ольские, и современные,
и песни из кинофильмов.
   Потом Игорь сказал:
   - А теперь, может, пусть Валька станцует...  "Сейчас  начн„т  кривляться,
отнекиваться, а е„ будут уговаривать", -  подумал  я.  Но  она  сказала  без
всякого:
   - Пожалуйста. Могу станцевать.
   Тут я заметил, что Кукурузо почему-то покраснел и беспокойно  за„рзал  на
месте. Кстати, я ещ„ и раньше, когда пели, обратил внимание на то,  что  мой
друг вс„ время смотрел на Вальку, а когда она  случайно  встречалась  с  ним
глазами, он сразу отводил взгляд.
   - Украинский танец казачок! - объявил вожатый и заиграл на аккордеоне.
   Валька начала танцевать. Над моим ухом часто-часто,  словно  запыхавшись,
точно это он сам танцует, дышал Кукурузо.
   А когда Валька кончила танец и все  захлопали,  он  не  стал  хлопать,  а
почему-то нахмурился и отвернулся.
   Потом девочка в очках читала стихи  Маяковского.  Хорошо  читала,  только
очень кричала - наверное, даже в селе было слышно.
   В общем, получился неожиданный концерт художественной самодеятельности. А
потом стали купаться. Игорь плавал кролем, Сашко-штурман  -  брассом,  да  и
Валька  ничего  плавала   (правда,   по-девчачьему   -   задрав   голову   и
отфыркиваясь). Но прыгать в воду с вербы никто не умел.  И  вот  тут-то  мой
друг Кукурузо показал, что такое васюковские ребята. Вскарабкался  на  самую
верхушку, раскачался, как обезьяна, на ветке и ка-ак прыгнет - почти  минуту
летел и почти на середину пл„са залетел. Все только ахнули.
   А вожатый сказал:
   - Молодец! Из тебя может выйти хороший спортсмен Тебе надо  в  секцию  по
прыжкам в воду. Молодец!
   Меня разобрало, и я хотел  доказать,  что  я  тоже  геройский  парень.  Я
поплевал на руки и  полез  на  вербу.  Но  меня  постигла  неудача.  Ужасная
неудача. Я зацепился за сучок и разодрал трусы - да как разодрал!  -  сверху
по бедру до самою низа (даже резинка лопнула). Чуть  не  плача  от  стыда  и
горя, я бесславно спустился вниз. Однако никто не стал смеяться  надо  мной.
Наоборот, все меня успокаивали:
   - Ничего, бывает. С каждым может случиться!
   Девочки наперебой предлагали зашить трусы. Я категорически отказался.  Вы
себе представляете - вы  сидите  без  трусов,  а  девочки  их  в  это  время
зашивают! Лучше утопиться! Я взял иголку и нитку и полез  в  шалаш.  Там,  в
полутьме, я долго и неумело орудовал иглой, накалывая себе пальцы  и  глотая
слезы. Неожиданно взгляд мой упал  на  книжку,  лежавшую  в  углу  шалаша  и
прикрытую листьями. Я заинтересовался, потянул е„. Это  была  грамматика.  Я
сперва удивился, но потом вспомнил, что Кукурузо же взял е„,  чтобы  отвести
глаза деду.
   В грамматику была заложена тетрадь. Я раскрыл тетрадь.  (Да  простит  мой
друг мо„ любопытство!)  На  первой  странице  начинался  "Дневник  Робинзона
Кукурузо". Что в н„м, вы уже знаете: "приключения" и "неприятности"  первого
дня. "А что дальше?" - поинтересовался я. Перевернул страницу и... вытаращил
глаза. Дальше шли упражнения. Почти полтетради было исписано упражнениями по
грамматике - и на глагол, и на существительное, и на прилагательное, и  даже
на суффиксы (на тех дьявольских "детей за сажей", которые  так  подвели  нас
когда-то).
   Упражнения были написаны карандашом - так же, как и дневник.
   Сомнений не было - вс„ это писалось уже здесь, на острове.
   Так вот оно что!
