взят на
поводок.

Тотчас поводок натянулся и завибрировал в руке у Сигизмунда - пес снова
зарычал.

Предчувствуя неладное, Сигизмунд метнулся к гаражу. Так и есть! Дверь была
приоткрыта.

В животе все оборвалось. И ведь предвидел! Кто мешал поставить новый замок
уже сегодня?

Схватился за фонарик - посветил. Да. Взломано. Да и чего там ломать было,
толкни рукой посильнее - сезам, блин, и откроется...

А теперь "единичку" хрен найдешь. На запчасти разберут. Это тебе не "мерс".

Сигизмунд толкнул ногой дверь, вскинул фонарь, пробежал лучом наискось по
всему гаражу.

"Единичка" была на месте. За машиной что-то метнулось и замерло.

Сигизмунд протянул руку. Безошибочно нашел ломик у входа.

С ломиком двинулся вперед, ерзая лучом фонаря.

- А ну, выходи, сука! Живо!

За машиной шевельнулись. Сигизмунд ткнул ломиком в смутную фигуру.

- Ну, быстро!

Там всхлипнули.

Сигизмунд еще раз ткнул ломиком, несильно. Угонщик сдавленно охнул,
вжимаясь в угол.

За машиной хранились яды для тараканов. Подавит коробки, сволочь.

- Выходи, кому сказал!

Потеряв терпение, Сигизмунд оставил ломик и ухватил угонщика за волосы -
светлые патлы отсвечивали даже в темноте.

Безжалостно потащил. Угонщик кряхтел, упирался. Молчал. Потом показалось
бледное лицо с расширенными белыми глазами. Молодая девка. Она вдруг
напомнила Сигизмунду ту озлобленную беременную бабу, которая так больно
задела его чем-то - он даже не понял, чем.

- Ах ты, сука!

Сигизмунд размахнулся, заехал по скуле - прямо фонариком, благо железный,
старый.

- Я те покажу - машины угонять! Ты у меня... небо в клеточку!

Он еще раз занес руку для удара. Белесые глаза зажмурились.

Сигизмунд ухватил ее за плечо. Сжал посильнее, с расчетом, чтобы больно
было. Волю чтобы сковать. Пыхтя, потащил ее наружу. Она безмолвно цеплялась
ногами, опрокидывая пустые канистры из-под бензина.

- Не корячься!

Выволок. Мстительно стал фонариком по ней водить.

- Морду-то не вороти! Один хрен влипла!

Извлеченная из гаража особа была страшна, как смертный грех.

Тут кобель резко дернул поводок, заинтересовавшись чем-то за спиной у
Сигизмунда. Воспользовавшись этим, девка рванулась в другую сторону,
пытаясь освободиться. Сигизмунд тут же дал ей в спину торцом фонаря.

- Стоять! - рявкнул Сигизмунд, поддергивая к себе одновременно и девку, и
кобеля.

Около гаража было хоть глаз выколи. Лишь у парадных желтели тусклые фонари,
освещая выщербленные ступеньки. К ближайшему фонарю и потащил Морж
пойманную угонщицу.

Конечно, ее можно, не рассуждая, сразу отволочь в ближайший опорный пункт
милиции. Благо недалеко. Но в опорном пункте, как доподлинно было известно
Сигизмунду, сидят отъявленные мудозвоны. Мудозвонов мало интересовали
страшные как смертный грех угонщицы. Мудозвоны вели свою - таинственную,
Моржу недоступную, мудозвонную - жизнь. Туда хоть расчлененку в полиэтилене
приволоки - никто и не почешется.

Можно, конечно, поступить с угонщицей и по закону военного времени. Связать
ее потуже и обезопасить у себя на кухне. А утром сдать с рук на руки
участковому.

Участковый в моржовском квартале прямо дядя Степа. На диво толковый,
дельный и незлобивый мужик лет сорока. Ему без страха можно сдавать любых
нарушителей. Участковый их никогда не бил. И имел привычку утруждать мозги
- разбирался, копался, ковырялся. И даже людям помогал, если получалось,
говорят.

Однажды - Морж сам был свидетелем - соседка по лестнице вызвала
участкового, чтобы он забрал бомжа. Тот явно превысил меру дозволенного:
мало того, что перегородил своим пьяным неопрятным туловищем весь подъезд,
так еще пустил под себя обильную лужу. Соседка вертелась на лестнице и
шумно возмущалась. Участковый явился почти сразу и ласково заворковал над
простертым бомжом: "Ух, какие мы пьяненькие... да какие мы, оказывается,
мокренькие..."

Вот такой участковый.

