ти проснулся от глубокого  сна  и
открыл глаза в  темноте.  Несколько  мгновений  он  лежал  молча,  пытаясь
разобраться в путанице впечатлений и мыслей, чтобы хоть отчасти  уразуметь
их значение. И вдруг воскликнул веселым, но сдержанным голосом:
   - Я понял! Понял! Слава богу, теперь я окончательно проснулся. Приди ко
мне радость! Исчезни печаль! Эй, Нэн! Бэт! Сбросьте с себя солому,  бегите
скорее ко мне: я сейчас расскажу вам  самый  дикий,  безумный  сон,  какой
только могут навеять на человека ночные духи! Эй, Нэн, где же ты? Бэт!
   Чья-то темная фигура появилась у его постели, чей-то голос произнес:
   - Что угодно тебе повелеть?
   - Повелеть?.. О горе мне, я узнаю твой голос! Говори... кто я такой?
   - Ты? Еще вчера ты был принцем Уэльским, ныне  же  ты  мой  августейший
повелитель, Эдуард, король Англии.
   Том зарылся головой в подушку и жалобно пролепетал:
   - Увы, то был не сон! Иди отдыхай, добрый сэр... Оставь меня  одного  с
моим горем.
   Том опять уснул. И немного  спустя  ему  приснился  замечательный  сон.
Будто на дворе лето и будто он играет один на прекрасной лужайке,  которая
зовется Гудмэнс-филдс; как вдруг к нему подходит карлик, ростом не  больше
фута, горбатый, с длинной рыжей бородой, и говорит:
   - Копай возле этого пня!
   Том послушался и  нашел  целых  двенадцать  блестящих  новых  пенсов  -
сказочное богатство! Но лучшее было впереди, потому что карлик сказал:
   - Я знаю тебя. Ты юноша добрый и достойный похвал; твое горе кончилось,
пришел день награды. Копай на этом самом  месте  каждый  седьмой  день,  и
всякий раз ты будешь находить здесь сокровище - двенадцать новых блестящих
пенсов. Только не говори никому, это тайна.
   Затем карлик исчез, а Том со своей добычей помчался  в  Двор  Отбросов,
говоря себе: "Теперь я каждый вечер могу давать отцу по одному  пенни;  он
будет думать, что я собрал их, прося подаяние, это развеселит его  сердце,
и он перестанет меня колотить. Одно пенни в неделю я буду  давать  доброму
священнику, который учит меня, а остальные четыре - матери, Нэн и Бэт.  Мы
не будем больше голодать и ходить оборванцами. Прощайте  страхи,  тревоги,
побои".
   Во сне он в один миг очутился  в  своем  убогом  жилье,  прибежал  туда
запыхавшись, но глаза у него так и прыгали от счастья;  он  бросил  четыре
монеты на колени матери, крича:
   - Это тебе!.. Все тебе, все до одной! Тебе, и Нэн, и Бэт!  Я  добыл  их
честно, не украл и не выпросил.
   Счастливая, удивленная мать прижала его к груди и воскликнула:
   - Становится поздно... не угодно ли будет вашему величеству встать?
   Ах, он ждал не такого ответа. Сон рассеялся. Том проснулся.
   Он открыл глаза. У его постели стоял на коленях роскошно одетый  первый
лорд опочивальни.  Радость,  вызванная  обманчивым  сном,  сразу  исчезла:
бедный мальчик увидел, что он все  еще  пленник  и  король.  Комната  была
переполнена царедворцами в пурпуровых мантиях - траурный цвет - и знатными
прислужниками монарха.  Том  сел  на  постели  и  из-за  тяжелых  шелковых
занавесей смотрел на все это великолепное сборище.
   Затем началась трудная церемония одевания, причем все время  придворные
один за другим становились на  колени,  приветствуя  маленького  короля  и
выражая ему сочувствие по поводу его тяжелой  утраты.  Прежде  всего  лорд
обер-шталмейстер взял рубашку и передал ее первому лорду егермейстеру, тот
передал ее второму лорду опочивальни,  этот  в  свою  очередь  -  главному
лесничему  Виндзорского  леса,  тот  -  третьему  обер-камергеру,  этот  -
королевскому  канцлеру  герцогства   Ланкастерского,   тот   -   хранителю
королевской одежды, этот - герольдмейстеру Норройскому, тот  -  коменданту
Тауэра, этот - лорду заведующему  дворцовым  хозяйством,  тот  -  главному
наследственному подвязывателю королевской салфетки, этот -  первому  лорду
адмиралтейства,  тот  -   архиепископу   Кентерберийскому,   и,   наконец,
архиепископ - первому лорду опочивальни,  который  надел  рубашку  -  или,
вернее, то, что от нее осталось, - на Тома. Бедный мальчик не знал  что  и
подумать; это напомнило ему передачу из рук в руки ведер во время пожара.
