л из  сумки  пакет,  из
него - плотный  увесистый  пакетик.  Чувствовал,  как  дыхание  снова  стало
неровным. Когда-то он баловался кайфом и знал, что...  Подстелил  на  столик
чистую белую бумажку, достал бритвенное лезвие и, разом решившись,  полоснул
по плотно  набитому  пакету.  Немного  порошка  просыпалось  на  газету,  он
послюнявил палец, окунул в липкую массу, положил на  кончик  языка.  Героин.
Исключительной очистки.
   Ворон откинулся на койку, ощущая во рту специфический привкус. Пошарил на
столике,  вытащил  из  пачки  сигарету,  взял  зажигалку,  чиркнул  кремнем.
Прикурил. Долго смотрел на язычок пламени. Захлопнул крышку, огонек погас.
   Он лежал и смотрел в потолок. Восемь пакетов. В каждом,  если  прикинуть,
граммов четыреста. Вернее, четыреста граммов. Этот товар любит точный  счет.
Значит, три килограмма двести граммов. Качество отменное. Ну а  общую  сумму
он может сосчитать и без калькулятора, если грамм этой "дури" на рынке стоит
двести пятьдесят долларов. Если он,  Ворон,  ошибся,  то  только  в  сторону
уменьшения.
   Пожевал губами, стараясь явственнее ощутить привкус на  кончике  языка...
Удивительной очистки "дерьмо". Сработали из азиатского  сырья  где-нибудь  в
здешнем НИИ хорошие лаборанты. Такой очистки на шаромыжку не добиться. Снова
пожевал губами. От общей суммы кружилась голова и без всякого кайфа.
   Сегодня был фарт. Вернее, Фарт! С заглавной буквы! То,  что  находится  в
этих пакетиках... Это будет... Николай снова пожевал губами,  и  как  он  ни
старался,  сосчитать  не  мог.  Выругался,  спустился  вниз,   взял   старый
задроченный калькулятор, с каким Оксанка приторговывала  всяким  тряпьем  на
рынке, вернулся и нажал поистертые кнопочки...
   Как он ни был готов, цифра его поразила.
   Восемьсот тысяч долларов! Восемьсот тысяч!  Долларов!  Лежат  на  полу  в
"скворечнике"! Сейчас, когда любой отморозок за пару штук  "зелени"  кончает
молотком престарелую старушку,  будто  она  и  человеком  никогда  не  была!
Восемьсот тысяч долларов!
   Это был Фарт!
   Ворон снова стал тискать истертые  клавиши  счетной  машинки.  Даже  если
взять самую низкую, даже оптовую цену куда более грязного "дерьма", чем это,
цена улетает за полмиллиона долларов. Влегкую.
   Ворон почувствовал, как устал. Он был не фраер и не  лох,  чтобы  решить,
что такую партию "дури" он  сможет  спихнуть  легко  и  без  потерь,  минуя,
скажем, Кондрата или Беню-одессита. Хотя... И Украина велика, а Россия  -  и
подавно. К тому же он, хоть и не часто, катался по кайфу, все  хаты  и  всех
сбытчиков знал. Такой "дури" в Княжинске не было. Никогда. А за каким  рогом
она оказалась в "Юбилейном"?  Тоже  понятно  и  еноту:  титулованных  гостей
съехалось, как грязи. Ясно, что Карден вряд ли  потащит  наркоту  в  сумчаре
через бугор, а вот кто-то из педерастических мальчиков или плоских анемичных
девочек в этом безразмерном ворохе одежек-без-застежек -  вполне.  Коллекция
Кардена Houte Couture - это звучит. Ни  один  поганец  не  решится  детально
шмонать выставочную одежонку от маэстро, не рискуя налететь на звиздюлину от
своего же начальства: все-таки впервые почетный гость в независимой Украине!
А Княжинск - тот же Париж, как любят заявлять батьки из Верховной Рады!