Так что сдать ему пойманную на месте преступления угонщицу можно было бы
без страха и последующего пятна на совести.

К такому решению был близок Сигизмунд, когда тащил ее под фонарь.

Все ясно. Так он и думал. Мало что преступница, так еще и наркоманка.
Впрочем, одно другое за собой тянет. Глаза светлые, почти белые. И глядит
ненормально. И одежка... Волосья грязные, пакля будто. Коса, вроде, но
разлохматилась.

На одежде не то бахрома, не то рванина. Из хипья, что ли. На ногах чуни
какие-то. Это уже новенькое, прежде такого за хипьем не водилось. На шее
дрянь болтается. Украшение. Любит хипье украшениями себя обвешивать. Всегда
любило.

Из дворового мрака вынырнула соседка, Софья Петровна, выгуливающая
пуделька. Сигизмунд ее еще с детства знал. Она всегда держала собак. Софья
Петровна обитала в соседней парадной. Пуделек у нее был старенький,
скучный, в драки не встревал, за кошками не гонялся. Бегал, нюхал. Исправно
гадил на газончике. Сигизмунд втайне презирал пуделька.

Софья Петровна подошла, поздоровалась. Исподтишка метнула взгляд на
сигизмундову добычу. Та глядела в пустоту остановившимися белыми глазами.

- Вот, - сказал Сигизмунд, возбужденно и вместе с тем растерянно, - машину
у меня угнать хотела. В гараже словил...

Софья Петровна, то и дело опасливо косясь на застывшую в прострации
наркоманку, раскудахталась. Времена ныне пошли! Вот прежде времена были!
Вот Одесса... Знает ли Сигизмунд Борисович, как случилось в Одессе? Вот
знает ли Сигизмунд Борисович такого - Маршала Жукова? Как в сорок шестом
годе в Одессу был направлен Маршал Жуков. А ворья в Одессе было
видимо-невидимо. И тогда Жуков в одну ночь расстрелял в Одессе сорок тысяч
воров. И с тех пор в Одессе сделался порядок...

Этот миф Сигизмунду слышать уже доводилось. Только Софью Петровну огорчать
не хотел.

Та уже в открытую неодобрительно уставилась на угонщицу.

- Что вы ее в милицию-то не сдадите? Глядите, сбежит ведь!

- Так в этот, опорный, тащить бесполезно, - сказал Сигизмунд. - Эти... гм,
олухи ее тут же и отпустят. Хочу с утра нашему участковому с рук на руки
сдать...

Тут пойманная девка вдруг дернулась и хрипло выкрикнула невразумительную
угрозу.

- Ой, - вымолвила Софья Петровна и попятилась. - Ой, эти прибалты-чечены,
не связываться бы с ними...

Меньше всего угонщица была похожа на чеченку. А вот на эстонку тянула.

Очень не любил Сигизмунд эстонцев. На польскую кровь свою грешил. Потому
лишь укрепился в первоначальном решении сдать девку участковому. Пусть-ка
русскую зону потопчет.

- Ой, Сигизмунд Борисович, не связывались бы вы с ними... Отпустили бы от
греха... Не то бомбу взорвут во дворе. Вон как в Москве-то, по телевизору
передавали...

Девка повернулась и устремила на Софью Петровну ненавидящий взгляд безумных
глаз. Прямо Вий какой-то.

Софья Петровна визгливо призвала своего пуделя и метнулась в темноту.

- Пошли, курва! - грозно сказал Сигизмунд девке. И поволок ее по
осыпающимся ступенькам к парадной.

* * *

На лестнице обторчанная угонщица принялась брыкаться с удвоенной силой.
Только два потных года в тренажерном зале среди скудоумных качков дали
Сигизмунду резерв одолеть тяжелый подъем. Девка грозно рычала - запугивала.
Кобель рычал тоже. Словом, оба сделали все, чтобы Сигизмунд чувствовал себя
полным дураком.

Гуманист хренов. А дверь как открывать? Чтобы открыть дверь в сигизмундову
квартиру обе руки потребны. Не подрочишь, такую дверь открывая-то.

Кобель - ладно. Никуда не денется. У двери будет виться, скрестись умильно,
потому как после прогулки ему вкусненькое полагается. Заведено так было
между кобелем и Сигизмундом.

А у девки, видать, второй приход пошел, или как там это у них, у торчков,
называется. Не любил их Сигизмунд.

