ные дороги, детские автомобильные клубы и даже детские
пароходы, а  вот космодромов  и  даже аэродромов еще ни один народ для своих
детей не создал.
     И Юрий Бойцов несколько успокоился. Хотя сомнения все еще смущали его.

     Глава пятая

     ЗАГОВОР ГОЛУБЫХ

     Когда  Квач  свистнул. Зет не удивился. Он  только засмеялся,  а потом,
доброжелательно,  но  лукаво  взглянув  на  Юрку  и  Шарика,  что-то  сказал
товарищу.
     Квач  кивнул  и,  озорно,  победно поблескивая  темными,  чуть навыкате
глазами, наклонился  к  космонавту и что-то стал ему  говорить. По тому, как
Квач нет-нет да поглядывал на  Юрку и Шарика, Бойцов понял, что речь идет  о
них. И  это было не  очень-то приятно. Ведь каждому будет не  по себе, когда
говорят о  нем,  а  он  не  знает, что именно. Вот  почему и утверждают, что
секретничать в  компании - неприлично,  а тем  более секретничать, используя
знание языка, который не понимают другие.
     Но  Юрка  всегда  был  справедливым  человеком,  и,  хотя  ему  было  и
неприятно, он все-таки  подумал: "А что  же им делать? Они не знают русского
языка, а я не знаю ихнего".
     И все-таки  на  душе было  неспокойно.  Тем  более,  что Зет, все время
посмеиваясь  и  покачивая  головой,  вдруг  перестал   улыбаться  и,  строго
посмотрев на Юрку, видимо, запротестовал против какого-то предложения Квача.
Но  тот взял Зета за плечо и, наверное, уговорил  товарища. Зет  успокоился,
кивнул и сейчас же вышел.
     Шарик вскочил на ноги, взвизгнул и  закрутил хвостом. В помещение вошли
два других космонавта. Они  толкали перед собой легкие  колясочки из того же
матово  поблескивающего  материала,  что  и  стены  космического корабля. На
колясочках  стояли  тарелки,  стаканы, бу-тылкп,  миски,  и  Юрка понял, что
привезли еду.
     Шарик так беспокойно завертелся у  Юрки-ных ног,  что  ему  стало  даже
стыдно  за  лохматого друга -  голубые люди могли подумать, что он совсем не
кормит собаку. Поэтому  Юрка нагнулся и, поглаживая шелковистую  шерсть, как
маленького, уговаривал Шарика:
     - Ну нехорошо же... Потерпи маленько. Выйдем на поляну, и я тебе всю...
нет, не всю, но половину колбасы отдам. Не вертись!
     Но  Шарик,  хоть  и  перестал  вертеться   и  даже  присел,  все  равно
нетерпеливо перебирал  передними  лапами, то и дело  взглядывал  на  Юрку  и
нахально облизывался.
     Пока Миро и Тэн расставляли посуду на  столе, вернулся и Зет. Он принес
странные,  похожие на  радионаушники  приборы,  от которых  тянулись  тонкие
провода,  и положил  их на  выросшие по  бокам  комнаты диваны-кровати. Квач
заговорщически  улыбнулся  и кивнул, а потом широко расставил руки  и жестом
хлебосольного хозяина пригласил Юрия к столу.
     Юрий не  знал, как поступить - сразу  садиться или, может быть, немного
поотказы-ваться, чтобы  голубые люди не подумали, что он такой  уж голодный.
Все-таки для соблюдения настоящего мужского достоинства следовало бы сказать
что-нибудь  вроде:  "Нет,  благодарю  вас, я сыт".  Или:  "Ну,  зачем  такое
беспокойство - мы уже завтракали". В крайнем случае, можно было  сказать еще
и так:
     "Да вы не беспокойтесь, ешьте сами". Юрка на  минуту споткнулся: "А как
сказать правильно:
     ешьте или кушайте?" И мысленно поправился:
     "Кушайте!"  Но  опять  смутился  -  уж  очень это  самое "кушайте" было
жеманным, каким-то ненастоящим. Поэтому он опять поправился:
     "Ешьте сами, а мы посидим, посмотрим..."
     Ничего  другого он не  успел  придумать, потому  что  Шарик взвизгнул и
обиженно посмотрел на  Юрку: "Ты что  ж,  в лесу меня голодом морил и теперь
собираешься  отказываться? Имей  в  виду  -  я  против! Если  люди  угощают,
отказываться неприлично: подумают, что ты  или задавака и трепач, или что ты
брезгуешь, не доверяешь им".
