юга  "игла",  когда
тот начал набирать высоту.
   Истребитель-бомбардировщик находился в трех милях от цели, над  последним
горным хребтом. В этот момент  указатель  времени  до  момента  бомбометания
замер  на  нулевой  отметке.  В  полной  темноте  две  сигарообразные  бомбы
отделились от крыльев самолета и по  инерции  несколько  секунд  поднимались
вслед за "иглом".
   Во всех трех  "деревнях"  солдаты  Республиканской  гвардии,  разбуженные
ревом  двигателей   неизвестно   откуда   появившегося   над   их   головами
истребителя-бомбардировщика,  спрыгивали  с  коек  и  мчались  к  орудиям  и
пусковым ракетным установкам.  Уже  через  несколько  секунд  гидравлические
устройства   поднимали   крыши   "амбаров",   в   которых   стояли    орудия
противовоздушной обороны.
   Бомбы наконец подчинились силе тяжести и устремились вниз.  Расположенные
в их головках инфракрасные  сенсоры  нащупали  невидимый  направляющий  луч,
отразившийся от красного пятна на брезенте. Теперь они  будут  следовать  по
этому лучу до самой цели.
   Рев двигателей "игла", от которого содрогнулись горы, оглушил и  Мартина.
Он ничком лежал на уступе, удерживая красное пятно на том месте, где  должен
был находиться ствол "Вавилона".
   Мартин так и не  увидел  бомб.  Только  что  через  окуляр  усилителя  он
всматривался в  бледно-зеленое  изображение  склона  холма,  а  в  следующее
мгновение ему пришлось отпрянуть от прибора и прикрыть глаза  рукой,  потому
что темная ночь превратилась в кроваво-красный день.
   Обе бомбы  взорвались  практически  одновременно.  В  глубине  гигантской
пещеры иракскому полковнику не хватило  трех  секунд,  чтобы  дотянуться  до
рычага "запуск". Три секунды спустя запускать было нечего.
   На глазах у Мартина - в эти минуты приборы ночного видения были не  нужны
- всю вершину Каалы охватило пламя. В пламени  на  мгновение  возник  силуэт
огромного  ствола;  тут  же  ствол,  как  побитый  зверь,  стал   отступать,
поворачиваться и корежиться в нестерпимом жару.  Потом  вместе  с  остатками
купола его обломки рухнули в кратер.
   - Как в аду,  -  прошептал  сержант  Стивенсон,  лежавший  бок  о  бок  с
Мартином. Сравнение было на редкость удачным.
   Потом стали видны лишь отблески оранжевого пламени, бушевавшего в глубине
кратера. Холмы снова исчезли в ночной темноте. Мартин несколько раз нажал на
кнопку радиопередатчика, вызывая Эр-Рияд.
   Сбросив бомбы, Дон Уолкер  в  крутом  вираже  развернул  самолет  на  сто
тридцать пять градусов  и  одновременно  направил  его  нос  вниз,  стремясь
поскорее выйти на обратный  курс,  домой.  К  несчастью,  высокие  холмы  не
позволяли снизиться настолько, чтобы  "игл"  стал  недосягаем  для  ракет  и
зенитных орудий.
   Самый удачный запуск был произведен из дальней "деревни". Самолет Уолкера
разворачивался над этой деревней ничтожную долю секунды, но  именно  в  этот
момент иракцы выпустили две ракеты - не советские "земля-воздух", а лучшие в
иракских войсках "роланды" французско-германского производства.
   Первая ракета помчалась вслед за "иглом" на небольшой высоте и  врезалась
в горный хребет, когда самолет скрылся за ближайшим холмом. Второй  "роланд"
преодолел горный хребет и  в  следующей  долине  настиг  "игл",  практически
оторвав у него правый двигатель. Уолкер почувствовал жестокий удар.
   Самолет швырнуло в  сторону,  система  управления  моментально  вышла  из
строя, а вспыхнувшее топливо превратило "игл" в комету с  пылающим  хвостом.
Уолкер схватился было за рычаги  управления  -  никахой  реакции.  Все  было
кончено, его самолет умирал, включились все аварийные  огни,  тридцать  тонн
горящего металла могли в любую секунду врезаться в горы.
   - Катапультируюсь, катапультируюсь...
   Стекло колпака разлетелось вдребезги, а через микросекунду в черное  небо
были выброшены вместе с катапультируемыми  сиденьями  два  летчика.  Приборы
тотчас распознали, что высота катапультирования слишком  мала,  и  разорвали
ремни, удерживавшие пилота в сиденье, освобождая его от  лишнего  металла  и
позволяя парашютам раскрыться.