   Робинзон Кукурузо,  который  собирался  прожить  на  необитаемом  острове
двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать  дней,  готовился  к  осенней
переэкзаменовке.
   Ах ты хитрец! Ах ты обманщик! Твоя гордость,  твоя  дьявольская  гордость
заводилы  и  атамана  не  позволила  тебе  признаться,  что  ты  старательно
готовишься к переэкзаменовке, и ты удрал на остров и там зубришь грамматику.
Теперь понятно, почему ты именно так  назвал  свой  остров.  Ну  погоди!  Ну
смотри! Я тебе!..
   А впрочем, что "погоди", что "смотри"?  Разве  я  скажу  ему  что-нибудь?
Разве я ему враг? Разве я хочу, чтобы он провалился, чтобы остался на второй
год? Да нет же! Конечно, нет!  И  я  ничего  ему  не  скажу,  ни  слова,  ни
полслова! Пусть думает, что я ни о ч„м даже не догадываюсь! Пусть думает!  Я
быстренько положил тетрадь и грамматику на место и прикрыл листьями -  вроде
и не прикасался.
   От моего открытия мне сразу стало легко и  весело  -  будто  после  дождя
солнце засияло. Про стыд и позор свой я и думать  перестал.  Бодро  доштопал
трусы и совсем другим человеком выскочил из шалаша. Все заметили перемену  в
мо„м настроении и теперь смело начали улыбаться.
   А Кукурузо сказал:
   - Великое дело трусы! Без трусов -  нет  человека,  а  в  трусах  -  есть
человек, и даже еще улыбается, - и хихикнул, бросив взгляд  на  Вальку.  Ему
хотелось быть остроумным сегодня.
   И хоть глупое было это его остроумие, я не  обиделся.  Я  благородно  ему
простил.
   - Ну, а теперь  "Готовься  в  дорогу",  "Готовься  в  дорогу",  -  пропел
вожатый.
   Пионеры засуетились. Это было для нас так неожиданно, что мы  с  Кукурузо
растерялись.
   - Что, вы уже уезжаете? - вырвалось у меня.
   - Уезжаем, - сказал вожатый. - Мы и так задержались.  Ведь  остановка  на
вашем острове у нас непредвиденная. Мы ночевали на  берегу,  на  лугу  возле
стогов. А утром туда стадо пригнали. Девчата у  нас  боевые,  но  с  крупным
рогатым скотом не очень дружат.  Пришлось  поспешно  перебазироваться.  Даже
позавтракать там не успели... А нам  сегодня  ещ„  до  Андрушовки  добраться
надо. Засветло добер„мся, как вы думаете?
   - А чего... На таких лодках - конечно, - уверенно сказал я.
   Кукурузо мрачно молчал.
   К нам подошли Игорь, Валька, Сашко-штурман и другие пионеры:
   - Прощайте!
   - До свидания!
   - Будьте здоровы!
   Мы всем по очереди пожали руки. И тут Валька, протягивая  руку  Кукурузо,
сказала:
   - Ой, как жалко, что мы уже уезжаем... И не узнаем даже, как  вы  поймали
своего браконьера. Это ж так интересно!..
   Она сказала это с искренним сожалением, и я заметил, как снова  покраснел
Кукурузо.
   - А знаете что! А вы напишите нам. Я вам оставлю адрес, а вы  напишите  -
хорошо? - сказала Валька.
   - Напишите!
   - Конечно!
   - Пусть напишут обязательно.
   - Напишите! Напишите! - закричали отовсюду.
   - Только так! - отрубил Сашко-штурман.
   А Валька уже писала на листике из блокнота адрес.
   - На, - сказала она, протягивая бумажку  Кукурузо.  -  Только  смотри  не
потеряй!
   Кукурузо ничего не ответил - молча сунул адрес за пазуху. Пионеры сели  в
шлюпки.
   - Спо„м им на прощание песню! - крикнула Валька. - Запевай, Сашко!
   И они запели.
   Мы долго стояли на берегу. Их давно уже не было видно, а  песня  вс„  ещ„
летела над плавнями.
   Песню дружбы запевает молод„жь,
   Молод„жь, молод„жь!