   Кто-то продумал все кардинально. И это кто-то не Кондрат  и  не  Беня:  у
этих даже на двоих думалка так кучеряво не  сработает.  Получить  "дурь"  от
черных дрянной очистки, запустить по городу и окрест - это  они  мастера,  а
вот сработать через высокую моду - кишка тонка! Так к кому же обратиться?  К
самому Автархану? Повод? Повод ох какой значимый: кто-то  гонит  наркоту  на
Запад мимо него, да в таких количествах, да такого качества!  А  в  Западной
той Европе эта "дурь" - ишь, даже язычок радуется, очищена - суши  весла!  -
улетит в цене к четыреста за граммулечку! Даже если по низшей цифре,  это...
Мужчина снова потискал пимпочки калькулятора... Миллион  двести  восемьдесят
тысяч! Долларов! Уф!  Ворон  перевел  дыхание,  чувствуя  незнакомое  прежде
напряжение и какую-то тяжелую,  тревожную  усталость.  Хорошо,  хоть  Ксанке
успел заправить: сейчас не то  что  "гонять  дурака"  не  хочется,  а  и  не
шевельнешь его ни краном, ни домкратом, хоть всех этих подиумных  красотулек
нагишом перед ним построй! Да и не любил он худых. Баба, она в  теле  должна
быть, чтобы дышало все...  Хм...  Понятно,  чего  эти  банкиры  хреновы,  по
слухам, импотенты все: им бабу трахать надо, а у них сплошная цифирь в башке
крутится, да немаленькая, да мыслишки гонят не догонят одна другую:  как  бы
не налететь так, чтобы голова на плечах осталась в неприкосновенности. Да  и
опять же трахать этим банкирам кого? Тех же таранок худосочных, мода  теперь
такая, хошь не хошь; может, их с пивком и хорошо употребить, а ему,  Коляну,
нравились сдобные, как пышки, и горячие. И снаружи, и внутри.
   Фарт... Нужно теперь помыслить, как этот  фарт  обернуть  в  деньги...  В
хорошие деньги. Да чтоб голова на плечах  задержалась.  Он  ведь  не  банкир
какой-нибудь, чтобы башку не жалеть. Своя, не чужая. А  спешить  ему  покуда
некуда.
   Чтобы как-то отвлечься от тревожных и непривычных мыслей, Колян вытряхнул
все из сумки на пол.  Ага.  Косметичка  со  всякими  бабскими  причиндалами,
проездной, читательский билет с  фотокарточкой.  Красивая  девчушка,  только
маленькая еще. А глаза - просто обалдеть можно. То ли досталось  ей  уже  на
коротком веку, то ли... Нет, точно досталось,  Ворон  повидал  этаких  глаз.
Глебова Елена Игоревна. М-да... Не повезло сегодня Глебовой Елене  Игоревне:
сумчару умыкнули. А может, наоборот, повезло: забери комитетчики, или как их
там, этот рюкзачок, ей бы отмываться до костей, и все одно - не отмыться.  А
сумка, подумаешь, - погорюет и плюнет, а впредь умнее станет. Это уж точно.
   Еще в сумке оказался мишка. Забавный такой  плюшевый  медведик,  довольно
тяжеленький: внутри был механизм. Надо думать, механизм тот сломался  давно;
плюш на шкурке пообтерся совсем, один глаз - свой,  другой  -  перламутровая
бусинка пришита, но пришита крепко, видать, давно медведика  чинили,  может,
лет десять тому; а у девчонки той или детство еще не отыграло, или друг  это
ее... Вот и таскает везде.
   - Ну что, Потапыч, не ведал, что ко  мне  попадешь?  Погляди,  как  живет
фартовый Ворон, позавистничай. Все одно - не скажешь  никому,  а  потому  от
тебя никакого вреда. Правда, и пользы немного, а, косолапый?
   Колян поставил медведика на широкий подоконник, щелкнул ногтем по голове,
и она закачалась плавно из стороны в сторону.