   Уолкер прыгал с парашютом впервые в  жизни.  Ощущение  шока  на  какое-то
время оглушило его, лишило способности принимать решения. К счастью, те, кто
делают парашюты, учли  и  такие  ситуации.  Как  только  оторвалось  тяжелое
металлическое сиденье, автоматически раскрылся парашют. В кромешной  темноте
ошеломленный Уолкер висел над долиной, которую он не видел.
   Падение оказалось непродолжительным, уж слишком мала была  высота.  Через
считанные секунды Уолкер ударился о землю, упал, несколько раз перевернулся,
отчаянно пытаясь нащупать замок, отстегивающий подвесную  систему  парашюта.
Наконец ему удалось высвободиться, парашют унесло ветром в долину, а  Уолкер
оказался на спине на пружинистом грунте.
   - Тим! - позвал он. - Тим, у тебя все в порядке?
   Уолкер побежал, отыскивая глазами другой парашют. Он был уверен, что  его
товарищ опустился где-то неподалеку.
   В этом он был прав. Оба летчика приземлились в третьей по счету долине  к
югу от только что уничтоженной ими Каалы. На севере тускло-красной  зарницей
в небе отражался полыхавший в кратере пожар.
   Минуты через три Уолкер больно стукнулся коленом. Он было решил, что  это
обычный валун, но даже в  полумраке  разглядел  очертания  катапультируемого
сиденья. Наверно, это его. Или Тима? Уолкер двинулся дальше.
   Скоро он нашел своего штурмана. Молодой летчик катапультировался по  всем
правилам, но взрывом повредило механизм  отделения  сиденья.  Привязанный  к
нему штурман упал на камни, а парашют не мог раскрыться. Удар был  настолько
силен, что штурмана наконец выбросило из сиденья - только ни один человек не
мог бы остаться в живых после такого удара.
   Тим Натансон лежал на спине. Его переломанные руки и ноги были  вывернуты
под самыми противоестественными углами,  а  лицо  закрывали  шлем  и  прибор
ночного видения. Уолкер снял с товарища  шлем,  открепил  его  личный  знак,
повернулся спиной к полыхавшему над холмами зареву и  побежал,  плача  и  не
замечая собственных слез.
   Уолкер бежал, пока совсем не выбился из сил, потом  на  склоне  какого-то
холма нашел подходящую щель и заполз в нее. Ему было необходимо отдохнуть,
   Через две минуты после бомбового удара по Каале  Мартин  снова  вышел  на
связь с Эр-Риядом. Он послал в эфир серию  предупреждающих  сигналов,  потом
короткое сообщение: "Теперь Варрава, повторяю, теперь Варрава".
   Мартин выключит  радиопередатчик,  разобрал  его  и  упаковал.  Все  трое
вскинули рюкзаки на плечи и поспешно  спустились  с  холма.  Им  нужно  было
торопиться, потому что патрулей теперь будет в  десять  раз  больше.  Иракцы
станут искать не их  -  маловероятно,  чтобы  они  сразу  сообразили,  каким
образом бомбы  попали  точно  в  цель,  -  а  экипаж  сбитого  американского
истребителя-бомбардировщика.
   Сержант Стивенсон запомнил курс пролетевшего над  их  головами  пылающего
самолета и то место, где он упал. Вероятно, самолет еще какое-то время после
катапультирования пилотов  находился  в  воздухе,  и  они  -  конечно,  если
остались в живых, - должны были приземлиться где-то в  том  же  направлении.
Десантники шли очень быстро, но  все  же  не  могли  надежно  оторваться  от
гвардейцев  из  племени  убаяди,  которые  уже  оставили  свои  "деревни"  и
отправились прочесывать горный массив.
   Через двадцать минут Мартин и его товарищи нашли  тело  штурмана.  Нечего
было и  думать  о  том,  чтобы  похоронить  погибшего  летчика,  и  британцы
продолжили путь.
   Еще через десять минут они услышали треск автоматных  очередей.  Стрельба
продолжалась   несколько   секунд.   Очевидно,   иракские   гвардейцы   тоже
натолкнулись на тело американского летчика и в бессильной злобе разрядили  в
него магазины. Благодаря этой стрельбе Мартин  смог  оценить,  насколько  им
удалось опередить иракцев. Британцы ускорили шаг.