   Каждая принадлежность его туалета подвергалась  тому  же  медленному  и
торжественному процессу. В конце концов эта церемония так наскучила  Тому,
так ужасно наскучила, что он чуть не вскрикнул  от  радости,  увидав,  что
вдоль линии уже начали странствовать его длинные шелковые  чулки:  значит,
церемония приближалась к концу. Но радость его была преждевременна. Первый
лорд опочивальни получил чулки и уже готовился облечь ими ноги  Тома,  как
вдруг лицо его покрылось багровыми пятнами и он сунул чулки обратно в руки
архиепископа Кентерберийского, пробормотав с изумлением:
   - Смотрите, милорд!
   Очевидно, с чулками что-то было неладно. Архиепископ  побледнел,  потом
покраснел и передал чулки адмиралу, прошептав:
   - Смотрите, милорд!
   Адмирал  передал  чулки   наследственному   подвязывателю   королевской
салфетки, причем у него едва хватило силы пролепетать:
   - Смотрите, милорд!
   Таким образом чулки пространствовали обратно вдоль  всей  линии,  через
руки  лорда   заведующего   дворцовым   хозяйством,   коменданта   Тауэра,
герольдмейстера  Норройского,  хранителя  королевской   одежды,   канцлера
герцогства Ланкастерского,  третьего  обер-камергера,  главного  лесничего
Виндзорского леса, второго лорда опочивальни, первого лорда  егермейстера,
сопровождаемые все тем же  удивленным  и  испуганным  шепотом:  "Смотрите!
Смотрите!", пока,  наконец,  не  попали  в  руки  обер-шталмейстера.  Тот,
бледный как полотно, с минуту разглядывал  причину  общего  испуга,  затем
хрипло прошептал:
   - Господи помилуй! От подвязки отскочил жестяной  наконечник!  В  Тауэр
главного хранителя королевских чулок! - и в изнеможении склонился на плечо
первого лорда  егермейстера,  чтобы  восстановить  свои  силы,  покуда  не
доставят такие чулки, у которых подвязки находятся в полной исправности.
   Но все на свете рано или поздно кончается, и, таким образом,  наступила
пора, когда Том Кенти получил, наконец, возможность покинуть постель. Один
придворный налил воды в таз, другой  руководил  умыванием,  третий  держал
наготове полотенце. Том благополучно совершил обряд омовения, после чего к
делу приступил королевский цирюльник. Из рук  этого  художника  Том  вышел
грациозным и миловидным, как девочка.  В  плаще  и  штанах  из  пурпурного
атласа и в шляпе  с  пурпурными  перьями  он  торжественно  проследовал  в
утреннюю столовую сквозь густую  толпу  придворных,  которые  расступались
перед ним и преклоняли колени.
   После завтрака его провели в тронный зал! Это  была  пышная  церемония:
его сопровождали первые сановники  Англии,  а  также  почетная  стража  из
пятидесяти дворян с золочеными бердышами  в  руках.  В  тронном  зале  ему
предстояло заняться государственными делами. Его  "дядя",  лорд  Гертфорд,
поместился у самого трона, чтобы помогать королю своими мудрыми советами.
   Раньше  всех  предстали  перед  Томом  именитые  лорды,  душеприказчики
покойного короля. Они ходатайствовали, чтобы  Том  утвердил  некоторые  их
распоряжения. Это была пустая формальность, - однако не совсем, так как  в
то время еще не было лорда-протектора. Архиепископ Кентерберийский доложил
постановление совета о похоронах покойного монарха и в  заключение  прочел
подписи   душеприказчиков,   а   именно:   архиепископ    Кентерберийский;
лорд-канцлер Англии; Вильям лорд Сент-Джон; Джон лорд Рассел; Эдуард  граф
Гертфорд; Джон виконт Лисли; Катберт, епископ Дургэмский...
   Том  не  слушал,  -  его  еще  раньше  смутил  в  этом  документе  один
удивительный пункт. Он повернулся к лорду Гертфорду и шепотом спросил:
   - На какой день назначены похороны?
   - На шестнадцатое число будущего месяца, государь!
   - Это просто удивительно! Разве он продержится так долго?