Вообще, если вдуматься, много кого не любил Сигизмунд. Прибалтов.
Низкорослых наглых кавказцев в кожаных куртках. Быков с бритыми затылками.
Ментов очень не любил, особенно гаишников. Жирные морды в телевизоре
раздражали Сигизмунда. Отдельно не любил Сигизмунд все, что исходило из
столицы нашей родины - города Москвы. (Кроме, впрочем, водки.) Это чисто
Петербургское. Этим полагалось гордиться. Всякие безродные лимитчики к
Москве были равнодушны. И этим отличались от коренных.

Ну ладно, хрен с ним со всем. С преступницей-то что делать?

Тут угонщица сама облегчила Сигизмунду задачу. Руку-то ей он держал на
заломе. Так сумела стерва извернуться и цапнуть. Зубами. За куртку укусила.
Ну сучка - она сучка и есть!.. Эстонские снайперши, "белые колготки", - те,
говорят, тоже кусались...

"Получай, падла, суверенитет!" Так назывался хороший удар - по ушам.
Знакомый один научил. Качок. Ума немного в черепной коробке сберегал, но
вот биться был горазд. Почему удар так называется? А хрен его разберет -
назвали так.

И получила! Влепил ей Сигизмунд "суверенитетом" от всей своей
великоросской, великодержавной и отчасти белопольской души.

Угонщица безмолвно осела на каменный пол. Кобель принялся обнюхивать ее и
облизывать, пока хозяин, сдавленно матерясь, торопливо открывал дверь.

Распахнув дверь пошире, он подхватил угонщицу за ноги и безжалостно потащил
к себе в квартиру. Та стукнулась затылком о порог, но даже не застонала.
Здорово он ее...

Кобель решил, что хозяин ему на радость новую игру изобрел. Деятельно
вклинился в события. Принялся скакать вокруг поверженной девки, то и дело
приседая на передние лапы и размахивая хвостом. При этом пес то лаял, то
покусывал девку, то хватал зубами хозяина за брюки.

Сигизмунд зашел в туалет, открыл шкаф и вынул оттуда наручники. Эти
наручники подарил им на свадьбу один дурковатый институтский приятель
Натальи. Мол, так крепче друг друга держаться будете. Супруга сочла шутку
идиотской, да и Сигизмунд не был в восторге. Однако наручники сохранил.
Вернее, они сами сохранились, забытые в дальнем шкафу. И вот - надо же! -
пригодились!

Сковал угонщице руки. Потом снял на кухне бельевую веревку и связал ей
ноги. Так оно вернее будет.

* * *

Квартира у Моржа была трехкомнатная. В одной комнате, где стоял телевизор и
диван, Сигизмунд обитал постоянно. Там было более-менее прибрано. В двух
других хранились разные вещи. Там Сигизмунд иногда вытирал пыль. Но
нечасто. Только когда находило. Или перед Новым Годом, если не лень было.

Сигизмунд наклонился, взял девку за подмышки и поволок в одну из
необитаемых комнат - ту, где стояла тахта. Пес тотчас же впился ей в ногу.
Не со зла впился - играл. Сигизмунд пинком отогнал пса. Кобель-таки успел
стащить с ее ноги одну чуню и улегся грызть.

Угонщица застонала, дернулась освободиться- не тут-то было. Добрые
наручники крепко держали.

- Это тебе не дурь по вене пускать, - назидательно сказал эстонской
наркушнице потомок польских шляхтичей.

Девка принялась изгибаться всем телом и горестно подвывать. Ломает ее, что
ли?

Сигизмунд затащил девку в комнату и взвалил на тахту. Тяжелая оказалась.
Отъелась, гадина, на эстонской сметанке.

Отдуваясь, Сигизмунд принес из кухни табуретку, сел рядом с временно
притихшей девкой и стал наблюдать. Кобель тут же приперся с чуней, улегся
рядом и начал усердно жевать, время от времени поглядывая на Сигизмунда -
мол, ладно ли?

Угонщица, не моргая, глядела в потолок расширенными белыми глазами. Время
от времени из ее горла вырывалось тихое жалобное поскуливание. Заслышав
этот звук, кобель всякий раз делал бородатую морду набок - дивился.

Только сейчас Сигизмунду шибануло в нос всеми запахами девки. Пахло от нее
сногсшибательно. Дымом. Потом. Дрянью какой-то, описанию не поддающейся. От
кобеля, когда в тухлятине вываляется, так не несет.

Что дымом разит - ничего удивительного. На чердаках, небось, обретается.

На ней были чулки домашней вязки. Перед мысленным взором Сигизмунда всплыла
трогательная работящая эстонская бабушка, которая там, у себя на хуторе,
подоив коровку, сидит у очага и вяжет внученьке чулочки. Он даже
взгрустнул. Ведала ли старушка, в какую мерзость внученька впала...

А что сказал бы девкин дедушка?