   - Не соглашаешься? То-то, что не  соглашаешься...  Может,  видывал  ты  в
своих лесах игрушечных куда поболее всего, что людишки  знают,  а,  Потапыч?
Молчишь? Ну молчи, молчи... Молчание - золото.
   Ворон взял еще сигарету. Хватит попусту языком молотить. Думать  надо.  И
решать.  А  то  ежели  чего,  узнает  кто  из  братвы,  так  они  и   решат:
скрысятничать вздумал Ворон-падаль, куш утаить! Вот тогда и  будет  о-го-го.
По всей форме. Так что как ни крути, а надо к Автархану... Больше не к кому.
Пятьдесят кусков ему, Коле Ворону, уж точно обломится, и слава среди  братвы
- это уже навсегда. Сначала тишком пойдет, шепотком, а все ж...
   Ворон чиркнул кремнем, поглядел долгим взглядом на огонек... А  все  ж...
Вот именно: не попробовать этой "дури" - ну никак нельзя. Получится, что  он
как пес какой: сцапал добычу, поднес хозяину, и сиди голодный,  облизывайся,
пока косточку дадут. Не, не  попробовать  нельзя.  Нужно  даже  попробовать,
обязательно! А то вдруг не так вкусна сметана, как бела?  Аккуратно  заклеил
скотчем отверстие в пакете, оставив только то, что просыпалось на бумажку, -
граммулечку. Остальное загрузил обратно в рюкзачок, а его сунул  в  шкаф,  в
самый низ, да прикрыл сверху хламом. Вот бабы!  У  Оксанки  этих  платьев  -
груды, а никакой тряпки спроста не бросит: жалко. Грузит куда можно  и  куда
нельзя - баба!
   Колян глянул на часы. Четверть второго. Время есть: отлетай, сколько душа
пожелает, Оксана никогда его не будит, если он в "скворечнике" залег; да и к
"дури" она относилась спокойно - конченым он вроде не  был,  а  что  соломку
вываривал... А кто в Вишневом не вываривал? Наоборот, порой он  сварит  себе
дозу, уколется да такое в постели устроит, что... "Болт"  как  каменный,  по
три часа соколом летает! Сама Оксанка,  правда,  ни-ни.  "Дури"  не  терпит,
считает баловством зряшным. Вот то ли дело горилки,  да  на  зверобой-траве,
выпить, да закусить богато, да песен попеть. Это она охоча.
   За размышлениями спустился Колян по скрипучей лестнице; починил бы давно,
да такая ему и была нужна: никто втихаря не подберется.  А  у  него  там,  в
шкафчике, "тулка" да патроны с жаканом да картечью: и криминала никакого,  а
так пропишешь кому незваному, если что, - никакой "Макаров" таких  дырок  не
понакрутит.
   На кухне зачерпнул Колян водички из  ведра,  выпил,  чувствуя,  как  зубы
стучат о железо кружки: уже подперло. Не, он не конченый, но уж очень "дурь"
хороша, и удерживаться нет ни охоты, ни резона. Да и  заслужил  он  сегодня,
точно заслужил. Зачерпнул еще кружку, бросил туда ложку столовую, поднялся в
"скворечник". Осторожно подхватил сухой бумажкой щепоть  порошка,  ссыпал  в
ложку, аккуратно, на пальчиках, по капле, наносил в нее воды. Откинул крышку
зажигалки, чиркнул кремнем, подставил  ложку  под  огонек,  с  удовольствием
наблюдая, как пузырится по краям жидкость, прежде чем сделаться  однородной.
Подержал, пока остынет, аккуратно, по капле, слил в  приготовленный  пузырек
темного стекла.
   "Боян" он тоже приготовил загодя. Не  какой-нибудь  одноразовый  стручок,
как у всякой там нечесаной швали: фирмовая машинка, своя. Аккуратно наполнил
шприц, чуть притравил, пока не показалась на кончике иглы  крохотная  капля,
согнул руку в локте.