   Дон Уолкер так и не понял, откуда перед его горлом появилось лезвие  ножа
сержанта  Стивенсона.  Прикосновение  было  совсем  легким,  как   щекотание
шелковой нити. Уолкер открыл глаза и увидел склонившегося над  ним  смуглого
мужчину в форме капитана горнострелковой  дивизии  иракской  Республиканской
гвардии. В  правой  руке  мужчина  держал  пистолет,  направленный  в  грудь
Уолкеру. Потом "капитан" заговорил на чистейшем английском языке:
   - Чертовски неудобное время для  дружеской  болтовни.  Может,  нам  лучше
поскорей убраться ко всем чертям?
   Ту ночь генерал Норман Шварцкопф провел в одиночестве в своем кабинете на
пятом этаже здания Министерства обороны Саудовской Аравии.
   Все семь месяцев он редко появлялся здесь, предпочитая проводить  большую
часть времени в подвале вместе  с  офицерами  своего  штаба  или,  если  это
удавалось, на позициях своих войск. В большой и удобный кабинет он  приходил
только тогда, когда хотел остаться один.
   Той ночью генерал сидел за большим столом и как завороженный  смотрел  на
красный телефонный аппарат, связывавший его непосредственно  с  Вашингтоном.
Генерал ждал.
   Без десяти час 24 февраля зазвонил другой телефон.
   - Генерал Шварцкопф? - спросил кто-то с английским акцентом.
   - Да, это я.
   - Сэр, у меня для вас сообщение.
   - Передавайте.
   - Это очень короткое сообщение, сэр,  в  нем  всего  два  слова:  "Теперь
Варрава". "Теперь Варрава".
   - Благодарю вас, - ответил главнокомандующий и положил трубку.
   В тот же день в четыре часа  утра  началось  наступление  наземных  войск
союзников.
   23
   Три британца и американский летчик шли всю ночь. Они  взяли  такой  темп,
что Дон Уолкер, который не нес рюкзак и считал,  что  находится  в  отличной
спортивной форме, скоро стал спотыкаться и ловить ртом воздух.
   Он все чаще и чаще падал на колени и был уверен, что  не  сможет  сделать
больше ни единого шага, что лучше смерть, чем эта невыносимая боль в  легких
и каждой мышце. В таких случаях его подхватывали подмышки две крепкие  руки,
а в его ушах звучал успокаивающий голос сержанта Стивенсона:
   - Поднимайся, друг. Потерпи еще немного. Видишь тот  гребень?  Думаю,  на
другой его стороне мы сможем отдохнуть, - говорил он с акцентом кокни.
   Но отдыхать им в ту ночь так и не пришлось. Вместо того чтобы направиться
к южным отрогам Джебаль-аль-Хамарина, где они  могли  бы  встретить  плотный
заслон  моторизованной  Республиканской  гвардии,  Мартин  повел  группу  на
восток, еще выше в горы, тянувшиеся здесь до самой иранской границы. Солдаты
горно-стрелковой дивизии из племени убаиди преследовали их по пятам.
   Вскоре после рассвета Мартин, осмотревшись, заметил шедший по  их  следам
иракский патруль.  Очевидно,  эти  солдаты  были  выносливее  других.  Шесть
гвардейцев карабкались вверх  по  склону  холма.  Взобравшись  на  следующий
гребень, иракцы увидели прямо перед собой американца.  Тот  сидел  на  земле
спиной к ним.
   Укрывшись за скалами, гвардейцы открыли беглый  огонь.  Американец  упал,
изрешеченный пулями. Тогда все шестеро гвардейцев  выскочили  из  укрытий  и
побежали к телу поверженного врага.
   Слишком поздно они  поняли,  что  "американец"  был  всего  лишь  большим
рюкзаком. На рюкзак был наброшен маскировочный плащ, а сверху его  прикрывал
летный шлем Уолкера. Три автомата "Хеклер унд  Кох"  с  глушителями  срезали
всех шестерых.
   Недалеко от города Канакин Мартин наконец разрешил остановиться на отдых.
Он собрал радиопередатчик и послал короткое сообщение в Эр-Рияд. Стивенсон и
Истман поочередно стояли на  часах,  опасаясь  появления  преследователей  с
запада.
   Мартин уведомил Эр-Рияд, что в живых остались  три  британца  и  что  они
подобрали единственного уцелевшего американского летчика.  Боясь  перехвата,
он не назвал свои координаты. Потом все четверо поспешили дальше на восток.