     Вот почему  Юрий вздохнул и сел на тот  самый зеленоватый стул, который
ему показали.
     Шарик  сейчас  же устроился рядом  со стулом  и  поднял нос кверху.  Но
космонавты  не  спешили  садиться.  Они  столпились возле  Юркиного  места и
наперебой приглашали Шарика сесть за стол. Только тут стало понятным, почему
один - самый  красивый,  ярко-алый - стул был выше и уже других: он с самого
начала предназначался Шарику.
     Напрасно  Юрка объяснял, что собака должна есть  где-нибудь в уголке, в
крайнем  случае возле  его ног, что Шарик не привычен  к  такой заботе и  по
своей неопытности может натворить что-нибудь не совсем  приличное, - голубые
люди были настойчивы. И как  Юрка ни  следил за ними, по всему  было видно -
разыгрывать его они не собирались. И Юрка усадил Шарика на ярко-алое кресло.
     Шарик  всего несколько секунд был  как бы  смущен  и растерян, но через
некоторое время  он повел себя так,  словно всю свою  собачью  жизнь сидел в
космических  кораблях  за  одним  столом  с  экипажем  и  ел  с  тарелок  из
неизвестного материала.
     Завтракали чинно, благородно, с ложками и вилками.  Но  что-то Юрке  не
нравилось. Все было чем-то не похоже на то, что ему всегда нравилось. Всего,
кажется, было вдоволь: где  нужно  -  соли и  сахара,  а  где  требовалось -
горчички.
     И все-таки не было того настоящего вкуса, который  бывает в доброй еде.
И  прежде всего, не  было  хлеба.  Дома  Юрка мало  ел хлеба  -  всегда было
некогда. Утром, перед школой, он  просыпал: хлеб есть некогда. Выпьет молока
- и бегом.  В обед - ребята  ждут. Опять спешка.  В ужин вообще наедаться не
следует - так говорит наука. Получалось, что хлеб есть было некогда.
     Но в перерывах  между  делами Юрка очень любил  отрезать добрый ломоть,
посыпать солью и съесть его где-нибудь на полдороге или на лавочке, болтая с
приятелями. Тогда хлеб бывает настоящим хлебом - вкусным,  пахучим, емким. А
за  обедом  или  завтраком  он  ведь вроде и  не главное. Так,  обязательная
нагрузка.
     На  завтрак в  космическом  корабле  хлеба  явно  не  хватало. Конечно,
обойтись без него было нетрудно  -  были какие-то коржики, но хлеба все-таки
не хватало. Вспомнилось,  что есть  народы, которые  совсем не едят хлеба, -
например, китайцы.  Им  хватает одной крутой рисовой  каши,  пресной  и  без
запаха.
     И  тут  Юрка  понял, чего не хватало во всем  том,  что он ел и пил. Не
хватало знакомого запаха.  Все  пахло очень приятно  - не то духами,  не  то
корицей с гвоздикой, но  не было того доброго,  сытного запаха, без которого
самый  распрекрасный завтрак или обед не может быть настоящим удовольствием.
И  тут вспомнилось,. что ведь пахло же  в корабле еще и жареным  луком, а за
столом этого запаха не было и в помине.
     Пока Юрка ел и думал обо  всем  этом. Шарик  не терял  времени  зря. Он
сидел на своем высоком алом кресле, как король на троне, и ,за ним ухаживали
невиданные голубые люди. Они накладывали ему на тарелку еду. Они подставляли
ему стакан с питьем, а каким - ни Юрка, ни Шарик не  знали.  Правда,  Шарику
так и не удалось напиться как  следует - его морда  не входила в стакан.  Но
поскольку  за всю свою  недолгую собачью жизнь  Шарик не видел и не  слышал,
чтобы  обыкновенная дворняга  попадала в такой  почет, ему  было  уже не  до
питья: он стал  стесняться. Конечно, ему бы хотелось съесть не то что в два,
а даже в три раза больше, чем  ему накладывали, - за прошедшую ночь он очень
проголодался, - но теперь это казалось ему неудобным. И чем больше казалось,
тем больше он стеснялся.
     А  голубые  люди  смеялись  и гладили его  по отмытой шерсти,  говорили
какие-то слова, которые  Шарик,  казалось,  понимал  так:  "Хорошая  собака.
Воспитанная собака".
     Правда, как  потом выяснилось. Шарика голубые люди называли не собакой,
а другом, дружком, но в то время Шарик еще не знал языка голубых людей. Зато
он умел понимать главное - что его называли хорошим и воспитанным, и поэтому
стеснялся еще больше и старался есть поменьше.