   Эту песню не задушишь, не убь„шь,
   Не убь„шь, не убь„шь!..
   ...А потом Кукурузо лежал в траве на поляне и молча смотрел в небо.
   Я тоже лежал и смотрел. Небо - это такая  штука,  что  смотреть  на  него
можно часами. Смотреть и думать. Я не знаю,  о  ч„м  думал  Кукурузо,  но  я
совсем не удивился, когда он вдруг вздохнул и сказал:
   - - Да, сейчас техника, оно вообще, конечно... будь здоров... Говорят,  в
пуговице - при„мник, в портсигаре -  телевизор.  А  фотоаппарат  -  так  тот
вообще под ноготь спрятать можно.
   - Что же ты хочешь - на транзисторах, на полупроводниках, -  сказал  я  и
покраснел.
   Убейте меня, если я  хоть  понятие  имею,  что  это  такое:  транзисторы,
полупроводники.  Да  и  Кукурузо,  конечно,  тоже.  Ничего  мы   не   знали.
Ничегошеньки... А Игорь знал.
   Конечно, знал, раз сам делал при„мники на этих самых транзисторах...
   Кукурузо ещ„ раз вздохнул и вдруг проговорил:
   - Эх, а здорово было бы  сделать  что-нибудь  такое...  на  транзисторах.
Что-нибудь особенное. Интересное и  необыкновенное..  Например...  Например,
управление коровой на расстоянии. По радио. Между рогами натянута антенна. В
ухо вставлен маленький при„мничек (на транзисторах, конечно)... Пасти  такую
корову - одно удовольствие. Сидишь себе на баштане у  деда  Саливона,  ух  и
арбузы же там!  Сидишь,  ешь,  значит,  арбуз.  Потом  глянул  на  карманный
телевизор, видишь - твоя Манька в колхозном просе.  Вот  зараза!  Но  ты  не
подымаешь  паники,  не  вскакиваешь  и  не  бежишь  туда  сломя  голову.  Ты
спокойненько нажимаешь кнопку и в микрофон: "Манька-а! А ну  назад,  убоище!
Га-ля-ля-ля!" И Манька, будто е„ кто кнутом  вдоль  спины,  -  назад.  А  ты
продолжаешь сидеть и есть арбуз. Красотища! Скажи?
   - Ещ„ бы! Если бы такое сделать, то вообще!.. - говорю я, не находя  слов
от восторга.
   Кукурузо сокруш„нно вздыхает:
   - Да разве на этом острове что-нибудь сделаешь... на транзисторах...
   Я подхватил:
   - Ну да! Конечно, ты прав! И кому нужен  этот  дурацкий  остров.  Поехали
домой. А? Поехали, Кукурузо!
   Кукурузо сразу нахмурился, взглянул на меня исподлобья:
   - Думаешь, что я слабак?! Да? Купить хочешь? Не купишь!
   - Ты же сам сказал,- обиженно ответил я.
   - Ничего я не сказал... Раз я решил жить на острове - вс„!  И  не  говори
мне...
   Воцарилось напряж„нное молчание, которое бывает, когда друзья  чувствуют,
что между ними есть что-то неискреннее...
   Наконец Кукурузо сказал:
   - Ты бы лучше подумал, как мы будем Кныша задерживать.
   Я удивл„нно посмотрел на него.
   Когда он говорил юным следопытам  про  задержание  браконьера,  вс„  было
правильно: нельзя же было, в самом деле, рассказать  им  правду  об  острове
Переэкзаменовки.
   Но теперь... неужели он серь„зно?
   - Ты что - действительно думаешь его задерживать?
   - А ты что - хочешь, чтобы этому  злостному  браконьеру  вс„  так  гладко
сошло?
   - Да ты что - сдурел? Он же нас потопит, как цуциков.  Мы  и  пикнуть  не
успеем.
   - Потопит? А ружь„ зачем? Ты думаешь,  что  для  этого  дела  обязательно
нужен взвод солдат?  Ружь„  -  это,  брат,  не  шутка.  Это,  брат,  оружие.
Огнестрельное. Бац - и будь здоров, привет! Чуешь?