   Он не конченый и даже  не  наркоман;  так,  случается  у  него,  конечно,
раз-два в месяц, но это баловство, не больше. Вот и "дорожка" тут  как  тут,
даже и жгута не нужно. Ловко и ласково он проткнул вену, подождал полсекунды
и мягко надавил на поршень, давил, пока не опорожнил  шприц.  Горячая  волна
мгновенно прошла по телу, стало тепло, голова закружилась,  но  едва-едва...
Ворон извлек шприц, положил на  столик,  прикрыл  полотенцем.  Откинулся  на
подушку.
   - Ну что, Потапыч, поехали? - щелкнул он плюшевого медведика и  откинулся
на постель, прикрыл  глаза,  ожидая,  чувствуя  уже  первый,  самый  сладкий
"приход".
   Мишка укоризненно качал головой.
   - Не одобряешь, косолапый? - приоткрыл на мгновение веки Ворон.  -  Ну  и
дурак. Вам, медведям, кайфа не догнать. Так и живете сиротами.
   Ворон снова упал на подушку, но не ощущал уже ничего. Тело стало  легким,
как пух, а легкий, ласковый  ветерок  поднимал  его  и  готов  был  мчать  к
невиданным красотам и невыразимым наслаждениям...
   Медведик стоял на подоконнике и косил укоризненно лиловым глазом.  Голова
его продолжала покачиваться из стороны в сторону, и блики света, играющие  в
темном зрачке, делали этот взгляд осмысленным, печальным и мудрым.
   Глава 3
   Хуже всего, когда тебя предают.
   Алена смотрела в окно, в последний дождливый день осени и завидовала ему.
Осень еще не разучилась плакать. А она сама...
   Мысли метались обрывками,  и  ей  казалось,  что  похожи  они  на  мусор.
Вернее... В голове крутились  обрывки  каких-то  песен,  мелодий,  стихов...
Девушка посмотрела в окно. Темень. И капли стекают по стеклу... Как слезы...
   Какая тишина и в доме, и за окнами, В ушах шуршаньем ночь.
   И улицы блестят проталинами мокрыми.
   Не спится, чем помочь?
   Ноябрь перед закрытием слезливо и дурашливо  Расплакался  дождем,  Сливая
все события, и важные, и бражные, Под сетчатым плашом.
   Последний месяц осени дождем в окошко просится: Прими и обогрей.
   Впусти. Котенком ласковым ноябрь свернется сказкою У теплых батарей.
   Сказка... Сказки пропали все... Давно. Они остались в той жизни,  которую
она не помнит. Совсем.
   И еще она, словно наяву, слышала мелодию песни, популярной лет  десять  -
пятнадцать назад, когда была совсем маленькой... "Куда уехал  цирк,  он  был
еще вчера, и ветер не успел со стен сорвать афиши..."  Афиши  тоже  уже  все
сорваны, и ветер безразлично метет обрывки чьей-то недавней  славы,  успеха,
восторга... И все бы это тоже ничего... Хуже всего было... Хуже всего, когда
тебя предают...
   Телефон прозвонил трижды, сработал автоответчик. Девушка осталась  сидеть
все в той же отрешенной позе на узенькой софе, прикурила новую  сигарету  от
истлевшей до фильтра, глотнула из стоящей на полу большой  бутылки,  глубоко
затянулась дымом...
   - Глебова, возьми трубку, это я, Настя! - прозвучало из динамика.
   Та только равнодушно глянула на аппарат и безучастно отвернулась к окну.
   - Алька, возьми трубку! Если не возьмешь, я не знаю, что я сделаю!  Пойду
к Кузьмичу, и мы выломаем дверь, возьми немедленно!
   Горькая полуулыбка мелькнула на губах  девушки,  она  подняла  трубку:  -
Да?..
   - Уф... Значит, жива...
   - А чего со мной сделается?..
   - Голос у тебя какой-то странный...
   - Уж какой есть.
   - Глебова, ты чего? С позавчера - ни слуху ни духу...  Ведь  договорились
же! Я тебе уже обзвонилась. И в дверь вчера ломилась. Ты где была-то?