   Бедный малый! Королевские обычаи были для него еще внове. Он  привык  к
тому, что покойников на  Дворе  Отбросов  спроваживали  в  могилу  гораздо
быстрее.
   Двумя-тремя словами лорд Гертфорд успокоил его.
   Затем статс-секретарь доложил о постановлении государственного  совета,
назначившего на другой день в одиннадцать часов прием иностранных  послов.
Требовалось согласие короля.
   Том вопросительно посмотрел на лорда Гертфорда. Тот шепнул:
   - Ваше величество да  соблаговолит  изъявить  согласие.  Они  прибудут,
чтобы выразить вам соболезнование их  августейших  повелителей  по  поводу
тяжкой утраты, постигшей ваше величество и всю Англию.
   Том поступил, как ему было сказано. Другой статс-секретарь начал читать
акт о расходах на штат покойного короля, достигших за последнее  полугодие
двадцати восьми тысяч фунтов стерлингов. Сумма была так велика, что у Тома
Кенти дух захватило. Еще больше изумился он,  узнав,  что  из  этих  денег
двадцать  тысяч  еще  не  уплачено.  И  окончательно  разинул  рот,  когда
оказалось, что королевская сокровищница почти что пуста, а его тысяча слуг
испытывают большие лишения,  ибо  давно  уже  не  получают  следуемого  им
жалованья.
   Том с горячим убеждением сказал:
   - Ясно, что этак  мы  разоримся  к  чертям.  Нам  следует  снять  домик
поменьше и распустить большинство наших слуг, которые все равно ни на  что
не годны, только болтаются под  ногами  и  покрывают  нашу  душу  позором,
оказывая нам такие услуги, какие нужны разве  что  кукле,  не  имеющей  ни
рассудка, ни рук, чтобы самой управиться со своими  делами.  Я  знаю  один
домишко, как раз насупротив рыбного рынка у Билингсгэйта... Он...
   "Дядя" крепко сжал Тому руку, чтобы остановить его безумную  речь;  тот
вспыхнул и остановился на полуслове; но никто не  выразил  удивления,  как
будто никто и не слыхал его слов.
   Какой-то секретарь  доложил,  что  покойный  король  в  своей  духовной
завещал пожаловать графу Гертфорду герцогский титул, возвести  его  брата,
сэра Томаса Сеймура, в звание пэра, а сына Гертфорда сделать графом, равно
как и возвысить в звании других знатных слуг короны. Совет решил назначить
заседание на  шестнадцатое  февраля  для  утверждения  и  исполнения  воли
покойного. А так как  почивший  король  никому  из  поименованных  лиц  не
пожаловал письменно поместий, необходимых, чтобы поддержать столь  высокое
звание, то совет, будучи осведомлен о личных желаниях  его  величества  по
этому  поводу,  счел  за  благо,  если  на  то  будет   соизволение   ныне
царствующего  монарха,  назначить  Сеймуру  "земель  на   пятьсот   фунтов
стерлингов", а сыну Гертфорда "на восемьсот фунтов стерлингов", прибавив к
этому первый же  участок  земли  "на  триста  фунтов  стерлингов",  "какой
освободится за смертью какого-нибудь епископа".
   Том чуть было не брякнул, что лучше бы сначала уплатить долги покойного
короля,   а   потом   уж   расходовать   такие   огромные    деньги;    но
предусмотрительный Гертфорд, во-время тронув его за  плечо,  спас  его  от
подобной бестактности, и он изъявил свое королевское согласие, хотя в душе
был очень недоволен.
   С минуту он сидел и раздумывал, как легко и просто он теперь  совершает
такие блистательные чудеса, и вдруг у него мелькнула мысль: почему  бы  не
сделать свою мать герцогиней Двора Отбросов и не пожаловать  ей  поместье?
Но в то же мгновение он с горечью сообразил, что ведь он король только  по
имени, на самом же деле он весь во власти этих важных старцев и  величавых
вельмож. Для них его мать - создание больного воображения;  они  выслушают
его недоверчиво и пошлют за доктором - только и всего.
   Скучная   работа   продолжалась.    Читались    всякие    многословные,
утомительно-нудные петиции, указы, дипломы и другие бумаги, относящиеся  к
государственным делам; наконец Том сокрушенно вздохнул и  пробормотал  про
себя:
   - Чем прогневал я господа бога, что он отнял  у  меня  солнечный  свет,
свежий воздух, поля и луга и  запер  меня  в  этой  темнице,  сделал  меня
королем и причинил мне столько огорчений?