   Недалеко от ирано-иракской границы, высоко в горах, они  нашли  сложенную
из камней хижину,  в  которой  летом,  когда  стада  перегоняли  на  здешние
пастбища, укрывались от непогоды пастухи. В этой хижине британцы  и  Уолкер,
сменяя друг друга на часах, провели четыре дня. Тем временем далеко к югу от
них танки и авиация союзников в девяносточасовой  войне  сокрушили  иракскую
армию и вошли в Кувейт.
   В тот же день, то есть в первый день наземных боевых действий  союзников,
с  запада  на  иракскую  территорию  проник  израильский  солдат  из  отряда
коммандос  "Сайерет  Маткал",  выбранный   благодаря   своему   безупречному
арабскому языку.
   Неподалеку от границы, к югу от  перекрестка  в  Рувейшиде,  его  высадил
израильский   вертолет,   имевший   дополнительные   баки   с   горючим    и
опознавательные знаки иорданской армии. Вертолет вылетел из пустыни Негев  и
пересек всю Иорданию, а потом незамеченным вернулся тем же путем в Израиль.
   Как и у Мартина, у израильского солдата был легкий кроссовый  мотоцикл  с
широкими шинами  для  езды  по  пустыне.  Внешне  мотоцикл  казался  старым,
побитым, ржавым и грязным, но его двигатель был  в  отличном  состоянии.  На
багажнике были укреплены две канистры с запасом горючего.
   Израильский солдат выехал на шоссе, которое вело на восток,  и  к  закату
оказался  в  Багдаде.  Готовя  солдата  к  операции,  его   командиры   явно
переосторожничали. В Ираке слухи распространялись с  невероятной  быстротой,
недоступной, казалось, даже самым современным средствам связи. Багдадцы  уже
знали, что их армия терпит сокрушительное поражение  в  пустынях  Кувейта  и
южного Ирака. К вечеру первого дня агенты секретной  полиции  попрятались  в
своих казармах, боясь показаться на улицах.
   Бомбардировки прекратились, потому что все самолеты союзников были заняты
в боевых действиях в Кувейте и на границе. Багдадцы свободно разгуливали  по
улицам и оживленно обсуждали казавшееся неизбежным вторжение американских  и
британских войск в Багдад и свержение Саддама Хуссейна.
   Эйфория продолжалась, однако, лишь неделю, к  концу  которой  всем  стало
ясно, что союзники не придут в Багдад. Амн-аль-Амм снова взял  в  свои  руки
власть над жизнью и смертью иракского народа.
   На главной автобусной станции Багдада  толпы  кишели  солдатами,  большей
частью одетыми лишь в фуфайки и шорты. Свою военную форму они побросали  еще
в  пустыне.  Это  были  дезертиры,   которым   удалось   прорваться   сквозь
заградительные отряды, стоявшие за линией  фронта.  Они  продавали  автоматы
Калашникова по такой цене, что вырученных денег едва хватало на билет домой.
В начале недели эти автоматы предлагали по тридцать пять  динаров,  а  через
четыре дня цена упала до семнадцати.
   Израильский солдат выполнил свое задание  ночью.  Моссаду  были  известны
только те тайники  для  передачи  сообщений  Иерихону,  которые  выбрал  еще
Альфонсо Вене Монкада. Двумя из этих тайников Мартин перестал  пользоваться,
потому что они показались ему недостаточно  надежными,  но  третий  все  еще
действовал.
   Израильтянин оставил одинаковые письма во всех  трех  тайниках,  начертил
мелом условные знаки, сел на мотоцикл и присоединился к вереницам  беженцев,
направляющихся на запад.
   На следующий день он добрался до границы. Здесь  израильтянин  свернул  с
дороги на юг,  в  безлюдную  пустыню,  пересек  иорданскую  границу,  извлек
спрятанный радиомаяк и включил его. Сигнал  был  тотчас  принят  израильским
самолетом, кружившим над  пустыней  Негев,  а  вскоре  появился  вертолет  и
подобрал солдата.
   Израильтянин не спал и почти ничего не ел пятьдесят часов, но он выполнил
задание и благополучно вернулся домой.
   На третий день после начала наземных боевых действий в районе Персидского
залива фрейлейн Эдит Харденберг появилась на своем  рабочем  месте  в  банке
"Винклер" в очень плохом настроении. Она была расстроена и озадачена.  Утром
предыдущего дня, когда она уже собиралась  на  работу,  неожиданно  зазвонил
телефон.
