синий
спирт-денатурат, на бутылке которого нарисован череп с костями  и  написано:
"Пить нельзя. Яд". Кныши не обращали внимания на ту надпись. Они что-то  там
такое делали с денатурчиком и потом пили его. Кныш был в  этом  деле  тонким
специалистом. Он говорил:
   - Житомирский  денатурчик  -  то  действительно  гадость,  отрава  А  вот
черниговский... это, я вам скажу, здоровье! Украинский женьшень! Пей - и  до
ста лет прожив„шь.
   И Кнышиха и особенно Кныш любили выпить. Кныш выпивал почти каждый  день.
А на праздники, то есть на Новый  год,  на  рождество,  на  Первое  мая,  на
светлое воскресенье, на пасху, на День  физкультурника,  на  храм  и  т.  д.
(Кныши не  пропускали  ни  одного  ни  церковного,  ни  нашего,  советского,
праздника), они выпивали семейно, вдво„м.
   В  такой  день  с  утра  Кнышиха  выходила  за  ворота  и  крестилась  на
телевизионную антенну, которая стояла на крыше сельского клуба.
   Потом Кнышиха возвращалась к себе во двор,  где  стоял  под  вишней,  уже
накрытый стол, и начинался праздничный завтрак.  Через  какой-то  час  из-за
великой китайской стены уже слышалось:
   Ах, зачем эта ночччь
   Так была хороша-а-а -
   Не болела бы грудь,
   Не страдала б душа...
   Это пели гнусавыми голосами пьяные Кныши. После чарки их всегда тянуло на
песню. Пели они долго, часа два или  три.  Пели  и  украинские  народные,  и
русские песни, и песни советских композиторов.
   А потом до самого вечера Кныши в два  голоса  оглушительно,  с  перебоями
храпели в саду, словно за забором работали два трактора.
   Праздновали Кныши всегда только вдво„м. Никогда к себе не  приглашали.  К
ним никто не ходил, и они ни к кому. Очень  были  скупые  и  боялись,  чтобы
кто-нибудь не увидел, что у них дома есть. На людях вс„ время прибеднялись.
   - Да я же гол как сокол! - говорил Кныш. - С хлеба на воду  перебиваемся.
Чтоб я бога не видел! Даже на зиму ничего не запасли...
   Зато Кнышиха каждое утро, отправляясь на базар,  сгибалась  под  тяжестью
двух огромных мешков. В них стояли  корзины,  бутыли  с  молоком.  Корова  у
Кнышихи была одна из лучших в селе.
   Я однажды слышал, как женщины говорили:
   - Ох же и молоко у той коровы! Ох же и молоко! Ну как смалец! Хоть  ножом
режь.
   - Эге. Так что ж ты хочешь, она ведь е„ хлебом кормит. Каждый день  тянет
из города мешок. А в том мешке, думаешь, что? Булки! Батоны по двадцать  две
копейки штука. Корми я свою Лыску так, она тебе сметаной доиться будет.
   - Ну да! А на базаре, я видела, прода„т молоко жидкое-жидкое,  аж  синее.
Наполовину разбавляет, не меньше.
   - И куда только милиция смотрит.
   - Милиции не до Кнышихи. Милиция бандитов ловит.
   - А Кнышиха не бандит разве? Настоящий тебе бандит.
   Короче, происходило за великой китайской  стеной  что-то  не  то,  что-то
подозрительное. Мы с Явой это уже давно заметили.
   Однажды мы слышали, как Кныш таинственно сказал Кнышихе:
   - Скоро будут у нас большие перемены...  Как  я  тебе  говорил.  Сведения
точные.
   А то как-то вечером, когда уже стемнело, приезжали  к  ним  какие-то  два
верзилы на мотоцикле с коляской, нагрузили  что-то  в  коляску  и  сразу  же
уехали. И потом ещ„ дважды приезжали, и опять-таки вечером.
   А однажды возле чайной Кныш,  изрядно  уже  подвыпивший,  кричал  на  всю
улицу:
   - Не боюсь я вашего Шапки... Какой он Шапка! Штаны он, а не Шапка.  И  не
председатель-голова, а это самое... Он у меня  вот  здесь.  -  Кныш  показал
кулак. - Я уже написал куда следует. Скоро вашему Шапке дадут по  ш-шапке...