   Тут бедная, утомленная его голова стала клониться в дремоте и, наконец,
упала  на  плечо;  дела   королевства   приостановились   за   отсутствием
августейшего двигателя, имеющего власть превращать чужие желания в законы.
Тишина окружила  дремавшего  мальчика,  и  государственные  мужи  прервали
обсуждение дел.
   Перед обедом Том, с разрешения своих тюремщиков Гертфорда и Сент-Джона,
провел приятный часок в обществе леди  Елизаветы  и  маленькой  леди  Джэн
Грей, хотя принцессы были  весьма  опечалены  тяжелой  утратой,  постигшей
королевскую  семью.  Под  конец  ему  нанесла  визит   "старшая   сестра",
впоследствии получившая  в  истории  имя  "Марии  Кровавой"  [Мария  Тюдор
(1516-1568),   королева   английская;   ее    царствование    ознаменовано
преследованиями и многочисленными казнями  протестантов].  Она  заморозила
Тома своей высокопарной беседой, которая в его глазах  имела  только  одно
достоинство - краткость. На несколько минут его оставили одного,  затем  к
нему был допущен худенький мальчик лет  двенадцати,  платье  которого,  за
исключением белоснежных кружев на вороте и  рукавах,  было  сверху  донизу
черное - камзол, чулки  и  все  прочее.  В  его  одежде  не  было  никаких
признаков траура, только пурпурный бант на плече. Он  приближался  к  Тому
нерешительным  шагом,  склонив  обнаженную  голову,  и,   когда   подошел,
опустился на колено. Том с минуту спокойно и вдумчиво смотрел на  него  и,
наконец, сказал:
   - Встань, мальчик. Кто ты такой? Что тебе надобно?
   Мальчик встал на ноги; он стоял в изящной, непринужденной позе,  но  на
лице у него были тревога и грусть.
   - Ты, конечно, помнишь меня, милорд? Я твой паж, мальчик для порки.
   - Мальчик для _порки_?
   - Так точно, ваше величество. Я Гэмфри... Гэмфри Марло.
   Том подумал, что его опекунам не мешало бы рассказать ему об этом паже.
Положение было щекотливое. Что ему делать? Притвориться, будто  он  узнает
мальчугана, а потом каждым словом своим обнаруживать, что он никогда и  не
слышал о нем? Нет, это не годится. Спасительная мысль пришла ему в голову:
ведь такие  случаи  будут,  пожалуй,  нередки.  С  настоящего  дня  лордам
Гертфорду и Сент-Джону частенько придется отлучаться  от  него  по  делам,
поскольку они - члены совета душеприказчиков; не худо бы самому  придумать
способ, как выпутываться из затруднений подобного  рода.  "Дельная  мысль!
Попробую испытать ее на мальчишке... и посмотрю, что из этого выйдет".
   Минуты две Том в замешательстве тер себе лоб и, наконец, сказал:
   - Теперь, мне кажется,  я  немного  припоминаю  тебя...  но  мой  разум
отуманен недугом...
   -  Увы,  мой  бедный  господин!  -  с  чувством  искреннего   сожаления
воскликнул паж для порки, а  про  себя  подумал:  "Значит,  правду  о  нем
говорили... не в  своем  уме  бедняга...  Но,  черт  возьми,  какой  же  я
забывчивый! Ведь ведено не подавать и виду, что замечаешь,  будто  у  него
голова не в порядке".
   - Странно, как память изменяет мне в последние дни, - сказал Том. -  Но
ты не обращай внимания... я быстро поправлюсь; часто мне достаточно бывает
одного небольшого намека, чтобы я припомнил имена и события, ускользнувшие
из моей памяти. ("А порой и такие, о которых я раньше никогда не слыхал, в
чем сейчас убедится этот малый".) Говори же, что тебе надо!
   - Дело мелкое, государь,  но  все  же  я  дерзаю  напомнить  о  нем,  с
дозволения вашей милости.  Два  дня  тому  назад,  когда  ваше  величество
изволили сделать три ошибки в греческом переводе за утренним уроком...  вы
помните это?..
   - Д-д-да, кажется помню... ("Это даже не совсем ложь: если  бы  я  стал
учиться по-гречески, я, наверное, сделал бы не три ошибки, а сорок".)  Да,
теперь помню... продолжай!
   - Учитель, разгневавшись на вас за такую, как он выразился,  неряшливую
и скудоумную работу, пригрозил больно высечь меня за нее... и...
   - Высечь _тебя_? - вскричал Том. Он был так удивлен, что  даже  позабыл
свою роль. - С какой же стати ему сечь тебя за мои ошибки?
