Майлс Гендон, я посвящаю тебя в  рыцари,  -  с  важностью
произнес король, ударяя его по плечу его же шпагой,  -  встань  и  садись.
Твоя просьба уважена. Пока существует Англия, пока существует  королевская
власть, это почетное право останется за тобой.
   Его величество отошел в задумчивости, а  Гендон  опустился  на  стул  у
стола и проговорил про себя:
   "То была прекрасная мысль, она выручила меня из беды, так как ноги  мои
ужасно устали. Не приди мне она в голову, я был  бы  вынужден  стоять  еще
много  недель,  пока  мой  бедный   мальчик   не   вылечится   от   своего
помешательства. - Спустя некоторое время он  продолжал:  -  Итак,  я  стал
рыцарем царства Снов и  Теней!  Весьма  странное,  диковинное  звание  для
такого не склонного к мечтам человека, как я. Но не стану смеяться -  боже
меня сохрани! - ибо то, что не существует для  меня,  для  него  подлинная
действительность. Да и  для  меня  это  в  одном  отношении  истинно:  это
показывает, какая у него добрая и благородная душа... - Немного  помолчав,
он прибавил: - Но что, если он вздумает и при других величать меня громким
титулом, который он мне  сейчас  даровал?  Забавное  будет  несоответствие
между моим рыцарским званием и моей жалкой  одеждой!  Ну,  да  все  равно;
пусть зовет, как хочет, если ему это нравится. Я буду доволен..."



13. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПРИНЦА

   После еды обоими товарищами овладела тяжкая дремота.
   Король сказал:
   - Убери эти тряпки! (Разумея свою одежду.)
   Гендон раздел его без всяких возражений и уложил в постель, потом обвел
взглядом комнату, говоря себе с грустью: "Он опять завладел моей кроватью.
Черт возьми! Что же я буду делать?"
   От маленького короля не ускользнуло замешательство Гендона, и он  сразу
положил его раздумьям конец, пробормотав сонным голосом:
   - Ты ляжешь у двери и будешь охранять ее.
   Через минуту он уже забыл все свои тревоги в крепком сне.
   "Бедняжка! Ему, право, следовало бы родиться королем! -  с  восхищением
промолвил Гендон. - Он играет свою роль в совершенстве. - И он  растянулся
на полу у двери, очень довольный, говоря себе: - Все эти семь лет  у  меня
было еще меньше удобств; жаловаться на теперешнее мое положение значило бы
гневить всевышнего".
   Он уснул на рассвете, а в полдень встал и, то там, то здесь приподнимая
одеяло над своим крепко спавшим питомцем, снял с него мерку веревочкой.
   Едва он закончил работу, король проснулся. Открыв глаза, он пожаловался
на холод и спросил у своего друга, что тот делает.
   - Я уже кончил, государь, - сказал Гендон. - У меня есть дело в городе,
но я скоро приду. Усни опять: ты нуждаешься в отдыхе. Дай, я укрою тебя  с
головой, - так ты скорее согреешься.
   Не успел он договорить, как король снова очутился в сонном царстве.
   Майлс на цыпочках вышел из комнаты и через тридцать или сорок минут так
же бесшумно вернулся - с костюмом для мальчика.  Костюм  был  ношеный,  из
дешевой материи, кое-где потертый, но чистый и теплый - как раз  для  того
времени года. Майлс сел и принялся  рассматривать  свою  покупку,  бормоча
себе под нос: "Будь у меня кошель подлиннее, можно было бы достать  костюм
получше;  но  когда  в  кармане  не  густо,  не   следует   быть   слишком
разборчивым...

   Красотка жила в городишке у нас,
   У нас в городишке жила...

   Он, кажется, пошевелился; не надо горланить так громко, иначе я  нарушу
его сон, между  тем  ему  предстоит  путешествие,  а  он  и  так  изнурен,
бедняжка... Камзол ничего, недурен - кое-где ушить и  будет  впору.  Штаны
еще лучше, но, конечно,  и  тут  два-три  стежка  не  помешают...  Башмаки
отличные, прочные, крепкие; в них будет сухо и тепло. Они будут  для  него
диковинкой, так как он, несомненно, привык бегать босиком и зимою и летом.
Эх, если бы хлеб был такой же дешевый,  как  нитки!  Вот  за  какой-нибудь
фартинг я обеспечен нитками на целый год, да еще такую  чудесную,  большую
иглу мне дали впридачу... Вот только  нитку  продеть  в  нее  будет,  черт
возьми, нелегко".
   И действительно, это было для него нелегким делом. Майлс поступил,  как
обыкновенно поступают мужчины и, по всей вероятности, будут  поступать  до
скончания веков: держал неподвижно иголку и старался вдеть нитку  в  ушко,
тогда как женщины поступают как раз наоборот. Нитка скользила мимо  иголки
то справа, то слева, то складывалась вдвое, но Гендон был терпелив: уже не
раз доводилось ему проделывать подобные опыты во время солдатской  службы.
Наконец ему удалось вдеть нитку;  он  взял  костюм,  лежавший  у  него  на
коленях в ожидании починки, и принялся за работу.
   "За постой заплачено, за завтрак, который нам подадут, тоже; денег  еще
хватит на то, чтобы купить пару осликов и нам вдвоем прокормиться  два-три
дня, пока доберемся до Гендон-холла, а там у нас всего будет вдоволь...

   Любила она муженька...

   Черт возьми! Я загнал иголку себе под ноготь!.. Положим, это  не  беда,
не в первый раз случается... а все-таки неприятно... Эх, милый, мы с тобой
отлично заживем, будь уверен! Всем твоим злоключениям наступит конец, да и
рассудок вернется к тебе...