     Уже потом, через  много  дней, Шарик  признался Юрке, что завтрак  ему,
может быть, и понравился бы, но вся беда заключалась в том, что ни на  одной
тарелке ему не попалось ни одной косточки. Даже самой маленькой. А что же за
еда без косточки? Вот когда наешься как следует, ляжешь где-нибудь в  тени и
начнешь обрабатывать настоящую мозговую кость - вот тогда это настоящая еда.
А это? Что ж, хоть и на  алом кресле, как на троне,  а все  равно настоящего
вкуса нет.
     Когда  завтрак  окончился, Юрий  вежливо поблагодарил хозяев,  а  Шарик
покрутил хвостом, но оба не спешили выходить из-за стола, потому что голубые
люди  повели  себя как-то странно. Они опять сложили  ладошки, прижали  их к
сердцу и поклонились сначала Юрию, а потом и Шарику. Это было непонятно: они
угощали и они же благодарили. Что нужно было сделать в таком случае, Юрий не
знал и сидел не  шевелясь. И голубые люди тоже сидели и не шевелились,  хотя
всем известно, что после завтрака кто-то должен был убрать посуду.
     Но убирать посуду никто не  собирался. Зет только собрал остатки  еды в
одну миску и куда-то унес ее. А все остальные миски, тарелки, стаканы, вилки
и ложки остались на месте. И это все больше смущало Юрия.
     Может быть, в стране голубых людей иной обычай,  чем  в Юркиной? Может,
гости там не благодарят хозяев за угощение, а хозяева гостей - за посещение?
Может  быть, в  той необыкновенной стране не  хозяевам полагается убирать со
стола,  а  гостям?  И то, что  они  с  Шариком не собираются хотя  бы помочь
хозяевам, показывает, что они невоспитанны?
     Смущенный  Юрий посмотрел  на голубых космонавтов  и увидел,  что  Квач
приветливо манит их из-за стола. И хотя все, что делал Квач,  было как будто
самым обычным  и не вызывающим никакого  подозрения, Юрию почему-то стало не
по  себе.  Может  быть, потому,  что  плутоватые  глаза  Квача  поблескивали
особенно весело и он  все время переглядывался с товарищами. А может быть, и
еще почему-то...
     Но  так или иначе,  Юрий  не спешил. А Квач  все манил  его. Даже Шарик
понял, что  сидеть  за столом просто  неудобно,  и соскочил со  своего алого
трона. Пришлось подняться и Юрию.
     Голубые космонавты  взяли  его под  руки и  подвели к выросшей из стены
кровати-дивану, усадили, а сами  отправились к  другим  таким же  кроватям и
тоже сели.
     Впрочем, Квач сейчас же поднялся и, подхватив Шарика, попытался уложить
его на свободную кровать. Шарик брыкался, выворачивался, и глаза у него были
такими тоскливыми и  недоуменными,  что Юрий  пожалел  его и  разозлился  на
Квача. Но голубой человек и  сам понял, что с собакой он поступает не совсем
правильно. Квач погладил Шарика, почесал ему за ухом, и Шарик успокоился.
     Космонавты  уже лежали  на своих кроватях, и Юрий подумал, что у них на
корабле,  как  в  пионерском лагере, после  еды  полагается  мертвый час,  и
успокоился. Он  посмотрел на  Квача, и тот,  сложив  ладони, прижался  к ним
щекой. Юрий понял - нужно спать. И впервые решил, что дело это стоящее. Ночь
в лесу была бессонной, и теперь, после всего пережитого и съеденного, у него
покалывало веки.
     Юрий лег, вытянулся и почти сейчас же уснул.
     Он не видел, как космонавты осторожно  надели ему  на  голову наушники,
как,  вдоволь помучившись, надели такие же  наушники  на  задремавшего  было
Шарика.
     Потом  они улеглись по своим местам, и только  один  Квач остался возле
доски  со светящимися лампочками, тумблерами и кнопками. Все остальные спали
в зеленоватом, словно предрассветном сумраке.
     Спали и видели, вероятно, разные сны.

     Глава шестая

     ТРЕВОГА НА КОРАБЛЕ

     Когда потом, спустя долгое время, Юрий пытался припомнить  - снилось ли
ему что-нибудь в тот день или не синилось, выходило, что ничего не снилось.