   - Дома, - меланхолично ответила девушка.
   - А что вообще с тобой случилось?
   - Ничего.
   - Ага, "ничего". А то я тебя не  знаю.  И  голос  хриплый.  У  тебя  что,
простуда?
   - По жизни.
   - Слушай, да ты напилась!
   - Да...
   - Что случилось, Алька?
   - Ни-че-го. Ровным счетом.
   - Ты одна?
   - Я всегда одна...
   - Я сейчас спущусь. Поняла?
   - Хм...
   - И не хмыкай! Если не откроешь - дойду до Кузьмича и сделаю как сказала!
Выставлю дверь к чертовой бабушке! Поняла? Ты меня знаешь.
   Девушка положила трубку на рычаг.  Снова  взяла  бутылку  и  основательно
приложилась. Смотрела на стекло в дожде, пока мелодично  не  пропел  дверной
звонок. Поднялась с постели, отомкнула  защелку,  повернулась  и  побрела  в
комнату. Настя вошла в прихожую: - Глебова, ты чего нагишом  слоняешься?  На
девушке действительно не было надето ничего, кроме белых носочков. На вопрос
она никак не отреагировала - возможно,  она  его  даже  не  услышала.  Молча
вернулась в комнату и рухнула на кровать.
   Настя, крупная энергичная шатенка лет двадцати  семи,  двинулась  следом,
села в кресло перед низким столиком, взяла бутылку, понюхала: - Сладкие вина
- сладкие грезы... Чего пьешь-то, а?
   - Мускат.
   - Я не о том.
   - А-а-а... - апатично отозвалась девушка. - Будешь? Настя сморщила чистый
лоб... И пить ей в такую рань не хотелось... Но девке надо помочь.
   - Буду. А чего попроще есть?
   - Смотри сама.
   Настя подошла к открытому бару.
   - Да тут уже и смотреть нечего. -  В  баре  оставалась  бутылка  лимонной
водки и квадратная емкость с  шотландским  виски  -  в  этой  плескалось  на
донышке, едва-едва.
   Настя окинула быстрым взглядом комнату. Нет, мужчин здесь  не  было,  бар
Алька расфурычила сама. Сколько же она выпила, мама дорогая!
   - Глебова, ты  чего,  в  "синеглазки"  решила  заделаться  по  ускоренной
программе?
   Девушка лежала, завернувшись в простыню, лицом к стене.
   - Так и будешь бревном лежать?
   Молчание.
   Настя передохнула. Это что же должно  было  случиться,  чтобы  девку  так
развезло? И не от спиртного - по жизни? Вот блин!
   - Ладно, хочешь лежать - лежи. Но с подругой-то за  компанию  выпьешь?  -
решила она переменить тактику.
   Настя ловко откупорила  маникюрным  ножичком  бутылку  водки,  прошла  на
кухню,  вытащила  из  морозильника  простую  эмалированную  кружку,   полную
полупрозрачного льда, одним ударом выкрошила два огромных куска,  бросила  в
толстостенные бокалы, плеснула  водки,  едва-едва,  воровато  оглянулась  на
дверь, долила водой прямо из-под крана, вернулась в комнату.
   - Кушать подано. Дерябни с дорогой подругой, - протянула девушке стакан.
   Та выпила равнодушно. Поставила стакан у кровати. Он  неловкого  движения
подушка упала на пол. На простыне лежал пистолет.
   - Ото! -  Настя  одним  махом  опорожнила  стакан,  успев  пожалеть,  что
плеснула себе слишком мало водки, взяла оружие за  ствол,  посмотрела,  чуть
сморщив носик, брезгливо, словно продавщица бутика "Валентине", обнаружившая
в фирменном белье лежащую там промасленную шестеренку трактора "Кировец".  -
"Возьмем винтовки новые, на штык флажки  и  с  песнею  в  стрелковые  пойдем
кружки..." - пропела она хрипло. - У тебя чего, детство заиграло?