Фить - и нету... Ги-ги-ик!
   Иван Иванович Шапка,  председатель  нашего  колхоза,  был  очень  хороший
хозяин, и все у нас очень его любили. Все,  кроме  бездельников,  лодырей  и
пьяниц, которым он спуску не давал. И Кныш все время писал на Шапку жалобы и
заявления, куда только можно. Прич„м писал всегда так,  чтобы  люди  видели.
Открывал ворота, выносил на двор стол, садился и, как школяр, склонив  набок
голову и высунув язык, царапал что-то на бумаге.
   - Опять пишет какую-то собаку, - насмешливо говорил дед Варава.
   Жалобы Кныша, конечно, вреда председателю никакого  не  приносили.  Но  у
людей т„мных вызывали к Кнышу уважение и даже боязнь -  раз  человек  пишет,
значит, силу имеет. Когда-то,  говорят,  Кныша  из-за  этих  заявлений  даже
разумные люди боялись. Это делало его в наших глазах ещ„ более  таинственным
и загадочным.
   И уж совсем мы сбились с толку после  одного  случайно  услышанного  нами
разговора...
   Дело было в Киеве, куда мы всем классом  ездили  на  экскурсию  во  время
зимних каникул.
   Как-то раз, когда наши направились на концерт в филармонию, мы с Явой "на
минуточку" отстали, чтобы сбегать посмотреть на "ч„ртово колесо". (Хотя  оно
зимой и не работает, но вс„ равно интересно.)
   Побежали, покрутились возле "ч„ртова колеса" (жаль,  что  не  работает!),
собрались идти назад,  смотрим  -  а  на  скамейке  сидит  Кныш  с  каким-то
незнакомым человеком. Сидит спиной к нам - нас не  видит.  Но  зато  мы  его
сразу узнали. И удивились, конечно.  Что  он  тут  делает?  В  Киеве,  возле
"ч„ртова колеса"... Остановились. Слышим такой разговор.
   - Четвертак, не меньше, - говорит Кныш.
   - Двадцатку, больше не могу, - говорит человек.
   - Да  вы  знаете,  как  я  рискую!  Думаете,  хочется  в  тюрьме  сидеть?
Четвертак, не меньше.
   - Ну хорошо, не по-вашему, не по-моему - двадцать три.
   - Только четвертак. Не могу меньше. Не могу! Тут они  вдруг  умолкли:  по
аллее ш„л милиционер. Кныш и незнакомый человек вскочили и исчезли.
   С тех пор этот подозрительный разговор не давал нам покоя.
   - И что бы это могло значить? - говорил Ява,  медленно  прищуривая  левый
глаз.
   - Ага, что? - говорил я, прищуривая правый. - Слушай, - прищурил Ява  оба
глаза, - а может, Кныш шпион? И это он нашу родину продавал?
   - Что-то очень дешево. Двадцать пять рублей за родину?..
   - А откуда ты знаешь, что рублей? Может, тысяч, а то и миллионов.
   - Ну да? - недоверчиво сказал я.
   - Вот тебе и "ну да". Нужно за ним следить.
   - Нужно, - согласился я.
   И мы начали следить. Регулярно. Почти каждый день.
   Однако наши наблюдения пока  что  никаких  результатов  не  давали.  Кныш
возился по хозяйству, кормил свиней, чистил коровник, ремонтировал  сарай  и
ничего шпионского, к сожалению, не делал.  Честно  говоря,  мне  уже  начали
надоедать эти наблюдения. И вот  я  уже  дал  слово,  что  лезу  на  великую
китайскую стену в последний раз.
   Ничего интересного мы опять не увидели. Кныш копался на огороде.  Кнышихи
не видно - то ли в хате, то ли совсем нет дома. Поглядев минут пять, мы  уже
собирались слезать, когда вдруг из хаты вышла Кнышиха и сказала:
   - А ну поди-ка глянь на улицу, нет ли кого, и калитку  запри.  А  то  ещ„
увидят эти злыдни...