     Он  спал как убитый - без сновидений и  все  время на одном боку. Он не
видел,  как часа  через  три  после  завтрака проснулся  Шарик  и  с трудом,
повизгивая  и  посапывая от  напряжения,  лапами содрал  с  головы прибор  с
наушниками  и  по  очереди  начал  обходить космонавтов.  Он умиленно крутил
обрубком хвоста, пробовал улыбаться и, кажется, даже пытался  разговаривать,
но у него ничего не получалось. Космонавты спали на своих диванах-кроватях и
сладко посапывали.  Даже  Квач дремал на своем посту, в широком, выросшем из
пола кресле.
     Шарик взобрался на стол,  просунул морду в стакан  с питьем,  но ничего
хорошего  из  этого не получилось: морда не пролезала в  узкие стаканы, да и
питья в них оставалось разве что на донышке. А ему  очень хотелось пить. Так
хотелось, что, если бы не его стеснительный характер, он мог бы заскулить.
     Обойдя  помещение,  обнюхав все стены  и не  найдя ничего  подходящего.
Шарик остановился  перед открытой дверью и, заглянув  в нее, принюхался. Ему
показалось,  что  оттуда,  из  глубины  корабля,  наносит  знакомым  влажным
запахом. Шарик виновато  помахал хвостом и, подумав: "Ничего не поделаешь  -
пить-то хочется", - несмело пошел по коридорам и переходам.
     Он  проходил  мимо каких-то машин и приборов,  со  стен ему подмигивали
разноцветные  огоньки,  слышалось  приглушенное  шуршание и  гудение,  пахло
жареным луком и  уже знакомыми духами, но воды  не было, а пить хотелось все
сильней.
     Шарик все шел и шел, пока не  очутился в заставленном приборами, баками
и  бачками  просторном  помещении.  На стенах  в  прозрачных ампулах-сосудах
поблескивали жидкости. Шарик с  тоской посмотрел на эти прозрачные ампулы  и
понял, что достать из них жидкости ему не удастся.
     Он уставился на  эти жидкости -  розовые, синеватые  и  бесцветные, как
обыкновенная  вода. И чем дольше он смотрел на них,  тем больше ему хотелось
пить, и поделать с собой он уже ничего не мог.
     Шарик  вскочил на стол и, приблизившись к  ампуле, ткнулся в нее носом.
Она ничем не пахла, но  под  нажимом Шарикиного носа подалась внутрь. Ампула
оказалась не стеклянной, а пластмассовой, мягкой. Это, наверное,  для  того,
чтобы на ухабах дальних космических дорог ампулы  не разбивались... Но Шарик
еще не  понимал этого.  Он видел  и  понимал  другое.  Перед  ним  за мягкой
оболочкой была жидкость, по всем приметам похожая на  воду. А он хотел пить.
Так хотел, что  за глоток воды с удовольствием отдал бы и свое красивое алое
кресло, и даже, наверное, кусок собственной шерсти.
     И тут Шарика осенило: раз оболочка мягкая, значит, ее  можно прокусить.
Приноровившись, он нашел такое местечко, где дно ампулы, закругляясь, слегка
выпирало, и начал грызть его. Но ампула не поддавалась, зубы скользили по ее
оболочке,  оставляя  лишь маленькие  черточки, которые  тут  же зарастали  и
исчезали.
     Шарик пришел в бешенство - чистая,  как слеза, влага переливалась перед
его глазами, но в рот не попадала. Он заурчал и закрутил своим обрубком, как
пропеллером, потом с тихим стоном  приник к неподатливому материалу. И когда
ему  казалось, что уже никогда он не доберется  до воды, она вдруг тоненькой
струйкой полилась прямо в рот.
     Конечно,  если бы  он не так хотел  пить, если бы не  так был раздражен
первыми неудачами, он мог бы сразу заметить, что вода, которая  лилась ему в
раскрытую пасть, была совсем не похожа на ту чистую, как слеза, земную воду,
о которой  он мечтал.  Эта жидкость  была солоновато-горьковато-противная, с
довольно странным и неприятным запахом. Но Шарик поначалу ничего не замечал.
     Жидкость была все-таки жидкостью и утоляла жажду. А когда прошел первый
приступ  жажды  и он понял,  что содержимое ампулы не такое уж вкусное, было
уже  поздно.  Во-первых, он уже не очень хотел  пить, а во-вторых,  жидкость
перестала течь  -  стенки ампулы сами  до себе затянулись пленкой,  и теперь
нужно было снова их прокусывать.
     Поняв,  что  сгоряча  он наглотался совсем не того, чего  ему хотелось.
Шарик очень испугался и заскулил. Но потом вспомнил, что на протяжении своей
собачьей жизни ему приходилось  пить не только  из рек  или ручьев, но и  из
луж, из  грязных  банок и мисок... Далеко не всегда  в них  бывала чистая  и
вкусная   вода.  Поэтому  он  легкомысленно  решил:  "А-а...  Ерунда...  Все
обойдется!"