Подобно тому, как у каждого уважающего себя питерца имеется героическая
бабушка-блокадница, всякий порядочный прибалт обязан иметь дедушку -
"лесного брата". С бородой лопатой и обрезом. В это Сигизмунд верил
нерушимо.

Ухлопает ведь непутевую, если узнает. Все эти непримиримые борцы с
советской властью и русской оккупацией таковы.

На мгновение Сигизмунд увидел заснеженный лес, поляну, несгибаемого дедушку
с обрезом и падающую внучку-наркушницу... Из ствола обреза сочится сизый
дымок... Во внучке дыра размером с кулак... "Я тебя породил, я тебя и
убью!" - сурово говорит дедушка - "лесной брат".

Ой, нет, это борцы с поляками так высказывались...

А ну его на хер, этот национальный вопрос.

Тут пленница резко дернулась. Из-под одежды вывалилась... э-э... фенечка.

Фенечка? Из дерьма керамического? Хрена лысого!

На шее у девки болталась лунница - украшение в виде полумесяца.

Золотое оно было.

Золотое!

Уж в чем-чем, а в этом Морж бы не ошибся. И золото - видно было - очень
хорошее. Всяко не расхожей 583-ей пробы. К такому золоту вооруженную охрану
приставлять полагается. Как в Эрмитаже, куда Сигизмунда водили для общего
развития в составе 6-"А" класса глазеть на скифский драгмет.

Сигизмунд стащил с девкиной шеи тяжелую лунницу. Угонщица пыталась не дать,
башкой вертела, зубами лязгала, но Сигизмунд ей кулак показал. Осознала и
притихла.

Лунница крепилась к девке кожаным ремешком. Простенький дерьмовенький
ремешок. От пота потемневший, вытертый. На жирно поблескивающем желтом
металле чеканка...

Сигизмунд поднес лунницу к глазам и ахнул. Прикусил губу. Глянул на девку с
восхищением и ненавистью. Вот ведь что почти в открытую на шее таскает,
гнида! По Питеру! По героическому - что бы там ни говорили - Питеру!

Лунницу поганили три свастики, расположенные полукругом. Та, что в центре,
- побольше, две на концах - поменьше.

Сделано было грубовато. Пробы на изделии не стояло. Из зубов да протезов
отлито, не иначе. Мародерствовали родственнички-то девкины. Фашистские
прихвостни.

Переливали, небось, где-нибудь в землянке, посреди дикого леса. Уж больно
работа топорная.

Так что же получается? Выходит, не угонщица девка? Такое на себе таскающая
- на фиг ей задницей рисковать. Разве что из озорства. Или ушмыгалась девка
до того, что уже и сама не ведает, что творит.

Нет, что-то не то. Откуда у простой торчащей девки такая штука? Давно бы на
зелье извела.

Может, беспутная лялька какого-нибудь безмерно навороченного "папы"?

Похоже на то.

Ох ты Господи! Да кто же это так начудил, что девку с подобной безделкой
одну по городу шастать отпустил? Это кто-то очень большой начудил. За
этакую лунницу, за такой-то кусище золота, квартирку можно купить побольше
сигизмундовой...

Ой-ой. Искать ведь будут дуру обдолбанную. Ну, не саму дуру, понятно, а ту
дурость, что у ней на шее висела. И найдут. Непременно найдут. Весь город
перевернут не по одному разу, а отыщут.

Ну, хорошо. Если это профессионалы, то разговор их с Сигизмундом будет
краток и конструктивен. "У тебя?" - "У меня". - "Отдай". - "Заберите,
ребята". - "Забудь". - "Уже забыл"... И все.

А если это отморозки? Убьют ведь отморозки, вот что они сделают.

А если девка и впрямь какого-нибудь чеченца подружка? Кавказцы таких любят,
здоровенных да белобрысых. Вот и получается "прибалты-чечены". Ох, права
Софья Петровна...

Ладно, сейчас все выясним. Испытаем стерву, коли она по-человечески
говорить не желает.

Сигизмунд наклонился к девке поближе и внятно проговорил:

- Зиг хайль!

Лицо девки оставалось бессмысленным.

Сигизмунд возвысил голос:

- Гитлер капут!

На этом познания Сигизмунда в немецком языке в принципе заканчивались. А в
эстонском они даже и не начинались.

На всякий случай спросил еще:

- Шпрехен зи дойч?

Безрезультатно.

Английский?

- Ду ю спик инглиш?

Бесполезно.

- А ну тебя совсем! - рассердился Сигизмунд. - Ты что, полная дура?

Девка лежала отвернувшись. Похоже, последняя версия была самой правильной.
Может, немая?