   Какой-то  мужчина  на  безупречном  немецком  с  зальцбургским   акцентом
представился  как  сосед  ее  матери.  Он  сообщил,  что   фрау   Харденберг
поскользнулась  на  обледеневшей  ступеньке,  упала  с  лестницы  и   теперь
находится в крайне тяжелом состоянии.
   Эдит  попыталась  дозвониться  матери,  но   в   ответ   слышала   только
раздражающий  сигнал  "занято".  Вне  себя  от  гнева,  Эдит  позвонила   на
зальцбургскую телефонную станцию. Там ей сказали, что,  должно  быть,  у  ее
матери испортился телефонный аппарат.
   Эдит Харденберг позвонила в банк, предупредила, что сегодня она не сможет
выйти на работу, и в отвратительнейшую погоду, под мокрым снегом, поехала  в
Зальцбург. До места она добралась еще  до  полудня.  Ее  встретила  живая  и
здоровая, но донельзя удивленная  мать.  Она  не  падала,  не  ломала  ногу.
Правда, одно неприятное событие все же произошло: какой-то хулиган перерезал
телефонный провод, ведущий в ее квартиру.
   Когда Эдит вернулась в Вену, идти в банк было уже поздно. Герр  Вольфганг
Гемютлих пребывал в еще более скверном настроении, чем Эдит. Он  был  крайне
недоволен  ее  отсутствием  в  течение  всего  предыдущего  дня  и  с  явным
недоверием выслушал сбивчивые объяснения.
   Вскоре  Эдит  узнала  и  причину  плохого  настроения  герра   Гемютлиха.
Оказалось, что вчера утром в банке появился некий молодой  человек,  который
настоятельно  просил  аудиенции  у  самого   герра   Гемютлиха.   Посетитель
представился как некто Азиз и объяснил,  что  он  является  сыном  владельца
номерного счета, на котором находится значительная сумма. Его  отец,  сказал
Азиз, нездоров и хочет, чтобы вместо него счетом распоряжался его сын.
   Азиз-младший предъявил документы, которые безусловно подтверждали, что он
является именно тем, за кого себя выдает, и что  ему  доверено  осуществлять
любые операции с номерным счетом. Герр Гемютлих  долго  искал  в  документах
малейший подвох, но так ничего подозрительного и не  нашел.  Ему  ничего  не
оставалось, как согласиться.
   Молодой сукин сын утверждал, что его отец принял решение закрыть  счет  и
перевести всю сумму в  другой  банк.  И  это,  обратите  внимание,  фрейлейн
Харденберг, через два дня после того, как на  его  счет  поступило  еще  три
миллиона долларов, так что  общая  сумма  на  этом  счете  превысила  десять
миллионов долларов.
   Эдит Харденберг внешне спокойно выслушала все причитания герра Гемютлиха,
потом уточнила кое-какие детали. Да, подтвердил  герр  Гемютлих,  посетителя
звали Каримом. Да, на мизинце у него было  кольцо  с  печаткой  из  розового
опала, а на подбородке - чуть заметный шрам.  Если  бы  банкир  не  был  так
расстроен, он несомненно обратил бы внимание на то,  что  его  секретарь  на
удивление четко формулирует вопросы о человеке, которого она никак не  могла
видеть.
   Конечно, признался герр Гемютлих, он и раньше догадывался,  что  владелец
счета - араб, но ему и в голову не могло прийти, что тот из Ирака и  к  тому
же имеет взрослого сына.
   После работы Эдит Харденберг приехала домой и принялась за  уборку  своей
квартирки. Она чистила и скребла не один  час.  В  ближайший  контейнер  для
мусора, находившийся в нескольких сотнях метров от ее  дома,  она  выбросила
две больших картонных коробки.  В  одной  из  них  были  флаконы  с  духами,
всевозможная косметика, шампуни, во второй -  дамское  нижнее  белье.  Потом
Эдит снова взялась за уборку.
   Позднее соседи говорили, что весь вечер и даже  всю  ночь  у  нее  играла
музыка. Почему-то это были не ее любимые  Моцарт  и  Штраус,  а  все  больше
Верди. Особенно часто она ставила пластинку с чем-то из "Набукко".  Один  из
соседей с необычайно острым слухом даже узнал, что это был хор рабов.
   Ближе к рассвету музыка умолкла. Эдит Харденберг зашла  на  кухню,  взяла
две вещи, села в машину и уехала.
   Первым ее обнаружил бухгалтер-пенсионер, прогуливавшийся со своей собакой
в парке Пратер в семь часов утра. Бухгалтер свернул с широкой аллеи  в  лес,
чтобы соба