     Именно в этот момент со всей  очевидностью Шарик понял,  что подумал он
не  по-собачьи.  В  его  просветленной  голове  метались непривычные  мысли,
громоздились странные понятия и неясные предчувствия. Это  очень озадачило и
смутило Шарика.

     Стараясь  не  думать,  он устало поплелся по уже знакомым  переходам  к
кровати-дивану и лег.  В животе  урчала и переливалась странная жидкость. По
телу  расползалась  удивительная,  никогда  раньше  не  Испытываемая,  очень
приятная  ломота  и лень.  Непреоборимо  захотелось  спать, но  не  клубком,
скрючившись, как Шарик спал чаще всего, а свободно вытянувшись во весь рост.
     И он, еще не понимая, что с  ним делается, повозился на кровати-диване,
вытянулся, и тогда  ему  показалось, что  тело у него  начинает  разбухать и
приподниматься,  а голова поэтому как  бы проваливаться. Он поерзал, головой
наткнулся на брошенный прибор с мягкими наушниками и улегся на него, как  на
подушку. Улегся и почти сейчас же уснул.
     Но всех  этих приключений своего  верного друга Юрий  не видел, как  не
видел их и Квач,  сладко посапывающий в  своем выращенном из пола полумягком
кресле.
     Но  проснулись  они  -  и  Юрий  и  Квач  -  одновременно.  По  кораблю
перекатывался низкий, утробный не то рев, не то гул.
     Квач сейчас же  бросился к  доске и покрутил какую-то ручку. Не то гул,
не то рев исчез, и чей-то ровный, спокойный голос произнес:
     "Внимание! Считаю необходимым подать сигнал тревоги".
     Голос говорил на совершенно неизвестном Юрию Бойцову  языке - в этом не
было никакого сомнения. Язык этот  был певучим, с легкими переливами в конце
слов.  В нем  или совсем не было, или  было очень  мало  шипящих  звуков,  и
потому, наверное, голос, казалось, не говорил, а пел.
     В первые секунды Юрий не удивился. Он  •просто испугался: как-никак,  а
неизвестный  голос  предлагал  объявить тревогу.  Значит,  кораблю  угрожало
что-то опасное и,  главное,  неожиданное.  Юрий, как  и подобает  настоящему
мужчине, подумал прежде всего  о надвигающейся  опасности и  приготовился ко
всяким неожиданностям.
     Но уже в следующую секунду он недоуменно отметил, что неизвестный голос
говорил, пожалуй,  на  том  самом языке,  на  котором  говорили  между собой
космонавты.  Но  ведь  этого  космического  языка  он  не знал. А  теперь он
прекрасно понял, что сказал неизвестный голос на неизвестном языке.
     На лбу у Юрки выступила испарина. С ним творилось что-то неладное.
     Может быть, он наелся какой-нибудь вредной для здоровья ерунды и теперь
бредит наяву? Но ведь если бы он бредил, он не смог бы понять, что языка, на
котором предупреждали  об опасности,  он не знает. Не смог  бы удивляться. У
него даже испарина не выступила бы - ведь он бредит.
     А может быть, все  это  происходит во  сне? Стоит только проснуться - и
все станет  ясным?  Вероятно, ему очень хотелось  узнать  язык  космонавтов,
чтобы  потолковать  с  ними  о  всякой  всячине, и  вот  теперь это  хотение
обернулось трудным сном. Почти кошмаром.
     Но как ни старался Юрий проснуться, это ему не удавалось, потому что он
не  спал.  Хотя  голова  была  тяжелой и  шумела,  но  все  было  совершенно
правильным  и реальным:  он  стоял возле своей  кровати-дивана,  смотрел  на
Квача, который напряженно  следил за показаниями приборов, видел  безмятежно
развалившегося  на  своем  месте  Шарика,  видел спящих  Зета  и  Миро,  уже
проснувшегося Тэна.
     Тэн встретился взглядом с Юрием и спросил:
     - ...такое?
     Если бы Юрий совсем не понял вопроса, он бы решил, что он действительно
бредит наяву. Но он услышал последнюю половину вопроса, причем произнесенную
невнятно. Но все-таки услышал! Значит, он не бредил. Значит, либо Тэн сказал
невнятно, либо  сам Юрий плохо слышал.  Но Тэн был, пожалуй, даже испуган и,
наверное, говорил не шепотом; Значит... Значит, плохо слышал Юрий.
     И тут только