   Ленка подобрала подушку,  накрыла  "мелкаш",  легла  на  спину,  глядя  в
потолок остановившимся взглядом.
   - Глебова, да прекратишь ты молчать?! Пьешь как ломовая лошадь, ствол под
подушку заныкала... Не, я никогда не разделяла твоих  спортивных  увлечений,
приличной девушке совсем не  обязательно  уметь  стрелять,  ей  нужно  иметь
мужчину, который просто исключит всякую  возможность  баловства  с  оружием,
будь оно по делу или без... - Настя замолчала на секунду,  потом  произнесла
серьезно: - Ты кого отстреливать собралась, а? Что случилось?
   Глаза девушки наполнились слезами, она закусила губу, но не произнесла ни
слова.
   - Вот что, девка! Если...
   - Погоди, Настя... Лучше... Лучше, если ты уйдешь.
   - Почему это?
   - Они могут прийти когда угодно.
   - Кто - они?! Колись давай! Я тебе боевая подруга или где?
   - Ты все шутишь... А тут что-то очень серьезное. Боюсь, и твой Женька нам
не поможет. Да и... Никому не нужны чужие проблемы.
   - Это мне решать: поможет, не поможет. А проблемы... Если  мы  перестанем
помогать друг дружке, то вымрем. Как стадо дебильных мамонтов.
   Настя налила себе водки, сморщила  нос,  выдохнула  и  выпила  по-мужски,
махом, запила теплой кока-колой, вытянула из пачки сигарету.
   - Можно хуже, но некуда. Никакого сервиса в ваших апартаментах,  девушка.
- Закурила, выдохнула дым. - Рассказывай.  И  никуда  я  не  уйду,  ты  меня
знаешь!
   Аля не замечала, как слезы катятся по щекам. Настя поглядела  на  подругу
внимательно, вздохнула... Надо же, как девку припекло!
   А Лена смотрела в потолок и не думала ни о чем.  С  Настей  Сергеевой  ей
вдруг стало совсем спокойно. Была она  совершенным  исключением  из  всех  и
всяческих правил женской дружбы: независтлива,  незлословна...  Может  быть,
потому, что, будучи старше на целых десять  лет,  восприняла  когда-то  Лену
так, как взрослая кошка воспринимает отданного под ее опеку котенка.
   ...Глебовой было четырнадцать, когда три  года  назад  она  поселилась  у
бабушки Веры, и первое, что она сделала, - это подралась во дворе.  Попросту
разбила носы двум рослым стриженым пацанам, хотя и ей  тоже  досталось.  Они
вмиг почувствовали,  что  явление  русоволосой,  стремительной  и  улыбчивой
пацанки  может  стать  прямой  угрозой  их  безусловному  лидерству  в  этом
старинном, затененном тополями дворе.
   В тот день Ленка вышла во двор, заспешила с ведром  к  мусорным  бакам...
Путь ее проходил в аккурат мимо лавочки, где в  мирной  летней  тени  лениво
припухали три паренька и Валька Кукушкина с Надей Гадалкиной  -  в  дворовом
лексиконе их давно переименовали в Несушкину и Давалкину.
   Несушкина, кою природа к шестнадцати  годам  щедро  одарила  безразмерной
грудью, густыми рыжими волосами и простоватым, усыпанным  веснушками  лицом,
колыхнула  под  майкой  могучими  прелестями,  брезгливо  сморщила  покрытый
тройным  слоем  тон-крема   купеческий   носик-пуговку   и   произнесла:   -
Плоскодонка... И корма - хоть доски стругай... - Она отвернулась, всем своим
видом показывая свое отношение к этой ошибке природы: "ни сиськи, ни письки,
и попка - с кулачок".
   Но ребята, похоже, так не считали. Худенькая, длинноногая,  стремительная
девчонка словно летела над землей, чисто промытые льняные волосы струились в
теплом ветерке, и ребята на нее просто з