   Мы сразу навострили уши.
   Кныш выглянул на улицу, осмотрелся, потом запер калитку и пош„л вместе  с
Кнышихой в хату.
   - Слыхал? Видал? - взволнованно шепнул Ява. Я не знал, что ответить.
   - Надо как-то подглядеть, что они будут в хате делать, -  заявил  Ява.  -
Может, шпионские деньги в наволочку зашивать будут или по  рации  передавать
что-нибудь...
   - Давай перелезем через забор, а потом на орех,  который  возле  хаты,  с
него через окно вс„ будет видно, - шепчу я.
   - Айда.
   Мы не стали терять время и через какую-то  минуту  уже  сидели  в  густых
ветках ореха и вглядывались через окно в хату Кнышей. В хате было темновато,
и мы не сразу разобрали, что там происходит. Наконец  увидели,  что  Кныш  и
Кнышиха сидят за столом с ложками в  руках  и  что-то  едят.  Мы  хорошенько
присмотрелись  и  удивл„нно  глянули  друг  на  друга.  Кныши  ели...  торт.
Обыкновенный бисквитный торт с кремовыми и шоколадными розами  и  вензелями.
Ели торт ложками, как кашу.
   - Ну вс„, продал! - неожиданно прошептал Ява.
   - Что продал? - не понял я.
   - Родину продал, иуда! Раз торты ложками  уминают,  значит,  вс„!  -  Ява
сказал  так  решительно   и   убежд„нно,   словно   торт   был   неоспоримым
доказательством Кнышовой измены.
   Мы были так взволнованы, что даже не заметили, как Кныш  вышел  из  хаты.
Увидели его лишь тогда, когда он уже стоял на крыльце и  скручивал  цигарку.
От неожиданности я вздрогнул, и ветка подо мной треснула. Кныш заметил нас.
   - А вы что тут делаете?! Ах вы ворюги! Ах вы щенята!  По  чужим  деревьям
лазите, стервецы! Вот я вас сейчас! Я вам ноги  из  штанов  повыд„ргиваю  за
такое дело! А ну слазьте, злодюги!
   Он стоял под деревом и так размахивал  руками,  что  казалось,  от  этого
поднялся ветер. Слезть - это означало верную гибель. И мы стали  карабкаться
вверх.
   Кныш продолжал бушевать внизу.
   - Дядя, детей любить надо, - вдруг жалобно сказал Ява.
   - Да-да, нас надо любить, - поддакнул я, со  страхом  прислушиваясь,  как
трещит подо мною ветка.
   - Все  советские  люди  любят  детей,  -  продолжал  Ява.  -  Об  этом  и
учительница говорила, и во всех газетах написано.
   Кныш совсем рассвирепел:
   - Я вас полюблю! Я вас так полюблю, что опухнете! Вы разве дети?  Бандиты
вы, а не дети! Убивать надо таких детей! И тогда Ява сказал:
   - Дядя, а вы знаете, мы вас в Киеве видели. Как вы  в  парке  с  каким-то
дядей торговались...
   И Кныш вдруг умолк. Сразу. Так,  как  будто  бы  выключили  радио.  Потом
что-то такое невнятно пробурчал, что мы и не разобрали, и снова умолк. Вид у
него был обалделый.
   Кнышиха, которая на крики своего мужа вышла из хаты и стояла на  крыльце,
тоже какое-то время смотрела растерянно. А потом набросилась на Кныша:
   - Ну, чего ты прицепился к детям? Чего? Ишь как  напугались,  бедняжечки,
лица на них нет...
   - Да я разве что? - уже совсем другим тоном забормотал Кныш.  -  Я  разве
бить, я только постращать хотел, чтоб по деревьям не лазили.
   - Не бойтесь, мальчики. Слазьте и идите себе,  идите,  идите,  -  ласково
проговорила Кнышиха.
   Нас не надо было долго упрашивать. Вмиг мы слезли  с  ореха,  прошмыгнули
мимо Кнышей и выскочили на улицу.
   - Ну, что ты скажешь? - спросил Ява.