   Любила она муженька своего,
   Но ее любил...

   Вот благородные, крупные стежки. -  Он  поднял  кверху  камзол  и  стал
разглядывать его с восхищением. - В них есть размах  и  величие,  рядом  с
ними мелкие, скаредные стежки портного кажутся плебейскими и жалкими...

   Любила она муженька своего,
   Но ее любил другой...

   Ну, вот и готово! Неплохая работа, и главное - быстро закончена. Теперь
я разбужу его, одену, подам ему умыться, накормлю его; а затем  мы  с  ним
поспешим на рынок, что возле харчевни Табард, в Саутворке".
   - Извольте  вставать,  ваше  величество!  -  громко  сказал  он.  -  Не
отвечает!.. Эй, ваше величество!
   "Кажется,  мне  все-таки  придется  оскорбить   его   священную   особу
прикосновением, если сон его глух к человеческой речи. Что это?.."
   Он откинул одеяло... Мальчик исчез.
   Гендон онемел от изумления, огляделся вокруг и тут только заметил,  что
лохмотья мальчика тоже исчезли. Он  страшно  рассвирепел,  стал  бушевать,
звать хозяина. В эту минуту вошел слуга с завтраком.
   - Ты, бесовское отродье, объясни, что это значит, или прощайся со своею
презренною жизнью! - загремел воин и так свирепо подскочил  к  слуге,  что
тот от удивления и страха совсем растерялся и с минуту был не в  состоянии
выговорить ни слова. - Где мальчик?
   Дрожа и запинаясь, слуга дал требуемое объяснение:
   - Не успели вы уйти отсюда, ваша милость, как вдруг прибегает  какой-то
молодой человек и говорит, что ваша милость требует мальчика сейчас  же  к
себе, на конец моста, на саутворкский берег. Я  ввел  его  в  комнату,  он
разбудил мальчугана и передал ему поручение. Тот чуть-чуть поворчал, зачем
его обеспокоили "так рано", но сейчас же напялил  на  себя  свою  рвань  и
пошел с молодым  человеком,  только  промолвил  в  сердцах,  что  было  бы
учтивее, если бы ваша милость пришли за ним сами и не посылали чужого... а
то выходит...
   - А то выходит, что ты идиот! Идиот и болван, и надуть тебя  ничего  не
стоит, повесить бы всех твоих родичей! Но, может быть, беды еще нет. Может
быть, мальчишку не хотели обидеть. Я пойду за ним и приведу сюда. А ты тем
временем накрой-ка на стол! Постой! Одеяло на кровати положено так,  будто
под ним кто-то лежит, - это случайно?
   - Не знаю, мой добрый господин! Я видел, как молодой человек возился  у
кровати, - тот самый, что приходил за мальчиком.
   - Тысяча смертей! Это было сделано, чтобы обмануть меня! Да,  это  было
сделано, чтобы выиграть время... Слушай! Тот молодец был один?
   - Один, ваша милость!
   - Ты уверен в этом?
   - Уверен, ваша милость!
   - Подумай, собери свои мысли, не торопись!
   Подумав немного, слуга сказал:
   - Приходил-то он один, с ним никого не было; но  теперь  я  припоминаю,
что когда они с мальчиком вышли на мост, туда, где толпа погуще, откуда-то
выскочил разбойничьего вида мужчина,  и  как  раз  в  ту  минуту,  как  он
подбежал к ним...
   - Ну, что же _тогда_? Договаривай! - нетерпеливо загремел Гендон.
   - Как раз в эту минуту толпа заслонила их, и больше уж я их  не  видал,
так как меня кликнул хозяин, который обозлился за то, что стряпчему забыли
подать заказанную баранью ногу, хотя я беру всех святых во свидетели,  что
винить в этом _меня_ - все равно  что  судить  неродившегося  младенца  за
грехи его...
   - Прочь с моих глаз, осел!.. Я просто с ума сойду  от  твоей  болтовни.
Стой! Куда же ты бежишь? Не может постоять и минуту на месте! Что же,  они
пошли в Саутворк?
   - Точно так, ваша милость!.. Потому, как я вам  докладывал,  я  в  этой
бараньей ноге непричинен, все равно как младе...
   - Ты _все еще_ здесь? И все еще мелешь вздор? Убирайся, покуда цел!
   Слуга исчез. Гендон побежал вслед за ним,  обогнал  его  и,  прыгая  по
лестнице через две ступеньки зараз, в один миг очутился внизу.
   "Это тот гнусный разбойник, который звал его своим сыном...  Я  потерял
тебя, мой бедный, маленький безумный повелитель! Какая  горькая  мысль!  Я
так полюбил тебя! Нет! Клянусь  всем  святым,  я  тебя  _не_  потерял!  Не
потерял, потому что я обыщу  всю  Англию  и  все  же  найду  тебя.  Бедный
ребенок! Там остался его завтрак... и мой... ну да мне теперь не  до  еды.
Пусть он достанется крысам! Скорее, скорее, медлить нельзя!"
   И, торопливо пробираясь сквозь шумную толпу на мосту, он несколько  раз
повторил, как будто эта мысль была особенно приятна ему:
   "Он поворчал, но _пошел_... да, пошел, так как  думал,  что  его  зовет
Майлс Гендон... Милый мальчик! Никого другого он не послушался  бы,  уж  я
знаю!"



14. "LE ROI EST MORT - VIVE LE ROI!"*

   [Король умер - да здравствует король! (франц.)]
   В это самое утро, на рассвете, Том Кен