   - Ты что, думаешь в него стрелять? - со страхом спросил я.
   - Ну вот ещ„ - сразу стрелять! Не стрелять, но... если... да вообще ружья
кто хочешь испугается. И будет как миленький...
   - Конечно, конечно, - поспешно согласился  я  и  тут  же  сказал:  -  Но,
знаешь, мне сейчас домой надо. Видишь, солнце уже  садится.  Боюсь,  как  бы
мать не заругала.
   - А я что - удерживаю? Езжай, -  недовольно  сказал  Кукурузо.  -  Только
завтра же будет Кныш. И... я не знаю... ты как хочешь... я могу, конечно,  и
сам... раз ты боишься... Пожалуйста.
   - Да нет, что ты, - спохватился я, - завтра я приеду. А как же!
   - Было бы хорошо, если бы под вечер и  переночевать  чтобы  смог,  -  уже
примирительно сказал Кукурузо. - Он ведь завтра ночью будет ставить, а  рано
утречком выбирать приедет.
   - Трудно, конечно, с ноч„вкой. Но я что-нибудь придумаю. Сбегу, в крайнем
случае. Лишь бы не уснуть нечаянно.
   - Полено под голову положи или репейников под рубашку.
   - Не волнуйся, вс„ будет в порядке.
   С этими бодрыми словами я сел в лодку.
   Лицо у Кукурузо было мрачное и грустное. Видно,  ему  очень  не  хотелось
снова оставаться на острове одному.
   Он  долго  ходил  по  колено  в  воде  вокруг  лодки  и  ощупывал  борта,
приговаривая:
   - Вот тут надо бы зашпаклевать, а тут  подсмолить,  а  эту  доску  вообще
заменить...
   Ему хотелось ещ„ что-то сказать; он почесал  за  ухом,  шмыгнул  носом  и
наконец сказал:
   - Ты знаешь... Ты бы прив„з мне скрипача хоть одного...  Захотелось,  как
перед смертью... А то вс„ рыба да рыба...
   "Скрипачами" называли у нас  пряники,  которые  продавались  в  сельмаге.
Пересохшие и тв„рдые, как дрова, они скрипели,  когда  ты  вгрызался  в  них
зубами. Один скрипач можно было есть целый день. Может, за это мы  и  любили
их так.
   - Ладно, привезу, а как же, - сказал я и оттолкнулся от берега.
   ГЛАВА XIII. ВО СНЕ И НАЯВУ.
   -  Где  это  ты  весь  день  бегаешь  не  евши?  -  встретила  меня  мать
укоризненными словами. - Смотри, одни кости остались.
   - Да что вы, мама! Я ухи вот так наелся. Ох и  вкусная!  Там  один  Сашко
таким мастаком оказался - лучше любого повара... - Это вырвалось у меня  так
неожиданно, что я едва успел прикрыть рот, чтоб вовсе не проговориться.
   Мать заметила это и, подозрительно взглянув на меня, спросила:
   - Это ты про которого Сашка?
   - Да про... про Юрчишина, - начал выпутываться  я.  -  Тот,  знаете,  что
возле мельницы жив„т, дяди Михайла сын.
   А сам думаю: "А что, если мать его сегодня дн„м  в  селе  видела.  Пропал
тогда!.." Нет, пронесло! Мать ничего не сказала. Значит, не видела.
   - Так что - хорошо клевало?.. - ласково улыбнувшись, спросила она.
   - У-у! Со страшной силой! Вот такие ловились, - не  краснея,  врал  я.  -
Хотел вам принести, да всю сварили. Вот жалко. Ну я ещ„ принесу... Мы завтра
на ночь хотим поехать. На пл„сы. Можно?
   - Посмотрим, посмотрим. Иди-ка наколи дров, а то у меня все вышли.  И  я,
довольный, что вс„ так хорошо обошлось, побежал колоть дрова.
   До самого вечера я волчком вертелся около матери - то воды принесу, то  в
хате подмету... Такой хороший, хоть к болячке прикладывай. А что ж  сделаешь
- надо же, чтоб завтра на ночь отпустили. Кукурузо ведь ждать будет...