   - Ты смотри! Как он перепугался, когда  ты  сказал!  Умолк,  словно  язык
проглотил. Значит, дело серь„зное.
   - А я тебе что говорил!
   - И Кнышиха сразу как вс„ перекрутила, чтоб замять... От змеюка!
   - Короче, за ними надо следить - это факт! Надо их разоблачить! Во что бы
то ни стало, любой ценой! Не жалея сил!  Надо  теперь  всю  жизнь  посвятить
этому!
   Впрочем,  полностью  посвятить  себя  разоблачению  Кныша  мы  сейчас,  к
сожалению, не могли. Через два часа в школу (мы учимся во второй  смене),  а
за уроки мы ещ„ не садились.
   Разом вздохнув, мы поплелись ко мне учить уроки.
   ГЛАВА III. "ДЕТИ ЗА САЖЕЙ".
   Сегодня  контрольный   диктант.   Галина   Сидоровна   задала   повторить
правописание суффиксов. Это и на экзамене будет.
   - Провались они пропадом, эти  суффиксы,  вместе  с  префиксами  и  самой
грамматикой! И вообще она не нужна! Не вс„ равно, как писать - грамотно  или
неграмотно. Лишь бы понятно было, - раздраж„нно говорит Ява.
   Но это вс„ разговорчики. От них легче не становится. Я раскрываю  учебник
и начинаю читать:
   - "Если основа слова  заканчивается  на  дэ,  тэ,  зэ,  сэ,  жэ,  то  для
образования существительных, обозначающих названия людей  по  их  профессии,
занятиям, употребляется суффикс "чик", а не "щик". "Щик" во  всех  остальных
случаях. Примеры: переводчик, перепл„тчик, извозчик, разносчик,  перебежчик.
Но - обойщик, стекольщик".
   Закрываю учебник и говорю Яве:
   - А ну повтори!
   Ява смотрит в небо и начинает:
   - Суффикс "чик", а не "щик", который обозначает профессию, пишется  после
дэ,  тэ...  зэ...  зэ...  -  И  по  глазам  видно,  что  мысли  его   где-то
далеко-далеко, в лесу или на реке, среди шумливых камышей, где плещется рыба
и крякает в зарослях дикая утка. - Зэ...зэ... дэ, тэ... зэ.. тьфу! - Ява  не
выдерживает: - А ну давай ты!
   Я тоже закатываю глаза и начинаю бубнить:
   - Суффикс "чик", а не "щик" пишется, когда основа оканчивается на зэ, дэ,
тэ, сэ... сэ... сэ... - Дальше этого почему-то не ид„т.
   Я начинаю сначала, но опять не выходит. Тогда я чуть приоткрываю  учебник
(палец  мой  предусмотрительно  заложен  на  нужной  странице)   и   пытаюсь
заглянуть.
   Но Ява не да„т:
   - Нет, нет, не подглядывай. Ты на память. На память у меня не получается.
Раскрываем учебник и снова читаем. Пока читаем - вс„ в голове. Закроем - как
ветром выдуло.
   - Вот заноза! -  сердится  Ява.  -  Каких-то  пять  букв  -  и  никак  не
запомнишь. Когда пишется "шик", легко -  во  всех  остальных  случаях,  хотя
таких случаев миллион. А тут всего пять буквочек, после которых "чик",  -  и
хоть ты тресни... Слушай, знаешь что - давай  придумаем  на  эти  пять  букв
слово. Слово большое - его сразу видно, а буквочки, как букашки,  маленькие,
разве их запомнишь.
   Мне эта идея понравилась, и мы начинаем сочинять слово.
   - "Же-ле-зо", - говорит Ява.
   Прекрасное слово, но "л" мешает (никому оно не нужно), и нету  "д",  "т",
"с" - большей половины букв.
   - "Ди-вер-сант", - говорю я.
   - Замечательное слово, ещ„ лучше, чем "железо", но куда  ты  денешь  "в",
"р", "н", и как ты вместо них вставишь "ж" и "з"?
   Мучились мы долго. Какие только слова не брали! И "дот"  и  "динамит",  и
"желток", и "зонтик", и даже "дизентерия". Все они были неподходящие.