Да, как же, немая. На дворе вон как разорялась.

...А отморозков, пожалуй что, и не пришлют. Те, кто такими безделушками
швыряются, дилетантов не нанимают...

Сигизмунд пошел на кухню ставить чайник.

...А хотя бы и прислали. Отдать им наркоманку с лунницей и пусть
проваливают. Он ничего не видел, ничего не знает и, что характерно, знать
ничего не хочет.

Из комнаты донесся тяжелый стук. Девка упала с тахты на пол. Чертыхаясь,
Сигизмунд водрузил ее на место. Заодно задрал у нее рукава, поглядел на
руки. Вены чистые, не "паленые". Может, в ноги колет? Сейчас и так делают.
Да нет, больше похоже на "кислоту".

...С другой стороны, кто такой насквозь откровенный, чтобы из протезов да
из мостов лунницу отлить, да еще свастиками проштамповать? А штука новая,
незатертая. Недавно сделанная.

Сигизмунд еще раз для острастки погрозил девке кулаком и отправился варить
себе кофе. Всяко не получится поспать в эту ночь. Не хватало заснуть, имея
в доме такую гремучую змею!..

Карауля кофе - чтобы не убежал - Сигизмунд все пытался ухватить какую-то
смутную, назойливую мысль, что крутилась в голове. Была в обторчанной девке
еще одна странность, а какая - уловить не мог.

Ладно, разберемся... Сигизмунд снова вернулся мыслями к луннице.

Свастика не всегда была символом проклятого фашизма. Об этом Сигизмунд не
без удивления узнал уже в относительно зрелом возрасте. И долго не верил.

Свастика - знак Солнца. Древний. Вроде, авестийско-буддийский. Об этом
возвестил стране с телеэкрана чернобородый астролог Пал Палыч Глоба. Давно
это было - еще в эпоху "Новой Победы". В эпоху, так сказать, "высокой
перестройки". Горби, съезды, Сахаров... Пал Палыч тогда маячил в любой
мало-мальски кичевой передачке. Моден был. М-да...

Может, девка - буддистка какая-нибудь? Или спятившая неоавестийка?

Сигизмунд налил себе в чашку кофе и вернулся в комнату, где лежала пленница.

Сел рядом, строго поглядел на нее, пытаясь придать взгляду
многозначительность - как у эзотерических парней из "Третьего глаза", - и
молвил громко и отчетливо:

- Будда! Харе Кришна!

Девка не пошевелилась. Глаза у нее были остекленевшие.

Померла, что ли? У, чудь белоглазая! Нет, вон моргнула.

Сигизмунд отпил кофе и грозно рявкнул:

- Эй, ты!

У девки из глаза выползла мутная слезина.

Сигизмунда замутило. Чего не выносил, так это слез, особенно бабьих. Он
разозлился:

- И не фиг тут слезы лить! Сидела бы у себя в Чухляндии! Кофе будешь пить?

Не дожидаясь ответа, сунул чашку с кофе ей под нос. Девка оглушительно
чихнула прямо в чашку.

- Тьфу ты, зараза!

Сигизмунд выдернул у нее из-под носа чашку и пошел ополаскивать. Только
продукт зря извел. Еще не хватало потреблять кофе с ее чухонскими соплями и
микробами.

Упрямая. "Лесные братья" - они все такие. Ну, ничего. Сигизмунд - он тоже
упрямый. Вон, сколько раз прогорал и всякий раз поднимался. Даже
экс-супруга - и та одолеть не смогла.

А чухонцы - они ненормальные. Вспомнился один инвалид. Воевал на Финской.
На Карельском перешейке. Рассказывал: поначалу "кукушек" брали, подранив, и
от советского гуманизма да дури российской в госпиталь тащили. Те уже в
госпитале, подыхая, умудрялись напоследок припрятанной финкой медсестру
убить - вот как. Потому и перестали потом живыми их брать, на месте
кончали. Лично товарищ Сталин распорядился: не брать, значить, "кукушек",
кончать их на месте! У инвалида того приказ по полку читали. Так-то...

Тут мысль нехорошая Сигизмунда пронзила. А вдруг и эта нелюдь что-нибудь
приберегает? Нож, к примеру. А то и похуже. В кофе, вон, ему чихнула, ущерб
нанести норовя.

И тут, наконец, доперло до Сигизмунда, что ему особенно странным в девке
показалось. Белья нижнего под нелепой одежкой у нее не было. Пока волок да
кантовал - осознал. Даже трусов. Оно, конечно, если вдуматься, и не
странно, вроде бы. Мало ли, кто как ходит. Демократия.

Все бы ничего,