   Набегался я так, что когда вечером л„г,  то  сразу  же  уснул,  словно  в
прорубь провалился.
   И приснилось мне что-то невообразимое. Не сон, а кино прямо.
   Я его на всю жизнь запомнил.
   Стою я на берегу острова Переэкзаменовки. Стою и вижу: выплывает на  пл„с
корабль, огромный белый океанский корабль (я такие  только  в  кино  видел),
тр„хпалубный, с бассейнами, с ресторанами, с волейбольной площадкой. А труба
величиной с нашу хату. Я смотрю и  удивляюсь:  как  это  он  через  узенькие
стружки в камышах проплыл? Но не успел я как  следует  наудивляться,  как  с
корабля спускают трап и по трапу сходит на берег... Гребенючка.
   Подходит ко мне и говорит:
   "Здравствуйте вам. На остров приехала  немецкая  делегация  пионеров.  Вы
будете переводчиком".
   Я обалдело смотрю на не„, и мне хочется  сказать:  "Чего  это  ты,  дурья
голова, меня на "вы" называешь", -  но  вместо  этого  я  почему-то  вежливо
отвечаю:
   "С превеликим моим удовольствием. Однако хочу вам напомнить, что в  школе
я, как вам известно, изучаю английский язык и по-немецки поэтому  говорю  не
очень свободно. По-немецки я знаю всего три слова: дер Тыш (то  есть  стол),
дер Штуль (то есть стул) и дер Бляйштифт (то есть карандаш)".
   "Ничего, - говорит Гребенючка,  -  этого  вполне  достаточно.  Принимайте
гостей. Вот они, пожалуйста".
   Я смотрю и вижу, что по трапу спускаются Игорь, Сашко-штурман и Валька.
   "Вот оно что! Так они, значит, немецкие пионеры, а не наши".
   Мы ид„м по острову и подходим к шалашу. Возле шалаша стоит Кукурузо.
   "Знакомьтесь.  Губернатор  острова  Переэкзаменовки  Робинзон  Васильевич
Кукурузо, - говорю я, как мне кажется, на чистейшем немецком  языке,  а  сам
думаю: "Чего это я его губернатором окрестил? Что он, капиталист, что ли? Он
же наш, советский Робинзон.  Надо  было,  наверное,  сказать:  "Председатель
сельсовета". Но какой же  тут  сельсовет,  если  это  необитаемый  остров  и
Кукурузо здесь один!"
   Между тем Кукурузо говорит:
   "Пожалуйста!"
   И мы входим в шалаш.
   Входим в шалаш и оказываемся в большой светлой комнате,  где  вс„  белое,
как в больнице. Посередине на белом  столе  стоит  блестящая  никелированная
кастрюля.
   "Кастрюля, - объясняет Кукурузо.  -  На  транзисторах.  Сама  варит.  Без
огня".
   Ты смотри. Вот ч„ртов Кукурузо. Вс„-таки понавыдумывал  это  самое...  На
транзисторах. А говорил, что на острове нельзя ничего выдумать.
   "Дер Штуль?" - спрашивает вдруг Валька.
   "Дер Бляйштифт", - отвечаю я и сам удивляюсь, как складно  выходит.  Ведь
она спросила: "Слушайте, а вы браконьера своего поймали?"  -  а  я  ответил:
"Конечно, поймали. Вс„ в порядке. Не волнуйтесь".
   Какой хороший немецкий язык: одно слово скажешь -  и  вс„  понятно.  Надо
будет на следующий год попроситься в школе в немецкую  группу.  Обязательно.
Отличником в ней стать - раз плюнуть. Теперь я понимаю почему все  они  -  и
Валька, и Игорь, и Сашко - отличники. Тут вдруг ко мне подходит Гребенючка и
говорит:
   "Даме всегда надо уступать место!" - и  изо  всей  силы  толкает  меня  в
грудь.
   "Только так!" - слышится голос Сашка-штурмана. И я  лечу,  лечу,  лечу  -
куда-то в пропасть. Хоп - и просыпаюсь. Лежу на полу. Болит плечо. Это я  во
сне свалился с кровати.