   - "Же-же... жест"... - задумчиво тяну я.
   - А зэ и дэ куда прикажешь всунуть?
   - "До-о-лжность", - бормочет Ява.
   - Зэ нету в твоей "должности". И  лы  здесь,  и  ны.  Не  проходит  такая
"должность".
   - А ну е„ в болото! - сердится Ява.
   - "Бо-ло-то", - бормочу я. - Тьфу! Так и с ума сойти можно!
   - Слушай, - раздраж„нно говорит Ява, -  а  кто  сказал,  что  обязательно
нужно только одно слово? А если два коротеньких? А ну,  какие  там  буквы?..
Дэ, тэ, зэ, сэ, жэ... Значит, так... Дэ, тэ...  дэ,  тэ...  Ну,  так  о  чем
разговор? Дэ,, тэ - это "дети". Ясно. Дальше что там? Зэ,  сэ,  жэ...  сэ...
сэ... жэ. "Са... жа"... "Са-жа"... "Дети", "сажа"...  Остается  зэ...  зэ...
за... "Дети за сажей". Вс„... Готово.
   - Что - готово? Ерунда какая-то! "Дети за сажей"... Никакого смысла!
   - А какого тебе ещ„ смысла? Что  ты  -  стихи  сочиняешь,  что  ли?  Тебе
правило надо запомнить. Чтоб знать, что после чего пишется. А  он  -  смысл,
смысл!.. "Дети за сажей". Я, например,  уже  запомнил.  "Дети  за  сажей"  -
"чик", вс„ остальное - "щик". Здорово! Почти как стихи. - А  вообще  ничего,
запомнить можно, - согласился я.
   - Не "ничего", а просто здорово! - радовался Ява. - Вот если  бы  на  все
правила такое попридумывать! Сразу отличниками можно стать. Ну мы и молодцы!
Гении!
   Никогда мы не шли на диктант в таком вес„лом настроении. Пели:
   "Нам не страшен серый волк..."
   - Чего это вы распелись? Наверное, забыли,  что  сегодня  контрольная?  -
спросила нас возле школы Ганя Гребенюк, наша одноклассница.
   - Ничего мы, Гребенючка, не забыли, - ответили мы. И снова запели: - "Нам
не страшен серый волк..."
   Когда мы вошли в класс, то заметили, что все  очень  волнуются.  Особенно
наш первый отличник Ст„па Карафолька. Он сидел за партой белый как сметана и
дрожал.
   Лучше сроду не получать пят„рок, чем так портить здоровье.
   В класс вошла Галина Сидоровна.
   Все положили перед собой чистые листы бумаги, взяли ручки и вытянули шеи,
как гусаки, - приготовились.
   Галина Сидоровна начала диктовать:
   - "Старый извозчик прив„з в штаб белогвардейского  перебежчика".  Я  вмиг
представил себе старого извозчика, похожего  на  деда  Саливона,  такого  же
добродушно-лукавого  и  беззубого,  который  вез„т  на   прол„тке   в   штаб
растерянного, похожего на Карафольку, белогвардейского перебежчика.
   "Хороший диктант, - подумал я, - очень даже л„гкий и понятный".
   - "Старый... извозчик..." - ч„тко, по словам, диктовала Галина Сидоровна,
прохаживаясь между партами.
   Высунув язык и склонив голову набок, мы старательно скрипели перьями.
   - "...извозчик..."
   Я на секунду замер.
   "О! "Дети за сажей"... точно! Так что же после этих  "детей"?  "Чик"  или
"щик"? "Чик" или "щик"?"
   Этого я не помнил, хоть убей. Слышалось "щик", безусловное, стопроцентное
"щик", а не "чик". - "...прив„з... в штаб..." - продолжала диктовать  Галина
Сидоровна.
   Больше думать было некогда, и я аккуратно вывел: "извощик".
   "Перебежчика" я за компанию (раз уж они ехали  на  одной  прол„тке)  тоже
написал через "щ"...
   - Ну как? - спросил меня Ява после диктанта.
   - Порядок, - уверенно сказал я. - А у тебя?