   - Ах, ваша милость опять забываете! Он всегда сечет меня розгами, когда
вы плохо приготовите урок.
   - Правда, правда... Я и забыл. Ты помогаешь мне готовить уроки, и когда
потом я делаю ошибки, он считает, что ты худо подготовил меня... и...
   - О, что ты говоришь, мой государь?  Я,  ничтожнейший  из  слуг  твоих,
посмел бы учить _тебя_?!
   - Так в чем же твоя вина? Что это за странная загадка? Или я и  вправду
рехнулся, или это ты сумасшедший? Говори же... объясни скорее.
   - Но, ваше величество, ничего не  может  быть  проще.  Никто  не  смеет
наносить побои священной особе  принца  Уэльского;  поэтому,  когда  принц
провинится, вместо него бьют меня. Это правильно, так оно и  быть  должно,
потому что такова моя служба и я ею кормлюсь [и Яков I и Карл II  имели  в
детстве пажей для порки, которых наказывали всякий раз, когда  эти  принцы
плохо готовили уроки; поэтому я дерзнул для достижения  собственных  целей
снабдить таким же пажом и моего принца (прим.авт.)].
   Том с изумлением смотрел  на  этого  безмятежно-спокойного  мальчика  и
говорил про себя:
   "Чудное дело! Вот так ремесло! Удивляюсь, как это не  наняли  мальчика,
которого причесывали бы и одевали вместо меня. Дай-то бог, чтоб  наняли!..
Тогда я попрошу, чтобы секли меня самого, и буду счастлив такой заменой".
   Вслух он спросил:
   - И что же, мой бедный друг, тебя высекли, выполняя угрозу учителя?
   - Нет, ваше величество, в том-то и горе, что наказание  было  назначено
на сегодня, но,  может  быть,  его  отменят  совсем,  ввиду  траура,  хотя
наверняка я не знаю; поэтому-то я и  осмелился  придти  сюда  и  напомнить
вашему величеству о вашем милостивом обещании вступиться за меня...
   - Перед учителем? Чтобы тебя не секли?
   - Ах, это вы помните?
   - Ты видишь, моя память исправляется.  Успокойся,  твоей  спины  уж  не
коснется розга... Я позабочусь об этом.
   - О, благодарю вас, мой добрый  король!  -  воскликнул  мальчик,  снова
преклоняя колено. -  Может  быть,  с  моей  стороны  это  слишком  большая
смелость, но все же...
   Видя, что Гэмфри колеблется, Том поощрил его, объявив, что  сегодня  он
"хочет быть милостивым".
   - В таком случае я выскажу все, что у меня на сердце. Так как вы уже не
принц Уэльский, а король, вы можете приказать, что вам вздумается, и никто
не посмеет ответить вам "нет"; и, конечно, вы не потерпите,  чтобы  вам  и
впредь докучали уроками, вы швырнете постылые книги в  огонь  и  займетесь
чем-нибудь менее скучным. Тогда я  погиб,  а  со  мною  и  мои  осиротелые
сестры.
   - Погиб? Почему?
   - Моя спина - хлеб мой,  о  милостивый  мой  повелитель!  Если  она  не
получит ударов, я умру с голода. А если вы бросите учение,  моя  должность
будет упразднена, потому что вам уже не  потребуется  мальчик  для  порки.
Смилуйтесь, не прогоняйте меня!
   Том был тронут этим искренним  горем.  С  королевским  великодушием  он
сказал:
   - Не огорчайся, милый! Я закреплю твою должность за тобою  и  за  всеми
твоими потомками.
   Он слегка ударил мальчика по плечу шпагой плашмя и воскликнул:
   - Встань, Гэмфри Марло! Отныне твоя должность становится наследственной
во веки веков. Отныне и ты, и твои потомки будут великими пажами для порки
при всех принцах английской державы.  Не  терзай  себя  скорбью.  Я  опять
примусь за мои книги и буду учиться так худо, что твое жалованье, по  всей
справедливости, придется утроить, настолько увеличится твой труд.
   - Спасибо, благородный повелитель! - воскликнул Гэмфри в порыве горячей
признательности. - Эта царственная щедрость превосходит мои  самые  смелые
мечты. Теперь я буду счастлив до гроба, и все  мои  потомки,  все  будущие
Марло, будут счастливы.
   Том сообразил, что мальчишка может быть ему очень полезен. Он  заставил
Гэмфри разговориться, что оказалось нетрудно. Гэмфри был в  восторге,  что
может способствовать "исцелени