   Вот ведь какая ерунда приснилась.
   Было уже поздно.  Мама  и  папа  ушли  на  работу.  На  столе,  прикрытый
салфеткой, стоял завтрак и лежала записка, в которой мать наказывала сделать
то-то и то-то по хозяйству. Очевидно,  по  моему  вчерашнему  поведению  она
заключила, что это доставляет мне большое удовольствие.
   Я поморщился. Не очень-то легко быть хорошим.
   Провозился  я  до  полудня.  Потом  полез   на   великую   китайскую   на
наблюдательный пункт - посмотреть, что там делается у браконьеров.
   Во дворе у Кнышей было тихо. Кнышиха, наверное, на базаре, а Кныш... Кныш
лежал под грушей и спал. Вероятно, всю ночь чинил сети и теперь отсыпался.
   Он лежал на спине, прикрыв лицо от солнца рукой. И когда  я  взглянул  на
его волосатую руку с растопыренными пальцами, мне даже  показалось,  что  на
этих пальцах когти. Как это мы будем  задерживать  его  -  такого  длинного,
волосатого и страшного, - у меня не укладывалось в голове. Слез я и пош„л на
улицу, прогуляться. По дороге я заглянул во двор к Реням. Дед  Варава  сидел
на завалинке и точил косу.
   "Эх, ничего вы, диду, не знаете, где сейчас ваш дорогой внучек, - подумал
я. - Если бы знали, не сидели  бы  так  спокойно.  А  ночью  сегодня  вообще
неизвестно, что его жд„т! Настоящая  военная  операция.  Может,  и  стрелять
прид„тся!"
   Но дед Варава даже головы не поднял. Крадучись, чтобы он меня не  заметил
(а то, чего доброго, ещ„ спрашивать что-нибудь начн„т), я проскользнул  мимо
открытой калитки и пош„л дальше. На душе у меня  было  неспокойно.  Вс„-таки
задерживать браконьера - это не шутки. Это не какая-нибудь там  мальчишеская
выдумка,  а  настоящее  серь„зное  дело.  Может,  лучше  было  бы   вс„-таки
рассказать взрослым и уже с ними... Но это значит - раскрыть тайну  острова,
предать Кукурузо.
   Это - измена, предательство. А на предательство я не пойду.  Ни  за  что!
Нет! Вс„, что угодно, любая опасность, но не предательство.
   - Чего это ты нос снова повесил? Опять что-то натворил и мать ремня дала?
- услышал я вдруг. Поднял голову. У колодца с в„драми  и  коромыслом  стояла
Гребенючка и смотрела на меня с улыбкой. - И чего это ты один? А где же твой
переэкзаменовщик? Поссорились, что ли?
   Наверное, надо было ей сказать что-нибудь резкое и презрительное:
   "Не тво„ свинячье дело", - но мне не хотелось так говорить,  и  я  просто
сказал:
   - Он в Песках, у т„тки.
   -  А  ты,  бедненький,  ходишь  и  плачешь.  И  опять  я   удержался   от
обязательного в таких случаях: "Сама ты плачешь. Вытри у себя под носом",  -
а честно признался:
   - Не плачу, но скучаю.
   Мои  непривычно  смиренные  ответы,  должно  быть,  удивили   и   тронули
Гребенючку. Она посмотрела на меня с сочувствием и сказала:
   - Так чего же ты к школе не приходишь,  на  площадку?  Мы  там  всегда  в
волейбол играем.
   - Да-а... - неопредел„нно протянул я.
   И вдруг мне очень захотелось рассказать ей и про остров, и про браконьера
Кныша, и про юных следопытов, и даже про сон, который приснился мне сегодня.
Я еле сдержался. Если  бы  это  была  только  моя  тайна,  я  бы,  наверное,
рассказал. Но Кукурузо!.. Он бы никогда не простил  мне  этого.  Как  трудно
порой быть верным другом!
   И ещ„ я подумал: "А умеет ли Гребенючка танцевать казачок?"  И  почему-то
решил, что, наверное, умеет...
   Пока  мы  говорили,  она  опус