   - Будь здоров! - подмигнул Ява.
   Мы чувствовали себя именинниками.
   На следующий день Галина Сидоровна вернула диктанты.
   - Гребенюк - четыре, - называла она отметки. - Карафолька - пять.  Ну,  а
Завгородний (это я то есть) - три с минусом. Рень (это Ява) - два!
   Нас будто кто мокрой тряпкой по шее шл„пнул.
   - Допелись! - хмыкнула Гребенючка.
   Я показал ей кулак.
   - А с тобой, Рень, я просто не  знаю,  что  делать,  -  вздохнула  Галина
Сидоровна. - Через две недели экзамен, а ты ровно  ничего  не  знаешь.  Ведь
суффиксы - это материал первой четверти.
   Мы возвращались из школы мрачные  и  молчаливые.  Вот  тебе  и  "дети  за
сажей"! Мне было неудобно перед Явой за свою  тройку  с  минусом.  Словно  я
провинился перед ним. Вместе же  учили,  вместе  придумывали  этих  дурацких
"детей". А какие-то пол-отметки - и уже нет единства. Эх!
   Лучше бы и я получил двойку!
   - Хочешь, я пойду и скажу, чтоб она  и  мне  поставила  двойку?  Что  это
нечестно, что мы одинаково знаем.
   - Вот ненормальный! Думаешь, я переживаю?  Двойка!  Плевать!  Мне  вообще
почему-то всегда больше везло на диктантах, чем Яве.  То  ли  он  был  такой
невнимательный, то ли ещ„ что-то, диктанты для него всегда кончались  плохо.
Устно он ещ„ мог иногда ответить грамматику на тройку, а  пару  раз  бывало,
что и на четв„рку. А в диктантах - двойка за двойкой.  И  я  знал,  что  Ява
очень переживает свои неудачи.
   Но он был гордый,
   - Может, засядем за повторение? - несмело предлагаю я.
   - Засаживайся, если тебе нужно, - не глядя на меня, говорит Ява, - а  мне
оно ни к чему.
   - Да оно же знаешь как!.. Вс„-таки экзамен, - осторожно начинаю  я.  -  А
что, если и на экзамене двойка! Могут же не перевести.
   - Что-о?.. Эх, ты! Ничего ты не понимаешь... Думаешь, это  так  легко!  У
них же свой план по пят„ркам и даже по тройкам. А за  каждую  двойку  знаешь
какие неприятности! От них же знаешь как требуют  эти  самые...  как  его...
инстанции. Я слышал, Галина Сидоровна моей маме жаловалась. Так что не бойся
- тройку  как-нибудь  поставят.  К  тому  же  моя  мама  депутат.  Это  тоже
что-нибудь да значит.
   - Ну, раз так, тогда, конечно...
   Явина уверенность передалась мне, и настроение у меня сразу исправилось.
   Утром мы уже забыли и думать про диктант, про грамматику, про экзамены  и
возились на реке возле старой полузатопленной плоскодонки. Мы решили сделать
из не„ подводную лодку. Конечно, это была опять Явина идея.
   - Воду вычерпать, дырки заткнуть, просмолить, верх  забить  досками.  Тут
перископ. Вот здесь люк. На дно балласт, - озабоченно говорил Ява.
   - А двигатель?
   - На в„слах будет. Нам же не  надо,  чтоб  очень  быстроходная.  Лишь  бы
подводная.
   - А дышать как?
   - Через перископ.
   - А на поверхность как всплывать?
   - Балласт выбросим и всплыв„м.
   - А если водой заль„т и затопит?
   - Ты что - плавать не умеешь? Вот ещ„!
   ГЛАВА IV. ЭКЗАМЕН.
   Как быстро летят дни! Мы  едва  успели  зашпаклевать  и  просмолить  свою
"подводную" лодку (ещ„ и верх не покрывали, и перископ не устанавливали),  а
уже и экзамен. Завтра. Мы  сидим  на  берегу  и  варим  на  костре  смолу  -
досмаливаем лодку.
   Смола варится и булькает, как манная каша.  И  в  груди  у  нас  булькает
тревожное предчувст